Дипломная работа: Изучение языковой идентичности разных групп респондентов

СОДЕРЖАНИЕ

 

ВВЕДЕНИЕ

 

1 ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИЗУЧЕНИЯ АСПЕКТОВ ЯЗЫКА И ИДЕНТИЧНОСТИ

• Понятие родного языка
• Языковая идентичность и языковое сознание в межкультурной коммуникации
• Влияние процессов глобализации на языковую идентичность

 

2. ЯЗЫК И ЭТНИЧЕСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ

2.1 Понятие языка и этнической идентичности

2.2.Исследование этнической идентичности в полиэтнической среде

2.3 Социолингвистический анализ

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВВЕДЕНИЕ

 

Актуальность темы. Существует множество идентичностей (социальная, этническая, языковая, половая, государственная, гражданская, культурная, профессиональная и т.п.), важнейшим признаком которых является язык.

Классическое примордиалистическое понимание идентичности, согласно которому идентичность является данной и фиксированной, не имеет поддержки среди современных исследователей, тем не менее такое понимание остается распространенным практически во всех культурах: считается, что каждый человек может (и должен) быть отнесен в конкретные, неизменяемые категории, особенно в этнические. Согласно приморднализму, этничность — это заданная характеристика, человек рождается уже принадлежащим к определенной этнической труппе, религии, языку, социальным нормам.  Примордиализм, как и структурная лингвистика, основывается на категориальном подходе к миру — объективно существуют четко разграниченные категории, и каждый человек принадлежит либо к одной, либо к другой. Опыт исследований последних десятилетий показывает, что идентичность динамична: на самом деле человек не всегда способен четко определить свою идентичность (существует термин “маргинальная идентичность”); одна идентичность меняется на другую (был гражданином СССР — стал гражданином Казахстана; был христианином — стал мусульманином); более того, можно манипулировать идентичностью для политических и иных целей (например, этническая мобилизация, интеграция гражданского общества) или создавать и даже “продавать” новые идентичности (например, советская идентичность) и т.п.

Несостоятельность примордиализма привели к появлению двух других подходов к изучению идентичности: инструментализма и конструктивизма.

Инструментальный подход к идентичности как средству, используемому элитой для признания и получения власти. В этом случае политиками и учеными создается и пропагандируется мифология об этносе и его статусе. В последнее время появились работы, в которых анализируется роль государства в создании этнической и гражданской идентичности, аналогично тому, как описывалась роль советского аппарата и национальных лидеров в формировании советских наций и “советского народа”. Следует заметить, что многие государства создавали этническую, гражданскую, расовую, языковую идентичность, например, посредством манипуляций переписей населения или в процессе выдачи официальных документов. Известно немало случаев, когда этническая принадлежность человека определялась по каким-то предписанным правилам, например по этнической принадлежности отца (а не матери), как это было в СССР; по территории проживания или языку, как во Франции; по определенному количеству крови, как в Германии, где разделение между евреями и немцами было количественным (чтобы считаться евреем надо было иметь трех или более евреев дедушек и бабушек). Практика манипуляции национальности, конечно, влияет на чувства принадлежности индивида ,что и использовалось для определенных политических целей.

Конструктивистский подход изучает идентичность как культурно конструируемый феномен, считается, что идентичность сознательно выбирается из существующего репертуара индивидом или группой для удовлетворения определенных интересов и достижения определенных целей. Этническая и гражданская идентичность может формироваться путем признания общей истории, например истории дискриминации и субординации; может возникнуть как результат смены политических структур, новых социальных объединений или создания нового государства и др. Для данного подхода характерен особый интерес к сознанию и языку как ключевым символам, вокруг которых кристаллизуется этническая самобытность.          

Однако приходится признать, что трудно провести четкую границу между примордиализмом, инструментализмом и конструктивизмом: при выборе/конструировании (конструктивизм) идентичности из ограниченного данного ему/ей репертуара (примордиализм), индивид или социальная группа преследуют определенные цели (инструментализм).

Цель настоящей работы позволяет при определении языковой идентичности опираться на этническую идентичность. Под этнической идентичностью понимается принадлежность к определенной этнической группе, что является центробежной силой. Помимо этого, выделяется индивидуальная идентичность, определяемая в данном случае как взаимодействие этнической и гражданской идентичности (реально включающих множество других компонентов: возрастная, тендерная, религиозная, классовая и др. принадлежность). Например, русский, проживающий на территории Казахстана, может считать себя казахстанским русским, российским русским, советским русским или просто русским.

Этничность является чрезвычайно сложной социальной структурой, включающими множество компонентов, среди  которых язык оказывается определяющим.

Во-первых, язык является одним из основных инструментов социализации людей, существующих в человеческом обществе и культуре. Посредством языка одно поколение передает другому поколению свои мифы, мировоззрение, знания, традиции, законы и многое другое как компоненты социальной и этнической идентичности. Овладевая языком, индивид усваивает социальные и культурные нормы общества. Более того, можно утверждать, что для многих культур язык оказывается наиболее важным, если не единственным символическим компонентом, и тогда язык и культура, язык и этничностъ отождествляются — так язык становится важнейшим (иногда единственным) инструментом этнической мобилизации. Важность языка как этнокультурного показателя наиболее ярко доказывается результатами переписи населения, когда респонденты указывают в роли родного язык своей этничности, а не доминантный язык. Более того, утверждается, что без национального языка зарождение национализма невозможно: стандартизация языка является предпосылкой и средством сплочения “выдуманного коллектива” — нации.

Во-вторых, язык является инструментом установления и поддержания социальных отношений. Посредством языка ребенок учится распознавать структуру общества и собственное место в обществе. Языковая вариация позволяет нам идентифицировать себя и других как принадлежащих к определенным группам, поскольку речевое поведение отражает национальные, возрастные, тендерные, ролевые, дистанционные, иерархические, нормативные и другие характеристики поведения. Социальная мобильность предполагает освоение языка и языкового поведения группы-цели, так выбор языка оказывается рациональным. Смена социальной идентичности сопровождается изменениями в эмотивно-оценочных отношениях к языку.

Перечисленные два фактора позволяют нам,  утверждать, что языковая ассимиляция является индикатором культурной ассимиляции. Изучая степень модификации языкового поведения, можно делать выводы о степени интеграции индивида или социальной группы в другую культуру. Взаимодействие между взглядами на идентичность, чаще примодиалистскими по своей природе, и реальной идентичностью, находящейся в постоянном процессе трансформации, может быть измерено среди прочих способов, путем измерения и анализа эмотивно-оценочных отношений языку и оценки (самооценки) языкового поведения.

Языковое поведение может варьировать значительно — от моноязычия первом языке до моноязычия на втором языке — в зависимости от множества переменных.

Кроме того, с методологической точки зрения вариации языкового поведения и эмотивно-оценочных отношений к языку могут быть достаточно легко измерения.  Отношение между языком и идентичностью детально и успешно исследовалось в разных социолингвистических направлениях, так анализируя современные направления в лингвистике, говорит о противопоставлении двух различных подходов к анализу языка -категориального и вариативного. Согласно аксиоме категориальности (которая была присуща не только традиционной лингвистике, но любой традиционной дисциплине, например, математике), объекты объединены в идеализированные категории с четкими границами! Наблюдения же показывают, что в реальном мире многие категории, оказывается, включают элементы, которые значительно отличаются от остальных, более того, границы между категориями размыты. Настоящим открытием стало понимание того, что вариацию можно объяснить. У. Лабов в своих работах сумел показать, что варианты существуют в континиуме и их использование можно количественно измерить. Вариация существует не только в структуре языка, но и в использовании языка, и в отношении к языку. Более того, языковая вариация социально значима, такие социальные факторы, как этническая принадлежность, возраст, пол, социальный статус и др., соотносятся с различиями в языковом поведении говорящих, что позволяет делать выводы о социальной структуре и социальных тенденциях.

Цель исследования. Основная цель данной работы заключается в изучении языковой идентичности разных групп респондентов.

Идентичность — это, во-первых, то, кем сам человек сознает себя (отождествляет), его самопознание и самооотождествление; во-вторых, то, как окружающие интерпретируют (отождествляют) человека. Процесс отождествления, или идентификации, может осуществляться по разным признакам и основываться на знании, поведении и отношении. Языковая идентичность — это совокупность языковых характеристик индивида или группы, состоящая из знания языка или языков (языковая компетентность), употребления языков (речевое поведение), отношения к языкам (языковые установки).

В связи с возросшей политизацией языковой идентичности и ее включенностью в иные идентичности (в первую очередь, государственную, этническую) в настоящем исследовании предпринята попытка выявить языковую идентичность через отношение к формируемой государственной и этнической идентичности. Это обусловило выделение в исследовании разных концептуальных сфер, которые, в свою очередь, были сконцентрированы вокруг следующих исследовательских модулей.

Модули исследования. Паспортный модуль содержит вопросы о возрасте, поле, образовании, месте жительства (регион,    город    —    село),    сфере   деятельности,    социально-экономическом    положении, национальности респондента. Паспортный модуль включает следующие вопросы анкеты: 1, 2, 3,5,6,7,8,11,12.

Отношение к формируемой государственной и гражданской идентичности. Модуль собирает данные о взглядах на роль государственного языка в республиках, роль русского языка, символическую   роль   государственного   языка   в   органах   государственной   власти   и   ее представителях, об определении респондентами собственной гражданской принадлежности и интегрированности в общество, на сферы функционирования государственного языка, об ущемлении гражданских прав из-за незнания языка, об  оценке социального  престижа и предполагаемой отдачи от знания государственного, русского, английского и других языков, о языковых предпочтениях в образовании детей/внуков. Данный модуль включает следующие вопросы анкеты. 14,15,16,18,19, 26,27,29,32,33,37,38, 43.

Отношение к этнической идентичности.  Модуль  предназначен для  анализа  взглядов респондентов    на    родной    язык,    роль    родного    языка    в    определении    этнической принадлежности,   роль   родного   языка   в   межпоколенной   трансмиссии   для   сохранения этнической     принадлежности,     на     важность     символических     маркеров     этнической принадлежности (знание языка, традиций, религии и т,д.), оценка степени солидарности и интегрированности респондента в  обозначенную этническую  грушу, оценка  перспектив сохранения родного языка. Кроме того, модуль направлен на сбор данных об отношении к другим этническим группам (межнациональные браки, изменение этнического состава страны). Данный модуль включает следующие вопросы анкеты: 11,23, 24,28, 30, 31,34, 35, 36,39, 40, 41, 42,46,48.

Знание языка и языковое поведение респондента как индикаторы языковой идентичности. Модуль собирает данные о степени владения языками, выборе и использовании языков в реальных ситуациях и сферах общения внутри собственной этнической группы н вне ее (семья, школа,  работа, круг друзей и т.п.), о самооценке уровня владения государственным, родным и иными языками, о смене и сохранении родного языка, о целенаправленности/нецеленаправленности изучения языков, об оценке престижа языков. Данный модуль включает в себя следующие вопросы анкеты: 3,10,13, 21,25, 44, 45,17, 20.;

Задачи:

1. осветить теоретико-методологические основы изучения аспектов языка и идентичности;
2. рассмотреть понятие родного языка;
3. определить содержание понятий языковой идентичности и языкового сознания в межкультурной коммуникации;
4. установить влияние процессов глобализации на языковую идентичность;
5. рассмотреть понятия языка и этнической идентичности;
6. выявить роль этнической идентичности в полиэтнической среде;
7. провести социолингвистический анализ соотношения родного языка и языковой идентичности.

Материал исследования. Социолингвистический анализ основан на предварительных данных социолингвистического анкетирования проведенного по проекту “Новая языковая идентичность в трансформирующемся обществе: Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Узбекистан” в 2005 году на территории 4 стран. Анкету составляли доктор филологических наук  Сулейменова Э.Д., доктор филологических наук Шаймерденова Н.Ж., кандидат филологических наук Смагулова Ж.С. Анкета состоит из четырех основных модулей: 1) паспортный модуль; 2) отношение к формируемой государственной и гражданской идентичности; 3) отношение к этнической идентичности; 4) языковое поведение респондентов как индикатор языковой идентичности;

Анкетные данные были собраны среди 1132 граждан методом выборки в школах, университетах, государственных и частных учреждениях, предприятиях, семьях, как в городе, так и в селе.

В ходе исследования для решения проблемы родного языка мы посчитали важным опираться на результаты ответов на вопросы анкеты. Особенно важным для проблемы определения родного языка представляются вопросы:

№9 (Какой язык респондент считает родным языком),

№10 (Каким образом опрошенный изучал/изучает родной и  иностранные языки),

№11 (Считаете ли тестируемый, что Ему и Его детям/внукам необходимо закончить (школу, университет)),

№13 (Как часто родной язык респондента используется/использовался между его отцом и матерью, матерью и детьми, отцом и детьми, его братьями и сестрами, родителями и дедушками/бабушками, им и его дедушками/бабушками).

 

 

Полученные результаты:

1. освещены теоретико-методологические основы изучения аспектов языка и идентичности;
2. рассмотрено понятие родного языка;
3. определено содержание понятий языковой идентичности и языкового сознания в межкультурной коммуникации;
4. установлено влияние процессов глобализации на языковую идентичность;
5. рассмотрено понятия языка и этнической идентичности;
6. выявлена роль этнической идентичности в полиэтнической среде;
7. проведен социолингвистический анализ соотношения родного языка и языковой идентичности.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

1 ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИЗУЧЕНИЯ АСПЕКТОВ ЯЗЫКА И ИДЕНТИЧНОСТИ

 

• Понятие родного языка

 

Выдающийся немецкий ученый В. фон Гумбольдт рассматривал язык как объединенную духовную энергию говорящего на нем народа, как своеобразную концентрацию мыслей и чувств каждого этноса (9, с.152), а не менее известный русский и украинский лингвист А.А. Потебня видел в языке способ духовной консолидации этноса, единственный признак, по которому мы узнаем народ (20, с.172).Однако определяющим фактором социально-политического развития общества в различных странах мира является дву- и многоязычие, которое заключается в массовом использовании двух и более языков в процессе общения, когда человек, в зависимости от того, с кем и где общается, переходит с одного языка на другой. Известно, что лишь в 22 странах мира проживает одноязычное население. В связи с дву- и многоязычием языки, которыми владеет человек, могут противопоставляться как родной и неродной.

Однако в толковании понятия «родной язык» существует несколько подходов. С одной стороны, родной язык — это «язык нации, язык предков, который связывает человека с его народом, с предыдущими поколениями, их духовным миром» (11, с.121).С другой, первый язык, который осваивает ребенок (или, точнее, — материнский язык, «который ребенок усвоил в процессе биологического отчуждения от матери и перехода к социальному общению с ней ( и с другими окружающими его людьми)». Иногда под термином «родной язык» понимают язык, которым человек «владеет с максимальной глубиной и полнотой, на котором легче, быстрее и проще ему мыслится, который является для него наиболее привычной и удобной формой выражения мысли и языкового общения» (10, с.9); подобный язык обозначают еще термином «функционально первый язык».

Если все эти подходы фокусируются в одном языке, который одновременно является материнским языком, языком родного этноса и функционально первым языком, то проблема автоматически снимается, если нет, то понимание термина «родной язык» приобретает особое социальное и научное значение, во-первых, в связи с защитой этнического суверенитета и сохранением духовного наследия народа, во-вторых, в связи с лингводидактическими проблемами обучения в целом и обучения языкам в частности.

Как известно, идеи В. фон Гумбольдта о связи языка и мировосприятия народа нашли свое интересное продолжение в различных научных теориях и гипотезах ХХ века. Широко известной, например, является так называемая гипотеза «лингвистической относительности» Э. Сепира и Б. Уорфа, согласно которой именно язык предопределяет особенности мышления говорящего на нем народа. Лингвисты, психологи и нейрофизиологи из Калифорнийского университета в Беркли (UC Berkeley) и Чикагского университета (University of Chicago) США доказали, что зрительное восприятие может в определенных ситуациях зависеть от родного языка человека. Статья, в которой описан их эксперимент, озаглавлена «Гипотеза Уорфа подтверждается в правом поле зрения, но не в левом».

Исследователи получили важное свидетельство в пользу знаменитой гипотезы лингвистической относительности Сепира-Уорфа, согласно которой структура языка определяет структуру мышления и способ познания внешнего мира.

Эксперименты показывают, что носители разных языков действительно легче замечают разницу между оттенками, которые в их языке имеют отдельные названия. Например, в русском языке довольно трудно подобрать точные названия для двух оттенков зеленого, представленных на рисунке, а вот третий, голубой цвет четко отличается от них обоих. И все же этого недостаточно, чтобы говорить о различии в восприятии цвета. Вполне возможно, что дело лишь в привычке обращать внимание на определенные цветовые различия.

Участникам-добровольцам демонстрировали кольцо, составленное из цветных квадратов. Все квадраты, кроме одного, были окрашены в одинаковый зеленый цвет. Особый квадрат также имел зеленый цвет, но другого оттенка. От участников требовалось как можно быстрее найти отличающийся квадрат и с помощью кнопок указать, в какой половине кольца — справа или слева — он находится. Участники находили особый квадрат заметно быстрее, если он появлялся справа, чем в том случае, когда он был в левой части кольца.

