Джамала, звезда украинского джаза и соула, которая представит Украину на Евровидении песней о трагедии крымских татар, рассказывает историю своей семьи и объясняет, почему она больше не ездит в КрымИнтервью для рубрики Люди НВ обычно занимают около двух часов. Но с Джамалой — певицой Сусаной Джамаладиновой — мы разговаривали едва ли больше часа. У популярной певицы, победившей в национальном отборе на Евровидение, теперь до выступления на конкурсе в Стокгольме, которое состоится в середине мая, расписана каждая минута.
За последние пару недель Джамала стала одной из самых упоминаемых в мировой прессе украинок. О ней и ее песне, названной годом депортации крымских татар — 1944 — и посвященной трагической истории этого народа, к которому имеет непосредственное отношение и сама Джамала, пишет влиятельная мировая пресса, в том числе The New York Times, Washington Post, Bild, The Times, Guardian и Spiegel. Такой бурной реакции могло и не быть, если бы не возмущение России, усмотревшей в номере исполнительницы намеки на нынешнюю аннексию Крыма, а также притеснения крымских татар с начала оккупации полуострова.
Впрочем, Джамала говорит, что делает ставку не на политическую, а на художественную составляющую песни, которую посвятила своей депортированной прабабушке. В депортации, на территории Киргизии, родилась и сама исполнительница.
Она росла в музыкальной семье, где отец-дирижер возглавлял собственный музыкальный коллектив, а мать работала аккомпаниатором в школе. Родители Джамалы до сих пор живут в Крыму, куда вернулись в конце 80‑х. А сестра, также музыкант по образованию, переехала в Турцию.
Пять вопросов Джамале
— Ваше наибольшее достижение?
— Это альбом Подих, который я выпустила 2015‑м году. Он собрал наибольшее количество наград по сравнению с моими предыдущими работами. Это наибольше достижение для меня, как для композитора и автора песен.
— Ваш наибольший провал?
— Я могла бы сказать, что это неудачное Евровидение 2011 года. Но песня Smile получила столько дивидендов от этого провала! Она самая популярная и по сей день. На концертах мне все кричат: “Smile!” А я ее не могу петь.
— Какая книга из последних прочитанных произвела на вас наибольшее впечатление?
— Дочитываю Шантарам. Книга поразила тем, что это правдивая история.
— На чем вы передвигаетесь по городу?
— У меня автомобиль Hyundai Sonata. Езжу с водителем, сама не вожу.
— Кому бы вы не подали руки?
— Екатерине II. Она натворила много бед для Крыма и крымских татар.
Недавно журналисты The New Yorker задали мне вопрос о связи моей музыки с понятием родина. Я тогда удивилась, ведь для меня то, что эта связь существует,— очевидная вещь. Ирландцы, что бы ни пели, поют про свою Ирландию, британцы — про Британию. У крымских татар понятие родины и родной земли прививалось с самого рождения. Я всегда знала, что моя земля — это Крым. Я появилась на свет в Киргизии, но никогда не ощущала, что это моя родина. Так сложилось, что физически я родилась не в Крыму, но на самом деле — именно там. Вы понимаете?
В Крым мы возвращались очень тяжело. В 1983‑м переехали в Мелитополь, что в Запорожской области, а в 1986‑м начали возвращение на родину. Моя мама — армянка, и только благодаря этому нам удалось купить дом в селе Малореченском, откуда родом семья моего папы. В те годы было запрещено продавать недвижимость крымским татарам, и моим родителям пришлось фиктивно развестись, чтобы мама под своей девичьей фамилией Тумасова смогла купить дом. Когда бывшая хозяйка узнала, что продала дом фактически крымским татарам, она кричала не своим голосом. Я была очень маленькой, но эту безумную сцену помню хорошо.
Тогда говорили, что татары возвращаются и будут забирать свои дома, из которых их выселили в 1944‑м году. А мы очень тихо возвращались и ни на что не претендовали, разве что на клочок земли. Например, музыкальная школа в Малореченском, где я училась,— это очень красивый старинный крымскотатарский дом. И однажды в этот дом пришли люди, предки которых в нем жили. Эти люди ничего не собирались отбирать. Попросились посмотреть, просто посидели внутри.
То, что я такая же, как все, ощутила только в Киеве, когда приехала сюда поступать в консерваторию. “Как все” — это не о музыке или моей индивидуальности как певицы. Это о национальности.
Помню, как в Крыму на уроках истории в школе, когда рассказывали о монголо-татарском иге, мои одноклассники оборачивались, дружно смотрели на меня и говорили, чтобы я отправлялась в Татарстан. Мне было сложно им объяснить, что я не имею ничего общего с монголо-татарами, что я на своей родине. На конкурсах в Крыму я также ощущала предвзятое к себе отношение. Но самое неприятное случилось в музыкальном училище. Мой педагог, узнав, что я собираюсь поступать в консерваторию в Киеве [Национальная музыкальная академия Украины им. П. И. Чайковского], посоветовала мне сменить фамилию. Я спросила: почему? А она мне: ты что, историю не знаешь? И начала мне рассказывать всю ту чушь о крымских татарах-предателях. Это был шок.
Мой патриотизм по отношению к Украине возник задолго до революций. Всегда было ощущение, что Крым — это часть Украины. Поначалу, когда у нас в школе украинский язык преподавали не очень хорошо, папа просил нас говорить с ним на украинском. Требовал, чтобы мы смотрели фильмы на украинском. Всегда было ощущение, что это наша родина и мы должны ей соответствовать.
Песню 1944 я написала полтора года назад. Первым мне пришел в голову припев на крымскотатарском — я как будто услышала голос своей прабабушки Назылхан. Первую строчку первого куплета я написала на украинском языке. Села за фортепиано, и в голове появилась фраза: “Коли до тебе приходять чужі в дім”. Я сразу остановилась: что я пою? Мне стало жутко, я представила эту картину. А прошлой зимой решила попробовать перевести песню на английский. Мне кажется, получилось хорошо.
