Дипломная работа: Казахские вкрапления в русских художественных текстах

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РЕСПУБЛИКИ КАЗАХСТАН

 

МЕЖДУНАРОДНЫЙ КАЗАХСКО-ТУРЕЦКИЙ УНИВЕРСИТЕТ им. А.ЯСАВИ

 

 

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

 

КАФЕДРА РУССКОГО ЯЗЫКА И МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

 

 

Салимова Гульнур

 

Д И П Л О М Н А Я   Р А Б О Т А

 

Казахские вкрапления в русских художественных текстах

 

050118 – русский язык и литература

 

 

 

                                                                                                                                                                                   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                             Шымкент

 2011

Содержание

 

Введение			……….	3
1. Иноязычные компоненты в художественных текстах				5
	1.1 Казахские слова-реалии в русском художественном тексте		……….	11
	1.2 Казахские слова-реалии, обозначающие лица		……….	15
	1.3 Казахские слова-реалии, обозначающие лица по родственным отношениям		……….	19
	1.4 Казахские слова-реалии, обозначающие лица по имущественным отношениям		……….	22
	1.5 Казахские слова-реалии, обозначающие лица по происхождению		……….	23
	1.6 Казахские слова-реалии, обозначающие административные установления		……….	31
	1.7 Казахские слова-реалии, обозначающие предметы быта		……….	35
2. Казахские вкрапления, как особый элемент художественного перевода				43
Заключение			………….	63
Список использованной литературы			……….	65
Приложение			………	70

 

 

 

 

 

 

Введение

 

Осмысление особенностей языковой жизни Казахстана с обретением независимости и становлением как суверенного государства [1] стало одной из актуальнейших задач, стоящих перед лингвистами. В этом отношение попытка обратиться к употреблению казахских вкраплений в русских художественных текстах оказалась весьма своевременной.  

Тесные экономические, политические и культурные связи между  народами СНГ усилили взаимодействие их языков. Этот процесс особенно ощутим в огромном мире литературы, в котором он приобретает специфические черты. Исследования взаимодействия и взаимообогащения языков в художественных текстах выявляет познавательную и эстетическую роль компонентов русского языка в произведениях национальных литератур и компонентов национальных языков в произведениях русской литературы.

Настоящая работа посвящается актуальной проблеме, как вкрапления и их употребление в художественных произведениях, в работе полностью раскрываются обозначения отсутствующих у носителей русского (казахского) языков реалий и взаимодействующих с казахским (русским) языком в синхронии; также дается определение понятия «перевод» и рассматриваются казахские вкрапления, как особые элементы перевода художественных произведений.

Целью, работы является определение понятия вкрапления, а также выявление функциональных особенностей русских вкраплений в казахских художественных текстах и особенностей казахских вкраплений в художественных произведениях двуязычных писателей. В связи с этим предполагается решить следующие задачи:

— установить общие характеристики иноязычных компонентов в художественных текстах;

—     исследовать казахские слова-реалии в русском художественном тексте;

—  исследовать группы казахских слов-реалий в русских художественных текстах;

— установить общие характеристики казахских вкраплений, как особых элементов художественного перевода.

Научная новизна работы. В данной работе впервые проводится дифференциация слов-реалий и вкраплений, в соответствии с которой исследуются их лингвистическая природа и функции. Казахские слова-реалии, вслед за Копыленко М.М., Ахметжановой З.К., Жолтаевой Т.У. [2] и др. анализируются по тематическому признаку, вкрапления изучаются в зависимости от их функций.  

Объектом исследования являются вкрапления и их употребление в художественных текстах.

Предметом  исследования является изучение взаимодействия русского и казахского языков в текстах произведений русской и казахской литературы.

Методы исследования. Поставленные задачи обусловили необходимость использования таких методов как:

— сравнительно-сопоставительный;

— описательный (анализ на основе изучения литературы по теме исследования);  

— контекстуально-ситуативный.

Материалом исследования послужили примеры из художественных произведений писателей, наряду с оригинальной русскоязычной литературой были привлечены переводы на русский язык произведений А.Алимжанова, Р.Сейсенбаева, Х.Адибаева, Бахытжана Момышулы и других.

Структура дипломной работы. Дипломное исследование состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной научной и художественной литературы. 

 

 

 

1 Иноязычные компоненты в художественных текстах

 

М.М.Копыленко [2] выявляет функциональные осо­бенности русских вкраплений в казахские художест­венные тексты: прямое отражение двуязычных ситуа­ций, средства интимизации, экспрессию иноязычности, средства создания колорита, отражение плохого знания казахского языка.

Иноязычные вкрапления затрагивают все сферы языка и подразделяются на:

1) Фонетические, В.П. Ковалев [3, 38] отмечает в числе выразительных средств художественной речи ак­центное произношение людей, для которых русский язык не является родным. Например, у Горького речь перса: «Здырясты, здырясты!», грузина «Послушэты! Зачэм ходыш такым курицам? Хады вэрх!» и др.

2) Морфологические, обнаруживаемые глав­ным образом в отношениях    между близкородственны­ми языками, например, белорусское вкрапление в русском тексте:  «Ели что? – Ели тут. Картоплю»   (Бы­ков. Знак беды).

Казахским морфологическим вкраплением является несвойственное русскому языку удвоение, окказиональ­ное образование парного слово: «Совсем пустой народ… Округ-мокруг, чего тут бояться» (Симашко); «Ай, кошму-мошму – все нужно. У нее… бедный род, ничего не имеет» (Симашко).

3) Морфонологические – включение форм близкородственного языка,    например белорусского, в русский текст: «…вслушивается, что деется в том кон­це» (Кудравец. Посеять жито (в переводе И. Киреенко).

4) Словообразовательные: «Я ныне… вес­кую и зимую по Эмбе, по Илеку и по Кобде рекам…» (Прошение хана Нурали на имя Петра III, янв. 1762 г. (перевод с татарского). Форма көктеп (от глагола көк­те-) возможна и по-казахски.

5) Синтаксические: «Я вас спросит, зачом ви на мне так прилежно взирайт? – прокричал он с удвоенною яростию. – Я ко двору известен, а ви неиз­вестен ко двору» (Достоевский. Униженные и оскорб­ленные).

6) Лексические: «Ты мне и всегда cherc, но тут ты еще шерее мне сделалась» (Л. Толстой. Письмо к Т. А. Берс, 1–3/1 1864 г.); «Самым любимым его сло­вом было «кабаре»: – Это же кабаре! – говорил он, если видел что-нибудь нелепое или непонятное. – Чис­тое кабаре, накажи меня бог!» (Паустовский. Северная повесть); «Как раз бiзre кунарлы жер керек» (Жулдыз. 1979. № 4. 92-6.);» Кiм талып калды дейсің? – Писатiл дей ме, жорналыс дей ме? – Кайсысы? – Е-е, мен қайдан білейін. Омар аға Изотовты түтiп жей жаздады әйтeyip» (Тарази Ә. Бұлтқа салған ұясын. 31-б.).

7) Лексико-семантические: «…все ханы на­ши, князья и батыры просим вас, генерала и мурзы, послать тяжелого посла со оными посланниками» (каз. ауыр адам – уравновешенный, выдержанный человек) (Письмо Кушук-хаиа и Барак-султана М. Тевкелеву о посылке русского посольства в Средний жуз, 1735 г.); «Бредет себе потихоньку по пыльной тропинке буден и запивает черным чаем свой честно заработанный хлеб» (каз. қара – без примеси чего-либо, здесь – пус­тым чаем)   (Досжанов. Ветер Львиная Грива, 385).

8) Фразеологические: «…взрослый широко­плечий человек… кричал в гневе: «Я тебе покажу, гром и молния, как заниматься воровством!» (образование, индуцированное [2, 26]; «Теперь мы должны двигаться бесшумно, как лисы» (тулкщей) (Алимжанов. Гонец, 207); «Эй, сказано ведь, ударив­шего камнем побей угощением» (таспен атқанды аспен ат) (Бокесв. Ардак, 285); «Узун кулак доносит, что гонцы мчатся из Талкына  маленькой крепости, сто­ящей где-то на крутом перевале Джунгарских гор» (Алимжанов. Гонец, 184); «Да ну тебя! Саған айттың не, айтпадың не. Айда кеттік» (Жулдыз. 1979. № 4. 22-б.). Как видно из примеров, фразеологическое вкрапле­ние может проявляться как в плане содержания (кальки и индуцированные образования), так и в плане выра­жения (заимствованные сочетания лексем).

Наличествуют также вкрапления-предложения: «Вел ту су саво квайлом пасаком, – сказала Гута Бурбулене, строгая жена, и Алеша, хотя и не знал по-литовски ни слова, догадался, что это примерно значило: ври, да знай меру» (Рекемчук. Тридцать шесть и шесть) и сверхфазовые единства (преимущественно цитаты из литературных  произведений,  фрагменты  песен).

Как уже отмечалось, каждое иноязычное вкрапление оказывает определенное «микроэмоциональное» воздей­ствие на читателя. Авторы используют, для этого сле­дующие приемы:

— Реалистическое воспроизведение идиолекта пер­сонажа, насыщенного двуязычием.

Например, речь не­мецкого генерала фон Шратта в пьесе М.Булгакова «Дни Турбиных» звучит таким образом: «Ваша свет­лость, я попросил бы ответа мгновенно. В моем распоря­жении десять маленьких минут, после этого я раздеваю с себя ответственность за жизнь вашей светлости».

— Вкрапления могут служить прямым отражением двуязычных ситуаций.

Например, один из собеседников – русский, другой – казах, и каждый говорит на своем языке: «Ну и циркач! – Оның нeci кулкi? – Сондай да ат бола ма екен!» (Тарази. Бұлтқа салған ұясын, 49-б.); «Кұрылысшысың ба? – Жоқ қиратушы… – Взрывник, что ли?» (Там же, 48-б.); «Tepic қарап жатыр, бармаймын дейді – Как это так! Мұндайды күтпеген Мамыржан қып-қызыл болып не істерін білмей отырып қалды» (Там же, 61-б.).

Двуязычие обычно не проводится последовательно, на протяжении всего литературного произведения; обо­значив его двумя-тремя примерами, автор переходит на один язык. Такая практика отражает реальную языковую обстановку. Тот факт, что двуязычный диа­лог прерывается и автор обращается к одному языку, означает, что коммуниканты в литературном произве­дении либо также перешли на один язык, либо общают­ся па двух посредством переводчика. Таким образом, автор лишь подчеркивает принадлежность коммуникан­тов к двум языковым средам [4].