Авторы работы объясняют этот эффект, ссылаясь на функциональную асимметрию полушарий головного мозга. Несимметричный результат указывает на то, что левое полушарие легче различает оттенки цвета, если в родном языке человека они имеют разные названия. А вот правому полушарию язык неведом, и соответственно с различением цветов оно справляется одинаково, независимо от наименований.

«Мир, в котором живут общественные образования, говорящие на разных языках, представляет собой различные миры, а не один и тот же мир с различными этикетками. Язык является замкнутой продуктивной системой символов, которая не только имеет отношение к опыту, но в действительности определяет для нас опыт в силу своей формальной структуры…; мы бессознательно переносим установленные языком нормы в область опыта»

Эксперименты ученых различных отраслей – психологов, лингвистов, этнографов (cр., например, экспериментальное исследований цветообозначений по методике свободной классификации, проведенное Р.М. Фрумкиной (22)- не подтверждают гипотезу Сепира-Уорфа, однако и не опровергают ее вполне [16, с.303], вот почему предложенная теория продолжает волновать умы исследователей и остается предметом споров. Если же принять во внимание основные постулаты Сепира-Уорфа, то достаточно легко можно прийти к выводу о том, что, теряя язык своего родного этноса, человек отдаляется от данного этнического коллектива. Интересными представляются результаты экспериментального исследования, проведенного японским профессором Т. Цунодой. Изучая восприятие различных типов звуков представителями различных языковых коллективов (японцами, китайцами, корейцами, вьетнамцами, с одной стороны, и англичанами, французами, испанцами, итальянцами, с другой), ученый обнаружил различный характер доминантности полушарий головного мозга при восприятии гласных звуков. Носители восточных языков проявляют доминантность левого полушария на гласные звуки, в то время как носители западноевропейских языков — правого. По мнению исследователя, причины этого кроются в следующем: в восточных языках имеется много слов, состоящих только из гласных, и слов, состоящих их двух и более гласных и согласных; гласные в этих языках столь же важны в узнавании слов, как и согласные, поэтому они и обрабатываются левым полушарием. В речевом полушарии носителей восточных языков( например, японцев) локализуется не только языковая, но и эмоциональная и логическая функции. Между тем как у носителей западноевропейских языков наблюдается разная локализация эмоциональной и логической функций: логическая функция локализована в левом (речевом) полушарии, а эмоциональная — в правом. Левополушарная доминантность у носителей восточных языков укрепляется по мере развития речевой способности и накопления эмоционального опыта. Подобным же образом укореняется правополушарная доминантность у западноевропейцев (5, с.12). Таким образом, ученый делает вывод о том, что родной язык формирует уникальную культуру и психической склад каждой этнической группы.

Выводы японского исследователя не только представляют большой интерес для науки, но и нуждаются в дальнейшем развертывании, а также дополнительной экспериментальной разработке.

Использование языка как фактора объединения этноса в определенные периоды его развития основано на понимании глубинных связей языка с историей, культурой народа-носителя.

Родной язык (или первый язык) — одно из важнейших понятий социолингвистики. Обычно в науке под родным (первым) языком понимается язык, который человек бессознательно усваивает с раннего детства без специального обучения, находясь в соответствующей языковой среде. Ребёнок может усвоить с раннего детства в той или иной мере и несколько языков, однако такая ситуация менее обычна. Наиболее распространенным в лингвистике является рассмотрение родного языка как языка матери. Такое толкование, несомненно, имеет глубинную мотивацию, ибо роль матери в рождении и становлении человека не сравнима ни с чем. Известно, что как предпосылка идентификации личности родной (материнский) язык в виде определенных ритмов и речевых интонаций проявляется уже в утробе матери — под влиянием ее речи, а позже – баюканья, колыбельных напевов, хоть и у ребенка, как показывает практика научных исследований, нет генетической предопределенности к конкретному языку. Родной язык входит в младенца, ребенка, подростка путем природных шагов, отступая при этом от биогенетического закона повторения онтогенезом филогенетического развития человека. Начальный этап научения родному языку осуществляется в результате влияния родителей, методом «глаза в глаза» и не имеет аналогов в филогенезе. Даже в случаях одновременного приобретения двух родных языков с младенчества как первоначальных, исходных в процессе становления умения мыслить (чаще методом «один человек — один язык»), по А.М. Шахнаровичу, родным следует считать язык матери.

Таким образом, родной язык как язык, усваиваемый под воздействием матери, приобретает особую значимость для становления личности ребенка. Известный педагог Я.А. Коменский разработал проект «Материнской школы», которая называется так потому, что имеет целью воспитание ребенка под влиянием матери, когда закладываются основы родного языка. Любое обучение ребенка в силу названных причин целесообразнее начинать именно на родном  (материнском языке).

В норме, по мнению В.Г. Костомарова, у человека не бывает двух материнских языков, подобно тому как не бывает двух родных матерей. Вполне возможно, что «выученный язык… может стать в жизни человека важнее родного, который, однако, и при забвении остается матерью, пусть и менее любимой, чем мачеха» (13, с.11).

Именно родной язык становится самой естественной формой выражения глубоко интимных чувств и переживаний для человека, использующего в процессе жизнедеятельности два и более языков. Достаточно распространенным является так называемая «языковая ностальгия» – эмоциональный внутренний дискомфорт людей, вынужденных длительное время пребывать вне стихии родного языка. В этом ряду можно назвать феномен возвращения к родному языку билингвов (и мультилингвов) в экстремальных не контролируемых сознанием состояниях (перед лицом опасности, в возбуждении, в полусознании и т.д.).

Говоря о феномене родного (материнского) языка, известный философ М. Мамардашвили писал: «Ведь материя, о которой я говорю, обладает свойством непрерывности, бесконечности: куда бы мы ни шли, мы не можем отступиться от своего бытия в ней. И куда бы мы ни пришли, мы остаемся внутри этой бесконечности» (14, с.85).

Родной язык парадоксально растворен в мировоззрении ребенка. Он воспринимает мир сквозь сито, призму многочисленных форм родного языка. Вот почему А.А. Потебня был сторонником обучения детей (прежде всего раннего возраста) на том языке, к которому ребенок привык в семье. «Знание двух языков в раннем возрасте не есть обладание двумя системами изображения и сообщения одного и того же круга мыслей, но раздвоят этот круг и наперед затрудняет достижение цельности миросозерцания, мешает научной абстракции. Если язык школы отличен от языка семейства, то следует ожидать, что школа и домашняя жизнь не будут приведены в гармоничные отношения, но будут сталкиваться и бороться друг с другом» (20, с.167). Но речь в данном случае идет о раннем детском возрасте. Ученые (ср., например, Л.А. Булаховский, Л.В. Щерба и др.) подчеркивают полезность изучения второго языка, что помогает созданию абстракции и связано с приобретаемой в таком случае способностью освобождения языковой формы от конкретного содержания, которое скрыто за ней в отдельных языках (7, с.283). По мнению Л.В. Щербы, сравнение языков делает человека внимательным к тончайшим нюансам мысли; овладение другим языком — это освобождение мысли от плена слова, знакомство с иной картиной мира (24, с.53). В силу обстоятельств материнский язык, усвоенный человеком в детстве, может функционально вытесняться другим языком, постоянно пользоваться которым человеку необходимо, выгодно и т.п. Со временем этот второй язык становится для человека функционально первым, доминантным, сфера функционирования родного языка в таком случае может сужаться, редуцироваться, даже максимально, но в глубоко интимных моментах жизни, в экстремальных ситуациях возвращение к родному языку оказывается вполне естественным. Иногда за родным языком в таком случае закрепляется та или иная сфера общения, например, это язык внутрисемейного общения, общения с родителями, близкими людьми.

Встречаются ситуации, когда с раннего детства ребе­нок в одинаковой степени хорошо усваивает два языка; фа­ктически он чаще заговаривает на каком-то одном из них, но уже в дошкольном возрасте его компетенция в каждом из языков неотличима от компетенции одноязычного ре­бенка. В этом случае родными естественно считать оба язы­ка. (Впрочем, исследование некоторых частных проблем — эмоциональной привязанности к двум языкам, их символи­ческой ценности для индивида — может потребовать разли­чения двух таких языков.) Наконец, не так уж редко, осо­бенно при эмиграции, возникают ситуации, когда одно­язычный в раннем детстве ребенок, пройдя недолгий пери­од двуязычия, полностью переходит на новый язык и к под­ростковому возрасту старый (прежде единственный извест­ный ему) утрачивает практически полностью. В этом случае целесообразно родным считать именно второй язык. Итак, родной язык — это язык, усвоенный в детстве, навыки исполь­зования которого в основном сохраняются и во взрослом воз­расте; родных языков может быть более одного. Всякий язык, которым индивид овладел после родного, называется вторым языком. Конечно, при таком определении вто­рых языков может оказаться несколько.

Итак, мы определили понятие родного языка. Каждый ученый рассматривал его с разной точки зрения. Мой родной язык – русский язык. Он является языком обучения, общения вообще. Хотелось бы сказать несколько слов о положение этого языка.  

Известны сетевые публикации о положении русского языка в ми­ре, об изучении русского языка за границей. В конце 2003 года появился доклад МИД РФ «Русский язык в мире». Впрочем, проблемам «внешней культурной политики» (прио­ритетной частью которой выступает политика языковая) посвящена глава в книге И.С. Иванова «Новая российская дипломатия. Десять лет внешней политики страны».

Велика роль русского языка в решении социолингвистических проблем двуязычия, влияние русского языка на формирование раз­личных дискурсивных практик, роль языков в языковой картине ми­ра (ментальные концепты, фразеология, ономастика, паремиология). Данные вопросы находились в сфере обсуждения в 2003 году меж­дународной конференции, проведенной в Кабардино-Балкарском го­сударственном университете. Полагаем, что формат новых инфор­мационных технологий познакомил социальных психологов, социолингвистов, психолингвистов с материалами кон­ференции «Этническая психология и современные реалии», предста­вившими нам интересные исследования этнопсихологов Якутского госуниверситета. Показательна и тема конференции в Адыгейском университете в Майкопе: «Естественный и искусственный билинг­визм».

 «Язык и нация», «язык и народ» — традиционные темы социо­лингвистических сюжетов. Социолингвистика оперирует категорией национального языка, трактуемой как социально-историческая кате­гория, возникающая в условиях экономической и политической кон­центрации, характеризующей формирование наций. Б.А. Ларин пи­сал, что тремя основными факторами определяется судьба языка: культурным весом, характером социальной базы и вмешательством политических сил. Проблемы культурной дипломатии, культурного империализма особенно занимают сегодняшних исследователей. В этой связи привлекает внимание деятельность Института Гете, Бри­танского совета, АСПРЯЛ и т.д.

Одним из распространенных процессов в языке СМИ последних лет стало обильное появление варваризмов. Часть из но­вых заимствований привносятся в язык в силу того, что не существу­ет слов для самих понятий (сканнер), часть как эвфемизм (фандрайзинг вместо «идти по миру», секъюрити вместо «обслуга»), часть из дурной моды отказываться от своего. При этом характерны не просто заимствования, а такие, которые говорящие воспринимают как не совсем родные. Никто не призывает отказываться от реалий, от экзотизмов, от терминов, от вполне вошедших в русский язык и нашедших в нем свое лицо заимствований.

За последние годы в связи с тем, что массовая культура стала проводником политики культурного империализма, язык в целом, а именно пласт молодежной лексики и жаргона обогатились следующими прописавшимися транслитерированными и не всегда приспо­собленными по форме к нормам русского языка заимствованиями: Бишура (тест на подтверждение беременно­сти, от надписи на упаковке); сейшк, беби, найсовый, апгрейдить, аскер, аскать, байкер, байк, берздей, бестовый, беспрайсовый, блэ-ковК11, блэк, бразер, брейкер, бэксайд, бэнд, задринчить вайну, вайф, винды, виндовский, войс («Войс был молодой, звонкий, веселый»), выдринкатъ, герлы, гуд, даун, дарлинг, драйвер, драйв, дринкатъ, дэнс, заинсталлитъ, задринчитъ, заслипатпь, засэйшенный, зафачить, трузера на зипперах, ивнинг, интерсейшен, икскьюз, искейпнуть, кантри («Поехали на кантри!»), крейза, крейзи-хаус, лайкать, мани, мессидж, миксоватъ, милитэр, мэновый, мэйкаться, мэйло, найтоватъ, нъю-вейвщик, олдовый, отпринтитъ, отфачить. отфэйсоватъ, парента, пати, перенайтатъ, пипл, пипловый, поспикать, прайзовый, прайс, проаскнутъ, пэрэнс, реинста-лит, рейв, релакснутъся, ремикснуть, ринганутъ, рейвоватъ, рум, сайд, сайз, флет, бег, скин, сконнектитъся, смоук, спикатъ; стейс, стритпен-герл, тпэйбл, тин, трэшер, фазер-мазер, файновый, фэн, фейс, френд, форэвер, форин, фейсушник, хич-хайк, шузы..

Варваризмы — вторая примета стремительных языковых изме­нений в обществе: приватизация, маркет, менеджмент, де­позит, ваучер, монетаризм, гиперинфляция, инвестиции, эмиссия, трансфер, фьючерс, фандрайзинг, брэндинг, франшиза, франчайзинг, экстремизм, миллениум, ГКО, холдинг, транш, депозит, лизинг, хит, риелтор, брифинг и т.д.. Есть мнение, что здесь мы сталки­ваемся с семантическим явлением: специально изобретенный язык, изменяющий или затемняющий смысл знакомых слов. Наблюдается засилие иностранной лексики, в том числе сниженной, употребляе­мой к месту и не к месту — ньюсмейкер, секьюрити, хедлайн, ридер, бебиитте, кастинг, киллер, промоушен, мерчандайзинг, фандрай­зинг,  маркетинг, брэндинг, менеджер вместо продавец) вплоть до смешного («Ильич — бренд нашего города» об Ульяновске)

 

• Языковая идентичность и языковое сознание в межкультурной коммуникации

 

Общепризнано, что язык не является нейтральным инструмен­том коммуникации и когнитивной деятельности. Язык имеет сим­волическое и социальное значение. Это наиболее заметно в много­языковых обществах, где языки служат основным средством защи­ты сохранности коллективной идентичности и этнических связей (30, с.80). Язык особенно важен как символический элемент этнической, гражданской и государственной идентичности, особенно в контек­сте доминирования практически во всем мире национальной моде­ли «одно государство — один язык». Роль языка в конструировании государственности настолько возросла, что отсутствие национально­го/государственного языка может поставить под сомнение легитим­ность самой государственности, а незнание государственного/ официального языка — легитимность гражданской принадлежности.

Кроме того, языки являются «естественными» символами соци­ального и политического доминирования. Индивиды идентифици­руют себя с определенными социальными группами, и признание членства в этих группах сопровождается осознанием позитивной или негативной оценки, связанной с данной группой (28, с.141). В тоже время каждая идентичность в той или иной степени связана с опре­деленным языком или вариантом языка. Поскольку некоторые иден­тичности по сравнению с другими воспринимаются как социально, культурно, политически и пр. более значимые, то языки, связанные с ними, в свою очередь, оцениваются как более ценные и развитые. Это может привести к тому, что язык символически доминантной груп­пы воспринимается как язык, качественно лучший по своей природе. Например, официальный или стандартный языки обычно оценива­ются как более значимые, красивые по сравнению с миноритарными языками или диалектами, и следовательно, как «предназначенные» для выполнения определенных социальных функций.

Именно поэтому выбор языка является социальным актом. Вы­бирая язык, индивид выражает свое желание идентифицировать се­бя с определенной социальной группой. Выбор идентичности — это рациональный выбор, индивиды выбирают идентичность в зависи­мости от требований социальной ситуации (27, с.421). Индивиды ак­тивизируют разные элементы своего языкового репертуара, чтобы подчеркнуть или наоборот принизить определенные аспекты своей социальной идентичности в разных ситуациях. Например, в некоторых ситуациях человек, желая подчеркнуть свою этническую принадлежность, использует свой этнический язык (например, казахский), а в других ситуациях этот же человек предпочтет быть городским космополитом и остановит свой выбор на русском язы­ке. Более того, считается, что, выбирая язык, человек воспроизводит идентичность, создавая социальную реальность. Выбор языка — это не просто предпочтение одной из доступных для выбора языковых идентичностей, а реализация этой идентичности. Таким обра­зом, идентичность выражается в социальном поведении и идеологии (мнениях и отношениях к языку и его социальной роли, к изучению и использованию языка), в частности, в языковом поведении и языковых установках.

Из этого следует, что отношение к языку и использование языка варьирует в социальном, географическом и историческом пространстве как функция данных отношений и их восприятия. Когда статусные отношения изменяются, меняется и восприятие, отношение к языку и использование языка. Однако, замечают Хамерс и Бланк, варьируют не столько языки, сколько го­ворящие, которые выбирают из множества возможных социально маркированные коды (29, с.172). Изменения же языкового поведения языкового сообщества имеют место только тогда, когда происходит смена социальных значений кодов. Социолингвистическая вариация является нормой именно потому, что языки являются символами  инструментами индивидуальной и коллективной идентичности, социальных норм и статусных отношений. Так как эти отношения изменчивы, изменчивы и языки, и языковое поведение (29, с. 141).