Я очень долго думала над названием, перебирала огромное количество вариантов. Но лучшего не нашлось, потому что 1944 — это как точка отсчета, когда моя жизнь изменилась навсегда. Именно с того времени. Звучит немного странно, но это именно так.
Я думаю, что украинцы проголосовали за меня, потому что готовы слушать новую музыку, потому что устали от засилья бездушной развлекательной попсы. У нас сейчас нехватка музыки со смыслом. Почему в этом году на премии Yuna песня Злива, которую мы исполнили с Димой Шуровым и Андреем Хлывнюком, собрала столько наград? [Yuna — наиболее влиятельная музыкальная премия в Украине. Песня Злива получила первые премии в номинациях Лучшая песня и Лучший дуэт] Потому что мы пели правду, это было искренне. Когда мы ее записывали в студии, то сами чуть не плакали.
Врать и рассказывать, что у нас в стране все хорошо, нельзя даже в музыке. Пусть будет правда. Мы будем бороться, стремиться расти. Мы будем знать, над чем нам нужно работать. Нельзя сейчас Украину уводить в подсолнухи, поля и синее небо. Нам нужно много трудиться. А чтобы работать, нужно знать, над чем.
Показало ли голосование за мою песню то, что украинцы солидарны с Крымом? Мне бы хотелось в это верить. Эта солидарность важна не столько для нас с вами, сколько для тех, кто находится там, в Крыму. Им очень важно сейчас ощущение того, что словами “Крым — это Украина” мы не просто воздух сотрясаем, что они для нас что‑то значат.
Я думаю, что у Украины есть чувство вины по отношению к крымским татарам. Ведь кто мешал Украине на протяжении 23 лет принять закон о признании крымских татар коренным народом? Это непризнание отражалось даже на бытовом уровне: мой папа пять лет не мог оформить участок дедушке уже при независимой Украине. Не мог узаконить землю, на которой много лет стоит дом и уже вырос инжирный сад. Тогда мне пришлось в первый и последний раз звонить чиновникам и использовать свое имя, чтобы облегчить оформление.
Сейчас мне говорят, что в Крыму из каждого кафе, из каждого уголка раздается моя песня
Я по‑прежнему ежедневно общаюсь со своими родными и друзьями в Крыму. Общаюсь и с людьми, переехавшими с полуострова сюда. И когда мы обсуждаем тех, кто пропал без вести в Крыму — как вы знаете, их около 20 человек,— обязательно кто‑то говорит: это мой дядя. Или: это друг моих друзей. С одной стороны, нас, крымских татар, много, а с другой — так мало, что мы все друг с другом связаны.
В Крыму люди уже начинают прозревать. Об этом мне рассказал один хороший друг, который недавно приезжал в Киев. Он говорит, что люди, кричавшие “Крым — наш!”, ожидали, что с приходом новой власти произойдут позитивные перемены. Но оказалось, эта власть может только говорить, что Крым русский, и давать обещания. А не выполнять ни одного. Два года прошло, и у людей уже портится настроение. Они начинают задаваться вопросом: а что же нам, крымчанам, такого плохого сделала Украина?
Сейчас новая власть бесчеловечными методами “облагораживает” побережье. Сносят все кафе и рестораны в прибрежной полосе. Приезжает трактор и ровняет с землей то, во что люди многие годы вкладывали деньги. Оставляет без куска хлеба, потому что работы в поселках на берегу нет, и все живут мечтой о лете и туристах.
А я, например, именно благодаря такому заведению получила высшее образование. У нас было семейное кафе на четыре столика: мама готовила, например, манты, папа — плов, я мыла посуду, а сестра обслуживала и рассчитывала людей в зале. Если бы его не было, ни я, ни моя сестра не имели бы возможности учиться в консерватории. Все крымские татары в основном вот так зарабатывали на образование своих детей.
Мой папа каждую осень и зиму передает мне в Киев фрукты из нашего сада. Хурму, инжир, гранаты. Сейчас на так называемой границе с Крымом он должен давать взятку за то, чтобы эти фрукты пропустили,— оставляет пограничникам ящик хурмы или инжира. Он всегда со слезами на глазах мне об этом рассказывает, ведь эти коробки он с такой любовью для меня собирал! Я ему отвечаю: “БабА, это такая мелочь! Главное — дали перевезти хоть так”. Мы радуемся пустякам, которые должны быть для всех нормой.
Я не знаю, чем я могу помочь моим родным в Крыму. Закрыться здесь, ничего не говорить? Так нет же никакой гарантии, что они не пострадают. Новые власти делают виноватыми даже тех, кто ничего никогда не говорил. У любого человека они могут найти именно то, что им нужно. Сейчас крымские татары беззащитны. В Крыму — полное бесправие.
В Крым мне никто не запрещает ездить, но я не была там уже полтора года. Я не хочу испытывать судьбу, потому что те люди, которые сейчас у власти, могут использовать мой приезд в своих целях. Я не хочу давать им такого повода, хотя, думаю, они ждут, чтобы я приехала. Мама и папа приезжают в Киев, мы видимся. А вот с дедушкой — нет, ему 87 лет, он уже не может ездить.
Сейчас мне говорят, что в Крыму из каждого кафе, из каждого уголка раздается моя песня. Это такая поддержка!
Материал опубликован в НВ №10 от 18 марта 2016 года
http://m.nv.ua/publications/dzhamala-rasskazyvaet-istoriju-svoej-semi-i-objasnjaet-pochemu-ona-bolshe-ne-ezdit-v-krym-105009.html
