О роли и месте идеологии в сегодняшней жизни государства и общества рассуждает известный казахстанский политолог Николай Кузьмин. Возможно, не все его тезисы выглядят бесспорными, но то, что они заставляют глубоко задуматься над некоторыми, казалось бы, очевидными категориями, несомненно.
Кому это нужно?
— Давайте по принципу “от общего к частному”. Кому идеология нужна более всего? Правящим кругам? Обществу? Отдельно взятому человеку? Или же она не нужна вообще?
— Идеология нужна государству – если это государство сильное или хочет быть сильным. С ее помощью государство форматирует массы (можно называть их “народ” или “нация”) в соответствии со своими целями и задачами, цементирует в единое целое все социальные и демографические группы, страты, слои. С помощью идеологии государство формирует национальную идентичность. Слабое государство идет на поводу у “народа”, часто потакая самым его грубым и примитивным желаниям и требованиям. Идеология нужна обществу – если это общество стремится к тому, чтобы найти, осознать и принять какие-то общие ценности, опереться на них и на этой основе отличать себя от других обществ. Речь идет не о введении единомыслия в духе оруэлловских антиутопий, а о том, что поднимает над групповой, корпоративной, клановой идентичностью, что заставляет человека чувствовать себя казахстанцем. Когда у героев общенациональный масштаб, а не районный. Идеология нужна отдельно взятым людям, если это личности, а не потребители. Если они хотят оценивать мир и происходящее в нем не через призму курса доллара или стоимости подержанного автомобиля, а исходя из неких идей и ценностей нематериального порядка. Можно сказать, что идеология – это потребность и отличительная черта сильных. Сильного государства, сильного общества, сильных личностей. Слабым идеология не нужна, поскольку она лежит преимущественно в духовной сфере. Слабым вполне достаточно самых простых материальных потребностей и запросов. Они все измеряют в подержанных автомобилях. От аналитиков и экспертов они ждут ответа на один вопрос: в какой валюте хранить накопления – в евро или в долларах? “Пойми, Карлсон, не в тортах счастье”, – говорил Малыш из старого советского мультика. – “А в чем же еще?” – искренне удивлялся Карлсон. Так и некоторые наши граждане сегодня искренне уверены, что счастье – в дешевом автомобиле. Есть и другие особенности. Слабое общество одержимо идеей увеличения численности населения. Деторождение становится его единственной творческой способностью. Нас станет больше, значит, мы станем сильнее – такие вот идеи характерны для слабого общества. Другая особенность слабого общества: оно не связывает благополучие с собственным трудом. Одна из наших любимых народных песен: у нас есть вся таблица Менделеева, почему же мы так плохо живем? Ответ вроде бы очевиден: потому что плохо работаем. Но народ говорит: ах, это правительство не сделало нас богатыми.
Ханов на всех холопов не хватит
— Как вы думаете, когда в массовом сознании нашего общества затухнут последние “резонансы” советской эпохи? Или их уже нет вовсе?
— Ностальгия по советскому прошлому связана с чувством утраты покровительства, протекции со стороны государства. Исчезли детские сады, пионерские лагеря, путевки в санатории на Черном море, бесплатная учеба в КазГУ, квоты в МГУ и многое другое. Все это разом вдруг исчезло, и стало понятно: государству ты не нужен. Мне кажется, эта тяга к патернализму – наследие не советских, а гораздо более ранних времен, когда люди были готовы отказаться от всех своих, как сейчас бы сказали, гражданских прав и свобод в обмен на заботу султана, хана, князя, царя. В советские времена функции хана выполняло государство, хотя в массовом сознании оно часто персонифицировалось, – так было удобнее и привычнее: Голощекин убивал, Кунаев созидал. Когда государство перестало проявлять о людях заботу, они стали искать ее у новых ханов. И люди, которые еще вчера были советскими, стали людьми “тимиными”, “рохиными” и т.п. Такая ситуация сохранилась и по сей день. Другое дело, что ханов, которым можно отдать свои права и свободы в обмен на их покровительство и заботу, не так уж много. Предложение холопов намного превышает спрос на них.
— С вашей точки зрения, возможно ли у нас второе пришествие “левой идеи”?
— Да, конечно. И второе, и третье, и четвертое. Причем оно возможно в различных вариантах – и в чистом виде, как рабочее движение под руководством социалистов, и в виде симбиозов – левые плюс исламисты, например. Возможен даже официальный курс на социализм. Но это будет уже не тот социализм, который большевики строили в отдельно взятой стране так, как они считали нужным. Мы свой будущий социализм будем кроить по лекалам из Лондона, Берлина, а возможно, даже из Пекина. И весьма вероятно, что он от нынешнего “неидеологизма” не будет отличаться ничем, даже названием правящей партии.
