На сайте Snob.ru в блогах пользователей опубликовано письмо Андрея Шухова, адресованное «мертвому» другу. Судя по деталям и подробностям, под этим «мертвым» другом Шухов подразумевает Рахата Алиева.
До эмиграции из Казахстана Андрей Шухов был одним из руководителей медийных активов Рахата Алиева, являлся членом наблюдательного совета АО «КТК».
О себе в анкете сайта Snob.ru Шухов пишет, что живет в Вене. На вопрос: где и как работали, отвечает – «Газеты издавал в одной азиатской стране. Издал много, можно обернуть земной шар по экватору. За газеты не стыдно. Естественно, бабаи лавочку прикрыли». На вопрос: важные события жизни отвечает – «Купили с племянницей козу для семьи из Бурунди. Там засуха. Невесть что, конечно, на фоне творящегося кругом добра, но для нас с Диной это важно».
ИА Zakon.kz публикует письмо А.Шухова без правок и изменений.
Письмо мертвому другу
Необходимое пояснение
В молодости я развлекался переводами, и перевел книжку, по которой сняли в свое время знаменитый фильм. С главным героем там произошла ужасная история. Он доэкспериментировался до того, что скрестился с мухой и из живого человека стал превращаться в чудовище-мутанта.
Скажи кто-нибудь тогда, что мне выпадет возможность увидеть подобное наяву, я бы только пальцем у виска покрутил. А вот выпало.
Был человек, которого я считал другом. Ему предстояло стать первым человеком в нашей стране – но все свои таланты он употребил на то, чтобы стать последним. И ему удалось. Я не о политическом раскладе – это-то как раз волнует меня меньше всего. О куда более простых вещах: о совести, ответственности, верности, чести… Везде мой бывший друг бьет теперь рекорды, везде он – последний. С таким отрывом от предпоследнего, что одни ищут объяснение в неладах с рассудком, другие видят тут действие страшного проклятия (мы из Азии, верим в такие вещи). А некоторые считают, что нашего друга то ли чем-то колют, то ли чем-то опаивают.
Все может быть. Да и не так уж это важно. Важно другое: что делать, когда у тебя на глазах товарища накрывает лавина безумия?
Я много думал об этом, и вот что придумал. Наверное, то же, что и при обычной лавине (мы спустились в этот мир с гор Тянь-Шаня, для нас это не фигура речи). Можно уйти с опасного участка, утешая себя тем, что все равно уже ничего не поделаешь, засыпанный лавиной задыхается за пятнадцать минут, а нет ни ледоруба, ни лопат – мы же просто прогуляться вышли…
А можно, понимая всю тщету усилий, копать снег голыми руками.
Текст ниже – это попытка выкопать человека из-под лавины голыми руками. Конечно, безнадежная.
Но лучше безнадежная, чем никакая.
Письмо мертвому другу
В прощеное воскресенье, есть у нас такой день, я задумался, у кого должен просить прощения. И, как ни странно, подумал о тебе.
Представляю, как ты сейчас удивлен. После всего, что ты наделал – да еще просить у тебя прощения. Я и сам удивлен, честно говоря.
Наверное, ты все не можешь понять, отчего я до сих пор тебя не продал. Это была бы лучшая сделка моей жизни, между прочим. Но, знаешь… я все вспоминаю один эпизод. Ты тогда был еще важный деятель — дипломат, посол. Однажды вечером ты позвонил, и по голосу понял, что что-то не так: сын сильно разболелся. И ночью ты привез лекарства. Вот это я никак не мог забыть — каким человеком ты когда-то был.
Я тут прочитал об одном страшноватом юридическом казусе. Человек по суду доказывает, что его тело принадлежит ему, и обязывает врачей отрезать то руку, то ногу, уже почти все отрезал. Такое у него увлечение. И я подумал – так это же ты! Только в менее печальном варианте: тот хоть душу свою не режет.
Когда ты отрезал от себя жену (такую женщину, и я не о статусе), я решил, что, в конце концов, не мое это дело. Может быть, от глубин коньяка «Генрих IV» потянет на баночку пивка у телевизора, помещая историю в понятные мне алкогольные координаты.
Когда ты отрезал от себя детей, я ничего не сказал, потому что не знаю, что вообще можно сказать в таком случае.
Прошу за это прощения.
Потом ты отрезал от себя родителей. Когда твоего отца везли в операционную, мы шли рядом, и даже я присмирел, потому что операция на мозге в этом возрасте… Его везли в неизвестность, и знаешь кого он искал глазами? – не меня с Алексом, малознакомых и, в общем-то, чужих ему людей. Он искал тебя. До самых белых дверей ему казалось, что ты вот-вот появишься.
