Во Франции вечером 13 ноября произошла серия из семи террористических актов, оборвавшая привычный ритм жизни Парижа. По последним данным жертвами нападений, произошедших одновременно в театре «Батаклан», на стадионе «Стад де Франс» в парижском пригороде и пяти других частях города стали более 150 человек.
Нынешнее чрезвычайное положение стало пятым подобным случаем в истории Франции за последние 60 лет. В 2005 году режим ЧП вводился после волнений в парижских пригородах и действовал только на территории столичного округа. Общенациональное чрезвычайное положение, аналогичное введенному во Франции 13 ноября, объявлялось в стране трижды — в 1955, 1958 и 1961 годах, к этой мере прибегали в связи с военным противостоянием в Алжире.
Группировка «Исламское государство» взяла на себя ответственность за серию террористических атак, которые были совершены в Париже. Об этом, как сообщает РИА Новости, передает итальянский информационный телеканал Sky Tg24.
«Это вендетта за Сирию. Это 11 сентября Франции», — цитирует телеканал заявление ИГ.
В этой связи мы решили побеседовать с лидером казахского Национального конгресса Адилем Тойганбаевым о том, как наше государство борется с новыми вызовами в религиозной сфере.
— В прошлом интервью, вышедшем две недели назад, вы говорили, что конфликт на Ближнем и Среднем Востоке, связанный с «Исламским государством», резко обостряется а само оно переходит в массовое наступление — где террором, где военной мощью. С тех пор произошли известные теракты в Париже и Бейруте, туристы покидают Египет, в Сирии и Ираке ужесточаются боевые действия. Звучат мнения, что после Парижа произойдет полная переоценка опасности, исходящей от ИГ и ему подобных движений, политики объявят террору самую решительную войну. Реально ли это?
— Никакой переоценки не произойдет, поскольку действующие политики неспособны справиться с этой опасностью, просто не знают, с какой стороны к ней подойти. Посмотрите выступление президента Олланда — в нем нет даже отдаленного признания, что Франция втягивается в большую войну. Не с отдельными террористами, а в полноценный конфликт цивилизаций. Де Голль, Аденауэр, Черчилль наверняка признали бы такой факт. Но современные лидеры не готовы. Они по-прежнему видят в происходящем эксцессы, но не системный конфликт. Примеры ненависти между Западом и Востоком для них исключения; а те давно вошли в правило. Госсекретарь Керри с досадой говорит о проявлениях Средневековья — для него это риторический прием уязвить противника. Но противник не поймет иронию, он хочет жить в Средневековье и уже успешно живет в нем.
Мир все еще не готов видеть в ИГ настоящего, идейно мотивированного противника, равного Гитлеру. Проще представлять их сбродом криминальных группировок где-то на обочине истории. Ведь террор, скажут, это ужасно; но все же террор — не настоящая война.
А идет именно что настоящая война. Чтобы ее выиграть, в нее надо хотя бы вступить, а от западных лидеров остается такое ощущение, что они только боятся назвать вещи своими именами.
Они говорят о террористах, а террористы — всего лишь штатное подразделение врага. В тридцать девятом объявляли войну не гитлеровским парашютистам и не гитлеровским мотоциклистам. Или минерам. Объявляли войну Германии как таковой. Целой цивилизации, целой идеологии. И сейчас замалчивание ненависти между Западом и Востоком, того, что для ИГ все более чем серьезно, они с самого начала говорят о «войне с крестоносцами» — уже не глупость, а преступление.
— Но ведь не весь Восток стоит за ними? Если продолжать аналогию со Второй мировой.
Нацисты тоже представляли не всю Германию, но к началу войны они контролировали и ее, и практически всю континентальную Европу. Тем же путем идет ИГ, пытаясь взять под идейный и военный контроль весь номинальный мусульманский мир от Испании до Китая.
На этой территории у ИГ масса врагов. Это и курды, отстаивающие свой национальный очаг. И сторонники светского развития, хотя они очень плохо организованы. И приверженцы не ортодоксальных мусульманских течений, а также вообще других религий.