Однако, социолингвистические исследования показывают, что вариация и изменения не являются однородными. Социальные группы и отдельные индивиды ведут себя по-разному и изменяют языковое поведение с разной скоростью в разных сферах. В результате, в усло­виях языкового контакта, возникают полярно различные языков поведения и отношения к языку. Например, в условиях двуязычия языковое поведение может варьировать от моноязычия на Я1 (например, только казахского во всех сферах и во всех ситуациях) а моноязычия на Я2 (например, только русского во всех сферах и всех ситуациях). Однако, эти типы поведения являются элементами не дихотомии, а скорее континуума: между полюсами существует множество других вариантов языкового поведения.

С ростом интереса к этническим корням, к истории своего наро­да актуальной становится проблема идентичности — вопрос о том, с кем сам человек себя отождествляет. Идентичность (этническая, языковая и др.) представляет собой осознание человеком своей принадлежности к тому или иному этносу (языку). Языковую идентичность характеризует знание, употребление языка (языков) индивидом, его отношение к языку (31), (32, с.5-10).

Идентичность выражается в социальном поведении индивида, выбор идентичности является рациональным и идентичность представляет собой интериоризуемое свойство и достояние. Важнейшим признаком любого вида идентичности (этнической, гражданской, социальной, половой и др.) является язык. Исходя из этого, можно утверждать, что идентичность исследуется через язык как один из основных компонентов, формирующих этнос, один из инструментов социализации личности. К тому же язык способен сохранять социально значимую информацию, передавать ее из поколения в поколение, тем самым раздвигать пространственные и временные границы, а значит осуществлять диалог культур.

Будучи уникальным, самобытным, независимым, единственным в своем роде, каждый этнос как часть биосферы Земли постоянно взаимодействует с другими этносами, ибо в целом этносы представляют лицо Земли. Эта «обреченность» на диалог с другим обусловливает взаимодействие народов: будучи особым, отдельным, организмом, каждый этнос предопределяет жизнедеятельность и существование целого организма.

Концепция евразийства предполагает уникальное соединение за­падных и восточных черт (индивидуализма Запада и коллективизма Востока, рационализма, цивилизованности Европы и духовности, мудрости Азии), одновременную принадлежность Западу и Востоку, Европе и Азии, и в то же время ни к тому, ни к другому.

Примечательно, что идея евразийства получила большой резонанс в Казахстане, поскольку дух евразийства близок тюркам издавна: принимая многое из европейского, они оставались носителями восточных традиций. Уникальное соединение западных и восточных черт, взаимополезное и взаимообогащающее сосуществование народов Евразии обусловлено общей исторической судьбой, общностью территории.

Этнос представляет собой группу людей, связанную единством пространства, языка, культуры и единством социально-исторического происхождения. Если термин «этнос» знаменует биологическое, природно-географические, генетическое единство, то в выражении «лингвокультурное сообщество» делается акцент на культурном и языковом единстве членов этноса. Подчеркивая культурное и язы­ковое единство представителей того или иного народа, лингвисты говорят «носитель языка-культуры», тем самым объединяя эти важнейшие показатели этноса.

Диалог культур предопределен самой жизнью: мультикультурный, полиязычный Казахстан, в котором ясно очерчиваются противоположные линии развития народов, а значит, их языков, культур: глобализация как неминуемое требование времени, с одной стороны, и попытка сохранения своей культуры, языка, лица народа, с другой.

Соседство народов, хотя это и не всегда добрососедство, незаметно меняет не только внешность людей, но и язык, культуру. Изменения, обусловленные языковыми и культурными контактами, есть в истории каждого языка. Не существует генетически «чистых», «беспримесных» языков, которые бы в течение тысячелетия развивались без всякого влияния окружающей языковой среды, в полной обособленности от соседей.

Закономерным следствием языковых контактов является заимствование — один из давних и естественных источников пополнения словарного состава языка. Э. Хауген, прослеживая траекторию, описываемую словом при переходе из одного языка в другой, отметил, что каждое заимствование делается сначала одним человеком, а затем принимается и повторяется многими другими, и, возможно, весь процесс повторяется снова и снова (43, с.344).

Это вполне объяснимо, поскольку процесс языковых контактов складывается из индивидуальной дискурсивной деятельности, обобществления множества индивидуальных актов коммуникации и конвергентно-дивергентных преобразований в структурах контактирующих языков. При обобществлении индивидуальной речевой деятельности элементы индивидуального языкового сознания транспонируются в единицы коллективного сознания. В случае, когда языковые единицы перестают быть индивидуально-речевыми и превращаются в факты языка, то это уже факты и языкового сознания.

Языковое сознание как «опосредованный языком образ мира той или иной культуры» (44, с.208) всегда этнически обусловлено, картину мира одного народа нельзя перевести на другой язык простым «перекодированием». Через овладение другим языком человек усваивает и другие компоненты этнической, социальной, языковой идентичности: картину мира, ментальность, культуру, социальные нормы, установки и др.

Общение личностей, принадлежащих разным лингвокультурным сообществам, представляет собой взаимодействие «говорящих сознаний» (М.М. Бахтин), «общение носителей разных национальных сознаний», «образов разных культур в рамках одного сознания» (45, с.9)

Обратимся к одному из результатов межкультурной коммуникации — к тюркизмам в русском языке. Обращаясь к контактам русского и тюркских языков-культур, следует исследовать различные типы заимствования, отражающие разные способы проникновения в язык «чужих» слов, их приспособления в нем, а главное — степень проникновения слов в языковое сознание носителей языка-культуры, а значит, его «присвоение» индивидом (группой), включение в мир языка, культуры, с которыми он себя идентифицирует.

Тюркизмы типа бай, аксакал, шанырак, келин, басмач, башлык, тпамыр, малахай, джигит, аул, юрта, байга, кумыс и др. обычно определяются как экзотизмы, обозначающие специфические для ка­захской (тюркской) культуры явления. В лингвокультурологии такие единицы определяются как безэквивалентные, т.е. слова — носители национально-культурной информации, обычно не переводимые на другие языки.

Эти слова не вошли органично в русский язык, не приняли черты «чисто русского» слова, поскольку за ними стоят чужие, «нерусские» предметы, иными словами, они в русском лингвокультурном сообществе не наделены культурной ценностью. Они вошли в русский язык как знаки чужой культуры, поэтому они останутся в нем до конца не освоенными, варваризмами. При восприятии этих слов языковое сознание отмечает: «чуждое», экзотичное, непонятное, непривычное, поэтому для их понимания необходима работа сознания по раскодированию смысла.

Таким образом подтверждается мнение о том, что формы, заимствованные извне, не могут служить выражению духа своей культуры, и дух народа может выражаться только в формах, созданных этой культурой (44, с.20).

В приведенной классификации есть и другие основания: культурная ценность заимствуемого предмета для русского лингвокультурного сообщества. Явные тюркизмы представляют собой так назы­ваемые экзотизмы, ценные для нерусской (тюркской) культуры, и поэтому существующие (не функционирующие!) в русском языке в «явной иноязычной форме». «Иноязычная» форма явных тюркизмов объясняется «инокультурной» их значимостью: сама форма сигнали­зирует об «инородности» этих слов.

«Узнаваемые» тюркизмы достаточно освоены, «обкатаны» в живой речи, поскольку они обозначают жизненно значимые для русского (славянского) человека предметы, понятия, виды деятельности. Примером могут служить слова алый, карман, самовар, кирпич, ба­рабан, балбес, кулак, колбаса, буран, гиря, лачуга, кутерьма, саранча и др. Именно значимость для русской лингвокультуры, близость к быту, мироощущению понятий и предметов, стоящих за узнаваемы­ми тюркизмами, обусловила близость, «русскость» их содержания и «иноязычность» их формы.

В этом случае можно говорить о проникновении и освоении культурных элементов тюркской культуры в славянскую благодаря географической и общественно-исторической близости. Тюркизмы настолько гармонично вошли в славянский язык, что не ощущается их чуждость, ибо это — факты языка, которые отражают элементы языкового сознания.

Так, устаревшее слово толмач в словаре С.И. Ожегова толкуется как ‘переводчик во время беседы, переговоров, т.е. устный переводчик’. Оно возникло от тюркского слова тглмаш. В русском языке от него образовался глагол толмачить в значении ‘переводить с одного языка на другой’. В.И. Даль дает параллельный глагол толмитъ, тольмить ‘толковать, объяснять, рассказывать подробно, заставить понять. // Твердить, затверживать наизусть, долбить, зубрить, учить на память’, при этом поясняет: толмачить в значении ‘переводить’, а толмитъ в значении ‘толковать’, ср. также: толмаченье, толмачка, толмачество, толмачский, толмацкий (47, с.412).

Современные слова таможня, таможенник, таможенный известны русскому языку с первой половины XVII в. Слово таможня восходит к слову тамга (тамъга), отмеченному в памятниках с XIV в. со значениями: 1) клеймо, печать; 2) вид подати, введен­ной на завоеванной территории Древней Руси монголо-татарами. В тюркских языках это слово известно с древнейшего времени, оно встречается у Махмуда Кашгари (9, с.227). Ср. ряд: тамга < танга < тенге (деньги).

Слово дурман, заимствованное из тюркских языков (ср.: башкирск. турман ‘лекарство для лошадей’, турецк. ‘лекарство’) (30, с.100), в русском языке получило более широкое значение ‘нечто одуряющее’ и стало связываться со словами дурной, одурять.

Ср. также слова: вьюк в значении ‘упакованная поклажа, перевозимая на спине животного’ (казахск. ж‰к ‘вещи, товар для перевозки’, татарск. ток ‘ноша’) в народной этимологии сближается со словоформой вить, чем объясняется возникновение начального (30, с.72); баламут, в русском языке «было втянуто в семью многочисленных слов с основой боло- (балакать, балаболка и т.п.)» (41, с.67); буран, ср.: казахск. боран, башк. буран, кирг. бороок) сближается со словом буря (30, с.124) (30, с..48) и др.

Именно тот факт, что эти слова «вросли» в русский язык, позво­ляет носителям языка соединять их со знакомыми, своими, словами, устанавливая порой несуществующие между ними связи, т.е. устанавливать ложную этимологию. Образно-метафорическое осмысле­ние обозначаемого предмета повлекло за собой замещение в языко­вом сознании говорящих одного слова другим.

О высокой степени освоенности тюркизмов в русском языке говорит их производность. Например, следующие тюркизмы стали базой для образования слов (1) и фразеологизмов (2), ставших знаками русского менталитета, культуры, к тому же они обрастают определенными коннотациями.

1. Бурый (тюркск. bur ‘рыже-красный’, из персидск. bor ‘красно-коричневый’ [72, с.101]) —> буренка: дуда (турецк. duduk ‘свирель, флейта, свисток’ [72, с.128]) —> ду­дочка; талан (тюркск. талан ‘удача, счастье’ [73, с.161]; [72, с.78]) > бесталанный: сан (турецк. san ‘достоинство, сан’ [10, с.295]) —> сановник, осанка, приосаниться;  брага (чувашек, peraga ‘выжимки, жидкое пиво, брага’ [73, с.205]; [72, с.88]) —> бражка, бражничать; кадык — закадычный (друг); балда —> набалдашник; балбес —> балбесничать; караул —> караулить, клобук — нахлобучить; каблук — подкаблучник и др.
2. Бирюк — жить бирюком; аршин —> как аршин проглотил, мерить на свой аршин, видеть на три аршина в землю; бисер —метать бисер перед свиньями; баги, башка —> баш на баш, дурья / пустая / дубовая башка, вбивать в башку, взбредать в башку и др.

Наиболее интересную группу представляют тюркизмы типа са­рафан, мех, пенька, кума, Кощей, (богатырь, кафтан, балда, туес, кузов, изба, сундук, товар — товарищ, хмелъ, дудка, брага, амбар, Баян, очаг и др. Эти слова — особенные с точки зрения «вжива­ния» в русский язык. Они относятся к русским лингвокультурологическим феноменам, которые представляют собой «сгустки нацио­нально-культурных смыслов», «ячейки культуры», изучение которых помогает выявить особенности мировосприятия народа. Эти единицы относятся к ключевым словам русского языка, поскольку служат своего рода ключом к пониманию важных особен­ностей культуры русского народа.

Феноменальность приведенных ключевых слов заключается в том, что они являются знаком русской культуры. Многие из предме­тов, названных тюркизмами, представляют «славу» русского, россий­ского государства: русские богатыри, русская изба, русский сарафан, русская дудочка («народное [русское] музыкальное орудие у пасту­хов, ребят, нищих» (37, с.499), Кощей Бессмертный; мех, пенька — особый предмет экспорта Руси, России; туесок, сундук — символ России, ср. у В.И. Даля: «Сундуки и коробьи — коренная русская утварь»; «Количеством сундуков измерялся на Руси достаток хозя­ев» (37, с.361).

Степень проникновения этих слов в русское языковое сознание настолько высока, что русские, идентифицируя себя с русским язы­ком и культурой, квалифицируют эти слова как неотъемлемую принадлежность «своего», русского, мира, языка, культуры.

Таким образом, рассмотренные тюркизмы, став русскими, являются формами овнешнения языкового сознания носителей русского языка-культуры, ибо дух народа может выражаться только через «собственные» лингвокультурные единицы. Они представляют собой «культурные рамки», которые накладываются на индивидуальный опыт русского человека, прошедшего социализацию в русской куль­туре и сознательно идентифицирующего себя с этой лингвокультурой.

Вопрос о языковом самосознании следует рассматривать с точки зрения этнического и языкового самоопределения народов, которое в современном мире расценивается как норма обычного международного права по отношению к различным культурно-языковым сообществам. К тому же, фактически языковое самосознание может рассматриваться как следствие реализации принципа самоопределения народов в многонациональных государствах.

 

 

• Влияние процессов глобализации на языковую идентичность

 

Проблема глобализации относительно нова, внутренне про­тиворечива и далеко не однозначна. Осуществившись, прежде всего в экономике и информатике, глобализация проявляется в образовании, культуре и других сферах. Анализу процессов глобализации уделяют внимание экономисты, политики, жур­налисты, однако ее социальные аспекты остаются в основном вне поля зрения ученых. Это вызывает потребность в более глу­боком осмыслении социальной природы глобализации.

Исследование влияния глобализации на современное общество как наиболее прогрессивную, сенситивную, интеллектуальную группу молодежи представляется акту­альным и своевременным, так как общетрадиционно считается основным социальным ресурсом государства. Транс­формация общества уже перешагнула свой пятнад­цатилетний рубеж, что позволяет говорить о формировании новой генерации молодых, чье развитие, самоопреде­ление, самоутверждение и самореализация проходили и прохо­дят в период усиления глобальных тенденций. Обращение к проблемам молодежи как наиболее социально активной группе молодежи значимо именно сегодня, так как завтра, когда ны­нешняя молодежь естественным образом будут выдвинуты на главные позиции жизнедеятельности общества, эти проблемы, потеряв определение “молодежные, студенческие”, проявятся как общественные проблемы в целом.

Несмотря на рост количества исследований и публикаций по проблемам молодежи, до сегодняшнего дня не предпринимались попытки целостного осмысления влияния на него процессов глобализации. Актуальность изу­чения этой проблемы обусловлена необходимостью эмпири­ческого исследования и осмысления на научно-теоретичес­ком уровне в свете мировой глобализации и глобалистики, социальных и социолингвистических процессов, происходящих в молодежной среде, выявления основных тенден­ций прогнозирования возможности их дальнейшего развития и воздействия на них.

Глобализация современного мира и прозрачность социо­культурных границ накладывают отпечаток на социальную, культурную и языковую идентичность обществ всего мира. Изменяются статусные характеристики языков. В этой связи социолингвистические аспекты глобализации играют важную роль в формировании социальной идентичности молодого по­коления. В современной ситуации усиления рисков неопреде­ленности социальной идентичности включенность молодых людей в процессы обмена информацией и интериоризации достижений мировой культуры приобретает особую функци­ональную нагрузку. Интенсификация социальных отношений, являющаяся неотъемлемой чертой процесса глобализации, требует от индивида определенного уровня языковой компе­тентности. Следовательно, социолингвистические аспекты влияния процессов глобализации на студенчество являются показательными как с точки зрения прагматики языка и оп­ределения тенденций пополнения словарного состава иноя­зычными заимствованиями, так и с точки зрения расшире­ния представлений о социальных трансформациях, отраже­нием которых являются языковые изменения.

Особую актуальность приобретает изучение учебной мотива­ции, так как образование в эпоху глобализации становится центральным узлом, где сходятся все преимущества и противо­речия, порожденные современностью. Несомненно, именно сту­денческая молодежь в первую очередь реагирует на происходя­щие в обществе перемены,» на ее формирующемся сознании в первую очередь отражаются процессы, происходящие в обще­ственной жизни, поэтому целесообразно определение основных тенденций развития современного студенчества в контексте гло­бализации, так как эти тенденции в дальнейшем будут спра­ведливы для общества в целом.

Проблемы глобализации в начале XXI в. стали наиболее актуальным предметом изучения социальных наук. Измене­ния, происходящие в структурах мирового сообщества и транс­формации социально-политических и экономических систем дают основание говорить о вступлении мира в качественно новую фазу своего развития, основными характеристиками которой являются глобальная взаимозависимость и взаимо­проникновение.

