[:ru]
«Жақынын тіріде аңдып, өлсе өкірмек»
/«При жизни преследуют родича,
а как он умрет – громко рыдают» (Абай).
Исследование истории казахской ментальности показывает, что начавшаяся с XVIII-XIX вв. эрозия нравственных идеалов выражалась, в частности, в такой распространенной ментальной болезни, как лицемерие, склонность к «показухе» во всем, в том числе межличностных и клановых взаимоотношениях. Массы казахов из всех сил старались соответствовать традиционным образцам поведения и обычаям именно формально, тщетно цепляясь за внешние формы, тогда как внутри такого «традиционного» поведения, вернее маски (формы) была уже зияющая пустота.
Эта драма во многом связана с известной в философии дисгармонией и разрывом между сохраняющимися еще формами и успевшим измениться внутренним содержанием культуры в процессе ее распада или адаптации. Дело в том, что особенно на рубеже XIX-нач. XX вв. восточные аграрные общества стали подвергаться трансформирующему воздействию со стороны европейской индустриально-урбанистической цивилизации, рационализма и науки.
Так или иначе, наши предки переживали стадию глубокого кризиса номадической традиции, кризиса прежде всего сознания, духовных устоев. Может, это была не столько вина, а сколько беда казахов, когда они не сумели (в лице элиты и идеологов) вовремя и смело отреагировать на вызов времени, признать возникшее противоречие (в данном случае – древнего обычая здравому смыслу, постулатам науки и мировых религий) – для того, чтобы открыто, официально обсудить, реинтерпретировать наследие и обосновать новые прецеденты, инициировать современный формат культурной традиции. Хотя вообще-то такая творческая работа была начата в рамках джадидизма, в Казахстане – в трактатах Абая, проектах деятелей партии «Алаш». Но не получила своего завершения, по известным причинам.
Итак, возьмем до сих пор бытующий (в сельской местности и среди маргинальных слоев населения казахских городов), мягко говоря, странный обычай казахов громко оплакивать покойника. На основе этнографических источников мы знаем, что казахи XIX-XX вв. продолжали по инерции, боясь отхода от «традиции», совершенно по-язычески, иррационально оплакивать умерших близких людей, т.е. громко крича и поднимая вой, и даже исполняя заранее заготовленные тексты стихотворных причитаний («жоктау»).
Истоки этого обычая (адат) следует искать в доисламской, древнетюркской эпохе. У древних тюрков, как описано в китайских летописях, прежде всего женщины, но даже мужчины слишком эмоционально реагировали на смерть близких и героев, а вдовы распускали волосы и царапали свои лица до крови.
Сразу отметим, что такие стенания и чрезмерные крики, непрекращающиеся рыдания и стоны совершенно не принимает ислам, который в свое время осудил распространенную среди арабов-язычников практику наемных плакальщиц. В целом, точка зрения ислама всегда основывается на необходимости духовного смирения перед Богом, а также содействия умершей душе как можно легко и безболезненно покинуть земной план, тогда как (в частности, как комментировали суфии) крики, хаос и нежелание отпускать душу наносит покойнику большой вред и мешает великому переходу.
Исламизация всегда несла с собой рационально-волевую перестройку коллективной ментальности, ослабление чувственно-эмоционального компонента, сознательное подчинение душевных реакций и чувств разуму. Мусульманин – это всегда человек с хорошим самообладанием, равновесием, «срединным» характером, умеющий подчинить и гнев, и горе, и тоску, и даже сильную радость мудрому разуму, надеясь через это получить от Аллаха компенсацию, «сауаб».
Приняв ислам (хотя ввиду огромной территории Великой Степи и слабости путей сообщения этот процесс растянулся на многие века с IX-X по XIV-XVвв.), кочевники-мусульмане именно «повзрослели», помудрели, стали более уравновешенными, рассудительными, цивилизованными и культурными. В итоге, в лучшие периоды нашей истории – при благородных ханах, мудрых данышманах (каз. «мудрец»), когда эффективно функционировала традиция степного ислама, народный адат (обычай) громкого оплакивания и ритуальных стенаний у кочевников был, безусловно, ограничен этическими рамками и разумно контролировался.
Тут надо понять, что ислам не вторгается бестактно в сферу чувств и индивидуальной психологии, в личное пространство человека, не может открыто и грубо запрещать эмоциональные проявления страдания, человеческие, женские слезы, если они естественны и присущи данной особенной душе, адекватны конкретному случаю и т.д., а также в тех ситуациях, когда охватившее сердце человека сильное горе действительно требуют выхода вовне. Что касается «жоктау», то траурные элегии тоже не были запрещены в средневековой мусульманской традиции. Единственным условием было то, чтобы такие ритуальные причитания были искренними, исходили из души скорбящего, а также не содержали в своем содержании богохульства, ропота, обмана.