          Формирование речи персонажа таким образом, чтобы она включала не присущие ей спонтанно вкрап­ления; персонаж (осуществляя замысел автора) наме­ренно вводит их в свою речь с какой-либо целью, например: «Пане доктоже… – говорит Юзефа нерешительно. – Я им скажу, чтобы к другому доктору пошли, а?» (Бурштейн. Дорога уходит вдаль). Юзефа – белоруска, но обра­щение к доктору произносит из почтения к адресату по-польски, на «ученом» языке («гонорифическая» функ­ция).

        Рассмотрим также шутливый разговор между медицинской сестрой Ниной (переименованной на казахский лад в Нуржан) и раненым солдатом Кантарбаевым в госпитале. Русская речь, насыщенная казахскими вкраплениями (лексическими и фонетическими), служит в устах Кантарбаева средством интимизации – стремлением сблизиться со слушателями-русскими //: «Жок, некакой соғыс… непочем, бздраблэт будем Нур­жан и псе, прямо женить будем, я согласын» (Жулдыз. 1979. № 2. 73-б.).

          Воздействие на читателя при помощи вкраплений непосредственно. Здесь можно выделить две основные функции.

Функция, которую мы называем обобщенно коло­ристической, имея при этом в виду, что создаваемый вкраплениями колорит в полном соответствии с опреде­лением этого термина («Своеобразие, характерная осо­бенность чего-либо») [5] может от­тенять сообщаемое весьма различно.

В следующих примерах казахская речь русских пер­сонажей является эквивалентом  русской, а для того, чтобы показать и оттенить этот факт, авторы вставляют русские слова и выражения.

Героиня рассказа Дарья Михайловна уезжает и про­сит друга Мишу на прощанье пожелать ей чего-нибудь: «Ни пуха, ни пера! – деп қолын жайды, – рахмет, жаным, Мишам, менiң досым» (Жулдыз. 1979. № 2. 10-б.).

Возмущенный возглас русскоязычной персонажа передается по-русски: «Омар отыра кеттi. «Kiнәciн мойындады!» деп қорытқан Аблез Кенжеевич, кіналы «баланы біржолы тұқыртпақ» еді, Альберт Исаевич столды жұдырықпеп койып карғып тұрды. – Перестаньте! Как вы смеете! – Аблез Кенжеевич, ойлана алатын адам болса өзіне өзі таң қалар еді…» (Тарази. Бұлтқа…, 166-б.).

Русское приветствие «вводит» появление русскоязычного персонажа, который далее продолжает говорить на казахском языке, выступающем в роли эквивалента русской речи: «Здравствуйте! – Өзі қылақты бала, үні үзіліп кетейің кетейін деп тұрады. – А-а-а, Марина, кел, кел! – Зэ-эуэра, бip минутқа шығып кетсінші…» [5, 15].

Сатирически высмеивается молитвенное причитание неверующей комсомолки: «Эшейінде құдайға сенбейтін комсомол қыз «Құлама суға» жеткенше: «более, помоги! боже помоги!» – деп жалбарынумен болды» (Там же, 68-6.); а также «колористические» вкрапления в речи автора, используемые для иронической характеристики персонажей: «Немцы …изредка сообщали друг другу… какой-нибудь виц (шутку) или шарфзин (остроту) зна­менитого немецкого остроумца» (Достоевский. Унижен­ные и оскорбленные). Отметим и вкрапления в не­собственно прямой речи, способствующие созданию об­раза любознательной, внутренне интеллигентной вла­дычицы степи: «Улпан за это время узнала немало русских слов. Кумыс русские мастера называли шампан, мясо – махан, казахов – киргизами. Улпан у них – кожайка, кыз – депка, қатын – баба, пышак – нож. Поначалу она думала, что сеники – значит моя, а меники – туая. Но оказалось наоборот, меники – моя, а сеники – туая»  (Мусрепов. Улпан – ее имя.  171-б.).

Казахстанские писатели в художественных произведениях используют вкрапления, отражающие экспрессию иноязычности. Казахская лексика в русских текстах и русская лексика в казахских часто используется в авторской речи и диалогах как экспрессивное средство, вносящее оживление и способствующее прив­лечению внимания к сообщаемому.

Например, риторический вопрос в речи автора: «Чем украсить дастархан, если дома ни арака-шарапа, ни сладостей-пряностей пет» (Досжанов. Ветер Львиная Грива, 385) (здесь вкраплениями являются не только казахские слова, но и сочетание русских лексем сладостей-прянос­тей по типу парных слов казахского языка).

Обратимся еще к примерам. Возглас председателя сельсовета (ка­заха) на совещании актива: «Как раз бізге құнарлы жер керек» (Жулдыз. 1979. № 3. 92-б.); «Алмас! – Да. – Привет! – Meнi шақырмайсыз ба? – Конечно, шақырамын!» (Жалын. 1979. № 3. 25-б.).

В дипломной работе мы не исчерпали всех функций русских (казахских) вкраплений. Многие из них будут выявлены дополни­тельно в процессе анализа эксцерпций из художествен­ных и публицистических текстов.

Разновидности иноязычных вкраплений присущи как оригинальным текстам (в которые они вводятся авторами), так и переводам, (в которых сохраняются переводчиками при передаче содержания и экспрессив­ных особенностей оригинальных текстов). Различия между числом и функционированием вкраплений в этих двух типах художественных текстов не слишком велики, но все же имеются [6, 5].

К числу слов-реалий и вкраплений в русских текстах относятся не только собственно казахизмы [2] типа тос-таган (деревянная чаша для кумыса), опырмай! (меж­дометие удивления), но и тюркизмы, известные русскому языку до его контактов с казахским языком и /или независимо от таких контактов, например: батыр, джи­гит, камча, аллах, мазар, казан (сюда относятся также арабизмы и иранизмы, проникшие в русский язык через тюркские языки).

Такое различие не принимается во внимание [7, 288], потому что те и другие имеются в современ­ном казахском языке, используются русскоязычными писателями Казахстана, а также переводчиками, сохра­няющими их в русских текстах, адекватных по содер­жанию казахским.

Это касается и различий между собственно русизмами (көпене (копна), Слау бога!) и заимствованиями из западноевропейских языков, а так­же интернациональными словами, проникшими в казах­ский язык через русский (банкурт (банкрот), жандарал (генерал), жарменке (ярмарка)). Они одинаково ис­пользуются в оригинальных и переводных текстах в качестве слов-реалий и вкраплений.

1.1 Казахские слова-реалии в русских художественных текстах

 

Текст художественного произведения – это конкретно-исторический факт, за­кономерное звено в общем развитии словесно-художественного искусства народа. Присущий менталитет, культурные традиции, формы общения, бытовой уклад с его обычаями неизменно отзываются в плодах художественной деятельности писателя.

С одной стороны, в художественном тексте отражается личность его создателя, с другой –  это явление, объективно представляющее систему языка, на котором она создается. Язык художественного текста в своей сущности является определённой художественной моделью мира и в этом смысле всей своей структурой принадлежит «содержанию» –  несёт информацию. Слово в тексте, благодаря особым условиям функционирования, семантически преобразуется, включает в себя дополнительный смысл, то есть текст даёт большие возможно­сти для выявления скрытых смыслов, заложенных в произведении, создающих его идейно-эстетическую основу. Выбор писателем определённого жанра, стиля или художественного направления – тоже есть выбор языка, на котором он собирается говорить с читателем.

В художественных текстах преломляются национально-специфическая сторона жизни, её этикетность, бытовые и социальные реалии. По мнению Л.П.Крысина [8, 83], «культурная специфика, передаваемая в значении слова, может ха­рактеризовать разные стороны жизни того или иного этнического сообщества: быт, традиции, обычаи и обряды, социальное и политическое устройство обще­ства, сферы религии и церкви, виды и жанры национального искусства. Во всех этих случаях соответствующие слова помимо номинативной функции имеют и функцию «культурную»: они сигнализируют об определённой специфической черте понятия, связанного именно с данной национальной культурой» [8, 87].

В произведениях русскоязычных писателей Казахстана (Вс. Иванова, П.Васильева, А. Сорокина, Н. Анова, С. Маркова, С. Санбаева, И. Шухова, М.Зверева, Д. Снегина, А, Алимжанова, О, Сулейменова) находят «отражение этническое многообразие, быт, обычаи, культура народов, населяющих территорию страны. С этой точки зрения представляют интерес произведения  Всеволода Иванова» [2].

В романах, невестах и рассказах Всеволода Иванова («Голубые пески», «Цветные ветра», «По Иртышу», «Киргиз Темербей», «Лога», «Бык времён», «Лощина Кара-Сор», «Дитё», «Похождения факира» и др.) присутствует много слов реалий, отра­жающих природу, культуру, быт и традиции казахского народа. Г.Д. Томахин [9, 13] счи­тает, что отличительной чертой реалий от других слов языка является характер предметного содержания, то есть тесная связь реалий предмета, явления с нацио­нальным, с одной стороны, и историческим отрезком времени – с другой. И как языковое явление они тесно связаны с культурой страны [9, 18].

Слова-реалии издавна систематизировались по тематическим признакам (А.А. Реформатский, Н.Г. Михайловская, А.В. Калинина и др.). Мы опираемся на классификацию казахских слов-реалий, встречающихся в русском художественном тексте, составленную М.М. Копыленко, З.К. Ахметжановой, Т.У. Жолтаевой [2, 31-36]: а) обозначение лиц по какому-либо признаку – по возрасту, родственным связям, имущественным отношениям, происхождению, по зани­маемой должности, роду занятий, основному ремеслу, по отношению к воин­ской обязанности (джигит, келин, бай, кедей, ак-суйек, бий, нукер, акын); б) обозначение административных установлений – единиц управления, населён­ных пунктов, административных сооружений, распоряжений и др. (аймак, аул, зиндан, инаят, наме); в) обозначение предметов быта –  наименования, связан­ные с жильём, предметом утвари и посуды, одежды и украшений, орудий труда и оружия, музыкальных инструментов, продуктов питания и блюд (шанырак, дастархан, кесе, кумган, чапан, кимешек, аркан, курук, кобыз, айран, куырдак); г) обозначение обычаев, шр и других этнирафических понятий (суюнши, айтыс, жоктау, аламан-байга тамга); д)обозначение культовых понятий (албасты, ас, тана, балбал, медресе); с)названия животных (домашних и диких) и расте­ний (арлан, аруана, тай, тугай, кизилча, балгын, кокпек); ж) обозначение явле­ний природы и организации животноводства (такыр, сарыкар, тамыз, кунгей, коген, кыстау, джут).