Отношение к глобализации в мире весьма неоднозначно. Известно, что международные форумы последних лет выявили как ее сторонников, так и противников. На Западе, наряду с теми, кто считает, что глобализация ускоряет экономическое развитие, способствует упрочению мира и развитию демокра­тии, немало тех, кто упрекает ее в росте безработицы, инфля­ции, видит в ней источники социальных конфликтов. Проти­воречивость самого процесса глобализации, неоднозначность его восприятия, теоретическая неразработанность методологии — все это определяет актуальность и своевременность проведения раз­ноплановых исследований данного феномена.

Глобализация может рассматриваться как объективный фон, существенным образом детерминирующий необходимость пре­образований в социальной сфере общества. Необходимость вклю­ченности в мировые процессы, осознание факта закрытия ой­кумены, экономические, политические, экологические про­блемы, выходящие за территориальные рамки национальных государств создают объективные предпосылки развития и рас­пространения глобализации и более глубокого изучения влия­ния данных процессов на все социальные группы общества, в частности на молодежь. Молодежь как особая социальная группа наиболее остро испытывает последствия глубоких соци­альных изменений, которые происходят в обще­стве под влиянием процессов глобализации.

Необходимость коммуникативного взаимодействия с пред­ставителями других стран также актуализирует проблемы соци­альной и языковой идентичности на фоне мультилингвизма и мультикультурализма как объективных реалий современности и усиления глобальных изменений в мире как неотъемлемой составляющей социальной среды нового столетия.

Цель данной главы — определить теоретические подходы к изучению процесса глобализации, его влияния на включен­ность молодежи в мировые процессы, на соци­альную и языковую идентичность молодежи и статусные со­отношения языков в современном мире.

Онтологические корни объективных процессов глобализации уходят в фундаментальные изменения материальных основ жизни обще­ства, которые сложились на планете ко второй половине XX в.:

1. В результате информационно-телекоммуникационной ре­волюции в промышленно развитой зоне мира постиндустри­альное общество постепенно трансформируется в информаци­онное.
2. Происходит совпавшая с этой революцией и стимулиро­ванная ею смена социально-политической парадигмы.
3. Вместо евроцентрического мира, в котором доминирую­щие позиции занимают основополагающие параметры запад­ной рационалистической цивилизации, возникает новая все-планетарная цивилизация на началах органического сочетания единства и неделимости мирового сообщества, с одной сторо­ны, диверсификации и плюрализма центров, народов, куль­тур, религий и т.д. — с другой.
4. С распадом СССР и социалистического содружества за­кончилась эра двухполюсного миропорядка, основанного на инфраструктуре холодной войны [56, с.86-88].

Глобализация является наиболее зримым проявлением и по­казателем названных процессов и феноменов. Под глобализацией понимается расширение и углубление социальных связей и ин­ститутов в пространстве и времени таким образом, что, с од­ной стороны, на повседневную деятельность людей все более растущее влияние оказывают события, происходящие в других частях земного шара, а с другой стороны, действия местных общин могут иметь важные глобальные последствия.

Однако нет единства мнений ученых о сущности и времени начала процессов глобализации. Истоки глобализации как еди­ного и в то же время многообразного процесса, по мнению Г.С. Померанца (21), восходят к эпохе зарождения философии, к осевому времени, когда осуществлялся переход от племенных религий к мировым, зарождалась система культурных миров: христианская Европа, а в последствии и Америка, исламский мир, Индия и дальний Восток. Этот процесс, по мнению ис­следователя, нарастал в своем действии, но с недавнего време­ни имеет место его значительное ускорение.

Р. Робертсон  (22, с.25-40) считает, что глобализация появилась с возникнове­нием мировых религий. По мнению М. Вотерса (23), она сравнима с модернизацией и начинается с XVI в. В свою очередь X. Лентнер [54] начинает отсчет глобализации с конца XIX в., связывая ее с ростом современной индустрии, новых технологий транспорта и коммуни­каций, с увеличением международного обмена товарами, потоков капиталов и миграции современного типа. По его мнению, глобали­зация — это процесс современной модернизации и развития капита­лизма, ускорение которого имеет место в настоящее время.

Предшественники теоретиков глобализации С. Керр, Дж. Дан-лоп, Ф. Гарбисон и С. Майерс (25), изучая рынок труда, полагали, что общественное разделение труда развивается постольку, поскольку индивидуальные навыки становятся узкоспециали­зированными, а труд дифференцируется по профессионально­му признаку. Развитие науки и технологий, приводит к измене­нию профессиональной системы, вызывая высокую степень про­фессиональной мобильности. Этот процесс должен поддержи­ваться высоким уровнем получения образования. В равной мере промышленная технология требует крупномасштабной социаль­ной организации в поддержку массового производства и массо­вого рынка. Именно эти процессы можно наблюдать сегодня в большинстве промышленно развитых стран, что позволяет го­ворить о мировых масштабах глобализации.

М. Кастельс (48) считает временем зарождения новой глобаль­ной культуры 1970-е годы. Это “культура реальной виртуально­сти”, система, в которой сама реальность полностью погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, где внешние ото­бражения не просто находятся на экране, но сами становятся опытом. Формообразующими факторами культуры виртуальной реальности М. Кастельс считает телевидение и развитие элект­ронных компьютерных сетей.

Согласно В.Л. Иноземцеву (39, с.26-30), феномен глобализации не являет­ся абсолютно новым. В современных условиях не наблюдается ни­чего такого, что не имеет аналогов в прошлом. Взаимодействие экономик мира и их замыкание на самих себе можно проследить в течение всей истории развития человечества. Наряду с экономи­ческими аргументами высказываются сомнения и в отношении прочих аспектов всемирной интеграции или выравнивания уров­ня развития по западному или любому другому образцу.

В отрицании новизны глобализации как нового, принципи­ально отличного от предыдущих этапа истории В.Л. Иноземце­ва поддерживает С.А. Проскурин. По его мнению (20), единственным принципиальным отличием современного этапа развития цивилизации является осознание большинством теоретиков и политиков факта закрытия ойкумены и, следовательно, конеч­ности и ограниченности пространства и ресурсов Земли.

На наш взгляд, очевидно, что стремление к объединению, расширению рынков товаров и услуг, а также к созданию еди­ного информационного пространства можно проследить в тече­ние всей истории человечества, но ни в одном историческом периоде эти стремления не воплощались в таких всеобъемлю­щих изменениях как в последней трети XX в. Поэтому, прини­мая во внимание различия взглядов многих ученых, мы склон­ны считать глобализацией мировые процессы именно этого пе­риода. Они связаны с увеличением экономической, политичес­кой и социальной интеграции и взаимозависимости, выходом за рамки национальных границ и сопровождаются глубинными социальными, культурными, языковыми и другими измене­ниями в связи с новейшими научно-техническими достижени­ями и нововведениями. Глобализация — процесс качественно новых изменений в информатике, экономике, политике, куль­туре, языке, социальных отношениях, хотя “его предпосылки были заложены в предшествующих способах и попытках дости­жения единства человечества”. Движущей силой глобализации является переход к информационному, сетевому обществу, явив­шийся следствием революции в информатике и уровне разви­тия коммуникационных и информационных технологий.

Рассматривая теоретические подходы к феномену глобализа­ции, необходимо выделить основные сферы “приложения” дан­ных подходов:

1) технический; 2) экономический; 3) Полити­ческий: 4) социальный.

Современный глобализм охватывает все сферы человеческой деятельности и жизни общества, его социальная природа весь­ма разнородна. В культурно-историческом определении глобализации.

С другой стороны, составляют ли разные языковые со­общества люди, живущие в одном городе, работающие на одних и тех же предприятиях, но имеющие в качестве род­ных разные национальные языки, — например, русские, та­тары, украинцы.

Именно при изучении второго рода явлений — дву- и многоязычия при общности социальной жизни — возникла необходимость в понятии «языковое сообщество»: с помо­щью этого понятия исследователь определяет социальные рамки, в которых функционирует один язык или несколько языков, взаимодействующих друг с другом.

Языковое сообщество — это совокупность людей, объе­диненных общими социальными, экономическими, политиче­скими и культурными связями и осуществляющих в повседнев­ной жизни непосредственные и опосредствованные контакты друг с другом и с различными социальными институтами при помощи одного языка или разных языков, распространенных в этой совокупности.

Границы распространения языков очень часто не со­впадают с политическими границами. Самый очевидный пример — современная Африка, где на одном и том же язы­ке могут говорить жители разных государств (таков, напри­мер, суахили, распространенный в Танзании, Кении, Уган­де, частично в Заире и Мозамбике), а внутри одного госу­дарства сосуществует несколько языков (в Нигерии, напри­мер, более двухсот языков!). Поэтому при определении понятия «языковое сооб­щество» важно сочетание лингвистических и социальных признаков: если мы оставим только лингвистические, то речь будет идти лишь о языке, безотносительно к той сре­де, в которой он используется; если же опираться только на социальные критерии (включая и политико-экономические, и культурные факторы), то вне поля внимания останутся языки, функционирующие в данной социальной общности.

В качестве языкового сообщества могут рассматриваться совокупности людей, различные по численности входящих в отграничивающее его от британского варианта; сходная картина и с испанским языком в Испании и, скажем, на Кубе. Одна­ко в данном случае, при определении понятия «языковое сообщество», мы можем пренебречь незначительными различиями этих языков, зависящими от территории их распространения.

От целой страны до так называемых малых социальных групп (например, семьи, спортивной команды): критерием выделения в каждом случае должны быть общность социальной жизни и наличие регулярных коммуникативных кон­тактов. Одно языковое сообщество может быть объемлющим по отношению к другим. Так, современная Россия — пример языкового сообщества, которое объемлет, включает в себя языковые сообщества меньшего масштаба — республики, об­ласти, города. В свою очередь, город как языковое сообщест­во включает в себя языковые сообщества еще меньшего мас­штаба — предприятия, учреждения, учебные заведения.

Чем меньше численность языкового сообщества, тем выше его языковая однородность. В России существуют и взаимодействуют друг с другом десятки национальных язы­ков и их диалектов, а в крупных российских городах основ­ные формы общественной жизни осуществляются с помо­щью уже значительно меньшего числа языков, часто на двух (Казань — татарский и русский, Майкоп — адыгейский и русский) или трех (Уфа — башкирский, татарский и рус­ский), а при национальной однородности населения — пре­имущественно на одном языке (Москва, Санкт-Петербург, Саратов, Красноярск).

В рамках таких языковых сообществ, как завод, науч­но-исследовательский институт, средняя школа, преоблада­ет один язык общения. Однако в малых языковых сообщест­вах — таких, как семья, где коммуникативные контакты осу­ществляются непосредственно, — может быть не один, а два языка. (И даже больше: известны семьи русских эмигрантов, использующие во внутрисемейном общении несколько язы­ков.

Социальная природа глобализации противоречива и далеко не однозначна.

Формирование нового поколения молодых происходит в период усиления глобальных тенденций. Глобализация, следствием которой является прозрачность социокультурных границ, накладывает отпечаток на социальную и языковую идентичность обществ всего мира.

Влияние процессов глобализации на современную молодежь проявляется в изменениях языковой идентичности, что является следствием глубинных изменений в культурных стереотипах в связи с новейшими научно-техническими достижениями и перспективами межкультурного диалога.

Под влиянием социально-политических и экономических  изменений, связанных с процессом глобализации, языковая ситуация изменилась. Наибольшие изменения коснулись статусного положения языков.

Благодаря проведенной сравнительной характеристике социальных статусов английского и русского языков с точки зрения социальной динамики и применительно к русскому языку в соотношении с логикой развития советского и постсоветских обществ в современном мире авторы книги “Социальные социолингвистические аспекты глобализации” А.М. Сербиновская определила истоки языковых изменений, кризиса языковой идентичности и языковых предпочтений молодежи на современном этапе развития общества.

Благодаря быстрому и всеобъемлющему распространению достижений научно-технического прогресса, особенно таких, как компьютерные технологии и Интернет, политическому и экономическому доминированию США и других англоговорящих стран Запада, английский стал языком международного общения, языком-посредником при большинстве межкультурных  коммуникаций.  Его влияние все более укрепляется, а ареал распространения увеличивается.

Параллельно с повышением престижности английского наблюдения понижение социального статуса русского языка. Русский язык продолжает уступать позиции языка межнационального общения даже на территории бывшего СССР.

 

 

 

 

2                    ЯЗЫК И ЭТНИЧЕСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ

 

2.1 Понятие языка и этнической идентичности

 

“Я не считаю язык чем-то священным. Это средство, используемое как во благо, так и во вред. Родной язык конечно, является для  нас самым близким, а поэтому и самым эффек­тивным средством” Т.Г. Масарик.

Язык как рефлексия этнической ипостаси

В статье, откуда приведено в качестве эпиграфа высказывание о языке Томаша Г. Масарика (Мазагук Т.С.), уточнено, что он был чужд националистического обожествления национального (чешско­го) языка, однако полностью осознавал значимость родного языка в эмоциональной и нравственной жизни человека   ( 14, с.32).

Равноправно бытует другая точка зрения, утверждающая, что язык есть действительность национального духа, причем она характерна словацким языковедам. Они отмечают, что в ответ на многовековую богемизацию, модернизацию и германизацию словацкого языка, которые вели к подавлению словацкого национального са­мосознания, значительная часть словаков видит в своем природном языке «сокровеннейшее проявление национального духа» и «в своем стремлении говорить по-словацки и развивать словацкий язык сообразно общественным и индивидуальным потребностям идентифицируют себя со словацким языком как со своим репрезентанте и выступает в его законную защиту» (35, с.58). Это, по-видимому, как раз тот случай, когда можно говорить о языке как об идентифицирующем факторе на пути сплочения этноса в ответ на внешнюю и внутреннюю опасность его распада. Движущей силой в этом процессе по П. Гарвину являются: а) крайне эмоциональное отношение к языку, как к национальному сокровищу. б) гордость за его положение на шкале националь­ных ценностей.

Существует также взгляд, согласно которому язык не всегда может быть признаком или определителем этнической принадлежно­сти индивида или целого сообщества. Тому примером служат языки народов Южной и Северной Америки, островов Карибского бассей­на и Андской зоны. Языки этих коренных народов крестом и мечом вытравлялись из их сознания португальскими, испанскими, англий­скими и французскими колонизаторами со времен великих геогра­фических открытий и захватнических войн. Сегодня их «родными» языками являются языки колонизаторов: испанский для аргентин­цев, португальский для бразильцев, французский для гаитянцев, ан­глийский для гренадцев и т.д.

Таким образом, можно выделить три основных подхода к опре­делению роли языка в формировании этнического самосознания лю­дей и общества в целом: а) хотя язык является важным индикатором этнического самосознания, тем не менее он не есть нечто самодовле­ющее и приматное (по всей видимости, есть не менее, если не более глубокие понятия, которые задействованы на шкале ценностей в во­просе об этнической идентификации); б) язык, выполняя коммуника­тивные потребности индивида и этнического сообщества, выступает единственным репрезентантом этнической принадлежности челове­ка (очевидно, в этой ситуации главенствуют эмоциональная гипербо­лизация данности языка, идеологические и этноцентрические уста­новки для сохранения нации и его языка); в) природным (родным) языком индивида и сообщества в силу исторических обстоятельств может стать чужой язык, который, вытеснив или покорив автохтон­ный язык, превратился в свой язык и исправно служит средством коммуникации в различных формах существования и сферах при­менения, не вызывая лингвистические конфликты.

Как видно из сказанного, язык так или иначе выступает одной из рефлексий, или, правильнее, непременным идеологом этнического дискурса, которым увлечены современные трансформирующиеся об­щества и непосредственно исследователи этой проблемы перед лицом глобализации и в этой связи актуализации различий национальных, политических, религиозных и других ценностей. Думаю, что 3. Бауман совершенно прав, отметив: «… проблема, мучающая людей… стоит не столько в том, как обрести избранную идентичность и вставить окружающих признать ее, сколько в том, какую идентичность выбрать и как суметь вовремя сделать другой выбор, если ранее избранная идентичность потеряет ценность или лишится ее соблазнительных черт» (36, с.1-18). Примечательно, что еще Л.Н. Гу­милев, изучая структуру этноса, отмечал, что карел из Тверской губернии в своей деревне называет себя карелом, а приехав учиться в Москву — русским, так как в сельской местности противопоставле­ние карелов русским релевантное, а в городской среде иррелевантное, поскольку различие в бытии и культуре очень незаметны. Но вот татарин будет подчеркивать свое этнографическое несходство с рус­ским и называть себя татарином (здесь апелляция к истории периода Золотой орды, который «увеличивает вес» исторического обоснова­ния значимости своего народа). Но в то же время татарин, попав в Западный мир, может объявить себя русским, а где-то в Новой Зеландии или султанате Бруней назовет себя европейцем. Кстати, работая в течение ряда лет в Алжире, один из авторов данной ста­тьи и его коллеги (русские, киргизы, азербайджанцы, литовцы, эс­тонцы, татары и другие специалисты высшей школы) привыкли к тому, что алжирцы всех их свели как по прописке в жандармерии, так и в повседневном общении к одной национальности — (географически случай очень частый, характерен не только для Ал­жира). На первых порах было непривычно, но затем почувствовали некий комфорт. По-видимому, стремление КПСС и Советской вла­сти сформировать новую этническую (национальную) общность — советский народ — с общим языком (русским) было достаточно при­влекательным не только внутри страны, но и вне ее.

