Иногда свобода приходит не в те моменты, когда жизнь складывается идеально, а тогда, когда она распадается на части. Я стою среди руин. Наш хостел — тот самый, в который мы вкладывали надежды, силы, деньги, бесконечные разговоры о будущем — разрушен. Я помню, как мы трепетно выбирали бельё, мебель, как открывали коробки с новым текстилем, как смеялись, представляя, какими будут наши первые гости. Мы строили не только бизнес — мы строили опору, маленький остров будущего внутри страны, которая всё чаще заставляла нас жить не жизнью, а выживанием.
И вдруг — хаос. Разбитые стены. Разрозненные документы. Больные родители. И я — с температурой 38, лежащая под одеялом, когда соседка нагоняет полицию, как будто мы преступники, а не люди, строящие своё маленькое дело.
Но я поняла важное: хаос — это не конец. Это контур новой эпохи, когда маски слетают с людей быстрее, чем успеваешь удивиться.
Татьяна Козырева, как диагноз общества
Татьяна Козырева стала для нашей семьи не просто соседкой, а фигурой, через которую проявилась вся нездоровая система страны. Её бесконечные жалобы, доносы, истерические попытки вторгаться в наш дом, разрушить всё, что мы строили, — это не только её личная боль. Это портрет страны, которая в 2020-е годы начала активно поощрять страх, агрессию, доносительство и зависть как социальные навыки.
Но в то же время, наблюдая за Татьяной, я всё сильнее понимала: она — не монстр. Она больна душевно. Это пограничная структура личности, спаянная с нарциссическими чертами(тяжелейший диагноз): хроническая пустота, невозможность вынести чужую радость, стремление контролировать пространство вокруг, как будто если у других будет свет — её мир окончательно развалится. Такие люди живут в постоянном внутреннем пожаре, и любое чужое счастье воспринимают как удар.
Когда я смеюсь — просто так, над своей кошкой, над любимым человеком, над абсурдом дня — она тут же выключает свет, зашторивает окна, будто пытается спрятаться от моего смеха. Для неё смех — не звук. Это доказательство того, что меня невозможно контролировать.
А для нарушенной психики потеря контроля — это катастрофа, хуже любого землетрясения.
Я вижу её дом — не тронутый ремонтом десятилетиями, серый, истасканный, словно застывший во времени. Вижу её зажатое, напряженное тело, опущенный взгляд, руки, которые будто всегда готовы защищаться. И я понимаю: передо мной не злодей, а человек, который никогда не был любим. Никогда не был в безопасности. Женщина-ребёнок, застывшая в собственной травме.
И я не смеюсь над её болью, как она считает.
Мне её жаль.
И я знаю: помочь ей может только врач. И она — единственная, кто должен сделать первый шаг.
Она отняла хостел. Но не смогла отнять главное
Она разрушила наш бизнес. Но свободу — не забрала.
Свободу выбирать свои реакции.
Свободу смеяться.
Свободу оставаться живой, доброй, любящей.
Свободу смотреть на мир глазами, которые светятся — даже в тот момент, когда вокруг тебя груда обломков.
Как говорил Виктор Франкл, у человека можно отнять всё, кроме одного: последней свободы человека — выбирать собственное отношение к любым обстоятельствам, выбирать собственный путь.
Ни один человек, каким бы разрушенным он ни был, не может подать в суд на твою душу. На твой смех. На танцы, на поцелуи без стыда, напоказ. На любовь. На радость.
Ни один пограничник-нарцисс не может запретить тебе любить.
Ни одна Татьяна не может стереть твоё внутреннее тепло, твою способность радоваться миру, даже когда мир пытается тебя укусить.
Она забрала стены, но не забрала свободу.
И это — главный урок.
Европа как пространство, где смеяться не опасно
Может быть, именно поэтому Европа так притягивает молодёжь.
Не дорогими улицами, не высоким уровнем жизни, не модными университетами — нет(хотя, этого всего у Европы не отнять).
А нормальностью.
Той самой, в которой смех — не угроза и не политическое заявление.
Где женщины могут быть громкими.
Где ЛГБТ — не мишень.
Где феминисток не травят, а слушают.
Где можно жить без постоянного чувства, что за тобой наблюдают чужие глаза за зашторенными окнами.
В Европе твоя индивидуальность не вызывает подозрение. Ты можешь носить розовые волосы. Татуировки. И всем будет плевать.
Там не нужно оправдываться за свои границы.
Там никто не пытается сломать тебя «ради порядка».
Там уважение — не подарок, а воздух.
Я понимаю, почему молодые люди уезжают из Казахстана.
Они не бегут от страны.
Они бегут к себе.
К жизни, в которой можно быть живым, а не адаптированным.
Где твой смех никого не триггерит.
Где свобода — не вызов, а право.
Смех как акт сопротивления
И вот я стою среди руин.
Дышу.
Смотрю на обломки того, что строила с любовью.
И смеюсь.
Не истерично — а свободно, чисто, тепло.
Этот смех — как пульс жизни, который никто не в силах остановить.
Он не про радость разрушения.
Он про то, что любовь во мне — сильнее ненависти вокруг. Любовь прекрасна, хоть и ее голос пытаются заглушить всеми силами те, кто любить не умеют. И не умел никогда. Они внушают стыд. Страх. Они боятся любви. Морализаторствуют. Лишь бы заглушить в тебе голос любви.
Он про то, что я выбираю жить.
Он про то, что даже в хаосе есть начало чего-то нового: другой страны, другого мира, другой себя.
Татьяна видит этот смех как насмешку.
Но я знаю: он не про неё.
Он про свободу.
И свобода — это то, что ей самой недоступно.
Пока она не позволит себе лечиться.
Этот текст — часть моей попытки найти слова для чувствительных людей в шумном мире. Если хочется поддержать моё писательство — вот мои реквизиты:
каспи: 87085816808