Как уроженец Казахстана Вс. Иванов использует лексику, отражающую реа­лии жизни, быта, традиций казахского народа, например: увидели «горы, похожие на киргизские малахаи из зеленого бархата»; поток Кара-Су «со стыда закрылся белым чувлуком, как киргизка»; «приближались к роду султана Рахман Аяза, к его кочевьям»; «у подножья красновато-розовых скал» увидали белую юрту; в юрте «жиром пахнет, курдючным хорошим жиром»; «на кошмах, поджав ноги, сидели толстые, низкие, как юрты, баи»; человек «на домбре играет – не струна – кобылы ржут»; джатачники (люди бедные), коров не имеют, поэтому, кумыс не пьют, только айран; призвал шаман Апо «джатачников всех, аксакалов всех»; киргизы «не потребляли хлеба, питаясь сыром «ирюмчук» и мясом «каурдак»; мальчишки «в зелёных ичигах-сапогах разносили баранину на деревянных подно­сах»; работники внесли громадные корыта варёной «козы»; джигиты «в празд­ничных халатах, на голове – «малахаи из красного бархата опушены лисицами»; Ибрагим-бей из рода Дженгеня, потомка Тимура «в бухарском фаевом бешмете с золотыми медалями, в бархатном жёлтом аракчине»; дочь хана Нюр-Таш «в круглой бобровой шапке с павлиньими перьями».

Казахские слова-реалии в текстах писателя используются для воссоздания этнографических особенностей повествования и временного колорита, отражают двуязычные ситуации, особенности национального менталитета и нацио­нального поведения, передают интересную информацию о речевом этикете. В художественном тексте национальное слово обогащается новым смыслом, реальное содержание его значения становится намного глубже, объёмнее его лек­сикографического описания.

Особенностью идиостиля писателя можно считать высокую степень неожиданности, исключительное многообразие метафор при описании казахстан­ского пейзажа («млела в жару земля»; «ползли запахи»; «тьма щурилась»; «бежал снег»; «поползло кружево тумана»; «клочья облаков мечутся; «жар­кая дымка радовалась»; «жмут дорогу лога»; «ветер мечется, лает»), кото­рые имеют индивидуально-авторский характер. Эпитеты в текстах произведе­ний – неотъемлемая составляющая идиостиля Вс. Иванова.

У писателя часто одно слово определяется не одним эпитетом, а несколькими: «робкий и тихий, седой и лукавый свет»; «безлюдный, угрюмый остров»; «пухлые и шумные снега»; «широкий и упрямый камень; «жёлтые, синие, осенние голос»; «ветер рыжебородый, русский злой». Эпитет в текстах Вс. Иванова метафоричен: «сытый стук в дверь»; «сердитое небо»; «конопатая бледность»; «поющая сталь»; «ныряющие руки»; «порхающее чувство»; «заплаканные осины».

Основным источником сравнений в текстах писателя является природа, условия жизни, быт и труд народа: «…на горе, как лицо девицы в шубном воротнике, тонул монастырь в лесу»; «и как огромная, недубленая овчина растя­нулось над горами небо, прорывают его белые клыки Тарбагатайских гор»; «звенели дрожью…, похожие на играющих рыб, топоры; «смолисто пахнущие щепы летели в воздухе, как птицы»; «сосны были тревожные, а  берёзы сто­яли все словно в коленкоре»; «сладко резали грузные телеги жирную и мягкую, как кулич, землю».

Будучи знакомым с природой и бытом казахского народа, писатель исполь­зовал слова, с которыми могли быть знакомы только его односельчане. В тексте рассказа «Синий зверюшка» встречается слово согра: «А кругом кочка, согра с березняком. Смородиной да осокой пахнет, и смородина огромная, с воробьиные яйца и рясная, как во сне, Кочка же в человеческий рост, в осоке, как мужик в волосах. Вода промеж; кочек зелёная, от травы не отличишь, просто текучая вода и сытная вода, никак нельзя больше глотка выпить» [8, 87].

 В «Истории моих книг» Вс Иванов писал: «Согреши называется в Западной Сибири поросль, вырастающая на болоте» [10, 642]. Обращаясь к этимологии этого слова, можно предположить, что оно связано и с казахским словом «шұғыр», что означает «со­бери в кучу», так как растения в согре росли близко друг к другу»

Вс. Иванов в своих произведениях показывал определённый, не похожий ни на какой другой, свой собственный мир, используя метафоричность, яркую образность и выразительность. Неслучайно исследователи творчества писателя назвали его стиль орнаментальным.

 

1.2 Казахские слова-реалии, обозначающие лица

 

Обозначения лиц составляют значительную часть казахских слов, выявленных в русском художественном тексте. Это объясняется тем, что «персонные» понятия аккумулируют характерные для любого этноса особенности развития ремесел, профессий, имущественных и родственных отношений, военно-административных ус­тановлений и т. д.

Казахские «персонные» существительные в русских художественных текстах подразделяются на следующие группы:

–  обозначения лиц по возрастному признаку,

–  по родственным отношениям,

–  по имущественным отношениям,

–  по происхождению,

–  по занимаемой должности,

–  по отношению к выполняемым воинским обязанностям,

–  по роду занятий и ремеслу.

Обозначения лиц по возрастному признаку. Наиболь­шее число употреблений приходится на слово джигит обладающее и самым широким семантическим объемом. В словарной дефиниции лексемы жігіт отмечены сле­дующие узуальные семы: «достигший зрелости», «моло­дой», «мужского пола» [11, 335]. Каждая из этих узуальных сем может актуализироваться.

Так, в большом количестве употреблений слова джи­гит сема «молодость» как бы уходит на периферию се­мантической структуры, ядерной остается лишь узуаль­ная сема «мужчина» и актуализируются различные диспозициональные семы.

Во фразе из романа Г. Мусрепова «Улпан – ее имя» актуализируется сема «мужчина»: «Улпан переоделась и постаралась вести себя так, чтобы никто… не догадал­ся, что не с молодым джигитом они ведут переговоры» (С. 12). Актуализируются семы «мужчина», «взрослый»: «Умойся, сынок, – сказала женщина. – Поешь. Работа торопит. Ты теперь не мальчишка, а джигит» (Алимжанов. Синие горы. С. 101).

С узуальными семами тесно связана окказиональ­ная сема «холостой»; на близость их указывает как зна­чительное количество примеров в нашей работе, так и выделение семы «холостой» в качестве узуальной в дефи­нициях слова джигит, встречающихся в отдельных дву­язычных словарях. Так, в «Киргизско-русском словаре» К. К. Юдахина [12, 253]  вторым значением слова джигит указано «жених», естественно связанное со значением «холос­той».

В следующих примерах мы обнаруживаем актуали­зацию семы «холостой»: «Бай не терял надежды выдать замуж опозорившуюся дочь, да еще за такого джигита, который был бы во сто крат лучше прежнего жениха» (Сейдимбеков. Проводы невесты. 96 б.).

Актуализация семы «холостой» может сопровождать­ся актуализацией окказиональной семы «завлекающий, соблазняющий девушек»: «Рябой Сламбек искренне считал себя неотразимым джигитом. Он попытался ущипнуть Шарбан за смуглый локоток» (Анов. Крылья песни. 28 б.). Здесь помимо упомянутых двух сем возни­кает коннотативная сема отрицательной оценки. Ее создаст контрастность лексемы рябой и семы «соблаз­няющий девушек» в лексеме джигит. Такая же сема присутствует и в следующем употреблении: «То ли слишком азартно гонялся он за длинным рублем, то ли что-то другое, но хоть джигиту перевалило за тридцать, настоящей жены он до сих нор не имел» (Досжанов. Лодочник. 158 б.). Коннотативная сема неодобрения соз­дается здесь также за счет контраста между узуальной семой «молодой» в слове джигит и дальнейшим текстом «уже перевалило за тридцать».

С окказиональной семой «холостой» связана окказио­нальная сема «жених», актуализацию которой иллюстри­рует такой пример: «В ауле у меня есть джигит! – сказала она вдруг ясным голосом» (Досжанов. Лодочник. 173 б.).

Однако сема «холостой» может совсем исчезать или же тускнеть, отодвигаться на второй план; при этом на первый план выдвигаются узуальные семы «мужчина», «молодой» и актуализируется диспозициональная сема «сильный»: «Вот, помнится, в мои годы забросишь сюда петлю на шею коня, да не такую, сплетенную в четыре слоя, и держат другой конец шесть сильнейших джиги­тов» (Муратбеков. Дикая яблоня. 208).

Лексема богата различными диспозициональными семами. В идеализированном представлении с этим понятием неразрывно связаны понятия о храбрости, силе, удали, смекалистости, независимости, самостоя­тельности. Иногда все эти диспозициональные семы, подкрепленные коннотативной семой положительной оценки, выступают в нерасчлененном виде, слитно: «Я стоял перед Ырысбеком, он оглядывал меня с ног до головы, будто впервые по-настоящему прикидывал, какая мне цена… – По-моему, из тебя выйдет неплохой джигит, – сказал Ырысбек, довольный своим осмо­тром» (Муратбеков. Дикая яблоня. 290); «Молодец, па­рень, – сказал старик Байдалы. – И нам помогаешь, дай тебе бог долгой жизни, и сам, что называется стал джигитом. Эй, Назира, передай матери: пусть устроит той! Ее сын стал настоящим джигитом!» (Там же. 295). В последнем примере джигит выступает, скорее всего, как эмоционально-оценочное слово, речевая «прагмема» [13, 47], имеющая своей целью вызвать у персонажа повести желание и в дальнейшем поступать аналогич­ным образом. Следовательно, в данном употреблении коннотативная сема становится актуальной, а семы «мужчина», «взрослый», «положительные качества», оста­ваясь ядерными, не актуализируются. Такое прагмати­ческое употребление слова джигит встречается нередко (ср.: Жігіт екенсің!, Молодец!, Молодчина!).

В иных речевых ситуациях диспозициональные семы выступают расчлененно, актуализируются отдельные семы или соединения двух-трех сем. Таковы диспози­циональные семы: «смелый»: «Я смотрел тебе в лицо, радуясь своей смелости, достойной джигита». (Бокеев.) «Чтобы сохранить скот, джигитам требовались мужество, выносливость и выдержка» (Сейдимбеков. Проводы невесты, 94). Данное значение лексемы джигит, как и предыдущее, прослеживается в основном в историчес­ких повестях и романах, имеет узкую сферу употребле­ния.