«Осознание и реализация этнической идентичности не инвариантно, а контекстуально детерминировано и трансформируется сообразно и в зависимости социально-идеологических, этнокультурных концеп­тов, иными словами, этническое самосознание, а также отношение к языку, как к духовному сокровищу», не неизменно, но ситуативно (38, с.1-3).

 

 

Язык — идентификатор или символ?

Обратимся к дефиниции этих терминов-понятий. Язык, по утвер­ждению большинства лингвистов, есть: а) класс знаковых полифунк­циональных систем, возникший в человеческом обществе как зна­чимое средство отражения действительности посредством создания, хранения, приема и передачи информации; б) конкретный (определенный) этнический (национальный) язык, используемый в некотором социуме, в некотором пространственно-временном исчислении.

Необходимо уточнить, что в первом понятии язык охарактеризован в значении абстрактной данности единого человеческого языка, обладающею универсальными свойствами всех известных и изученных(конкретных) языков; во втором понятии реально функционирующий язык рассматривается как подмножество множества, как часть какого-то другого множества, состоящее из элементов, обладающих некоторыми отличительными свойствами (киргизский язык в семье тюркских языков, русский язык в семье славянских языков, немецкий язык в семье германских языков и т.д.).

Язык в обобщенной и конкретной репрезентации выступает ре­гулятором человеческого поведения и нерасторжимо связан с фор­мированием человека как биосоциального существа в процессе жиз­недеятельности и отражает способность индивида к символической объективизации идеального. Следовательно, язык в аспекте этниче­ской идентичности, как отметил М. Губогло, предстает совокупно­стью речевых характеристик индивида или этнической группы, поз­воляющей определить языковую компетентность, речевое поведение и языковые установки (39, с.39).

Идентификация (идентичность, идентификатор, идентифициро­вать, идентичный и др.) указывает на отождествление, уподобление, сходство, аналогичность, аутентичность двух или множества пред­метов, объектов, состояний и явлений действительности. В челове­ческом обществе идентификация связана с процессом эмоциональ­ного и социального самоотождествления индивида с другим челове­ком, группой, образцом или идеалом, в итоге которого формируется идентичность личности. В аспекте этнической психологии иденти­фикация трактуется как способ осознания принадлежности челове­ка к определенной общности, посредством которого приобретаются и усваиваются моральные нормы, менталитет, культурные ценности, роли и идеалы этнической среды, куда он относит себя (40, с.10). Как было отмечено выше, этническое самосознание ситу­ативно. Разумеется, самоидентификация индивида также связана с социальными обстоятельствами и она не может быть неситуатив­ной. Вот один из примеров этнической идентификации, о котором пишет С. Давлатов: «Я допустим, был армянином по матери. Мой друг. Арий Хаимович Лернер, — в русские пробился… Мой прия­тель художник Шер говорил: Я наполовину русский, наполовину —украинец, наполовину — поляк и наполовину — еврей… Затем нача­лась эмиграция. И повалил народ обратно, в евреи… Мой знакомый Пономарев специально в Гомель ездил, тетку нанимать»‘ (42, с.11). Не правда ли, слова писателя очень близко перекликаются с мыслью Зигмунда Баумана о «странностях» поведения индивида в выборе своей этнической идентичности, его подверженности «сделал вовре­мя другой выбор» сообразно текущему моменту?…

Остановимся на понятии символа. Это особого рода так, посред­ством которого опознается предмет. Смысл символа реально присут­ствует и проявляется лишь внутри человеческого общения “• помо­щью языка, который, являясь фактом культуры, «обусловлен всей совокупностью процессов духовного и материального производства, общественных отношений людей» (43, с.816). Э. Кассирер понятие символа трактует в широком контексте человеческого мира: сим­волы — это порождаемые познанием свободные образы отдельных форм культуры, каковыми являются язык, искусство, история, нау­ка, миф, религия. Все они суть формы символов, изначально спле­тенные с чувственностью (44, с.8).

Язык, как известно, обладая коммуникативной функцией высту­пает господствующим символом в познании человеком самого себя и окружающей действительности. Приведенные выше определения по­нятий идентификация и символ вполне пригодны для рассмотрения языка с позиции его отношения к современным тенденциям в наци­онально-языковой жизни динамически развивающегося полиэтниче­ского населения Киргизии и связанной с ними научной проблемой «Новая языковая идентичность в трансформирующемся обществе». Вслед за В.С. Малаховым, позицию которого мы разделяем, отме­тим, что идентичность есть рефлексивная категория, которой могут «обладать» только индивиды, группам же эта категория может быть «приписана» и в этом смысле о «коллективной идентичности» может идти речь лишь в той мере, в какой конкретные люди и конкретной социальной среде разделяют друг с другом одну и ту же идентич­ность. И поэтому носителем той или иной этнической идентичности человека делает не его биологическое происхождение или культурно-исторические мифологемы, а та роль, которую он «исполняет» и со­циальном взаимодействии (45, с.11-12). Можно сослаться также на понятие перформативности, которое рассматривает идентичность не как атрибут человека, а как игру, представление, разыгрываемое им, используя языковые и иные средства.

Тут не будет лишним сказать несколько слов о взаимодействиях этносов и культурных границ.

Понятия идентичности и культурной границы имеют более широ­кое содержание, чем их интерпретация в этническом контексте. Но сначала о самом этом контексте, который по-разному понимается обществоведами. Это понимание может быть настолько различным, что даже сам термин “этничность” полностью отсутствует в одних текстах и, наоборот, является основополагающим в других. Если мы возьмем справочно-энциклопедические и теоретико-методоло­гические работы российских ученых по этнической тематике, то основной их категорией будет понятие “этноса”, многочисленные и схожие дефиниции которого известны специалистам. Что каса­ется “этничности”, то эта категория появилась в последние годы в работах некоторых отечественных обществоведов, но ее содержа­ние не сформулировано до сих пор. В “Своде этнографических по­нятий и терминов” приведен, казалось бы, похожий термин “этническая парадигма”, но его содержание изложено не более чем на­бором случайных слов: “Вид ориентации людей в сложной соци­альной жизни путем создания идеальной, по их мнению, модели иерархии социальных явлений — в данном случае — представле­ния о первостепенной важности этнических форм общности в жиз­ни людей, о необходимости подчинения личных интересов, смыс­ла жизни — интересам своего этноса”.

В зарубежной литературе понятие “этноса” фактически отсут­ствует, если не считать часть восточно-европейских и немецких коллег, а также ученых из других стран бывшего СССР, интеллектуальные корни которых сформировались в рамках единой советской науки под влиянием так называемой теории этноса Во франкоязычной литературе употребляется понятие, но оно фактически является синонимом этнической группы. В зарубежной этнологии и социально-культурной антропологии “этничность” — одна из до­минирующих категорий, особенно с 60-х годов, когда обозначи­лась смена дисциплинарного интереса “от расы к культуре, затем к этничности”², и базовой единицей антропологического анализа стало не “племя”, а “этническая группа” В последнее время пред­метом исследовательского интереса стали более сложные общнос­ти — “нации”, “социалистические общества”, “транснациональные культуры”, а также более сложные связи, например, этничность и национализм, которые в ряде аспектов представляют собою еди­ный феномен³.. Вокруг проблем этнической идентичности ведутся интенсивные дебаты’. Главные их темы — реальное или мифоло­гическое происхождение, а также характер компонентов, состав­ляющих специфику этнической идентичности в отличие от других форм идентичности.

В мировой литературе, особенно политологической и социоло­гической, существует направление, которое методологически близ­ко отечественной науке. Его немногие представители рассматри­вают этничность как объективную данность, своего рода изначаль­ную (примордиальную) характеристику человечества: “До того, как индивид становится членом общества или нации, модернизирован­ной или немодернизированной, он или она уже обладают чувством общего происхождения, культурной или физической схожести, или просто близости к «своим»”’. Осознание групповой принадлежно­сти как бы заложено в генетическом коде и является продуктом ранней человеческой эволюции, когда способность распознавать членов родственной группы была необходима для выживания? В крайней форме этот подход рассматривает этничность в категори­ях социобиологических как “расширенную форму родственного отбора и связи”, как изначальный инстинктивный импульс.

Гораздо больше авторов продолжают придерживаться своего рода культурного варианта примордиализма, когда этничность — это прежде всего разделяемая членами группы культурная общность с объективными характеристиками принадлежности: территория, язык, экономика, расовый тип, религия, мировоззрение и даже психический склад. Некоторые авторы полагают, что этническая общность имеет для социологии и политики первичное значение и ее длительное игнорирование западной либеральной идеологией и наукой было глубоким заблуждением; Английский ученый Энтони Смит, своего рода западный вариант академика Ю. Бромлея, создал даже целую генеалогию современных наций на основе их “этнических корней” «. Американский ученый Уилки Коннор, по­мимо обширного сочинения о марксистско-ленинской теории на­ционального вопроса, вызвал в свое время дискуссию метафорой о “нациеразрушительстве” в период создания так называемых на­циональных государств, имея в виду, что этнонации существовали задолго до образования современных государств.

Среди антропологов культурная теория этничности представляла своего рода протяжении последних десятилетий. Из крупных имен с примордиализмом чаще всего связывают Клиф­форда Гирца, который определял этничность как “коллективно одобренный и публично выраженный мир личностной идентич­ности” или как “социально ратифицированную личностную иден­тичность” «. Книга “Этническая идентичность”, изданная под редакцией Жоржа Де Вое Лолы Романуччи-Россе 1975 г, несколько раз переиздавалась и продолжает служить одним из учебных по­собий в американских университетах. Как пишут ее редакторы, “…хотя противопоставительные атрибуции этнических характеристик, исходящие извне группы, помогают сформировать внутрен­ний опыт этнической принадлежности на протяжении чьей-либо жизни, все же внутренне мотивированные инструменталистские и экспрессивные использования этничности являются конечными детерминантами при определении своей собственной принадлеж­ности. В конечном счете этничность — это социальная форма ло­яльности и экзистенциальное значение, проистекающее из чело­веческой потребности иметь преемственную принадлежность. Пос­леднее есть дополнение к использованию этничности в ситуациях, когда определяется отличительность от других”». В этом случае этничность связывается с основополагающим психологическим процессом категоризации индивидом окружающего мира и сепа­рации индивида и группы от “других”.

Жорж Де Вое тем не менее соглашается, что этничность, как и любая форма социальной идентичности, прежде всего имеет субъективную природу и является “коллективным чувством соци­альной принадлежности и высшей формой лояльности, связанной с родством и верой в общее происхождение”. Этничность — это как бы преданность/верность/лояльность в прошедшем времени или обращенная в прошлое в отличие от других форм иден­тичности, основанных на современных и ориентированных на бу­дущее установках. Это прошедшее оформляется в современное бытование главным образом через культурно-языковые характери­стики, которые ученые прослеживают через географию и историю той или иной отдельной группы.. Культурный багаж и его преем­ственность позволяют находить личное и социальное значение че­ловеческого существования и дать ответ, почему индивид ведет себя и действует в соответствии с определенной традицией. “Не иметь чувства преемственности означает личностную смерть”, — зак­лючает Жорж Де Вое, почти повторяя буквально литературную ме­тафору Чингиза Айтматова о манкуртах — людях, утративших “собственную” культуру.

Сторонники культурно-языковой или психокультурной интер­претации этничности иногда ссылаются на знаменитого американ­ского лингвиста Эдуарда Сэпира, который полагал, что “подлин­ная” культура на уровне индивида может выражаться только на од­ном, “родном” языке. Второй, приобретенный язык никогда не сможет обрести внутреннее эмоциональное богатство, которое пе­редается через язык рождения и детства. Поэтому изменения этни­ческой идентичности могут рассматриваться как неестественные и навязанные, если они происходят с уже взрослым человеком идентичность — это неотъемлемая психологическая часть “я” и осознание того, что это “я” представляет собой по отношению к группе. В период расцвета радикально-националистической риторики кон­ца 80-х — начала 90-х годов подобные взгляды о вреде двуязычия, пагубности ассимиляции, этнических миграций и смешанных бра­ков неоднократно высказывались в советской и постсоветской пуб­лицистике.

Примордиалистский взгляд на этничность, особенно в услови­ях ее бурных политических манифестаций последнего десятилетия, казалось бы, представляется наиболее корректным и легче всего понимаемым обыденным сознанием. Не зря некоторые авторы предлагают проводить различие между “этничностью в сердце” и “этничностью в голове”, имея в виду эмоционально-бытовую нагруженность этнических материй, в том числе и сочиняемых на эту тему текстов.

Особенно это касается обществ, где этнокультурным различиям придавалась особая значимость вплоть до ее официальной регист­рации государством и даже построения государственности на эт­нической основе. В рамках этого подхода были выполнены основ­ные труды в отечественной этнографии. Остаются авторитетные его сторонники и в зарубежной наук.

В то же время социальное значение этнической идентичности включает в себя помимо глубоко эмоциональных и экспрессивных моментов также и рационально-инструменталистские ориентации. Этничность, как бы пребывая в спящем состоянии, “вызывается” к жизни и используется в целях социальной мобильности, преодо­ления конкуренции, доминирования и социального контроля, вза­имных услуг и солидарного поведения, стремления к гармонии и для достижения гедонистических устремлений. Культурно-инструменталистский подход к этнической идентичности как к символи­ческому и реальному капиталу позволил сделать целый ряд крайне важных выводов и наблюдений, особенно в сфере экономических и социальных отношений, а также в области политики и межэтни­ческих контактов .

Сегодня большинство антропологов придерживается мнения, что этничность — это форма социальной организации культурных раз­личий, если следовать одному из наиболее влиятельных теорети­ков, норвежскому ученому Фредерику Барту. Он же еще в конце 60-х годов обратил внимание на то, что центральным моментом в научном анализе данного феномена является этническая граница,  которая определяет группу, а не сам по себе со­держащийся в пределах таких границ культурный материал. Важ­нейшим аспектом при определении этнической группы, по мне­нию Ф. Барта, является внутренняя или внешняя категоризация. Эти основные положения, знаменовавшие переход к интерактив­ному подходу в изучении этничности, сохраняют значимость, хотя с тех пор их автор внес ряд новых положений, а усилиями многих специалистов изучение этничности продвинулось далеко вперед.

Примеров ситуации вынужденной этнической идентичности любой исследователь и читатель этой статьи найдет на территории ^: бывшего СССР не тысячи, а миллионы. Тут даже не нужны газет­ные примеры, достаточно просто оглянуться. Мой тесть, Борис Бабаян, моя невестка Осана Бабаян, приятель моего сына Феликс Хачатурян, прожившие всю жизнь в Москве, на знающие ни слова по-армянски и не бывавшие в Армении, числятся по паспорту ар­мянами, хотя не только по культуре, но по самосознанию являются русскими. Но вот как объяснил ситуацию один из них: “Если я по­дойду к зеркалу и скажу самому себе: «Ну, здравствуй, Феликс Фердинандович Хачатурян, русский», — то я просто упаду со смеху”. Успешному молодому человеку это представляется смешным, но для многих здесь источник недоумения, растерянности и серьез­ных коллизий, а для некоторых — и жизненной трагедии. Звучание неизмеримо повысилась с созданием независимых госу­дарств, в которых они используются как средство межнационального и общегосударственного общения. Развитие и распространение этих языков всемерно стимулируются государством, которое придает их использованию важно! значение, видя в них орудие сплочения ряда разноязычных народов, живущих в одном государстве.

 

 

• Исследование этнической идентичности в полиэтнической среде

 

Этническая идентичность — одно из главных и основных ус­ловий формирования и функционирования этноса, являющееся ва­жнейшим фактором сохранения его статуса в полиэтничной сре­де. Не только этническая идентичность, но и идентичность вооб­ще, являются тем признаком, без которого не может существо­вать ни один человек, ни одна общность. Это то неотъемлемое свойство, которое позволяет отличать одного индивида от дру-; того, одну общность от другой. Это — явление, направленное на познание себя, своей внутренней сущности. Механизмы этниче­ской идентичности имеют субъективную психологическую природу. Но при этом этничность обуславливается и поддерживается факторами, объективно существующими для каждого ин­дивида (Татаринова, 1998: 42). На сегодняшний день все существующие теории и концепции этничности и этнической идентичности могут быть сведены к трем основным подходам к пониманию этнического феномена примордиалистскому, инструменталистскому и конструктивистскому, которые подробно рассматриваются в данной работе.

 Примордиолизм и инструментализм.

Теории примордиалистского (объективистского) подхода пре­дполагают, что этническая идентичность основывается на есте­ственной связи человека с группой или соответствующей куль­турой. Сторонники примордиализма считают этнос и этничность реально существующими феноменами, имеющими объективную основу в природе и в обществе.

Этнос в примордиализме — это группа людей, которая осоз­нает себя особым объединением, отличая себя от других анало­гичных общностей. Это сознание своего группового единства при­нято называть этнической идентичностью, внешним выражением которого является самоназвание (этноним). Этническая иденти­чность — интегративный показатель этноса, основывающийся на представлениях людей об общности территории, об общности про­исхождения и исторических судьбах составляющих его людей. Сформировавшись в ходе этногенеза, этническая идентичность не только является важнейшим показателем этнической прина­длежности, но и силы, объединяющей членов этноса и противо­поставляющей их другим этносам (27 84-85).

