Фотограф и журналист Виктория Ивлева рассказала Зое Световой, зачем она полтора года ездила по контролируем сепаратистами территориям Украины и чего этим добилась
— Что заставило вас заняться волонтерской деятельностью на Украине?
— Я думаю, это абсолютно в русле моей жизни. И до Украины были случаи, когда я пыталась кому-то помочь, спасти, а потом про это писала и находила своих героев через 20 лет.
— Почему вы решили, что обязаны ехать в Украину и помогать там людям?
— От стыда, конечно. И бессилия. После аннексии Крыма было такое состояние, как будто на тебя навалили тонну кирпичей, и ты лежишь без сил. И понимаешь, что тонну кирпичей не сдвинешь, но при этом ты живой, все чувствуешь и все понимаешь. Как же: если я все чувствую и понимаю, значит, я могу эти кирпичи хоть ногтем царапать? И, может, хоть за тысячу лет, но что-то процарапаю — просто чтобы показать, что я не хочу лежать под кирпичами. Я поехала в большое путешествие по всей Украине — ровно между аннексий Крыма и захватом Славянска. Я уехала из Москвы 27 марта 2014 года, а 11 апреля села в Донецке на поезд, идущий обратно. На следующий день, 12 апреля, Гиркин занял Славянск, и началась война. Я поняла, что хочу проехать с востока на запад всю Украину, потому что кругом говорили, что это страна, которая разделена, — решила это все увидеть своими глазами, попробовать понять, что там происходит, насколько она на нас похожа или нет. Я жила у украинцев, знакомых мне по фейсбуку, которые откликнулись на мое желание проехать по их стране. Они меня привечали, возили и, главное, со мной разговаривали. Из этих разговоров во многом и родилась книжка «Мандривка, или Путешествие фейсбучного червя по Украине».
Виктория Ивлева на Майдане. Фото: Михаил Почуев
Ласковая страна
— Какой вы увидели Украину?
— Я всегда говорю одно и то же: что бы ни было, это ласковая страна. Я была очень рада, когда нашла у Вертинского строчку «Киев — родина нежная». О России, несмотря ни на что, можно много разных красивых слов сказать, но «нежная» к ней не подходит. Россия — другая: страстная, бешеная, безумная, может быть, но никак не нежная.
— Вы не встречали к себе никакого негатива, потому что вы русская?
— Я всегда знаю, что нахожусь не в своей стране. Мне не составляет никакого труда зайти куда-то и сказать: «Извините, я не говорю по-украински». Я не вижу в этом для себя никакого унижения, потому что я не обязана говорить по-украински. Я — иностранка. И просто обозначаю, что не говорю на их языке, и выказываю тем самым элементарное уважение к чужой культуре, что мы обычно все делаем во Франции, Германии или другой стране Западной Европы. Когда ты говоришь: «Простите, я не говорю на вашем языке», — сразу все меняется, потому что люди понимают, что ты их уважаешь. Чем же в этом смысле отличается Украина? Только тем, что наши языки близки. Из-за этой близости произошло много хорошего и много плохого. В общем, я никакого негатива не припомню, если не считать того случая, когда сепаратисты меня взяли в плен. Но это не связано с языком — с ними мы говорили на одном.
Остановка на блокпосту
— Как это произошло?
— Это случилось 17 марта 2015 года. Мы с моим товарищем — харьковчанином Женей Каплиным — в очередной раз вывозили людей. Я должна была заехать на неконтролируемую территорию со стороны Украины. Там в определенном месте, недалеко от блокпоста в Станице Луганская, стоял автобус, в котором было 45 женщин и детей. Я должна была выехать через блокпост вместе с ними — это как бы страховка была, чтобы их не тронули. А моя страховка — российский паспорт и удостоверении волонтера нашего замечательного фонда «Предание». Мы делали так неоднократно, и всегда это срабатывало. Да и не могу сказать, чтобы уж так кого-то не выпускали. Люди просто боялись ехать сами, к тому же денег не было. А на этот раз ни паспорт, ни удостоверение не помогли. Меня продержали четыре часа на улице, обыскали с пристрастием, даже носки у тапочек прощупывали. Разговаривали довольно мирно. У меня были списки людей на выезд и списки лекарств для разных детских учреждений в Луганской области. Они все это десять тысяч раз снимали на видео — не знаю, почему. Еще у меня в рюкзаке лежал жесткий диск, на котором было очень много моих фотографий, не имеющих никакого отношения к Украине; просто моя работа, в единственном экземпляре. И я улыбалась им, а сама думала, что если они этот диск заберут, то это полный финиш.