Анализ семантической структуры лексемы джигит подтверждает, что «любое толкование значения – лишь один из возможных вариантов его описания, далеко не единственный и не исчерпывающий всего содержания значения» [14, 13], что реальное содержание значения слова намного глубже, объемнее, богаче его лексикографи­ческого описания.

Лексема аксакал в 10-томном словаре [11] определена как имеющая два значения: а) глава рода, старейши­на аула (до революции); б) старый, уважаемый чело­век. Эти семемы нашли отражение в русских художест­венных текстах.

Так, узуальные семы «старейшина аула», «уважае­мый», «старый» выступают спаянно, как одно целое в следующих употреблениях: «Коли родился человек, так умрет, а случись что с Асаном, остался бы в то время аул Аршалы без аксакала» (Бокеев. Человек-олень, 137); «…сам он, сопровождаемый вождями сорока ро­дов – аксакалами… остановился в Баянауле» (Мусрепов. Улпан – ее имя, 177). Узуальные семы «старый», «уважаемый», составляющие вторую семему слова акса­кал, прослеживаются в примере: «Вообще все кочевые народы уважают старость, и аксакалы (белобородые) пользуются у них большим почетом» (Валиханов. Т. 1, 327).

Актуализацию диспозициональной семы второй се­мемы «мудрый», подкрепленную коннотативной семой одобрения, мы обнаружили лишь в одном случае: «Да и сам Куанышев не раз подшучивал: «Не нужно на­прасно дымить, ребята. Надо идти ходом, который тебе задан». Вот за это Куанышева за глаза и называли аксакалом (Габбасов. Засуха, 61).

Использованная в качестве обращения, лексема ак­сакал почти всегда приобретает добавочную гонорифическую сему [14]: «Аксакал, благодарю вас за    оказанную честь, но, когда сидят старшие, мне не пристало нару­шать обычай» (Алимжанов. Гонец. 262). Нами зафиксированы всего лишь два употребления лексемы аксакал без гонорифического компонента, в которых она семантически адекватна лексеме старик: «Вы, аксакал, наверное, самя спекулянт, потому и рас­страиваетесь, – грубо оборвал его Жанадил» (Досжанов. Лодочник, 152); «Говорите, аксакал, да не загова­ривайтесь. – Бас-буху было досадно, не могли уж при­беречь бутылочку из уважения к нему, да еще и старик осадил его непочтительно», (Досжанов. Серебряный караван. 85).

 

1.3 Казахские слова-реалии, обозначающие лица по родственным отношениям

 

Обо­значение родственных отношений в казахском языке отличается большей детализованностью, чем в русском. В частности, отдельные наименования имеют родствен­ники по мужской и женской линии. Внесение казахских обозначений лиц по родственным связям в русский текст вызывается отсутствием универсальных соответствий в русском языке: «…все они были его сородичи: прямые или нагаши – родственники по матери» (Симашко. Ко­локол, 36).

      В ряде случаев термины родства использованы в силу наличия особых коннотативных сем, которые утра­чиваются при переводе. Так, словом келин обозначается, во-первых, жена сына по отношению к его родителям, жена младшего родственника, во-вторых, любая жен­щина, недавно вышедшая замуж. В русском языке имеются два слова: сноха и невестка, однако объем понятий, выражаемых ими, не совпадает с объемом понятия келин. И в некоторых ситуациях, когда можно было бы вместо келин употребить лексему сноха, пере­водчик все-таки оставляет келин, так как оно позволяет актуализировать ту или иную диспозициональную сему, например, «выполняющая домашние хозяйственные ра­боты»: «…в мыслях у Торсана одно, только об Улпан он тревожится. Если апа разрешит, он приведет ей келин, чтобы было кому постелить ей постель, чай готовить, мясо сварить»  (Мусрепов. Улпан – ее имя. 266).

В следующем примере актуализируется диспозициональная сема «скромная», «тихая», не показывающая­ся на людях. Такие качества по традиции должны быть присущи келин: «Твоя мать – не Сабира. Надо пони­мать разницу. Мне стыдно, что моя келин выступает на ярмарке» (Анов. Крылья песни. 199).

Может актуализироваться и окказиональная сема, принадлежащая тому, кто уплатил калым: «Кто же больного женит? – спросил Есеней. – Мы надеялись, что он воспрянет духом с молодой женой. А калым был уплачен, мы считали, келин принадлежит нам» (Мусре­пов. Улпан – ее имя. 56).

Среди терминов родства особый интерес представ­ляют слова, отражающие явления, специфичные для дореволюционного быта, например обозначения первой и последующих жен. Первая жена обозначается лексе­мой байбише, кроме этого, в семантический объем этой лексемы входят еще семы «пожилая женщина», «хозяйка дома». Таким образом, узуальные семы, образующие семему байбише – «женщина», «жена мужа», «первая жена». В разных коммуникативных ситуациях актуали­зируется одна из этих сем: «Байбише внесла на подносе дымящуюся груду свежего бараньего мяса» (Санбаев. Времена года нашей жизни. 84)  – сема «жена хозяина», «хозяйка»; «Сам Сарыбай на летовке появлялся редко. Жил в своем Большом ауле. Иной раз приезжала его старшая жена – байбише» (Сергеев. Сыновья возвра­щаются. 8) – сема «первая жена».

Но чаще актуализируются окказиональные семы, та­кие, как «влиятельная», «старая», «руководящая всем до­машним хозяйством», «требующая почитания, уважения» и др.: «Ты будешь байбише… – Но ведь байбише у Есенея есть. – Байбише? …Нет. Я живу в Ореле, а она в Сореле» (Мусрепов. Улпан – ее имя. 84). В данном примере актуализируются окказиональные семы «руководящая всем домашним хозяйством, уважаемая, поч­тенная» и гаснет сема «первая жена»: Улпан, по сущест­ву, является второй женой, но Есеней отдает ей бразды правления и требует от всех родственников беспреко­словного подчинения Улпан; также: «Свет мой, если нет датки, есть ведь его байбиче, – осторожно нащупы­вал ход Абунасир»   (Досжанов.  Фараби. 300).

Окказиональная сема «старая» актуализируется в примере: «Эй, старая! –крикнул Баго и, не слезая с лошади, нагнулся, толкнул камчой дверь. – Спасибо тебе, байбише, не надо. На двор еле можешь выйти, а туда же в горы захотела» (Бокеев. Когда уходят плея­ды. 219); окказиональная сема «ворчливая», «злая»: «Снаружи в юрту долетел визгливый голос байбише, старшей жены Айдайбека» (Санбаев. Времена года на­шей жизни. 74).

Лексема токал имеет более простую семантическую структуру, чем байбише: «вторая, младшая жена». Данная узуальная сема может стать  актуализированной: «Беременность токал снимала с него черное пятно позо­ра бездетности»  (Сергеев. Сыновья возращаются. 9).

Актуализируются и такие окказиональные семы, как «намного моложе мужа»: «И постарше меня старики берут себе в токал молодых девушек. А я, как и ты, старый холостяк» (Мусрепов. Улпан – ее имя. 66); сема «любимая жена»: «…сам сейчас раздумывал, как обра­титься к этой токал, избалованной, кажется, вниманием старого мужа» (Там же, 92); сема «бесправная»: «Улпан никогда не сможет стать обычной токал, не захочет смириться с положением рабыни»  (Там же. 83).

 

1.4 Казахские слова-реалии, обозначающие лица по имущественным отношениям

 

В текстах художественных произведений встречаются казахизмы, обозначающие лица по имущественным от­ношениям [15]: бай, кедей, жатак, байгуш, бишара и др. – Значения слов богач и бай совпадают не полностью, они соотносятся как общее и частное. Богатство само по себе может проявиться как владение большим коли­чеством недвижимого имущества, золота, земли, кре­постных, заводов и т. д. Богатство же бая выражается в основном в обладании большим количеством скота. В связи с этим в тексте перевода или оригинального произведения слово бай не заменяется, не переводится: «А отец моего деда тоже пас овец? – неожиданно для чабана задал вопрос мальчик – Отец деда? Твой прадед, значит… Да, тоже пас овец. Только байских» (Бокеев. Олиара. 216). Проследим актуализацию следую­щих окказиональных сем: 1)«властный, не считающий­ся ни с чем»: «Люди кричали на старика Байдалы, гово­рили, что он ни с кем не считается в бригаде, вершит дела один, точно бай» (Муратбеков. Дикая яблоня. 305); 2) «знатный»: «…она же не простая аульная баба, она – из семьи видного бая» (Мусрепов. Улпан – ее имя. 43); 3)«имеющий слуг»: «Ему нужен слуга! Пос­мотрите, какой бай нашелся! Иди, скажи Ажибеку, хо­чет получить лошадь, пусть придет сам!» (Муратбеков. Дикая яблоня. 230).

Антонимом к слову бай является кедей. Но между кедей и бедняк иное соотношение, – чем между бай и богач, здесь особого различия нет. Поэтому слово кедей в художест­венных текстах встречается крайне редко и представляется нам не реалией, а вкраплением, использование которого обусловлено не предметно-логической специ­фикой, а иными мотивами.

Так, в рассказе Б. Майлина употребление слова ке­дей необходимо для того, чтобы воспроизвести двуязыч­ную ситуацию: «Да здравствует равенство кедея! – крикнул кто-то. – Да здравствует равенство бедняков! – перевел другой сейчас же» (Майлин. Повести и рас­сказы. 63).

 

1.5 Казахские слова-реалии, обозначающие лица по происхождению

 

Среди казахизмов этой группы наиболее популярна лексема торе, обозначающая представителей знатных казахских ро­дов, ведущих свое начало от сына Чингисхана Джучи и обычно занимающих высокие должности: «Как ни странно, лишь Жандос Байтурин, потомственный торе, не пожелал иметь дел с алашордынцами, удалился в свой родовой аул и учит там детей в школе…» (Симашко. Комиссар Джаигильдин. 355). К имени каждого аристократа такого рода, имя которого было широко из­вестно в казахской степи, прибавлялась лексема торе, превратившаяся в характерологический компонент име­ни собственного: «Силу своей руки и несгибаемость духа Артыкбай проявил в борьбе с воинами Кенесары-торе, которые совершали набег за набегом на север ка­захской степи»   (Мусрепов. Улпан – ее имя. 14).