В западной научной среде из крупных ученых с примордиа-лизмом чаще всего связывают К. Гирца, который подчеркивает, что именно общая исконная культура у членов эт­носа есть основа этнической идентичности. Он определяет этни­чность как “коллективно одобренный и публично выраженный мир личностной идентичности”(29). Ж. де Вое  подтверждает, что этничность, как и любая форма социальной идентичности, прежде всего имеет субъективную природу и является “коллективным чувством со­циальной принадлежности и высшей формой лояльности, связан­ной с родством и верой в общее происхождение”. Этничность -это как бы преданность, верность, лояльность, “закрепленная” в прошедшем времени или обращенная в прошлое в отличие от других форм идентичности, основанных на современных и ори­ентированных на будущее установках. Это прошедшее оформ­ляется в современное бытование главным образом через культу­рно-языковые характеристики, которые ученые прослеживают че­рез географию и историю той или иной отдельной группы. Ку­льтурный багаж и его преемственность позволяют находить ли­чное и социальное значение человеческого существования и дать ответ, почему индивид ведет себя и действует в соответствии с определенной традицией (29, с.48-50).

Сторонники культурно-языковой или психокультурной инте­рпретации этничности иногда ссылаются на знаменитого амери­канского лингвиста Э. Сэпира, который полагал, что “подлинная” культура на уровне индивида может выражаться только на од­ном, “родном” языке. Второй, приобретенный язык никогда не смо­жет обрести внутренне эмоциональное богатство, которое пере­дается через язык рождения и детства.. Поэтому изменения этниче­ской идентичности могут рассматриваться как неестественные и навязанные, если они происходят с уже взрослым человеком. Иде­нтичность — это неотъемлемая психологическая часть “Я” и осо­знание того, что это “Я” представляет собой отношение к группе. В середине 70-х гг. XX в. в западной этнологии широкое распространение получила другая трактовка этничности, в соответствии с которой она рассматривалась как инструмент, используемый политическими лидерами для достижения этнических интересов. Инструменталистское понимание этничности, типичное для политологических исследований межэтнических отношений,  сложилось в рамках политологии, социологии власти и политической антропологии. В этом значении этничность понимается как идеология, создаваемая политической элитой для мобилизации масс в борьбе за власть.

Создатели инструменталистского подхода исходили из того, что различия между группами людей в обществе могут служить основой для формирования этнической идентичности каждой груп­пы, определяющей в свою очередь характер межгрупповых отно­шений и мобилизующей этнические группы на целенаправлен­ную политическую деятельность. Поэтому инструменталистские концепции зачастую опираются на социально-психологические теории, которые трактуют этничность как эффективное средство для преодоления отчуждения и восстановления этнического ра­вноправия, как социальную терапию.

Все концепции этничности этого направления подразумева­ют выполнение какой-либо потребности индивида или группы, осуществление их интересов, достижение целей и т.п. Таким образом, существование этничности здесь мыслится как способ достижения более комфортного состояния.

В отличие от примордиалистского подхода инструменталистский ориентирован не на поиск объективных оснований этничности (инструментализм принимает этнос как факт, данность), а на выявление тех функции, которые выполняют общность и этно­сы. Поэтому, выясняя, каким образом этносы и этничность реа­лизуют потребности индивида или группы, осуществляют их це­ли и интересы, инструментализм при этом не интересуется воп­росом, есть ли какая-то объективная основа существования этно­са. Инструментализм исходит из положения: раз этносы и эт­ничность существуют, значит, они служат определенным целям и конкретным интересам человека, облегчая его жизнь в обще­стве

Н. Глезер и Д. Мойнихан, авторы книги “Вне плавильного котла”, рассмотрев статусы и движения 30 этнических групп в Нью-Йор­ке, стали считать этнические группы группами интересов или общностей, объединяемых интересами. Этничность трактовалась как средство для достижения групповых интересов, мобилизации в политической борьбе. Другим примером инструменталистского подхода к этнично­сти может служить “информационная концепция этноса” этног­рафа Н.Н. Лебоксарова и этносоциолога С.А. Арутюнова. Они предлагают описывать механизм существования всех этнических общностей на основе связей, которые могут быть описаны в рамках понятия информации. Эти информационные связи существуют в виде различных форм коммуникации. Любые отношения в которые вступают люди между собой, сопровождаются потоком информации. Информация передается разными путями — языковая коммуникация, в форме показа, подражания, обрядов, обычаев и т.п. В понятие “информация” входит и культурная традиция народа, его творческое наследие, а также особенности хозяйствования [58, с.8-30

 Из указанного выше заметим, что оба эти подхода допускают наиболее частое методологическое заблуждение — редукционизм. Другими словами, теории примордиализма и инструментализма пытаются свести выяснение этнической идентичности лишь к одному фактору: изначальному чувству или интересу. По нашему мнению, этническая идентичность многофакторная, она содержит факторы не только изначальных чувств, но и интересов.

Недостатком теории примордиализма можно считать то, что  она не усчитывает, что идентичность изменяемая и избираемая, и она относительна к окружающему миру. Кроме того, примордиалисты не усмотрели тот факт, что хотя некоторые из признаков составляющих этническую идентичность как язык, религия,  родовые связи, общие история и происхождение, культура являются устойчивыми, все же некоторые из них, подвержены изменениям в зависимости от изменений, происходящих в окружающем мире. Примордиализм предполагает существование неизменяемого контекста, в котором человек родился, вырос, и это обстоятельство определяет всю его жизнь, связанную с этнической общностью. Однако, в связи с значительно расширившимися международными общениями и контактами, распространением массовых иммиграций, этническая идентичность у одного человека не только существует под давлением разных состояний или контекстов, но и испытывает воздействие других этнических идентичностей. В этом состоянии этническая идентичность может быть подвергнута изменениям или обрести некоторую гибкость, т.е. человек или общность может сделать лучший выбор для себя под влиянием более благоприятных условий.

С другой стороны, инструментализм чрезмерно подчеркива­ет важность интереса в этнической идентичности. Действитель­но, этническая идентичность заключает в себе обязательные фа­кторы примордиальной привязанности, которая не всегда и не во всем рациональна, она иногда не совпадает с интересом дан­ного человека или данной общности. Хотя во многих случаях этническая идентичность является тактичным выбором для дос­тижения коллективных интересов, выбор все же основывается на примордиальном чувстве привязанности к этнической общно­сти. Такую привязанность трудно изменить.

Конструктивизм.

Сегодня большинство антропологов придерживается мнения,  что “этничность — это форма социальной организации культурных различий” (10) т.е. этнос, народ, националь­ность интерпретируются как “конструируемая” общность. Такое представление об этничности называется “конструктивистским”. Согласно конструктивистскому подходу к пониманию этни­чности, порождаемое на основе дифференциации культур этниче­ское чувство и формируемые в его контексте представления и до­ктрины — это не что иное, как интеллектуальный конструкт пи­сателей, ученых, политиков, отмечает В. Тишков. Широкое расп­ространение образования и средств массовой информации позво­лило передавать их идеи самым широким массам. Ключевую роль в мобилизации членов этнической группы на коллективные дей­ствия во имя политических или социальных целей играют лиде­ры, которые нередко преследуют собственные цели и далеко не всегда выражают волю народов. При таком понимании этническая идентичность есть конструирование “воображаемых общностей”, основанных  на вере в то, что они связаны естественными, и даже природны­ми, узами. Главное в данном подходе состоит в том, что этничес­кая идентификация рассматривается не как процесс, а как проце­дура формирования представлений, и эти представления ситуа­тивны (4, с.164-165).

Наиболее распространенную в мировой науке конструктиви­стскую концепцию этничности связывают с именем упоминав­шегося выше норвежского этнолога Ф. Барта, который определя­ет ее как наиболее широкую категорию социальной идентичнос­ти, ситуативный феномен, создаваемый средствами символичес­кого различения, подчеркивает договорной характер границ ме­жду этническими категориями.

Впервые в этнологии в качестве главного критерия этнично­сти Барт предложил этнические границы группы, которыми она ограничивает сама себя. Выбор этого критерия объясняется тем, что этнические границы направляют социальную жизнь в опре­деленное русло, следствием чего становится сложная организа­ция поведения и социальных отношений. По этой причине в ра­зличных этнических границах наблюдаются и различные куль­турные явления демонстрируемые членами той или иной груп­пы. Барт не рассматривал “самоприписывание” к этнической группе как существенную черту этничности, считая, что все внутриэтнические отношения строятся на “культурном знании”. Имен­но благодаря этому знанию человек ведет себя адекватно своей этнической роли и рассматривается в качестве члена этнической группы (46, с.89).

Концепция конструктивизма естественно вызывает немало во­просов и даже возражений. Так В.В. Коротеева верно отмечает, что тексты могут читать все, но соответствующие воображения; представления возникают не у всех. “Воображение объединяет; лишь тех, кто обладает сходным жизненным опытом и подтверждает существующие деления”.

Действительно, немало идей, которые “конструкторы” хотели бы внести в сознание людей, остаются лишь в их собственном; воображении, другие же становятся консолидирующей силой в ус­ловиях не доступности людям средств массовой информации и си­стемы образования. В период чеченского кризиса на территории  республики это было совершенно очевидно. Не случайно, даже самый активный пропагандист конструктивизма в России В.А. Тишков все же солидаризировался с теми, кто считает, что в трактовке этничности “обстоятельный анализ требует интеграции всех под доходов” (48, с.15).

Этническая идентичность, как и идентичность в целом, формируется в процессе социализации. В современной науке существует немало разноречивых трактовок понятия “идентификация”, но пре­обладает ее понимание как процесса перенесения индивидом на самого себя качеств и особенностей его внешнего окружения, стремление актуализировать в своей личности такие черты, кото­рые имеют важное и жизненно необходимое значение в данных условиях. Идентификация служит основой процесса подражания, т.е. не насильственного, а свободного выбора человеком тех ка­честв, умений и ценностей, какими он хотел бы обладать.

Проблема идентичности в современной науке тесно связана с так называемой концепцией, которая предполагает, что у индивида существует некое внутриличностное ядро — “Я”, от­бирающее и интегрирующее всю значимую и отбрасывающее всю незначимую информацию. “Я” здесь вовсе не равно личнос­ти, это некий феномен, характеризуемый внутренним единством, близкий к понятию самосознания, которое складывается из пре­дставлений человека о себе и для себя, а также из представле­ний о себе для других.

Можно выделить несколько уровней идентичности. Первый уровень — личностно-психологический — осознание человеком; кто есть “Я”. Оно складывается по мере участия в различных социальных группах. Можно ощущать себя членом семьи, трудового коллектива, драматического кружка. Данный уровень иде­нтичности связан с представлением о себе как члене какой-то группы, а также с теми эмоциями, которые возникают от оценки этой принадлежности. Второй уровень — социально-психологи­ческий, когда представления о себе формируются как производ­ные от осознания человеком своей причастности к определенной социальной группе. Индивиду свойственно искать подтвержде­ния своей групповой принадлежности, но это возможно только во взаимодействии с другими подобными группами. Человеку Двойственно сравнивать свою группу с другими и вести себя так, чтобы представить свою группу в благоприятном свете.

Этническая идентичность в процессе межэтнического взаимодействия

Особую значимость приобретает этническая идентичность в процессе межэтнического взаимодействия. Этнос является са­мостоятельным субъектом истории, целостность его структуры доказательно представлена в работе В.В. Мархинина. По его мне­нию, этнос, обладая двойственной природой, существует не то­лько как адаптивная, но и как адаптирующая ландшафт струк­тура, обладающая “сверхбиологической” активностью. Именно в рамках этой формы человеческой коллективности происходит снятие ограничений, наложенных на человека природой. Благо­даря этой специфической возможности этнос приобретает свой­ства целостности и самостоятельности [59, с.39].

Самостоятельность этноса как субъекта исторического разви­тия определяется прежде всего его способностью создавать опти­мальные для выживания и развития условия, т.е. выступать как самоорганизующаяся система. Представляется чрезвычайно пе­рспективной позиция исследователей, которые полагают самоор­ганизующейся ту систему, которая способна на основании оце­нки воздействия внешней среды путем последовательного изме­нения своих свойств прийти к некоему устойчивому состоянию, когда воздействия внешней среды окажутся в допустимых для нее пределах. По отношению к этносу это означает, что в новых исторических условиях он способен так изменить свою культу­ру и внутреннюю структуру, чтобы сохраниться не только в фи­зическом, но и в культурном смысле.

Основой самоорганизации этноса является противопоставле­ние по принципу “мы” — “они” базирующееся на существующих между этносами культурных различиях. Осознание отличий ме­жду представителями “своей” и “другой” этнических общнос­тей способствует возникновению представлений об общих для) всех членов данного этноса специфических чертах, зафиксированных в автостереотипах, совокупность которых образует сие- \ тему образов, отражающих особенности “мы”.

Процесс сопоставления “мы”-“они” осуществляется путем выделения черт другого этноса через соотнесение с собствен­ными этническими чертами. При этом за положительный эталон принимается собственные культурные образцы. Представители определенного этноса не просто суммируют те или иные черты “другого”: элементы сходства и отличия в образах “мы” и “они” приобретают значение сигналов ценностного характера (Кожа­нов, 1977: 15).

Сама принадлежность к “мы” является важным социально-психологическим феноменом, который в психологии называет­ся правилом референтного группового членства. К референтной группе обращается личность в поисках социальной защиты, ус­тойчивости, удовлетворения в потребности объединения. По ме­ре осознания этнической принадлежности формируется этниче­ская идентичность, важным компонентом которой является осо­знание и приятие групповых норм и ценностей.

Обязательное условие формирования этнической идентичнос­ти — наличие других этнических групп, ибо осознание различий — более фундаментальное свойство человеческой психологии, не­жели осознание сходства. При этом преувеличиваются межэтни­ческие различия и минимизируются различия внутри этноса, а ба­ланс позитивных качеств имеет тенденцию смещаться в сторону собственной группы (37, с.56). Признавая за этносом свойства референтной группы, право­мерно будет определить его как специфически организованную группу людей, исторически сложившуюся в результате совместной деятельности по освоению определенной территории и со­хранившей себя стабильной референтной группой благодаря общности культуры и самосознания.

В процессе самоидентификации в контексте межэтническо­го взаимодействия можно выделить несколько стадий:

Первой стадией межэтнического взаимодействия выступает на­лаживание реального диалога культур, что невозможно без выра­ботки общего для сторон кода общения, будь то язык или обряд, в ходе формирования общего кода общения, параллельно с ним, происходит и такой важнейший процесс, как складывание особой, на начальных этапах общения весьма немногочисленной группы — посредника межэтнического взаимодействия, являющейся носи­телем не только билингвизма, но и как его следствие — бикультуризма. Однако и в рамках данной группы сохраняется проб­лема взаимного перевода и самой возможности переводимое текстов иной культуры. Дело в том что, вопрос об адекватной передаче смыслов одной культуры на языке понятном для носи­телей иной культуры, никогда полностью не решается. Ярким подтверждением этого служит тот факт, что представители пра­ктически всех культур сетуют на то, что их культура неверно понята. Но подобное положение закономерно — ведь культура спо­собна воспринимать содержание иной культуры только с помо­щью тех средств, которые есть в ее распоряжении, т.е. в рамках существующих в ней структур: посредством языка, религии, ми­фологии, ценностных норм, представлений. Встраиваясь в инокультурную среду, элементы локальной культуры утрачивают связь с исходной для них целостностью, подчиняясь закономерностям функционирования структуры культуры-реципиента.

В качестве второй стадии межкультурного взаимодействия выделяется этап, когда знание о другой культуре, благодаря де­ятельности группы-посредника, становится массовым, будучи пе­реданным традиционно сложившимся в культуре средствами общения (будь то обряд или переданный в устной или письменной форме текст, способы хозяйствования, цивилизационные обретения и др.). Наступает период полномасштабного контакта куль­тур, которые в данном случае выступают в качестве целостных образований, цельных монад, поскольку общение протекает во всех важнейших сферах культуры — языке, религии, мифологии, нормах обычного права и т.д. На данной стадии происходит дальнейшая трансформация инокультурных элементов, поскольку обратная связь с культурной-донором затруднена в силу объек­тивных обстоятельств: имевшие место искажения и деформации, содержания инокультурных элементов усиливаются. Взаимодей­ствие культур все больше смещается в сферу внутреннего бытия каждой из культур; межкультурный диалог (со всеми ограничениями, о которых было сказано) постепенно становится самодиалогом — в рамках культуры начинается, и все более усиливается общение по поводу “своего” (имевшегося в культуре содержания) и “другого” (приобретенного знания). Таким образом, ме­жкультурный контакт начинает терять характер прямого взаимо­действия, приобретая черты косвенного, когда инокультурное со­держание осмысливается в символах и знаковых формах культу­ры-реципиента, постепенно теряя черты “инаковости”.