Но ты не появился. Даже если бы под каждым кустом у «Рудольфинера» сидело по казахскому снайперу, надо было ехать. Но тебе запретили, да?
Когда ты посоветовал мне решить проблему с родителями, которых мы не видели десять лет, самым простым способом – забыть их — я не сказал, что с такими словами (и делами) ты летишь прямиком в ад на всех парах своего роскошного Мазеррати. Я вообще ничего не сказал. И за это молчание тоже прошу прощения.
А потом ты принялся за самого себя. Когда ты стал с подозрительным восторгом рассказывать о «второй жизни», которой ты теперь зажил, я не ответил, что жизнь бывает только одна, и судить Там будут по ее итогам, и что Бога не обманешь выправленным паспортом с новой фамилией. Да даже людей этим не обманешь. Словом, и тут я промолчал — друг, называется.
Когда вокруг тебя стали подозрительно часто умирать люди — несчастная Настя, Даник, Клещ – я должен был сообразить, что кто-то расчищает к тебе дорогу. Но я понял это слишком поздно.
Но все же я не всегда молчал. Когда ты вместо честной борьбы выбрал имитацию, менее затратную и утомительную, я сказал тебе, что об этом думаю и чем это кончится. Так все и вышло, да? Пишешь теперь книги по-немецки? А я-то думал, что ты дальше Гутен Таг не продвинулся. Ну, извини, глупая шутка. Понятно же, что тебя используют в чужой игре.
А помнишь, ты обиделся, когда я сказал, что главный признак мужчины – не только то, о чем ты подумал, а еще и верность и ответственность? Это когда ты решил сбросить балласт. Тех, кто на тебя работал, дружил с тобой, семьи тех, кто сел из-за тебя в тюрьмы. А то и похуже. Какая экономия вышла! Ты еще кричал, что не надо тебя рассматривать как мешок с деньгами. А я сказал, что тебя давно уже все считают совсем другим мешком. Тем более что деньги, из-за которых и началась вся заваруха (не из-за того же, что ты внезапно стал демократом) уже надежно прибраны к рукам. Полгода потом не разговаривали.
А когда ты решил, что обведешь всех вокруг пальца в подковерных интригах, я тоже не смолчал – сказал, что бывает с теми, кто садится играть с профессиональными шулерами. Ну и кто кого обвел? Надеюсь, ты хоть понимаешь, какие джеймсбонды за какие ниточки тебя дергают – казахские, австрийские, немецкие?
Но это все, конечно, так, ерунда. Самооправдание. Деньги, политика. Не из-за этого же мы вытаскивали друг друга из самых отчаянных, самых безнадежных положений. Было же что-то большее, что всех объединяло. И тогда, помнишь, когда сидели в подвале в Компоте и думали, что – все, конец — было страшно и весело, потому что все равно когда-нибудь умирать, и лучше – с братьями по крови, чем на постели при нотариусе и враче, как говорил один русский поэт. Но мы и оттуда выбрались!
А потом с тобой что-то произошло. И, наверное, с нами. И когда тебя стали превращать в зомби, выкачивая живую кровь и заливая формалин этой мифической «второй жизни», мы, твои друзья, смотрели каждый в свою сторону. Прости нас, пожалуйста.
И вот что я думаю. Когда ты звонил, после всех этих ссор и окончательных разрывов, то нам, то нашим женам, пока у тебя не отняли телефон… что, если это был сигнал о помощи? Может, ты не хотел превращаться в эту помесь Плюшкина с Коробочкой, в старушачьей кофте с бантом, в дурацких очокалах, как говорил покойный Клещ? А мы, твои друзья, не смогли его расслышать, не сумели его расшифровать. С такими друзьями и врагов не надо, как говорится…
И еще я думаю – а вдруг ты себя еще не до конца убил? Вдруг внутри этого существа с потухшим взглядом, с чужой фамилией – осталось что-то от моего старого друга Рахата Алиева? Как та женщина, что выжила под обломками фабрики в Бангладеш? Все думали – там никого нет, а она уцелела. А вдруг?
И когда ты громоздил горы вранья о людях, которые дали тебе все, что ты имел.
И когда обвинял своего сына в том, что натворили, видимо, твои болваны.
И когда человек, который спас тебе жизнь, привез домой ребенка после операции и обнаружил, что дома у него больше нет…
А вдруг ты всякий раз что-то чувствовал? Что-то такое, еле уловимое… Знаешь, что это было? Это плакала твоя душа.
Может, что-то еще и осталось от твоей жизни. Единственной и неповторимой, что бы там тебе ни говорили твои опекуны. Другой не будет.
Если так — держись. Буду за тебя молиться.