В тексте художественного произведения актуализи­руются узуальные семы «занимающий аристократичес­кую должность, господин»: «Аульные казахи так и не могли разобраться, кто из них главный, кто чем зани­мается, и потому говорили: «Турлыбек-торе приехал», – имея при этом в виду не знатность происхождения, а должность» (Мусрепов. Улпан – ее имя, 202); «Бии и волостные управители по их примеру подозрительно смотрели на Улпан. Чем эта баба подкупила русских торе?» (Там же. 208).

Окказиональные семы «аристократ», «чванливый», «живущий за счет чужого труда» актуализируются в следующих контекстах: «Казан не может избавиться от своей врожденной – торе! – чванливости…» (Там же. 178); «Для чего, спрашивается, ты околачиваешься там, у себя в Омске? Сколько можно терпеть, чтобы ублюдки-торе сидели на нашей шее» (Там же. 32). В приведенных примерах к окказиональным семам прибавляет­ся коннотативная сема неодобрения, отрицательного отношения.

В текстах встречается и описательное обозначение людей знатного происхождения – ак-суйек «белая кость» (ср. с русским голубая кровь, где в основу поло­жен другой образ, тогда как обозначение людей незнат­ного происхождения и в русском, и в казахском языке имеет одинаковую мотивацию: кара – чернь): «Жангир разделил казахов на чернь и ак-суйек» (Алимжанов. Стрела Махамбета. 31); «Я говорю о другом, – снова начал Акан. – О том, что учение вредит бедному лю­ду. Оно вредит даже некоторым из нашей среды – из ак-суйека» (Там же. 99).

Обозначения лиц по занимаемой должности. Данная группа слов довольно многочисленна: бий, султан, болыс, аулнай, бастык и др.

В 10-томном толковом словаре лексема бий опреде­ляется как: 1) судья, разрешающий конфликтные си­туации; 2) хозяин, владелец чего-либо; 3)название фигуры в шашках. Р. Г. Сыздыкова [15] полагает, что «зна­чение термина би как «знаток обычного права казахов, судья» появилось позже, вернее, было перенесено от первоначального «родоначальник», так как родоначаль­ники одновременно вершили и судебно-спорные дела. Со временем, в конце XIX в., слово би в казахском язы­ке, потеряв свое исконное значение, стало употреблять­ся только в смысле «судья» или вообще «знаток правил обычного права», отсюда и «мудрец», и «оратор» (ср. билер сөздері – мудрые изречения). Со второй половины прошлого века в Казахстана би представлял должност­ное избираемое лицо и состоял на официальной служ­бе [16].

В дореволюционном Казахстане бии играли замет­ную роль; обычно на эту должность выбирали людей, отличающихся мудростью и справедливостью, своего рода степных философов. Они выполняли функцию вер­ховных арбитров и судей не только между простыми людьми, но и семантической идентичности, что наглядно иллюстри­руют наши примеры.

Первое значение слова бий – «родоначальник». В этом значении оно встречается в исторических и этно­графических произведениях: «До появления султанов родовые князья киргизов были бии, родоначальники почетнейших племен и представители старшей линии в роде» (Валиханов. Т. 2, 308).

Второй семемой, наиболее употребительной в совре­менном казахском языке, является «родовой выборный судья». Эта семема представляется нам сложной, вклю­чающей несколько узуальных и окказиональных сем. К узуальным семам относятся «судья», «родовой», «выбор­ный», к окказиональным – «мудрый», «знатный», «справед­ливый»; необходимо отмстить и редко встречающуюся диспозициональную сему «жадный  к богатству».

Употребление слова бий без актуализации той или иной семы встречается неоднократно, так как, во-пер­вых, в силу уважения к должности и влиянию человека, ставшего бием, либо к его имени всегда прибавляется название его должности, либо в ситуации, где нет дру­гих биев, он именуется только словом бий: «Вас к себе бий вызывает» (Ниязбеков. Жауатар, 26); «Говорите же! –настаивал Евграф Степанович. – Пошел вон, те­бе сказал, – выпалил бий Нуралы Токашев» (Симашко. Колокол. 170); во-вторых, поскольку выборный бий защищал интересы всего рода и являлся на тех или иных сборах его представителем, то и аул, выходцем, из которого он был, начинал именоваться аулом такого-то бия: «Пятая ночевка на реке Кызылсу, аул бия из кыдыкского колена» (Валиханов. Т. 3. 15). Во всех этих случаях семема слова бий воспринимается как нечто цельное, нерасчлененное.

Окказиональные семы «справедливый», «мудрый» ак­туализируются в следующих примерах из романа А. Алимжанова «Гонец»: «А ханы никогда не смели обор­вать поэта, бия, батыра, если он говорит правду при на­роде» (С.230); «Мы согласны с тобой, Санырак. Твоя речь мудра, как речь великого бия»  (С.275).

И, наконец, упомянем актуализацию диспозициональной семы «жадный к богатству»: «А у Еркежан был любимый джигит. Все это знали. Но он бедняк, и бий-ага не захотел за него отдать дочь, на скотину позарил­ся» (Майлин. Повести и рассказы. 205).

Лексема султан в тексте художественного произве­дения выступает как обозначение действующего лица – узуальные семы выступают нерасчлененно, не актуа­лизируются: «Султан Касым в 1825 г. и впоследствии дети его Сарджан и Кенесары… подняли мятеж…» (Ва­лиханов. Т. 2, 312).

Особый интерес представляют лексемы болыс и аулнай, заимствованные казахским языком из русского (болыс — волостной, аулнай — аульный) и в новом фо­нетическом обличье выступающие уже как своеобраз­ные казахизмы в русском тексте. Лексема болыс «воло­стной» употребляется в казахском языке обычно для обозначения волостного управителя при царизме. Одна­ко в нескольких контекстах из произведений Н. Анова эта лексема применяется для обозначения председа­теля аулсовета, бывшего волостного, который и на но­вом посту сохранил старые замашки. Вот всех этих случаях актуализация окказиональных сем сопровож­дается коннотативной семой отрицательной оценки: «А что у вас делает аулсовет? – В аулсовете сидит Самурат. Ты его хорошо знаешь. – Самурат Сагинтаев? Болыс? – Его и сейчас так зовут. Он – полный хозяин. Что скажет, тому и быть». Здесь актуализируется сема «всевластный». В следующем примере актуализируется весьма близкая к «всевластный», но все же отличная окказиональная сема «богатый», сопровождаемая кон­нотацией неодобрения: «Все дома в ауле – низенькие, с плоскими крышами, только у Самурата дом высокий, с железной кровлей, а большой двор обнесен новым, крепким забором. «Болыс живет неплохо!» – отметил акын,подходя к калитке».

В противоположность лексеме болыс, аулнай обозна­чает председателя аулсовета. В художественном тексте лексема аулнай употребляется либо только для обозна­чения действующего лица: «Сначала выбрали в сельсо­вет. Потом – в заемпомощь. Потом он стал аулнаем» (Майлин. Повести и рассказы, 188), либо для характе­ристики лица, при этом актуализируется диспозициональная сема «обязанный заботиться о бедняках»: «По­этому хочу вам сказать: выберите аулнаем такого, кто по-настоящему позаботится о бедняке, кто душой боле­ет за бедняков» (Там же, 637).

Теперь остановимся на слове баскарма, употреблен­ном в значении «председатель правления колхоза». На первый взгляд, семантика лексемы баскарма и фразеосочетания председатель колхоза идентичны. Узуальные семы этих слов совпадают. В художественном тексте очень часто без ущерба для смысла слово баскарма пе­реводится как председатель колхоза, однако оно сохра­няется переводчиками в тех случаях, когда актуализи­руется та или иная диспозициональная сема, подкреп­ленная коннотативной семой отрицательной оценки, например, «несправедливый», «наводящий страх»: «Раз ты хочешь меня под суд отдать, то уж постараюсь, что­бы было за что. – И я подмял Сеита и от души отдуба­сил. На другой день за телесное оскорбление предста­вителя власти баскарма пешком погнал меня в район… (Майлин. Повести и рассказы. 259); «Абдирасиль был грузный мужчина с толстым потливым лицом, …его знали в ауле все и боялись, даже младенцев в колыбели унимали словами: «Не плачь, а то баскарма придет!» И вдруг баскарма проявляет к ней такое внимание» (Елубаев. На свете белом, 96).

Нельзя обойти вниманием еще одно интересное сло­во, не имеющее адекватного эквивалента в русском языке и в силу этого сохраняющееся в русском худо­жественном тексте – аткаминер. «Под аткаминерами подразумевались лица, занимавшие должность, волост­ных управителей, волостных судей, аульных старшин, волостных писарей, переводчиков, пятидесятников, служителей религиозного культа, а также все те, кто так или иначе принимал участие в политической жизни на­рода» [16. 433]. Как видно, употребление этого слова в русских художественных текстах обусловлено не имеющей аналогов в русском языке обобщенностью обозначения лиц, в той или иной мере участвующих в политической жиз­ни общества. Оно встречается как в оригинальной лите­ратуре, так и в переводной. При этом актуализации узуальных сем не наблюдается: «…влиятельные бии, аткаминеры и аксакалы тщательно отбирали скакунов» (Санбаев. Времена года нашей жизни. 52).

Обозначения лиц по отношению к воинским обязан­ностям. В эту группу слов-реалий входят батыр, сарбаз, сардар, нукер и др.

В словарном определении слова батыр указывается три значения: 1)герой эпических сказаний, борющийся за народ с врагом; 2) отважный, храбрый человек; 3)  употребляется  в качестве похвалы кого-либо.

Однако в русских художественных текстах это слово имеет иной семантический объем. В ряде случаев лексе­ма батыр сохраняет свое первое значение, создаваемое узуальными семами «храбрый», «сильный» иногда выступающими вместе: «Прошли времена, когда ценились батыры и их копья. Твой Садыр давно сменил свою пику на курук и стал табунщиком»    (Мусрепов. Улпан – ее имя. 45). В других случаях на первый план выдви­гается одна из этих сем: например, сема «борющийся за народ»: «Кем ты стал, Джабай? –  спрашивало сердце. – Для кого ты живешь? – спрашивала совесть. – На­беги на беззащитные аулы родных племен…, разве это дело честного батыра?» (Кузнецов. Человек находит счастье. 95); сема «храбрый»: «Здесь сложили свои буйные головы тысячи и тысячи батыров-храбрецов» (Досжанов. Полынь и цветы. 242).