— Почему у нас так плохо приживается идеология либерализма? И можно ли считать, что идея Общества всеобщего труда, выдвинутая лидером нации, является косвенным, но почти официальным признанием ее краха?
— Либерализм не приживается потому, что либералов у нас мало, а коммунистов много. Тем не менее какие-то элементы либерализма есть повсюду: в выступлениях президента, в программах политических партий… Когда коммунистическая идеология у нас была официально отвергнута, а ничего нового взамен официально не провозгласили, опустевшее место занял “идеологический компот”. Отчасти это был сознательный выбор руководства страны, отчасти – внешнее влияние, ведь конец прошлого века был эпохой постмодернизма, когда место идей и ценностей заняли тренды. Как минимум в виде лозунгов либерализм у нас всегда был, но он мирно соседствовал с социал-демократией. То, что предложено президентом в его программе социальной модернизации Казахстана, тоже не является классической идеологией в чистом виде. Государство, как сказано в статье президента, есть главная движущая сила, но при этом оно никому ничего не должно. Вот это и есть пример сплава либерального и социалистического тезисов. В сущности, пытаться определить идеологию государства как либеральную или социал-демократическую было бы так же наив¬но, как пытаться определить темперамент человека как холерика или сангвиника в чистом виде. Принципиально важным является не то, каких оттенков больше в государственной идеологии – правых или левых, а то, нужна ли государству идеология, пытается ли оно использовать ее в своих целях. То, что президент обратил внимание на идеологию, это уже хорошо. Неважно, чего будет больше в этой идеологии, главное, что это будет идеология не национальная, не народная, а государственная. Это значит – она будет созидательная, а не потребительская.
Возвращение к мифам
— Усиление религиозного фактора является общим трендом новейшей истории постсоветских государств. В этом плане какую роль он может сыграть или, быть может, уже играет в формировании идеологии казахстан¬ского общества первой четверти XXI века?
— Вряд ли можно говорить о религиозном факторе вообще. С православием, например, все ясно, Казахстан – каноническая территория РПЦ, в которой строгая иерархия и никаких сюрпризов ждать не приходится. Та же ситуация с католицизмом. Протестантские течения могут раздражать своей активной пропагандистской работой, но они немногочисленны. Поэтому будем говорить честно: сегодня и государство, и общество волнует ислам, точнее, не сам ислам как религия, а исламисты. Религия в формировании идеологии напрямую не участвует, хотя какие-то отдельные идео¬логемы могут быть связаны с религией. Важнее, на мой взгляд, другое: общественное сознание в Казахстане продолжает свой откат от идеологии (пусть “неправильной”, советской, но современной) к религии и мифам. То есть оно становится все более примитивным. С этим связана и нарастающая утрата способности к диалогу и компромиссу в нашем обществе. Агрессия и стремление отстоять свои позиции за счет применения грубой силы начинают доминировать в нем, и этот год дал особенно много примеров таких действий.
— В нашем обществе нарастает градус дискуссии о целесообразности вхождения Казахстана в совместные с Россией интеграционные проекты. Исходя из этого, насколько обоснованны опасения, что за инте¬грацией экономической последует интеграция идеологическая, со всеми вытекающими из этого последствиями?
— Критики союза России и Казахстана – это интеллектуалы маниловского типа, мечтатели, решившие примкнуть к модному в этом сезоне националистическому тренду. На заре независимости они мечтали о том, что Казахстан станет вторым Кувейтом, а у каждого казаха будет пара слуг-узбеков. Сегодня они мечтают о союзе центральноазиатских стран с мощной экономикой и огромным рынком, об интеграции с Европой, Америкой, Сингапуром – с кем угодно, только не с надоевшей Россией и ее ужасным автопромом. То, что с Казахстаном сегодня никто, кроме России (ни Европа, ни Америка, ни даже братский Узбекистан), в союз вступать не собирается, их мало волнует. Точно так же “пикейные жилеты” из романа “Золотой теленок” рассуждали о том, стоит ли класть палец в рот английским политикам. Мечтать, конечно, не вредно, но когда почти все отечественные интеллектуалы начинают плакать по неизбежной утрате суверенитета, имея при этом весьма смутное представление о том, что же это такое – суверенитет, а пресса эти рыдания подхватывает, то государству приходится принимать решения в не слишком комфортной атмосфере. Именно поэтому, хочется верить, государство озаботится-таки разработкой и внедрением государственной идео¬логии.
— Если бы это зависело от вас, то какие базовые принципы вы положили бы в основу государственной идеологии современного Казахстана?
— Что касается конкретного набора идеологем и технологий, то он был бы слишком длинным и мог бы меняться в зависимости от ситуации. А базовый принцип всего один: идеология должна быть государственной, то есть служить интересам государства. Если будет движение в сторону сильного государства, то небольшой уклон вправо или влево непринципиален.
Источник: http://camonitor.com/archives/5251