— Забрали?
— Нет, я сумела его перепрятать.
— А что они говорили, что спрашивали?
— Ничего особо памятного. Я им сказали, что должна людей вывезти. Мы не скрывали, что вывозим людей. И не просто вывозим, а довозим туда, куда люди хотели, или, если некуда ехать, размещаем в переселенческих центрах. Тот, кто меня обыскивал, листал мою записную книжку и вдруг говорит: «А вы тут пишете про оружие!» Про какое оружие, думаю я. А он показывает мою книжку, в которой написано: «Правда — мое единственное оружие». Это слова Ахмат-Хаджи Кадырова на плакате, который висит на здании аэропорта в Грозном. Я там как раз перед этим была, записывала воспоминания людей о войне. Мне так смешно стало! Через четыре часа они мне сказали: «Можете идти». Спрашиваю: «А мои записные книжки и флешки?» Они: «Мы их сожгли». И телефон заодно тоже сожгли, видимо, потому что не отдали. Я повернулась и пошла в сторону Украины пешком — там всего километр идти. Но с сепаратистов что взять? Партизаны они красные, этим все сказано. Гораздо интереснее было совершенно отвратительное поведение сотрудников миссии ОБСЕ. Они приехали, чтобы посмотреть, как мы осуществляем вывоз людей, но я уже уезжала за женщинами и детьми, которые были в автобусе. Времени на беседу не было, отложили на потом, тем более что я должна была вернуться в течение часа. Я уезжаю и исчезаю. К телефону не подхожу, автобуса с людьми не видно. Понятно же, что что-то случилось. В какой-то момент люди из автобуса звонят Жене и говорят, что Вики нет, а их увозят к зданию Луганской администрации. Проходит два часа, меня по-прежнему нет, и телефон по-прежнему не отвечает, и тут обээсешники говорят: «У нас закончилось действие мандата». Поворачиваются — и только пыль из-под колес. Такие зоркие кроты. Потом киевский офис ОБСЕ доказывал мне, что они правы. Какое тут «правы»? Это ведь когда меня отпустили, стало понятно, что плен длился четыре часа. Но это все равно был плен — неизвестные люди без опознавательных знаков задерживают человека в месте, где идет война.
Из книги «Мандривка, или Путешествие фейсбучного червя по Украине». Фото: Виктория Ивлева
Увезти людей от войны
— Вывозить людей из зоны военных действий — это было частью вашей волонтерской деятельности?
— Конечно, потому что я абсолютно убеждена: чьи бы ты ни разделял взгляды, но жить внутри войны женщинам и детям не нужно, потому что отпечатки остаются на всю долгую жизнь, даже если потом она будет очень счастливой. Война — это не обязательно взрывы и бомбежки. Ты можешь сидеть в палисаднике, а мимо тебя проезжает танк. И если он ездит мимо тебя десять раз в день, то что-то в твоем сознании происходит. Ты привыкаешь к нему, но это ведь ненормально. Или когда ты идешь по улице и видишь стены домов в следах пуль и снарядов, выбитые окна, а мимо тебя плывет какой-то зверек вроде тачанки, украшенный искусственными гвоздиками, и оказывается, что там хоронят какого-то погибшего товарища. Это все ненормально. Дети не должны этого видеть.
— А вы людей вывозите в Украину?