Вторая семема лексемы, обнаруженная.в результате анализа материала, –«военачальник»; именно в этом значении часто употребляется слово батыр в историче­ских произведениях: «Во главе отдельных отрядов Есеней поставил испытанных батыров» (Мусрепов. Улпан – ее имя. 16).

И, наконец, третья семема лексемы батыр складыва­ется из узуальных сем «сильный», «храбрый»: «Да видать, что ты не батыр, а трус, если боишься меня» (Алимжанов. Гонец, 210). В ней актуализируются различные окказиональные семы. Например, узуальная сема «силь­ный» и окказиональная сема    «грубый»:  «Ты нежная    и хрупкая девушка, а он из тебя хочет батыра    сделать» (Досжанов.  Серебряный   караван.   25);   диспозициональная сема ‘использующий свою силу для разбоя: «Теперь не надо того и ждать, что    какой-нибудь бай-джигитовский батыр оберет догола и (чего доброго) увезет на Черный Иртыш» (Валиханов. Т. 5.  143); диспозициональная сема «живущий    былой славой», сопро­вождаемая коннотацией неодобрения: «Надоели им ба­тыры и палуаны, служившие еще Кенесары, надоели своим обжорством и ленью, надоели нравоучительными воспоминаниями о былых схватках»   (Мусрепов. Улпан – ее имя. 235).

Лексема сарбаз имеет узуальные семы ‘воин’, обу­ченный’. Особо следует сказать о соотношении лексем джигит и сарбаз. Джигит, как уже отмечалось, имеет значение «воин нерегулярного войска», а сарбаз – это хорошо обученный воин, т. е. различие примерно такое же, как между рекрутом и профессионалом военного дела: «Есеней мгновенно оценил обстановку. У Кенеса­ры всадников насчиталось бы раз в пять меньше, но это были сарбазы, для которых война стала привычным делом. А его джигиты еще вчера занимались мирным трудом и, даже обладая превосходством в численности, без толку скучивались, не соображали, что наступать надо развернутым строем, при этом обеспечив безопас­ность краев» (Мусрепов. Улпан – ее имя. 29).

В текстах встречаются также слова сардар «предво­дитель войска», нукер «свита», однако явной актуализа­ции при этом не ощущается, они используются как це­лостное обозначение лица, не внося никакого характерологического компонента: «Собрав вокруг себя пол­сотни отборных нукеров, Койболсын вновь бросился к Махамбету» (Алимжанов. Стрела Махамбета. 124); «Рядом с каретой ехал на стлавшемся по ковылю сером в яблоках иноходце главный сардар Абулхаира, ста­рый одноглазый Суюндык» (Сергеев. Петербургский посол. 30).

Казахские «персонные» существительные органичес­ки входят в художественную ткань русского текста в силу двух причин: они либо обозначают определенные реалии, не имеющие аналогов в русском быту, либо совпадают в своих узуальных семах с соотнесенными по значению русским словами (бай –  богач; джигит – юноша, парень; аксакал – старик), но при этом каждая из таких номинаций охватывает большое число допол­нительных сем, которые в определенных коммуника­тивных ситуациях актуализируются. Использование русского эквивалента в этих случаях обеднило бы со­держание текста или потребовало бы громоздкого экс­плицирования диспозициональных, окказиональных, коннотативных сем. Так еще раз подтверждается мысль о том, что «в художественном произведении каждая фраза является как бы единственно возможной, в ней ничего нельзя изменить без ущерба для выразительнос­ти и смысла произведения» [17, 286].     

Наблюдается соответствие между степенью обобще­ния, заключенного в персонной семе, и амплитудой варьирования, то есть числом сем, актуализирующихся в различных коммуникативных ситуациях (например, различные актуализации – слов джигит, аксакал, байбише, келин, бай). И наоборот, чем уже семантика персонного существительного, тем меньше случаев  актуализации его сем. Так, обозначения лиц по профессии, основному их занятию большей частью используются только как семантически нерасчлененные номинации,  без  актуализации.

 

 

1.6 Казахские слова-реалии, обозначающие административные установления

 

Административными установлениями мы называем не очень обширную и не вполне определенную группу явлений, касающихся мер и средств, используемьп администрацией при осуществлении ее юрисдикции. Сюда относятся единицы управления и населенные пункты (аймак, аул, жуз, орда, улус, ханство), собрания (турымтай кенес, курултай, хурал), административные сооружения (аманатный двор, зекатхана, зиндан, кенехане), распоряжения и свидетельства (инаят наме, кесым, пайза, патта, тамга), налоги и подношения (ал-бан, баок, бай-бул, кой-зекет, никахана, салык, согым, тараздар, таракана, тунлик-зекет, улфан, ушур, хараж, юсун, ясак).

В большом числе этих лексем актуализация сем не осуществляется. Цельность восприятия их как иноязычных «квантов выразительности» нередко обеспечивается энциклопедическим толкованием, которое не спо­собствует  выделению,  подчеркиванию какого-либо  аспекта денотата: «Кой-зекет есть налог с баранов, с 40. – 1; тунлик-зекет есть подымная дань, с юрты – баран; хараж есть сбор с хлеба» (Валиханов. Т. 3. 33); «…учитывая отдаленность казахских кочевий друг от друга, образовать три племенных объединения – жуза соответственно занимаемой территории, экономи­ческой заинтересованности, родовым узам и солидар­ности» (Есенберлин. Кочевники. Кн. 1. 155).

В  других случаях казахизм является точным обо­значением понятия, которое перед этим приблизительно объяснено по-русски (что также не совместимо  с ак­туализацией какой-либо семы):  «И записали  всех по именам, а киргиз – во волостям  (аймакам)»  (Валиханов. Т. 3. 44); …только мечети, медресе  (училища) и  гробницы  магометанских  святых,  только  клопная яма (кенехане) и еще башня мунар, с которой бро­сают преступников, сохранились до наших дней»   (Там же. 326).

Определенную часть не расчленяемых на семы се­мем «административных» лексем представляют казахизмы, значение которых в данных употреблениях понят­но читателям: «Главная улица идет от яркендских ворот до орды; на ней сосредоточена вся торговля – лав­ки, (торгуют) булочники, пирожники» (Валиханов. Т. 3. 358), из контекста ясно, что орда в этом случае – площадь небольшого поселка (при крепости Янисар); «Будущее своего народа Бурундук видел в непрерыв­ных войнах. Недальновидный вояка, он могущество го­сударства ставил в зависимость от завоевания террито­рий соседних ханств» (Есенберлин. Кочевники. Кн. 1. 197).  Лексема ханство не требует пояснений. «Тезек к 6-ти лошадям, определенным Измаилом, прибавил еще две сверх существующих бийских кесымов» (Валиха­нов. Т. 5. 166). Лексема кесым представляется Ч. Ч. Валиханову понятной, но поясняется комментатором в сноске: «Keciм – решение суда биев». Во всех этих случаях, несмотря на понятность слов-реалий, налицо «эффект неожиданности», «микроэмоция», являющаяся следствием вторгшегося в русский текст чужеязычия.       

Эффект чужеязычия производит название малого совета ханов трех жузов в романе А. Алимжанова: «…гонцы сообщали, что где-то в степях под Отраром собрались там по призыву трех великих биев …» (Алимжанов. Гонец. 313). Мотивировка этого названия – актуализация семы «быстрый, стремительный» (как птица кобчик) [18, 288] – ускользает от читателя, не знающего казахского языка.

Довольно часто актулизацию сем в лексемах данно­го разряда слов-реалий ощущают и русские читатели. Нередко актуализируются интегральные семы. Рассмотрим, на­пример, актуализацию общей для большой группы слов семы «поселение»: «Ссора с Ауэзовым мне принес­ла большую пользу. Я стал ездить по аулам, у меня появились друзья-казахи» (Анов. На литературных перекрестках. 19).

В другом случае мы наблюдаем одновременную ак­туализацию ядерной семы «государство» и дифференци­альной семы «которым правит хан»: «Вот что, батыры… Я ждал вашего прихода и отвечу с той же прямотой, Не нужно втаптывать в грязь имя Белой Орды. Пусть ошибается хан, но не ханство» (Есенберлин. Кочевни­ки. Кн. 1. 211).

Актуализацией дифференциальной семы является подчеркивание того акта, что аул – поселение сель­ское: «B стороне от дороги, среди нетронутой целинной степи, вынырнула небольшая полоса проса – верный признак близости казахского аула» (Брискин. Степи казахские. 33). Встречается также актуализация другой дифференциальной семы семемы, обозначаемой данной лексемой, – административное деление: «Каждое кры­ло составляется из нескольких родов, которые заклю­чают в себе тоже несколько подотделений, эти отделе­ния уже тоже разделяются на аулы, или, как называют туземцы, «аилы»» (Валиханов. Т. 2. 40).

Обычной является актуализация дифференциальных сем в семемах обозначений налогов, например, свет­ский (не религиозный): «В Кашгаре право пошлины уступлено китайцами кокандцам, взимаемая там пош­лина не входит в категорию зекета, учреждения исклю­чительно религиозного, и называется баж   (подать)» (Валиханов. Т. 3. 209); главный (основной): «…китайцы предлагают ему из артышцев составить тысяч­ное ополчение, всегда готовое к действиям, и обещали за это освободить всех артышцев от албана и податей» (Там же. 41); незаконный (подношение): «Кокандцы стали объясняться о пропуске нас …, наконец объяснили нам, что офицера нет, который дает билеты, без него не смеют, хотя им обещали дать двух баранов как юсун» (Там же. 40).  

В семемах обозначений административных явлений: актуализируются    также окказиональные семы, невходящие в системное значение, «наведенные» контекс­том или ситуацией. Такова сема жестокий, непосильный, входящая в семему обозначения  налога:   «Эти уп­равляющие городами хакимы и даруги, а с ними бесчисленные баи и прочие власть имущие обдирали дехкан и ремесленников до того, что те вынуждены были про­давать в рабство собственных детей, чтобы выплатить – «гараж-гаражат», как называли      ханскую подать». (Есенберлин.  Кочевники.  Кн.  1.  150).  Та же окказиональная сема актуализируется в семемах других названий налогов: «Потом он уничтожил многие налоги, а другие облегчены, так, например: первое, никахана… – подать, даваемая при вступлении в брак, за девицу один золотой, за вдову половину золотого; вто­рое, таракана … – 1/40 часть имущества умершего, поступающая в казну; третье – тараздар – за весы которые содержит правительство; с одного  батмана (зерна) 1 мир  (1/4 часть тяньги) были совершенно от­менены; четвертое, харадж … поземельная подать – облегчена» (Валиханов. Т. 3. 318-319).