— Вы говорили также, что политики старательно избегают говорить о религиозном факторе…
— Это бесчестная позиция. Мы обязаны признавать роль религий в формировании традиционного мира, строительстве государств и наций. Всего человечества в том виде, в котором оно существует. Оценивать вклад их приверженцев в создании литературных или архитектурных шедевров.
Но при этом религии в той же мере отвечают и за негатив, творившийся в мире их именем и их цитатами. Самые ожесточенные, кровавые и безжалостные войны — это войны религиозные. Что в Европе, что в Азии. Во все времена. Нет ничего случайного и нетипичного в ИГ — все это уже было. И в мусульманском мире, и в христианском. Желание табуировать религии, ограничиваться только положительной стороной их влияния на людей — скорее уже поведение страуса, а не человека.
— Религиозная тема и без последних событий приобрела у нас новое звучание. Недавно президент выступил за то, чтобы организовать мировой форум «Ислам против терроризма», предложив тем самым новый пример межгосударственных отношений. Теперь не военный блок по типу ОДКБ, а идеологический союз видится лучшим решением в борьбе с новыми вызовами. Насколько Казахстан может быть успешен в подобном процессе?
— Экспорт стабильности — та миссия, к которой Казахстан исторически предрасположен. Регулярные форумы мировых религий также были ориентированы на ее воплощение. Хотя в подобных случаях одной политической воли недостаточно. Власть продемонстрировала масштабное понимание вопроса, это так. Под него были выделены достаточные ресурсы — достаточные с точки зрения того понимания задач, которое принято у государственных элит. Недостает главного: целенаправленного выстраивания альтернативной идейной составляющей. Она может стать предметом совместного сложения сил разных участников из разных стран.
Вот такого смыслового послания у нас сегодня нет. Что могут сказать нам на подобном форуме? Что исламская религия проповедует мир, а используется для войны? Это мы уже неоднократно слышали, но такие заявления никого не остановили.
Может, правильнее разобраться, отчего так получается с исламской религией? Но работать с проблемой могут только профессионалы, а значит, точно не наши политики. И иностранных политиков я не оценивал бы выше.
При этом я уверен, противопоставить свой путь религиозному экстремизму под силу именно Казахстану. Что станет исполнением предначертания, которое дается каждому народу, но у каждого народа оно — свое особенное, неповторимое. Удача в нем дает полноценное место в мире, провал задания — деградацию и упадок.
Наша ментальность сама настроена в тональности таких решений, в них наш ответ миру. Это следует из позиции, которую мы, срединные тюрки, занимаем в мировой истории. Казахстан станет планетарно востребованным, если предложит новую философию человеческих отношений, адаптированную к нашему чрезмерно жесткому времени. Равносильную той, которую предложила Индия Махатмы Ганди в середине ХХ века, в начале постколониальной эпохи, и которая стала для многих стран по-настоящему путеводной звездой.
Но если с политической волей все сложилось, то с профессиональным подходом дело пока на нулевом уровне. Что видно на примере того, как мы решаем собственные проблемы религиозной безопасности.
— А как мы их решаем, по-вашему?
— Замалчиванием и забалтыванием, больше никак. Власть заинтересована в участии профессионалов, но принимает за профессионала всякого, кто с умным видом говорит умные слова. Религиозная тема в Казахстане монополизирована теми, кто выстроил баррикады банальностей, общих слов и придает слишком серьезное значение собственной незаменимости. Это, в первую очередь, советское духовенство, генетически выращенное для того, чтобы прислуживать и оправдывать. Требовать от него большего — все равно что ожидать от верблюда песен соловья.
Но их ждут, год от года.
— В чем конкретно проявляют они свою некомпетентность?
— Если бы только некомпетентность. Это сословие узурпировало роль, ему не принадлежащую. Поэтому держаться за нее будет до остервенения.
Именно они и сформулировали стереотип о том, что религия ни при чем в современных конфликтах, что есть «традиционный ислам» (который они уполномочены представлять), и есть привнесенный иностранными эмиссарами экстремизм, который не имеет к первому никакого отношения.
— А ваша позиция какова?
