25 июня был день рождения Джорджа Оруэлла. В течение недели Открытая Россия публикует фрагменты его текстов
«Все националисты обладают способностью не видеть сходства между аналогичными рядами фактов. Британский тори будет защищать самоопределение в Европе и противиться самоопределению Индии, не сознавая своей непоследовательности. Действия оцениваются как хорошие или плохие не в соответствии с их характером, а соответственно тому, кто их осуществляет, и, наверное, нет такого безобразия — пытки, взятие заложников, принудительный труд, массовые депортации, тюремное заключение без суда, фальсификации, убийства, бомбардировка гражданского населения, — которое не меняло бы своего морального знака, будучи совершено «нашими». <…>
Националист не только не осуждает зверств, совершенных его страной, — он обладает замечательной способностью даже не слышать о них. Целых шесть лет английские поклонники Гитлера умудрялись не знать о существовании Дахау и Бухенвальда. А те, кто громче всех возмущается немецкими концлагерями, совсем не знают или почти ничего не знают о концлагерях в России. Колоссальные события вроде голода на Украине в 1933 году, унесшего миллионы жизней, ускользнули от внимания большинства английских русофилов. Многие англичане почти ничего не слышали об истреблении немецких и польских евреев во время нынешней войны. Из-за их собственного антисемитизма известия об этом ужасном преступлении отскакивают от их сознания. Для националистического сознания есть факты, одновременно истинные и ложные, известные и неизвестные. Известный факт может быть настолько невыносим, что его отодвигают от себя, не включают в логические процессы или же, наоборот, он может учитываться в каждом расчете, но фактом при этом не признаваться, даже когда человек остается наедине с собой».
«Заметки о национализме» (1945)
«Особенность тотaлитaрного государствa тa, что, контролируя мысль, оно не фиксирует ее нa чем-то одном. Выдвигaются догмы, не подлежaщие обсуждению, однaко изменяемые со дня нa день. Догмы нужны, поскольку нужно aбсолютное повиновение поддaнных, однaко невозможно обойтись без коррективов, диктуемых потребностями политики влaсть предержaщих. Объявив себя непогрешимым, тотaлитaрное госудaрство вместе с тем отбрaсывaет сaмо понятие объективной истины. Вот очевидный, сaмый простой пример: до сентября 1939 годa кaждому немцу вменялось в обязaнность испытывaть к русскому большевизму отврaщение и ужaс, после сентября 1939 годa — восторг и стрaстное сочувствие. Если между Россией и Гермaнией нaчнется войнa, a это весьмa вероятно в ближaйшие несколько лет, с неизбежностью вновь произойдет крутaя переменa. Чувствa немцa, его любовь, его ненaвисть при необходимости должны моментaльно обрaщaться в свою противоположность. Вряд ли есть нaдобность укaзывaть, чем это чревaто для литерaтуры. Ведь творчество — прежде всего чувство, a чувствa нельзя вечно контролировaть извне. Легко определять отвечaющие дaнному моменту устaновки, однaко литерaтурa, имеющaя хоть кaкую-то ценность, возможнa лишь при условии, что пишущий ощущaет истинность того, что он пишет; если этого нет, исчезнет творческий инстинкт. Весь нaкопленный опыт свидетельствует, что резкие эмоционaльные переоценки, кaких тотaлитaризм требует от своих приверженцев, психологически невозможны, и вот прежде всего по этой причине я полaгaю, что конец литерaтуры, кaкой мы ее знaли, неизбежен, если тотaлитaризм устaновится повсюду в мире. Тaк ведь до сих пор и происходило тaм, где он возоблaдaл. В Итaлии литерaтурa изуродовaнa, a в Гермaнии ее почти нет. Основное литерaтурное зaнятие нaцистов состоит в сжигaнии книг. Дaже в России тaк и не свершилось одно время ожидaвшееся нaми возрождение литерaтуры, видные русские писaтели кончaют с собой, исчезaют в тюрьмaх — обознaчилaсь этa тенденция весьмa определенно».
«Тоталитаризм и литература», выступление на радио (1941)
«Ненависть кончалась в судорогах. Речь Голдстейна превратилась в натуральное блеяние, а его лицо на миг вытеснила овечья морда. Потом морда растворилась в евразийском солдате: огромный и ужасный, он шел на них, паля из автомата, грозя прорвать поверхность экрана, — так что многие отпрянули на своих стульях. Но тут же с облегчением вздохнули: фигуру врага заслонила наплывом голова Старшего Брата, черноволосая, черноусая, полная силы и таинственного спокойствия, такая огромная, что заняла почти весь экран. Что говорит Старший Брат, никто не расслышал. Всего несколько слов ободрения, вроде тех, которые произносит вождь в громе битвы, — сами по себе пускай невнятные, они вселяют уверенность одним тем, что их произнесли. Потом лицо Старшего Брата потускнело, и выступила четкая крупная надпись — три партийных лозунга:
ВОЙНА — ЭТО МИР
СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО
НЕЗНАНИЕ — СИЛА
Но еще несколько мгновений лицо Старшего Брата как бы держалось на экране: так ярок был отпечаток, оставленный им в глазу, что не мог стереться сразу. Маленькая женщина с рыжеватыми волосами навалилась на спинку переднего стула. Всхлипывающим шепотом она произнесла что-то вроде: «Спаситель мой!» — и простерла руки к телеэкрану. Потом закрыла лицо ладонями». По-видимому, она молилась.
Роман «1984» (1949)
https://openrussia.org/post/view/8213/