В следующих примерах выявляется окказиональная сема, присоединяющаяся к значению слова зиндан в коммуникативном акте «регулярная тюрьма для обыч­ных преступников (не для знати)»: «Разгневанный юноша покидает Бухару, мчится в Балх и бросает своего раба в зиндан, а красавицу Робию вталкивают в раскаленную баню и наглухо закрывают двери» (Алимжанов. Трон Рудаки, 255); «А у бухарского эмира, кроме зиндана, для непрошенных дерзких пришельцев всегда был наполнен  прозрачной водой выложенный изразцами бассейн. В нем задумчиво шевелили усами некормленные саженные сомы, головы – величиной с телячью» (Белянинов. Непредвиденные обстоятельства) Приведем примеры актуализации диспозициональных сем, которые отражают признаки, присущие денота­там не объективно, а по мнению коммуникантов.

Так, один из персонажей романа А. Алимжанова, проводя    неправомерное этимологическое сближение (жуз – жуз и жуз – лицо), утверждает, что жуз – это облик народа, а наличие трех жузов говорит о его рас­сеянии, несобранности, «трехликости»: «Предки каза­хов отразили и Кира, и Дару, и Надиршаха, прогнали упрямых джунгаров. Но началась вражда меж родами, брат пошел на брата. Степь распалась натрое. Великий жуз. Средний   жуз. Младший жуз. Жуз – это лик. Трехликим стал народ. Несчастным. Ханы дрались за трон, султаны за богатство. Делили и скот, и рабов. Потерял свою силу народ» (Алимжанов. Стрела Махамбета. 162). Ханство – не просто «государство, управляе­мое ханом», а «благоустроенное государство», «репутация его должна быть безупречной»: «Услышав о том бес­чинстве, воины-дулатовцы в  приступе гнева решили пустить по ветру ханские аулы.     …И только глава рода дулат отговорил их от этого:  «В ханстве живем мы, хоть и недостойный у нас хаи» (Есенберлин. Кочев­ники. Кн. 1. 215). Орда – «резиденция хана», это также «жилье уважаемого, авторитетного человека»: «Ну и сибаны… Пройдохи! Не успели похоронить Есенея, а жену его держите в черной юрте, никого не подпускаете к ней! Хотите его орду разграбить?»  (Мусрепов. Улпан – ее имя. 227).

 

 1.7 Казахские слова-реалии, обозначающие предметы быта

 

«Слово в художественном произведении, пишет В. В. Виноградов, – совпадая по своей внешней фор­ме со словом соответствующей национально-языковой системы и опираясь на его значение, обращено не толь­ко к общенародному языку и отраженному в нем опы­ту познавательной деятельности народа, но и к тому миру деятельности, который творчески создается или воссоздается в художественном произведении» [19, 125]. Это в полной мере относится к вплетаемым авторами, в ткань русских художественных текстов или сохраняемым пе­реводчиками словам, обозначающим предметы быта и занимающим в исследуемых произведениях значитель­ное место. Реалии быта распределяются по рубрикам: наименования, связанные с жильем; наименования предметов утвари и посуды; одежды и украшений; орудий труда и оружия; музыкальных инструментов; продуктов пита­ния и блюд.

Наименования, связанные с жильем. Кочуя по опре­деленным территориям, казахи весной, летом и осенью жили в юртах (киіз үй),    представляющих собой дере­вянный каркас, который состоит из двух    основных строительных элементов: прямые шесты (кереге), ставя­щиеся на меньшие по размеру, и гнутые шесты (уық); в самом верху располагается решетчатое отверстие (шаңырақ), служащее для выхода дыма. Снаружи этот остов покрывается войлоком (туырлық), поверх которого спереди и сзади набрасываются особые кош­мы (үз1к). Шанырак закрывается в ночное время квад­ратной кошмой (тундік). В юрте находятся кошмы с национальным  орнаментом (алаша, сырмақ, текемет), на почетном месте лежит одеяло (көрпе), в правой сто­роне обычно помещается постель (төсек).  Во время обеда иногда используется стол (уствл) на очень низ­ких ножках, но чаще скатерть, расстеленная прямо на полу (дастархан), вокруг которой сидят сотрапезники, облокотясь на груду маленьких подушек (жастық).

Юрты располагаются по семейному признаку. Боль­шая юрта үлкен уй) – место пребывания главы дан­ного аула. За ней по дуге ставятся юрты отделившихся сыновей, так называемые юрты молодых (отау), затем юрты для гостей (қонақ үй) и юрты остальных жителей аула.

Обозначения этих и многих других реалий широко используются в произведениях русскоязычных писате­лей и сохраняются в переводах с казахского: «Дайте им кошмы, и кереге, пускай юрты ставят» (Сергеев. Петербургский посол. 164); «Он закурил и долго молчал, клубы табачного дыма уплывали наверх, в открытый түндік» (Досжанов. Кумыс№ 363); «Мы, однако, недолго наслаждались пирки. Кошма, закрывавшая шанырак, под тяжестью воды от не перестававшего лить дождя осела и провалилась в юрту» (Брискин. Степи казах­ские. 59).

В приведенных примерах не происходит актуализа­ции сем, семемы слов-реалий воспринимаются в нерасчлененном виде, сообщая ту или иную информацию, сопровождаемую экспрессией иноязычности. Так, лексема шанырак употреблена во всей полноте значения, представленного в «Словаре тюркизмов в русском язы­ке» – «верхний купол юрты, дымовод, отверстие, род кошемной форточки» [20, 411]. Это относится и к переводам произведений Г.Мусрепова, и к оригинальным произве­дениям Ч. Валиханова, А. Анова и других писателей. Однако можно привести пример, в котором актуализи­руется дифференциальная сема верхняя часть жилища, причем имеется в виду, что она охватывает юрту целиком и отражает свойства обитающих в ней людей: «Он нутром почувствовал: народ под этим мирным, гостеприимным куполом – шаныраком – наслышан о нем» (Досжанов. Фараби. 260).

В другом случае актуализируется оппозициональная обобщающая сема дом – символ обиталища: «Иди, передай Дурий: пусть придет и откроет дверь нашего дома! – приказал Нурсыбек, чеканя каждое сло­во. – Скажи, хозяин шанырака еще не умер, пришел домой живым и здоровым» (Муратбеков. Дикая яблоня. 99).

Особо остановимся на лексеме дастархан, в ряде – употреблении  которой ярко отразились черты быта и национального характера казахов. Словарная дефиниция ее в максимально близком по смыслу переводе, такова: «Ткань, расстилаемая для того, чтобы расстав­лять на ней пишу и посуду» [20]. Ей вполне соответствует, русская лексема скатерть. В этом значении (без актуализации каких-либо сем) слово-реалия дастархан упо­требляется очень часто: «Чай пили, расстелив дастар­хан на траве» (Мусрепов. Улпан – ее имя. 159); «Женщины аула, готовясь к асу, расстелили возле ручья огромный дастархан» (Алимжанов. Стрела Махамбета. 150).

Но, как уже отмечалось, дастархан в казахской  юрте это то же, что столов русском доме, поэтому направление семантической деривации этой    лексемы во многом совпадает с направлением семантической дери­вации русской лексемы стол. Мы наблюдаем такое изменение семантики в примере из рассказа А. Алимжанова. Дастархан здесь, как и в предыдущих примерах, скатерть, но вместе с тем актуализируется, выдвигается на первый план дифференциальная сема пища и посу­да: «Собрав и отложив в сторону дастархан, он вышел из юрты»   (Алимжанов. Мост  Карасункара. 199).

В других случаях дифференциальная сема пища и посуда становится интегральной, а семы ткань и расстилаемая совершенно затушевываются: «Проходи к столу, к достархану, располагайся поудобней» (Досжанов. Лодочник. 100).

Иногда прослеживается возникновение окказиональ­ных сем, не входящих в регулярное (отраженное в де­финиции) значение лексемы дастархан, наведенных контекстом или ситуацией. Так, в рассказе Д. Досжанова появляется окказиональная сема «угощение»: «Вот откуда и дома – особняки под железными крыша­ми, и обильные дастарханы у всяких там жанадилов» (Досжанов. Лодочник. 195).

Наряду с семой угощение возникает еще одна ок­казиональная сема застолье: «Приехал он (бас-бух) сюда, спросил коротко о здоровье, а за дастарханом немножко приоткрыл завесу – мы, говорит, не смогли сварить общий котел с директором» (Досжанов. Сере­бряный караван, 347); «Уполпомочимый уговорил Paйхан поехать с ним но аулам к чабанам, украсить там его дастархан, поесть, повеселиться, как водится среди культурных людей» (Досжанов. Лодочник. 138).

Богатство семантической гаммы слова-реалии дас­тархан проявляется в развитии ряда диспозициональных сем, которые указывают не на объективные призна­ки, а на приписываемые денотату, исходя из той роли, которую он играет в материальной и духовной культуре народа.

С казахским дастарханом традиционно связано гос­теприимство, что нашло отражение в следующей диспозициональной семе: «Нельзя отказываться от дастархана в степи» (Алимжанов. Синие горы. 109). Обильный дастархан свидетельствует о достатке – та­ково содержание диспозиционалыюй семы в примере из рассказа Д. Досжанова: «А помочь тебе по-настоящему только я в этом городе могу. Не думай, что я хвалюсь попусту. У людей спроси, да и по дому, по дастархану видишь» (Досжанов. Лодочник. 73). Ритуальное значе­ние дастархана подчеркнуто в диспозициональной семе священная деталь убранства юрты, которая ни в коем случае не должна быть подвергнута осквернению: «Жаниша позвала и девушку, которая по-прежнему сидела на кухне у плиты. Но та не откликнулась и не пришла. Разве заставишь девушку –ей вот-вот замуж выходить – прийти к дастархану босиком. Жаниша в чашке отнесла ей ужин» (Мусрепов. Улпан – ее имя. 118). Иногда неприкосновенность дастархана подчерки­вается не только контекстом, но и прямым указанием автора: «А если пришел, то не перешагивай через дастархан, для казаха это святое место» (Досжанов. Ло­дочник. 189).

Отметим, вслед за Копыленко М.М., Ахметжановой З.К., что из 28 наименований [2], в которых осуще­ствляется актуализация каких-либо сем, более полови­ны (16) приходится на дастархан, причем гораздо ча­ще, чем в других лексемах, связанных с жильем, проис­ходит актуализация окказиональных и диспозициональных сем. Во всех случаях актуализации денотативных сем присутствуют также коннотативные семы оценки или эмоции. Все это отражает значительную роль дас­тархана и связанных с ним фоновых ассоциаций в на­циональной культуре казахов.