Но вот, на стадии кризисной, колониальной эпохи, мы видим, что в связи со стихийным самораспадом традиции, участившимися народными бедствиями, страданиями наши предки в плане ментальности становятся опять более иррациональными, подверженными эмоциям; в повседневной жизни они часто ругались друг с другом, кричали, плакали, рыдали. К тому же из-за невежества и ослабления мусульманско-суфийского просвещения народ, что называется, вытащил из сундука старые одеяла, в том числе языческие привычки и взгляды на смерть и похороны, формы и способы выражения горя и разлуки.
Однако порча нравов заключалась даже не в этом! Если бы казахи поздней эпохи (царизма, современности), оплакивали своих покойников, действительно уподобившись язычникам-тенгрианцам, т.е. естественно и искренне, как дети, то это было бы полгреха или полбеды. Самое страшное то, что поздние казахи стали вести себя на похоронах и поминках неискренне и искусственно! Лить не настоящие «тенгрианские» или «мусульманские», а именно крокодиловы слезы! А это уже лицемерие и серьезный грех с точки зрения любой нормальной религии и общечеловеческой этики, и отвратительно – как и всякое проявление лжи и лицемерия.
Когда древний тюрок, а также живший в XIV-XVI вв. («золотой век» нашей истории) кочевник-мусульманин, с криком «Ой, бауырым!» («О, мой брат!») скакал к юрте с черным траурным флагом и ронял там скупые мужские слезы, а часто даже и рыдал, то он БЫЛ СОВЕРШЕННО ИСКРЕНЕН. Почему? Потому что, прежде всего сам этот человек, богатырь с детским чистым сердцем, был по настоящему добр и сострадателен; он был воспитан в лучших традициях мусульманского братства, мужских рыцарских союзов, боевого братства, также благоговел перед священными узами крови и кровного, этнического братства. Он умел также быть другом и ценить дружбу; он разбирался в людях, и когда видел, что род и нация лишилась еще одного героя (чаще павшего в битве, умершего от ран и т.д.), он искренне не мог сдержать свои слезы…
В собранных Махмудом Кашгари песнях тюрков-караханидов есть «Элегия на смерть Алп Ер Тонга», и там такие эмоциональные строки: «Неужели умер Алп Ер Тонга?! А скверный мир остался?!» То есть, с другой стороны, умерший друг или родич тоже был при жизни таким человеком, утрата которого воспринималась живыми поистине вселенской катастрофой и невосполнимой трагедией. Ибо это были поистине львы ислама, степные и горные орлы, настоящие мудрецы, герои-шахиды, любящие мужи и отцы, добрейшие, щедрейшие и благороднейшие братья или сыновья!
И женщина знала, кого она потеряла навеки – какую драгоценную душу! Что ушел из ее судьбы не просто кормилец и муж, а целый мир, явление! Космос и небо ее души разверзлись, свет очей погас! Вот почему еще смерть и похороны у древних предков сопровождались столь бурной реакцией, ритуальными поминаниями «жоктау».
А что же в деградированную эпоху колониализма или современного падшего казахстанского общества? Обмельчавшие людишки, при жизни не знавшие не то чтобы искренней любви, братства и дружбы, но даже элементарно сдержанных интеллигентных отношений, душонки которых были всегда полны взаимной зависти, бесконечных грязных обид, соперничества и пр. Как сетовал Абай, «в чем кроется причина их неприязни и недоброжелательности друг к другу? отчего слова их неискренни?».
Но как только кто-то из них умирает, начинается показуха: крокодиловы слезы, деланные крики «Ой, бауырым!», а потом еще восхваления его до небес на громких поминках. Абай и здесь был прозорлив, когда написал: «жақынын тіріде аңдып, өлсе өкірмек» (букв. «родича при жизни преследуют, а как он умрет – поднимают рев»). Также казахский гений сказал, что у его народа с некоторых пор странное мироотношение: мертвые казахи у них все на хорошем счету, а из живых нет ни одного, кто бы избежал хулы: «өлгенінің жаманы жоқ, тірісінің жамандықтан (өсектен) аманы жоқ».
Да, такова неприглядная сторона казахского похоронного адата. Не говоря о массовых пиршествах и объедании: в настоящий момент ни у одного народа на планете похороны и поминки не сопровождаются чудовищным и кощунственным поеданием пищи и мяса, что в сущности равносильно надругательству над памятью аруахов (духов)…
Назира Даутбек-кызы
[:]