— Моя позиция — что с религиозными течениями надо разбираться по существу, никого огульно не обвиняя и одновременно никого заведомо не оправдывая. Слишком многое упирается в интересы клана советского духовенства, которое часто использует свою близость к власти, чтобы натравливать ее на своих оппонентов. Просто из соображений нечестной конкуренции. При этом я не говорю, что с их конкурентами строить диалог будет проще. На самом деле, нет — только сложнее.
— Вы называете духовенство советским в том смысле, что оно происходит из СССР? Но ведь многие из них уже из совсем другого времени.
— Важно, не из какого они времени, а из какого места. Сословие, поставленное атеистическим государством «возглавлять» религию, неизбежно будет иметь весьма специфические моральные и культурные качества. Здесь проблема не конкретных людей, а шаблона, который им пришлось воплотить.
А что касается другого времени — любой клан способен автоматически воспроизводить в истории свои самые характерные признаки. Никуда они не денутся.
— Что в таком случае стоит за конкурентами, как вы их назвали?
— Изначально обыкновенно стоят вполне невинные вещи — интерес и стремление к образованию. Начинаться все может с религиозной публицистики из арабских стран… так уж сложилось, что наше духовенство не пишет убедительной и впечатляющей религиозной публицистики. Если все серьезно — то дальше курсы арабского языка, Коран и тафсиры в подлиннике. Еще дальше — столкновение с официальным исламом, сначала доктринальное, потом, бывает, и непосредственное. Ведь почему наше духовенство свой ислам называет «традиционным»? Только потому, что традиционно не сильно в арабском?
К исламу арабскому оно относится ревниво и настороженно, словно подозревая в нем вредное поветрие. И у них это взаимно: изучающие арабский сразу ставят под вопрос профессиональную компетентность наших профессиональных мусульман. А специалисты по проблеме знают: всякий экстремизм у нас начинается с курсов арабского языка. Положение официального духовенства вдвойне ему выгодно: формально они действительно защищают государство от экспансивной и жесткой идеологии. Но строить собственную альтернативу на невежестве — что, казахам это надо?
— Тем не менее, традиционный ислам стал устойчивым словосочетанием, своего рода камертоном нормальности, выдержанности, умеренности.
— Традиционный ислам — специальная постсоветская фикция. Звучит по идее внушительно, но название ее предательски выдает. «Традиционным» является не ислам, а его кавер-версия для нескольких государств.
Это явление политическое, вернее, политически мотивированное. И местное, постсоветское. Ни в Саудовской Аравии, ни в Египте «традиционного» и нетрадиционного ислама нет. Есть ожесточенные теологические конфликты, выпирающие в политическую плоскость — да. В том числе и вокруг нововведений и интерпретаций правовых норм. Но они всегда основаны на религиозных знаниях и апеллируют только к ним. А не к шаблонам такого уровня, как «это неправильно, потому что мы этого не знаем», «так не должно быть, потому что так не было».
Словосочетание это появляется в девяностые. И потом распространяется в регионах Северного Кавказа, Казахстане и Киргизии. Везде, где исламизация прошла относительно недавно (иногда это восемнадцатый и даже девятнадцатый век) и во многом осталась поверхностной.
Знание веры у номинальных мусульман в этих регионах выходит неполным, мягко говоря. Если говорить о массовом явлении. Что делает возможным манипуляции с сознанием, подмены понятий. Глубинных знаний нет из-за малой распространенности арабского языка, отсутствия укорененных богословских школ. «Традицией» стала пресловутая «вера отцов», а не реальная религия. Часто эта традиция сохраняла и элементы языческих верований, создавая разнородное месиво национального религиозного культа.
У нас часто говорят — «казахи так не делали, у казахов так не было» (о чем-либо очевидном в общемусульманской практике). Вообще-то сомнительный повод для гордости. Ведь тем самым мы утверждаем, что казахи плохо знали и плохо следовали мусульманству, более того, тем горды и намерены и дальше соответствовать такой недоделанной религиозности.
— Получается, «вера отцов» у нас казахская, а «арабский» ислам ни при чем?