— Мы людей вывозим туда, куда они хотят. Но в основном никто в Россию уже не ехал. Те, кто хотел, выехал через открытую границу с Ростовской областью. Меня вообще не волнует, куда люди едут. Их политическая позиция меня не волнует. Меня волнует моя политическая позиция, но если они у нас разные, то это не значит, что я этим людям не помогу. Первая моя война — Карабах — научила меня одной простой вещи: я всегда на стороне слабого. Я на стороне того, кому сейчас плохо. Если это будет ребенок, я помогу ребенку. Если воевавший человек, который ранен, — я помогу ему. Если у меня есть возможность увезти людей из этого разлома, то я должна это сделать. Я не могу осуждать людей, которые там остаются, но я могу протянуть им руку помощи. Конечно, я никого не заставляю уехать. Единственное, что я могу сказать человеку: «Что вы тут сидите под эти канонады? Вот стоит машина, мы вас вывезем, я вас довезу до Харькова. Куплю билет, куда вам нужно, или мы вас разместим в переселенческом центре. Хоть там немножко поживете, придете в себя, в любой момент вы можете вернуться, вас никто не держит. Вы ведь свободные люди в свободной стране».
— Сколько человек удалось вывезти за полтора года?
— Под две сотни, наверное. А из Славянска я вывезла 45 человек.
— Ваш последний репортаж на телеканале «Дождь» — о поездке в прифронтовую зону. Это уже когда закончились военные действия?
— Военные действия закончатся, когда последний доброволец снимет с себя военный сюртук, положит его на полку и пойдет пахать или сядет играть на пианино, а в армии останутся только военные на всякий случай — типа в помощь МЧС. Если в деревне стоит танк, то нельзя сказать, что закончились военные действия. Если вокруг тебя по-прежнему лежит изуродованная, измученная, окровавленная страна, только стрелять стали меньше, то ведь все равно это война, а ты зализываешь раны.
— Где вы снимали?
— Это крайняя точка территории, контролируемой Украиной. Село Опытное, пригород Донецка.
— Там полная разруха, и никто не собирается восстанавливать разрушенные дома?
— Я думаю, многие вещи Украина просто сделать не в состоянии из-за слабости своей государственной власти. Собственно говоря, то, что там произошло, стало возможно именно потому, что это очень слабое государство со слабой властью. Другое дело, что не надо было этим подло пользоваться. То, что государству там наплевать на какие-то вещи, это без сомнения. В этом смысле мы похожи. Это два социально безответственных государства. Просто одно государство — жесткое, а другое — мягкое. И что-то легче иногда сделать в жестком и богатом государстве, но сейчас я все больше склоняюсь к тому, что мягкое государство человечнее, и там легче жить, там так на горло не наступают.
— Жителям что-то обещают?
— Кому-то что-то обещают и даже делают. Но в поселке Опытное практически все уехали. Там осталось 50 человек, которым некуда ехать, это пожилые люди. Они уже второй год живут жизнью кротов в подвалах без света. Сейчас мы собрали деньги на генераторы для Опытного, теперь они смогут хотя бы на несколько часов в день включать свет. Я уже не говорю о том, как они там моются, это для меня большая загадка. Поселок почти весь разрушен, смотреть на это тяжело, а уж жить в этом — невозможно. Мне тяжко думать, что ничего бы этого не было, если бы не Россия. Я смотрю на это село Опытное: обычное село, пятьсот метров до Донецкого аэропорта. У кого-то нормальные кирпичные дома, у кого-то — победнее, но самое главное, что это была абсолютно мирная земля. А теперь такая полная перемена участи.
Просить прощения
— Вы собираетесь продолжать волонтерскую деятельность?
— Конечно, хотя становится все сложнее и сложнее собирать средства. Мы украинскую войну особо не чувствуем, она идет не на нашей территории, а хоронить убитых солдат у нас научились по ночам. Если уж мы умудрились не чувствовать войну в Чечне — мне стыдно признавать, но это так. Я и сама позорно не чувствовала войну в Чечне — вышла на Пушкинскую площадь с протестом против нее только один или два раза. Я никогда не написала ни слова о войне и не сняла репортаж. А сейчас, когда я смотрю назад, мне кажется, что общество было достаточно сильно, чтобы чеченскую войну остановить. Тогда к нам прислушивались, нас не давили, не арестовывали по одиночке. Другое было время — девяностые годы, да и в начале путинской власти было другое время, но мы этого не сделали, так что уж тут говорить про эту войну.
— Люди меньше жертвуют на помощь жителям разрушенных областей?