Для второй стадии межкультурного взаимодействия характе­рны такие важнейшие черты, как начало процесса актуализации культуры, которая является составной частью механизма адапта­ции инокультурного содержания. Закономерность процесса акту­ализации продиктована тем обстоятельством, что наличие чуже­родных элементов культуры, как это было, например, с христиа­нскими символами, обрядовой практикой или нормами поведе­ния, вынуждает носителей культуры, например аборигенов Севе­ра, для которых эти элементы стали составной частью налично­го знания (термин М.К. Петрова), задаться вопросом — а что есть моя религия, мой язык, мои обычаи, и в конечном счете — кто я, кто мы (ханты, манси, ненцы и т.д.). Из этого логично следует, что процесс актуализации самосознания культуры (т.е. начало процесса культурной самоидентификации) в принципе невозможен при отсутствии межкультурных контактов, поскольку понять  “свое” можно определить, только отличая его от “иного”; при X отсутствии последнего этой проблемы нет вообще.

Третий этап межкультурного взаимодействия следует обозначить как этап складывания в каждой из взаимодействующих сторон образа “иного” — иной религии, иного языка и, в конеч­ном счете, иной культуры. При этом стремление осознать специ­фику иной культуры является прежде всего обогащением куль­туры понимающей, поскольку процесс актуализации еще более усиливается. Любое осознание подобного рода становится отли­чением “своего” от “иного”, осуществленным внутри той куль­туры, к которой принадлежит субъект опознавания (это очень ва­жное ограничение и его необходимо четко осознавать). При этом попытка идентификации, поскольку “понимание одной личности другой, понимание представителями одной культуры смыслов Ж какой-либо иной культуры, отличающейся от их собственной, не есть полное погружение в чужую ценностно-смысловую структуру, как не есть и навязывание другой стороне своего комлекса отношений и взглядов. Понимание, осмысление есть резу­льтат столкновения, диалога, взаимодействия. Любое человече­ское общение, а значит, и понимание по своей природе диало­гично (а скорее даже полилогично). Образ “иного” в культуре создается по правилам и в соответствии со структурным пост­роением культуры понимающей, и его создание в принципе не может быть результатом прямого взаимодействия, поскольку является продуктом саморефлексии культуры.

Образ “иного” занимает в культуре своеобразное, двойствен­ное положение: с одной стороны, элементы иной культуры ока­зываются встроенными в состав существующих в культуре стру­ктур и являются, таким образом, частью ее собственного содер­жания; с другой — культура благодаря действию механизмов ак­туализации. Постоянно отличает “свое” от “иного”, фиксируя его инородность. Однако такое положение способствует тому, что отдельные элементы “иного”, так или иначе адаптированные к содержанию культуры-реципиента, могут со временем потерять инокультурные черты и стать “своими” но, подчеркнем, корен­ным образом изменившимися.

Заключительным этапом межкультурного взаимодействия, ис­ходя из логики предыдущего рассуждения, следует считать этап усвоения или отторжения тех или иных элементов культуры-донора, хотя в любом случае налицо процесс взаимопроникно­вения культур. Происходит либо трансформация элементов культуры-реципиента, стимулом для которой послужили контакты с культурой-донором, при этом такая трансформация ведет к ви­доизменению или актуализации отдельных составляющих куль­туры (возрождаются отодвинутые мировоззрением на дальний план обряды, на первый план выходят прежде почти не упоминаемые в обрядах персонажи религиозных культов и т.д.); либо заимст­вование, когда культура достраивает собственный структурный ряд (создания новых структур при взаимодействии культур не происходит, как было показано выше — усвоение и оценка нового возможны только благодаря существующим структурам). Не исключен также синтез культур, когда имеет место взаимное до­страивание, обычно при условии многолетнего сосуществова­ния двух или более культурных систем. При этом элементы культуры, оказавшись в инокультурном окружении, могут изменять свое содержание, подчиняясь правилам функционирования той структуры, в составе которой они оказались.

Структура и функция этнической идентичности.

По мнению ученых, занятых исследованием этнической проб­лематики, исходным моментом, позволяющим утверждать, что пре­дставители конкретной этнической группы составляют этнос, яв­ляется идентичность, под которой они объединяются. Утрата или перемена идентичности — показатель качественных изменений, про­исходящих с этносом (32, с..31,98). Важным признаком, позволяющим говорить о существовании  этноса, выступает зарождение идентичности и в связи со свойственными ему представлениями об общности происхождения и единстве исторических судеб (32, с.31, 189-192). Говоря о последних, следует подчеркнуть, что не сами по себе об­щность происхождения и исторических судеб составляют отличи­тельные признаки этноса, а именно наличие этих представлений.

Решающую роль при определении признака, свидетельствую­щего о наличии этноса, ученые отводят общности культуры. Вы­бор обязательного культурного фактора, выполняющего этноинтегрирующую и этнодиффириенцирующую функции, представля­ется крайне затруднительным для исследователей. Довольно ча­сто в качестве таковых фиксируют общность языка и религии. Од­нако, необходимо учитывать, что на одном языке зачастую раз­говаривают представители разных этнических общностей, напри­мер, латиноамериканцы. В то время бывает и так, что предста­вители одной этнической общности используют разные языки в повседневной жизни, употребляя тот или иной язык в разных сфе­рах жизнедеятельности (например, люксембурцы). Религиозный фактор так же может утратить свое значение в качестве этнодифференцирующего, даже если значение религии в жизни этнической общности существенно не изменилось (32, с.53-58).

Эти наблюдения позволяют сделать вывод о том, что этноинтегрирующую и этнодифференцируюшуго роль играет не какой-либо один элемент, а целый набор, круг элементов культуры, та­ких, как язык, религия, фольклор, ритуально-обрядовая система, нормы общения и поведения и т.п. Этническая идентичность по своему выбору актуализирует в качестве этнознаковых те эле­менты культуры, которые маркируются им в качестве этнически специфических.

Представляется, что этническая идентичность является отра­жением в коллективной памяти того социального опыта, кото­рым располагает этнос как субъект исторического развития. Эт­ническая идентичность опирается на представление об общнос­ти исторических судеб и общности культуры, возникших в резу­льтате духовного единения членов этнической группы посредс­твом акта идентификации через дифференциацию в рамках оппо­зиции “мы-они” и соотнесение собственных ценностных ори­ентации с ценностями референтной этнической группы.

Совокупность черт культуры “своего” этноса фиксируется не целиком, а лишь в тех особенностях, которые рассматриваются его представителями как этноинтегрирующие (в качестве тако­вых могут выступать общность территории, языка, религии). Эта избирательность присутствует и при восприятии “они”: фикси­руя не всю совокупность черт культуры того или иного этноса, а лишь отдельные ее особенности, один этнос рассматривает множество этих особенностей в качестве этноразделительных пока­зателей, тогда как другой этнос может, не придавая им значения,: выделить в качестве разделительных показателей иное множество черт культуры (33, с.58).

Те элементы культуры, которые маркируются этническим со знанием как этноспецифичные, составляют структуру собственно этнической культуры. Этнически нейтральные элементы, интегрированные этносом в свою культуру, входят в круг элементов куль­туры этноса. Понятие “культура этноса” оказывается более широким, нежели “этническая культура”, так как включает в себя всю совокупность культурного достояния этноса независимо от того; имеют ли элементы этого достояния этническую окраску или нет? Нейтральные элементы могут быть со временем востребованы этнической идентичностью в качестве этнознаковых, если они включены в культуру этноса органично (38, с.173).

Значительное место в русской науке об этносе занимал воп­рос о структурных компонентах этнической идентичности. Его дискуссионность была вызвана различными трактовками поня­тия этническая идентичность. Так, например, В.И. Козлов исходил из узкого понимания значения этого понятия, сводя его опреде­ление к осознанию принадлежности индивида к конкретной этни­ческой группе. Трудно согласиться с этой точкой зрения, иск­лючающей из содержания идентичности представления об общ­ности языка и территории, общности происхождения и проч. Не­понятно, на основе чего осуществляется процесс самоопределе­ния. Наиболее обоснованной представляется позиция Ю.В. Бромлея и М.В. Крюкова, которые широко определяли содержание понятия этническая идентичность, включая, помимо идентифи­кации, этнические представления.

Ю.В. Бромлей выделял в структуре этнической идентичности этническую идентификацию и этнические представления (об общности исторического прошлого, о родной земле и проч.), ко­торые, по его мнению, составляют основу модели мира данной этнической общности. М.В. Крюков в качестве компонентов этни­ческой идентичности обозначил представления об общности языка, территории, особенностей культуры, единстве происхождения. Оба исследователя полагали, что компоненты этнического сознания являются субъективным отражением объективных признаков этнической общности. Г.В. Старовойтова в качестве компонентов этнической идентичности выделяла, помимо обыденных представлений, теоретизированные идеологические представления, а В.П. Левкович — этнические стереотипы в качестве групповых эталонов, сложи­вшихся на основе общественного мнения представителей одной этнической группы о чертах другой.

Л.М. Дробижева, И.М. Кузнецов и В.В. Коротеева выделяют в качестве элементарных составляющих этого феномена символы, имеющие значение сигналов ценностного характера. В целом соглашаясь с этим мнением, мы полагаем, что структурными компонентами этнической идентичности являются этнические образы и представления, образованные ценностными символами.

 В соответствии с этой логикой структура этнической иденти­чности выглядит следующим образом. Ядро этнической идентич­ности составляют компоненты, позволяющие осуществлять эт­ническую идентификацию: представления о родной земле или исторической прародине, об общих предках и общем будущие этнические образы “своего” и “другого” и проч. Эти компоненты можно условно разделить на две категории; представления обы­денного сознания (этнические образы и представления) и теоретизированные представления (национальная идеология и связан­ные с ней социально-философские и общественно-политические идеи).

Однако этим не исчерпывается все содержание этнической идентичности. Его структуры включают в себя слой стихийно-безотчетных ценностных представлений, усвоенных автоматиче­ски на ранних этапах процесса социализации, а значит лишь в исключительных случаях выводимых на уровень идентичности. Некоторые из них актуализируются при соприкосновении с но­рмами и стандартами другой культуры. Другие становятся досто­янием индивидуального осознания в периоды, переломные для жизни этноса, приобретая значение символов.

Вопрос о функциях этнической идентичности поднимался в научной литературе не столько как самостоятельная проблема, ско­лько в связи с изучением особенностей национальной психологии, а также в контексте исследования ценностных аспектов обществен­ного сознания и феномена референтности (18, с.33-42).

В.П. Чекалов выделяет четыре ведущих функции этнического самосознания: интегративно-идентифицирующую (обусловленную потребностью самондентификации с группой “мы”, имеющей значение ценностного характера), познавательную, социализации (са­мовоспитания) и социально-мобилизующую. Н.С. Шпак обозна­чает познавательную, приспособительную, защитную а также фу­нкцию самоконтроля и ответственности.

Представляется необходимым выделить в рамках данной ра­боты две взаимосвязанные функции этнической идентичности: регулирующую и идентификационную.                                   

Регулирующая функция заключается в установлении групповых стандартов и норм в осуществлении контроля за их соблюдением всеми членами этнического коллектива. В этом значе­нии этническая идентичность призвана осуществлять связь меж­ду индивидами, носителями этнической культуры, и культурной средой в целом. Ею корректируется мотивационная сфера деятельности индивида, который проектирует свои действия с учетом степени соответствия некоторым стандартам, принятым рефере­нтной этнической группой в качестве нормы. Эту функцию сле­дует также рассматривать как средство, обеспечивающее процесс усвоения индивидом этнической культуры и передачу ее от по­коления к поколению.

Идентификационная функция этнической идентичности слу­жит для коррекции оценочной сферы деятельности индивида. В ситуации убыстрения информационных потоков возрастает не­обходимость информационных фильтров, которые бы позволяли отсеивать наиболее значимые сообщения из общего потока. Об­ращение к этническим ценностям как к своеобразным информа­ционным фильтрам, представляющимися вечными, незыблемы­ми в бурном течении времени, позволяет решить проблему ада­птации личности, особенно в условиях дезинтеграции традици­онных связей. Таким образом, для индивида, который идентифи­цирует себя с тем или иным этносом, спектр выбора ориентиров обладает большей определенностью при определении стратегии обыденного поведения, чем для человека с ослабленной связью со своим этносом (46, с.16-17); В своем идентификационном значении этническая идентич­ность является инструментом самоорганизации этноса. Оно выступает в качестве маркера при отличении “своих” элементов культуры от “несвоих”, что позволяет сохранять этнические гра­ницы стабильными и избежать “размывания” этнос

 

2.3 Социолингвистический анализ

 

Социолингвистический анализ основан на предварительных данных социолингвистического анкетирования проведенного по проекту “Новая языковая идентичность в трансформирующемся обществе: Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Узбекистан” в 2005 году на территории 4 стран. Анкету составляли доктор филологических наук  Сулейменова Э.Д., доктор филологических наук Шаймерденова Н.Ж., кандидат филологических наук Смагулова Ж.С. Анкета состоит из четырех основных модулей: 1) паспортный модуль; 2) отношение к формируемой государственной и гражданской идентичности; 3) отношение к этнической идентичности; 4) языковое поведение респондентов как индикатор языковой идентичности;

Анкетные данные были собраны среди 1132 граждан методом неслучайной выборки в школах, университетах, государственных и частных учреждениях, предприятиях, семьях, как в городе, так и в селе.

В ходе исследования для решения проблемы родного языка мы посчитали важным опираться на результаты ответов на вопросы анкеты. Особенно важным для проблемы определения родного языка представляются вопросы:

№9 (Какой язык респондент считает родным языком),

№10 (Каким образом опрошенный изучал/изучает родной и  иностранные языки),

№11 (Считаете ли тестируемый, что Ему и Его детям/внукам необходимо закончить (школу, университет)),

№13 (Как часто родной язык респондента используется/использовался между его отцом и матерью, матерью и детьми, отцом и детьми, его братьями и сестрами, родителями и дедушками/бабушками, им и его дедушками/бабушками).

В первой таблице собраны следующие данные статистического подсчета. По данным анализа было обнаружено, что 104 респондента с казахским родным языком считают казахский язык языком обучения, 159 респондентов  русским родным языком считают языком обучения русский язык. Также несколько респондентов с корейским, уйгурским, польским, узбекским родным языком считают корейский (2), уйгурский (2), польский (1), узбекский (5) языком обучения. А вот языком общения казахский язык является у 225 респондентов с казахским родным языком, 3 респондента (что очень удивительно) отметили, что родной казахский язык совсем не изучали. 21 тестируемый решили оставить без ответа. Русский язык у 64 респондентов с русским родным языком русский язык используется исключительно для общения, 6 опрошенных считают, что его не изучали (тут можно задуматься – каким  же образом они приобретали родной русский язык, если считают, что его не изучали?). Не уступает в численности узбекский язык – 55. Также 11 респондентов с узбекским родным языком специально не  изучали родной язык, 3 опрошенных оставили без ответа. Корейский язык общения для 7 испытуемых с родным корейским языком, уйгурский – для 5 респондентов с уйгурским родным языком. Двое считают языком своего общения русский и вместе с ним и казахский язык. И по единице отметили польские, дунганские и чеченские языки.

Очень интересные данные показали респонденты с корейским родным языком. Из  всего 19 опрошенных 2-ое  указали, что корейский язык обучения,  5 респондентов  отметили, что не изучали его, но знают язык.

11 респондентов, у кого родной язык татарский используют родной язык только для общения, но не изучения. Один вовсе  посчитал не ответить.

Мы считаем, что вышеуказанные, не изучавшие родной язык тестируемые обучались на родном языке только в школе, а как только поступили в высшие учебные заведения стали изучать не сам язык, а другие предметы, но на  родном языке. То, что они воспринимают все это на родном языке, но специально не изучают его подтолкнуло их дать отрицательные ответы.

Из выше сказанного можно сделать вывод, что родной язык для каждого тестируемого используется в основном только для общения, в то время как   обучаются на других языках.

Более 166 респондентов, констатирующие, что казахский язык является для них родным, считают казахский язык языком обучения и общения одновременно. 137 респондентов с русским родным языком отмечают, что  русский язык также используется в качестве языка обучения и коммуникации.

Как показывают результаты подсчета, доминируют два языка с небольшой разницей.  По данным анализа, родной язык  используется как язык изучения и общения для 15 опрошенных с турецким родным языком, 2 с корейским родным языком, 16 респондентов с узбекским родным языком,  всего для одного тестируемого с дунганским  родным языком. 5 тестируемых, которые считают родным языком казахский и русский в совокупности, отметили, что родной язык используется в изучении и коммуникации. Из 8 (общего числа) таких респондентов 2-ое указывают, что обучаются на обоих языках одновременно. Один отказался отметить.   

По данным таблицы приобретения родного языка  из 1132 респондентов 520 с казахским родным языком выбирают для себя казахский язык, таким же успехом пользуется русский язык – 372.

Теперь перейдем ко втором вопросу: изучение иностранных языков при владении конкретным родным языком. Данные таблицы 2 показывают, что для 237 респондентов с казахским родным языком английский язык – язык обучения, для 12 – язык общения, а не меньшее количество респондентов (190) не изучали его вовсе. 205 тестируемых с русским родным языком  отметили английский язык, как язык обучения, только 5 респондентов  используют его в общении, 108 респондентов английский не изучают. Хороший интерес к английскому проявляют опрошенные с узбекским родным языком. 67 респондента пользуются им в обучении, только один тестируемый общается на нем, еще один решил не отвечать.  