— С «верой отцов» вообще неизбежны сбои, как от компьютерных вирусов. Есть пример дораскольной России, где православие было внедрено тем же поверхностным и приказным образом. Массы, да и правящая верхушка тоже, имели весьма приблизительную религиозную идентичность. Плюс затверженные, но невнятные нормативы на отдаленно ясном церковнославянском языке. Вера отцов, веками прозябавшая в изоляции от остального христианского мира, воспринималась тем не менее как подобает полноценной религиозной традиции — неизменно и некритично.
С приходом к патриаршей кафедре реформатора Никона русская Церковь приглашает ученых греческих богословов — соотнести русскую веру с общепринятой православной. И тут начинаются разнообразные открытия: тот текст на самом деле читается не так, в этом правиле недостает половины, третье вообще привнесено непонятно откуда. Открываются неточности перевода, исторические деформации религиозной практики, которая существовала буквально на необитаемом острове.
И ревнители старины поднимают бунт, заявляя: мало ли что говорят пришлые греки, так верили наши деды и мы будем так верить. Культ предков и собственного национального извода оказывается для кого-то важнее всемирного христианства и его эталона. И они в это честно верят, доказывая собственной жизнью, что по другому — нельзя.
То же происходит и в Чечне, и в Казахстане. Молодежь идет учить арабский, самостоятельно изучает Коран и видит: многое из того, чему учили полуграмотные муллы — ширк и джахилия, идолопоклонство и невежество. Зато задрапированное в халат суфийских тарикатов свое народное верование не имеет за собой ни единого теологического аргумента, кроме «деды так верили, не предадим дедов».
Логично и то, что государству такой вариант веры комфортнее.
— Культ предков и монотеизм всегда находятся в конфликте, если начать разбираться.
— Культ предков вообще нелепо смотрится в сочетании с исламской доктриной. Ведь пророк Мухаммад отчаянно боролся против своих ближайших родственников, ведя линию, осуждаемую в «традиционном исламе». А одному из его дядьев, Абу Лахабу, даже посвящены неоднократные коранические проклятия и обещания места в аду. Есть также представления, что в мусульманстве братство по вере заменило братство по крови (история Билала ибн Рабаха).
Традиционный ислам, или, говоря по существу — тарикатизм, туземная версия на тему мусульманства, кончается там, где возникает школа арабского языка, классический Коран, образцы школы толкований. Поэтому все расставлено с шахматной позиционностью. По одну сторону тарикат, по другую джамаат. По одну — этнический национализм, по другую — нация как умма. На Кавказе еще в девятнадцатом веке началось радикальное противостояние адата и шариата, местного горского закона и общемусульманского законодательства.
Тарикатисты на периферии мусульманского мира могут иметь успех — тот же Ахмат Кадыров с его республикой по кунтахаджинскому образцу в Чечне чем не пример? Причем нет никаких случайностей или внезапных прозрений. Политическая линия Кадырова-старшего четко сформулирована в девятнадцатом веке главным лидером и символом чеченских тарикатистов Кунта-Хаджи Кишинским. Против Османов (Халифата того времени), вместе с Россией.
И режим президента Раббани, правивший в Афганистане в период между Наджибуллой и талибами, имел признаки тарикатистского. Отчего такая закономерность? У афганцев ислам пассионарный, но тоже неукорененный. Последняя народность — нуристанцы — была принудительно обращена в 1896 году. И ситуация там ближе и адекватнее общей центральноазиатской.
Во всем этом большой политический соблазн. С тарикатистами, суфиями, «традиционным исламом» государство способно выстраивать самое выгодное для себя партнерство. С их оппонентами — ортодоксами — диалог затруднен, а бывает и невозможен. Но глобально — это не решение: тарикатизм скорее отдельное от ортодоксального ислама явление, к тому же слишком ему враждебное. И как бы тщательно не была наряжена карета, она все равно оборачивается тыквой. Причем в самый неподходящий момент.
Для государства «традиционный ислам» союзник надежный и даже желанный, но в информационную эпоху чересчур нестабильный и зыбкий в перспективе. Такого союзника в стремительную эпоху просто смоет волной Неизбежности.
Беседовал Алим Мухаммед.