— Да, это во-первых, А во-вторых, кризис, и люди думают, как выживать. Но в то же время есть совершенно феерические случаи, и люди все равно помогают. Одна женщина в Финляндии собирает гуманитарную помощь и оттуда отправляет вещи маршрутками в Петербург, а потом из Петербурга все приезжает в Москву — это получается самый простой и дешевый путь. Уже потом мы машиной отправляем мешки с одеждой в Харьковскую область переселенцам.
— Россиян-волонтеров вы там видели много?
— Так, чтобы точно знала, что из России, — только Андрей Голуенко, он работал у Елизаветы Глинки, потом много в Киеве помогал в волонтерском центре для переселенцев. Я вроде как единственный человек из России, который жил в Славянске во время осады, был на стороне Украины в этом конфликте и вывозил из Славянска людей. Конечно, были граждане РФ, которые стояли под знаменами Гиркина. Я их встречала, мы с ними разговаривали на блокпостах. И было огромное количество людей из моей страны, которые посылали лекарства, одежду, деньги, но не ездили куда-то сами. Это я сейчас говорю про Славянск. Но то, что я делала и делаю, — это мой личный ответ на войну. Ответ обычного человека.
— Вы довольны тем, что удалось сделать за полтора года?
— Наверное, можно было сделать больше, но не получилось. Практически все вывезенные нами люди теперь живут или на контролируемой Украиной территории, или в России. Дети ходят в школы, они не спят в подвалах, это все ушло в прошлое. Я очень этому рада.
— Согласны ли ыы с журналистом Сергеем Лойко, который считает, что русские должны встать на колени перед Украиной?
— Да, я готова, не раздумывая, встать на колени рядом с Сергеем.
— А разве тем, что вы делаете, вы не искупаете вину?
— Это не значит, что я не должна покаянно стоять на коленях. И я думаю, что чем скорее мы все встанем на колени, тем быстрее избавимся от имперства. Вообще, есть большое количество людей, которые могут делать добрые дела, но не готовы просить прощения. Это страшно сложно сказать: простите меня. Сложно показать свое смирение. Я все это вижу как служение России. Просто у меня и у моего государства разное представление о том, что России нужно. Для меня же очень важно, чтобы люди знали, что не все 140 миллионов русских — гомогенная масса.
— Вы себя считаете прежде всего журналистом, а уже потом волонтером?
— Когда я жила в Славянске, то вела дневник, его потом напечатали на сайте Colta.ru, и я даже стала номинантом конкурса имени Сахарова. Для «Дождя» я сняла шесть репортажей о моих путешествиях по Украине. Я никогда не оставляю журналистику. Но я заметила, что когда ты к людям приходишь как волонтер, пусть с фотоаппаратом, тебя совсем не так принимают, как журналиста. На Украине волонтер — это всегда друг, всегда со знаком плюс. Сейчас там больше миллиона волонтеров, фантастическое волонтерское движение. Большинство из них, конечно, помогает армии. И надо сказать, что именно волонтеры-украинцы снова создали свою армию, потому что она была полуразвалившийся и никому не нужной. Волонтеры помогают и переселенцам, и вообще иногда кажется, что почти вся Украина держится на этом великом волонтерском движении. Невероятно, что делают люди, отдавая силы, здоровье, деньги, жизни своей стране. Это поразительно.
Из книги «Мандривка, или Путешествие фейсбучного червя по Украине». Фото: Виктория Ивлева
— Расскажите о книге «Мандривка, или Путешествие фейсбучного червя по Украине». Это ведь второе издание. Первое — украинское. А кто издал? Деньги собирали на «Планете»?
— Да, деньги я собирала на краудфандинговой платформе Planeta.ru — по-моему, лучшем месте для сбора средств на всякие авторские независимые проекты. Мне было важно, чтобы книжка вышла именно в России, а она еще и печаталась в Санкт-Петербурге, моем родном городе. Издательство называется Treemedia — думаю, его знают все российские любители фотографии. Моя книжка — это не фотоальбом, а сплав текста и картинок; видимо, поэтому Леонид Гусев, владелец издательства, и предложил мне помощь в издании. Купить книжку можно у меня, через мою страницу в фейсбуке, или через страницу издательства Treemedia.
https://openrussia.org/post/view/12792/