Русский язык – язык общения для 225 тестируемых, арабский – для 15, китайский для 60, турецкий для 28, казахский для 111 респондентов с казахским родным языком. 205 опрошенных с родным русским языком считают английский языком обучения, только 5 – языком общения. А 108 из всех не изучают его вообще. К тому же эта же категория респондентов считают языком общения казахский язык языком обучения (222), турецкий (7), арабский (2), китайский всего один респондент, русский указан в 161 случае.

Респонденты с турецким родным языком (7), также с татарским (11), с корейским (15), с узбекским (86), с дунганским (2), с польским (3) родным языком отметили, что китайский язык не изучали вообще.

Китайский язык – язык обучения и общения одновременно только для трех респондентов, у которых родной язык — казахский, для одного респондента с русским родным языком. 60 владеющий казахским, как родной отметили, что используют китайский для обучения, 6 респондентов для общения, а 375 опрошенных не изучают вовсе. 76 тестируемых пропустили вопрос. Очень интересный факт – китайский язык не популярен среди респондентов с русским родным языком. Только один тестируемый отметил его как язык обучения, еще один как язык общения. А 306 респондентов не желают изучать китайский  язык. 63 тестируемых оставили без ответа.  

Арабский язык универсален только для одного респондента с казахским родным языком. Английский язык более популярен. Для 23 респондентов с казахским родным языком, для 1 респондента с турецким и татарским родным языком, для 4 респондентов с корейским родным языком, для 2 респондентов с дунганский родным языком английский язык – язык обучения и язык общения вместе взятых. Арабский используется в качестве языка обучения среди 15 респондентов с казахским родным языком, 14 с узбекским родным языком, 2 с русским родным языком, только один с корейским родным языком.  Не желают изучать его 426 опрошенных с родным казахским языком, 308 с русским родным языком, 71 с узбекским родным языком, 15 с корейским родным языком, 10 с татарским родным языком. Эти данные были указаны, по сравнению с общим числом респондентов с конкретным родным языком.

Турецкий язык отмечен как не изучавшийся вовсе 408-ю респондентами с казахским родным языком, 229-ю опрошенными с русским родным языком, 83-мя тестируемыми с узбекским родным языком, 14-ю респондентами с корейским родным языком.

Арабский язык не изучался 426 респондентами с казахским родным языком, 308 опрошенными с русским родным языком, 71 респондентом с узбекским родным языком, 15 тестируемыми с корейским родным языком.

Русский язык отмечен как не изучавшийся вовсе 79 респондентов с русским родным языком (из общего числа 372) и 4 респондента с узбекским родным языком. Он более универсален для 164 респондентов с казахским  родным языком, для 44 с узбекским родным языком, 26 с русским родным языком, как язык обучения и общения.

По данным исследования можно сказать, что на изучение иностранного языка влияние родного языка респондента значительнее, чем другие факторы. Большинство используют иностранные языки в качестве языка обучения, в то время как лучше общаются на родном языке.

По результатам опроса на 13-й вопрос анкеты сделаны следующие выводы. Родители 366 респондентов с казахским родным языком в качестве родного языка общения используют казахский язык всегда, 101 временно, только 24 опрошенных пользуются редко, в то время как 4 из общего числа не используют ни в обучении, ни в общении. Также наблюдается высокий показатель у респондентов с русским родным языком – 372. Из них 12 не считают русский язык языком общения своих родителей. 17 респондентов пользуются не постоянно.

Эту же картину можно увидеть в таблицах указанных в приложении. По данным этих таблиц можно увидеть, что на использование конкретного родного языка всегда влияет язык общения между матерью и детьми (288 – у респондентов с русским родным языком) и между отцом и детьми (287 – у респондентов с казахским родным языком, 323 – у респондентов с русским родным языком).

Большим успехом пользуется узбекский язык. Из общего числа респондентов (90) используют родной узбекский язык постоянно. По таблице языка общения между матерью и детьми 45, по таблице языка общения между отцом и детьми 47. В то же время 29 используют язык временно, 12 редко, 1 вообще не считает родным языком общения. Как показывает анализ, это влияет на язык общения между матерью и детьми (1).

13 респондентов с турецким родным языком считают, что родной язык общения родителей используется всегда. (По таблицe можно увидеть такие же показатели). Из 14 опрошенных с уйгурским родным языком 9 считают, что родной язык общения между родителями используется всегда, только единица использует временно или редко.

В работе отмечены только те примеры, где особенно заметны изменения языкового поведения в зависимости языка общения в семье.

Как показывает таблица 8, использование родного языка в качестве языка общения изменяется по отношению к возрастному поколению. Например, между 327 респондентов с русским родным языком с братьями и сестрами родной язык общения используется всегда, только в 13 случаях временно, 19 случаях вообще не используется. В то время как люди старшего поколения (дедушки и бабушки) в отношении с другими (319) или с родителями (322) в качестве родного языка используют родной язык всегда, временно 23 и 16 случаях. Только 6 из них не признает его вообще.

По указанным выше данным исследования, можно сделать вывод, что использование родного языка в семье и родственном кругу влияет на отношение респондента к родному языку и способствует ее дальнейшему развитию. Как было показано в первой главе, родной язык — это язык матери.

Проанализировав выше указанные данные исследования, мы пришли к таким выводам: каждый респондент, участвовавший в эксперименте, считая своим родным языком конкретный язык, не всегда использует его. Например, один тестируемый может дома между матерью или отцом общаться на родном языке, в то время как в кругу ровесников и братьев/сестер  общается на  выбранном им языке общения. Тут нужно и важно указать в качестве влияющего фактора окружающее общество. По изменениям, происходящим в обществе, можно отметить  степень изменении в речи респондента, и  в отношении к родному языку.

В ходе анализа были отмечены и другие более интересные данные. Например, респондент с казахским родным языком, который по природе своего родного языка склонен к изучению турецкого языка, предпочитает изучать арабский или английский язык. Тот же опрошенный может указать, что, изучая английский в коммуникации, использует русский язык. Некоторые отказались на вопросы отвечать вовсе, хотя вопрос не отличается своей сложностью и касаются их.

Самое важное можно увидеть, в ответах тех респондентов, которые, считая конкретный язык родным, отмечают, что не изучали его. Этому есть несколько объяснений. Во-первых, возможно этот тестируемый, считая родной язык приобретенным исключительно у матери, решил, что изучать не обязательно.

В приложении даны таблицы, по которым был сделан этот анализ. По этим таблицам можно увидеть очень интересные факты. Мы старались сделать правильный четкий анализ, в основном обращая особое внимание на серьезные изменения. Важно отметить, данное исследование помогло решить некоторые проблемы родного языка: это родной язык в сфере общения в кругу родственников и современников;  роль родного языка в приобретении иностранного языка и т.д.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

В дипломной работе освещены теоретико-методологические основы изучения аспектов языка и идентичности, а также определено содержание понятий языковой идентичности и языкового сознания в межкультурной коммуникации. При этом особое внимание уделялось этнической идентичности.

Под этнической идентичностью в работе понимается принадлежность к определенной этнической группе, что является центробежной силой. Помимо этого, выделяется индивидуальная идентичность, определяемая в данном случае как взаимодействие этнической и гражданской идентичности (реально включающих множество других компонентов: возрастная, тендерная, религиозная, классовая и др. принадлежность). Например, русский, проживающий на территории Казахстана, может считать себя казахстанским русским, российским русским, советским русским или просто русским.

Основная цель данной работы заключалась в изучении языковой идентичности разных групп респондентов.

Идентичность в работе определялась как то, кем сам человек сознает себя (отождествляет), его самопознание и самооотождествление; во-вторых, то, как окружающие интерпретируют (отождествляют) человека. Процесс отождествления, или идентификации, может осуществляться по разным признакам и основываться на знании, поведении и отношении. Языковая идентичность — это совокупность языковых характеристик индивида или группы, состоящая из знания языка или языков (языковая компетентность), употребления языков (речевое поведение), отношения к языкам (языковые установки).

В связи с возросшей политизацией языковой идентичности и ее включенностью в иные идентичности (в первую очередь, государственную, этническую) в настоящем исследовании предпринята попытка выявить языковую идентичность через отношение к формируемой государственной и этнической идентичности. Это обусловило выделение в исследовании разных концептуальных сфер, которые, в свою очередь, были сконцентрированы вокруг указанных выше исследовательских модулей.

В работе рассмотрено понятие родного языка — одного из важнейших понятий социолингвистики, под которым обычно в науке понимается язык, который человек бессознательно усваивает с раннего детства без специального обучения, находясь в соответствующей языковой среде.

 В данной работе было рассмотрено влияние глобализации на языковую идентичность. Формирование нового поколения молодых происходит в период усиления глобальных тенденций. Глобализация, следствием которой является прозрачность социокультурных границ, накладывает отпечаток на социальную и языковую идентичность обществ всего мира.

Влияние процессов глобализации на современную молодежь проявляется в изменениях языковой идентичности, что является следствием глубинных изменений в культурных стереотипах в связи с новейшими научно-техническими достижениями и перспективами межкультурного диалога.

Под влиянием социально-политических и экономических  изменений, связанных с процессом глобализации, языковая ситуация изменилась. Наибольшие изменения коснулись статусного положения языков.

Проведен социолингвистический анализ соотношения родного языка и языковой идентичности. В ходе исследования для решения проблемы родного языка мы посчитали важным опираться на результаты ответов на вопросы анкеты. Особенно важным для проблемы определения родного языка представляются вопросы: №9 (Какой язык респондент считает родным языком), №10 (Каким образом опрошенный изучал/изучает родной и  иностранные языки), №11 (Считаете ли тестируемый, что Ему и Его детям/внукам необходимо закончить (школу, университет)), №13 (Как часто родной язык респондента используется/использовался между его отцом и матерью, матерью и детьми, отцом и детьми, его братьями и сестрами, родителями и дедушками/бабушками, им и его дедушками/бабушками).

Родной язык для каждого тестируемого используется в основном только для общения, в то время как   обучаются на других языках.

На изучение иностранного языка влияние родного языка респондента значительнее, чем другие факторы. Большинство используют иностранные языки в качестве языка обучения, в то время как лучше общаются на родном языке.

На использование конкретного родного языка всегда влияет язык общения между матерью и детьми (288 – у респондентов с русским родным языком) и между отцом и детьми.

Использование родного языка в качестве языка общения изменяется по отношению к возрастному поколению.

Использование родного языка в семье и родственном кругу влияет на отношение респондента к родному языку и способствует ее дальнейшему развитию.

+

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

1. Здравомыслов А. Трансформация смыслов в национальном дис­курсе // Язык и этнический конфликт. Московский центр Карнеги / Под ред. М. Олкотт, И. Семенова. — Москва: Гендальф, 2001.-356с.
2. Илишев А.В. Язык и политика в многонациональных обществах (проблемы теории и практики): Автореф. … д. полит, н. — СПб., 2000.
3. Тайчинов М.Г. Традиционная культура и формирование этни­ческого самосознания учащихся //Этническое и языковое са­мосознание. — Москва, 1995.
4. Идентичность и конфликт в постсоветских государствах. Сборник статей под редакцией М.Б. Олкотт, В. Тишкова, А. Малашенко. — Москва, 1997 – 256 с.
5. Брабин Г. Родной язык и мозг // Курьер ЮНЕСКО.- Москва, Париж. — 1982, №3.
6. Бублейник Л.В. Проблемы контрастивной лексикологии.- Луцк, 1996 – 189с.
7. Булаховский Л.А. Нариси з загального мовознавства// Булаховський Л.А. Вибр.: В 5 томах.- Т.1, Киев, 1975 – 345с.
8. Василевич А.П. Язык и культура: сопоставительный анализ группы слов-цветообозначений // Этнопсихолингвистика. Москва, 1988.
9. Гумбольдт В. Об изучении языков, или план систематической энциклопедии всех языков // Гумбольдт В. Язык и философия культуры. — Москва, 1985.
10. Ибрагимов Г.Х., Зачесов К.Я. О понятии «родной язык»// РЯНШ. — Москва, 1990, №8.
11. Иванишин В., Радевич-Винницький Я. Мова i нацiя- Дрогобич, 1994 – 152 с.
12. Костомаров В.Г. Еще раз о понятии «родной язык»// Русск. язык в СССР. — Москва, 1991, №1
13. Мамардишвили М. Законы инаконемыслия // Здесь и теперь. — Москва, 1992.
14. Мартине А. Основы общей лингвистики // Новое в зарубежной лингвистике. — Вып.Ш.- Москва, 1963.
15. Мечковская Н.Б. Язык и религия. — Москва, 1998 – 345 с.
16. Остапович О.Я. Фразеологiзованi образи-символи з краiнознавчою семантикою у мовних взасмовпливах Австрii й Украiни // Мовознавство, 1996, №6
17. Прохоров Ю.Е. Роль и место родной и изучаемой культур в обеспечении коммуникативной компетенции учащихся на русском языке // Лингвометодические и дидактические проблемы обучения русскому языку в высших учебных заведениях. Тайбэй, 1996
18. Фрумкина Р.М. Цвет. Смысл. Сходство Москва, 1984 – 124с.
19. Фрумкина Р.М., Мостовая А.Д. Овладение неродным языком как обучение знаковым ситуациям // Вопросы языкознания, 1990, №5
20. Щерба Л.В. Новейшие течения в методике преподавания родного языка // Щерба Л.В. Избранные работы по русскому языку. Москва, 1957.
21. Иванов И.С. Десять лет новой внешней политики России. – Москва, — 201с.
22. Liebkind K. Social psychology // Handbook of language and ethnic identy / Td. By Fishman J. – Oxford. Oxford Uneversity Press.1999 -141с.
23. Hamers J. Blanc M. Bilinguality and bilbingualism. – Cambridge., Cambridge. Uneversity Press. 1990- 172с.
24. Safran Nationalism // Handbook of language and ethnic identy / Td. By Fishman J. – Oxford. Oxford Uneversity Press. 1999 — С.80.
25. Качала Я. Язык и национальная самоидентификация // Язык — культура — этнос. — Москва: Наука, 1994. — 233 с.
26. Хилханова Э.В. Язык и этническая идентичность национальных меньшинств в современной России / — Материалы Международ­ной конференции «Изменяющийся языковой мир» (Пермь: ПГУ, 2002) //http..//language..psu..ru
27. Губогло М. Идентификация идентичности: Этносоциологические очерки. — Москва: Наука, 2003.- 253с.
28. Колесов В.В. Язык и ментальность. — СПб.: Петербургское во­стоковедение, 2004. — 240 с.
29. Философский энциклопедический словарь. — М.: Сов.энцикл.,1983. – 816 с.
30. Урманбетова Ж.К. Философия культуры. – Бишкек: Изд. КРСУ, 2000. – 176 с.
31. Малахов В.С. Символическое производство этничности и конфликт // Малахов В.С. Язык и этнический конфликт. – Москва: Издательство фонда Карнеги, 2001 / Идентичность: поиск, производство и воспроизводство. Материалы для чтения. Ч.І. – Иссык-куль, Кыргызстан: Фонд “Сорос-Кыргызстан”, Фонд Фридриха Эберта, Центр ОБСЕ,2005- 458с.
32. Татаринова. Национальное самосознание и факторы этнической идентификации // Межнациональные взаимодействия и проблемы управления в Повольжье и на Северном Кавказе.-Саратов, 1998. – 265с.
33. Сербиновская А.М., Бондаренко О.В. Социальные и социолингвистические аспекты глобализации. — Ростов-на Дону: СКНЦ ВШ, 2004. — 256с.
34. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. Москва, – 325с.
35. Иноземцев В.Л. Глобализация: иллюзии и реальность // Свободная мысль. 2000. №1.
36. Проскурин С.А. Глобализация как фактор поляризации современного мира // Социально-гуманитарные знания. №4.
37. Померанц Г. С. Культ этики или диалог культур // Этнос глобального мира. Москва, 1999.
38. Robertson R. Khondker H. Discourses of Globalization. Preminary Considerations // Internaional Sociology. 1. 1999 Vol. 13.
39. Waters M. Globalisation. L. – New York, 1996. – 255 с.
40. Kerr C., Dunlop J. Harbison F. Myers C. Industrialism and Industrial New York, 1960/ – 320 с.
41. Гаджиев К.С. Введение в геополитику. Учеб. для вузов. — Москва, 2002. – 210с.
42. Агеев В.С. межгрупповое взаимодействие: социально-психологические проблемы. — Москва,1990. – 230с.
43. Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. – Москва, 1989. – 205 с.
44. Мархинин В.В. Удалова И.В. Межэтническое сообщество: состояние, динамика, взаимодействие культур. — Новосибирск, 1995. — 125 с.
45. Цуй Линь. Межэтническое взаимодействие и этническая идентичность. Теоретический анализ. — Москва: РИЦ.ИСПИ.РАН, 2003 – 450 с.
46. Смагулова Ж. С. Язык и идентичность: возможности исследова­ния // Мир языка. — Алматы, 2005.
47. Сулейменова Э.Д., Шаймерденова Н.Ж., Смагулова Ж. С. Но­вая языковая идентичность в трансформирующемся обществе: Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Узбекистан. Методоло­гия исследования. — Алматы, 2005. — 75с.
48. Уфимцева Н.В. Языковое сознание и образ мира славян // Язы­ковое сознание и образ мира. — Москва, 2000.