Наименования предметов утвари и посуды. Предметы утвари и посуды функционально близки и зачас­тую трудно различимы. Из огромного разнообразия наименований этих важных атрибутов быта в исследуе­мых текстах часто встречаются только: коржун, турсук, кесе, шакша, кумган, саба, кап, кебеже, тостаган; единичны употребления астау, жанторсык, пиала, писпек, тай-казан.

В большей части употреблений лексемы коржун (корджун, коржин, хоржун, каз. қоржын – ковровая перемет­ная сумка с двумя отделениями) актуализируется инте­гральная сема «вместилище», «сумка» – эксплицируется назначение предмета: «…Я могу быть благодарен сво­ему потертому хоржуну, в нем уместилось двести сар­базов Кенесары… (Мусрепов. Улпан – ее имя. 23); «Кадыр дернул коржун и порвал его. Через дыру посы­палось золото»  (Сергеев. Сыновья возвращаются. 16).

Актуализируются также дифференциальная сема «переметная»: «Через плечо у него был переброшен небольшой хорджун, а под мышкой – туго скатанная кошма» (Белянинов. Одинокий колодец. 125); окказио­нальная сема «дорожная» – (диспозициональная сема «легко изнашиваемая»: «…может и так случиться, что не поступишь в институт, вернешься домой, как дырявый корджун, будет у тебя истощение нервов и ни­какой охоты жить дальше» (Досжанов. Серебряный караван. 56); интегральная сема + дифференциальная сема «переметная» + окказиональная сема «дорожная»: «Вечер наступил незаметно. Спохватившись, мы взвали­ли набитые коржуны и торбы на спины, заспешили вниз …» (Муратбеков. Дикая яблоня. 185).

Легко заметить, что корджун – как бы «класси­ческий» атрибут быта: истолкование его назначения, устройства, способа  использования  посредством   актуа­лизации тех или иных сем преобладает над выполнени­ем каких-либо эстетических задач (например, яркий образ отчаявшегося юнца, созданный посредством ак­туализации окказиональной и диспозициональной сем). Но это не означает, что лексема коржун в остальных примерах совершенно лишена экс­прессии: она создается посредством эпитетов потертый, старый, набитый, объемистый, однократных глаголов дернул, кинул, превращающих слабые    семы в яркие, а также благодаря необычайному звучанию слова.

Семантическая структура лексемы турсук (каз. торсық) проста – сосуд из кожи или шкуры животного для хранения и перевозки жидкостей (например, кумы­са) [21].

В рассматриваемом тексте актуализируется обычно интегральная сема сосуд: «К боковинам телег подве­шены деревянные ведра, кожаные торсыки с кумысом и айраном» (Кайсенов. Страна моего детства. 93), реже (но показательно, что у разных авторов) – окка­зиональная сема «способный раздаваться (и сужаться) в объеме»: «К бедной юртчонке спиной привалилась не-померно раздувшаяся, словно надутый до отказа турсук, байбише» (Майлин. Рыжая полосатая шуба. 153); «Джамбул, дергая за веревку, раздувал кожаным турсуком огонь в кузнице…» (Кузнецов. Человек находит счастье, 305); актуализируется и диспозициональная сема необычная, странная форма:  «…кочевники  наливали в белые чаши кумыс из турсуков, похожих на почтовые сумки» (Марков. Голубая ящерица. 58).     

Актуализация окказиональной и диспозициональной сем умело используется авторами в целях художественной выразительности. Примеры употреблений остальных наименований предметов утвари и посуды (кесе, шакша, кумган, кап, кебеже, тостаган и др.) не представляют особого интереса. В них либо не осуществляется актуализации сем либо актуализируется интегральная сема, эксплици­рующая назначение названного лексемой предмета. Актуализацию диспозициональной семы «пред­мет украшения» в лексеме шакша (каз. шак.ша – таба­керка для нюхательного или закладываемого за губу табака – насыбая): «Он достал из-за голенища затейливо сработанную из рога джейрана шакшу, насыпал на ладонь … насыбая» (Сергеев. Петербург­ский посол. 93), а также своеобразно актуализированную диспозициональную сему «волшебная» в лексеме – келе  (каз. келі). Девочка-билингв употребляет то ка­захское слово, то его русский эквивалент: «… пастух стал представлять, что у него есть несколько зерен золотой пшеницы и будто бы он ссыпает эти зерна в серебря­ную келе. Размечтался бедняк, ударил по донышку ступы своей палкой и рот раскрыл…  Из ступы стали появляться румяные лепешки, круги масла и жареные перепела…» (Момыш-улы. Про Мадину. 121).

Итак, иноязычные вкрапления подразделяются на:

— фонетические (ак­центное произношение людей, для которых русский язык не является родным)

— морфологические (обнаруживаемые глав­ным образом в отношениях    между близкородственны­ми языками)

 — морфонологические (включение форм близкородственного языка,    например белорусского, в русский текст)

— словообразовательные

— синтаксические

— лексические

— лексико-семантические

— фразеологические (фразеологическое вкрапле­ние может проявляться как в плане содержания (кальки и индуцированные образования), так и в плане выра­жения (заимствованные сочетания лексем))

— вкрапления-предложения

Вкрапления используется авторами в целях художественной выразительности. Русские вкрапления в казахских художест­венных текстах имеют функциональные осо­бенности:

— прямое отражение двуязычных ситуа­ций;

— средства интимизации;

— экспрессию иноязычности;

— средства создания колорита;

— отражение плохого знания казахского языка.

В текстах художественных произведений встречаются казахизмы, обозначающие лица, лица по родственным отношениям, по имущественным от­ношениям, по происхождению, слова-реалии, обозначающие предметы быта, административные установления.

Писатели Казахстана используют в художественных произведениях  вкрапления, отражающие экспрессию иноязычности. Казахская лексика в русских текстах и русская лексика в казахских часто используется в авторской речи и диалогах как экспрессивное средство, вносящее оживление и способствующее прив­лечению внимания к сообщаемому.  Например,  уроженец Казахстана Вс. Иванов использует лексику, отражающую реа­лии жизни, быта, традиций казахского народа. Казахские слова-реалии в текстах писателя используются для воссоздания этнографических особенностей повествования и временного колорита, отражают двуязычные ситуации, особенности национального менталитета и нацио­нального поведения, передают интересную информацию о речевом этикете. В художественном тексте национальное слово обогащается новым смыслом, реальное содержание его значения становится намного глубже, объёмнее его лек­сикографического описания.

 

2 Казахские вкрапления, как особый элемент художественного перевода

 

 

Переводом называется процесс преобразования речевого произведения на одном языке при сохранении неизменного плана содержания, то есть значения. Таким образом, переводчик имеет дело не с языками как системами, а с речевыми произведениями, то есть с текстами [22]. Посредством перевода объясняются друг с другом представители разных наций, через него осуществляются взаимопонимание, содружество и братское сближение народов. Перевод является испытанным средством взаимосвязи и взаимообщения.

Круг деятельности, охватываемой понятием «перевод», очень широк. Переводятся с одного языка на другой стихи, художественная проза, публицистика, научные и научно- популярные книги из различнейших областей знания, дипломатические документы, деловые бумаги, статьи и выступления политических деятелей, речи ораторов, газетная информация, беседы лиц, разговаривающих на разных языках и вынужденных прибегать к помощи устного посредника – «толмача», дублируются кинофильмы.

Слово «перевод» [23] принадлежит к числу общеизвестных и общепринятых понятий, но и оно, как обозначение специального вида человеческой деятельности и ее результата, требует уточнения и терминологического определения. Оно обозначает:

1)перевод, как результат определенного процесса, совершающийся в форме психологического акта и состоящий в том, что речевое произведение (текст или устное высказывание), возникшее на одном исходном языке, пересоздается на другом переводящем языке;

2) перевод как сам «процесс» то есть, как действие от глагола переводить, результат этого процесса, новое речевое произведение (текст или устное высказывание) на язык перевода.

Два понятия, выражаемые двумя терминологическими значениями слова «перевод», соотносительны и взаимосвязаны; первое постоянно предполагает второе. Однако с самого начала  необходимо дать разъяснение относительно того, в каком смысле  следует понимать термин «процесс» применительно к переводу. Существенно подчеркнуть, что здесь не имеется в виду психическая или умственная деятельность переводчика. Лингвистическая  теория перевода ставит своей задачей построение определенной модели процесса перевода. Теория перевода, как любая теоретическая модель, отражает не все, а лишь наиболее существенные черты описываемого явления. Таким образом, процесс перевода можно определить как трансформацию текста на одном языке в текст на другой языке. При переводе, всегда имеются два текста, из которых один является исходным и создается независимо от второго, а второй создается на основе первого путем межъязыковых трансформаций. Первый текст называется текстом подлинника, второй текстом перевода. Язык, на котором произнесен или написан текст подлинника, называется исходным языком. Язык, на который осуществляется перевод – переводящий  язык.

Дефиниция перевода следующая [24]: переводом называют процесс преобразования речевого произведения на одном языке в речевое произведение на другом языке при сохранении неизменного плана содержания, то есть значения. Однако  спецификой перевода является постоянное соотнесение фактов в плоскости разных языков и комплексный подход к явлениям языка, взятым в их взаимодействии.

Под художественным переводом [25] подразумевают перевод художественной литературы, где на первый план при оценке перевода выступает не точное воспроизведение содержания оригинала, а обеспечение высоких литературных достоинств текста перевода, более или менее равноценных достоинствам текста оригинала. Литературные достоинства оригинала и перевода определяются эстетическими литературоведческими критериями, выходящими за рамки лингвистического переводоведения. В связи с этими критериями полноценным художественным переводом может быть признан перевод, вовсе не воспроизводящий информативное содержание оригинала.   Особенно отчетливо это проявляется в поэтических переводах. Таковы, например, пользующиеся всеобщим признанием переводы С.Я.Маршака сонет Шекспира, об эквивалентности, которых можно говорить лишь в смысле воссоздания высоко художественного целого, фактически переводчик создает самостоятельное поэтическое произведение на тему оригинала.

Характерные особенности художественной литературы являются проявление в каждом случае индивидуальной художественной манеры писателя, обусловленной его мировоззрением, влиянием эстетики эпохи и литературной школы, необозримое разнообразие как лексических, так и грамматических средств языка в их различных соотношениях друг с другом, все это делает художественный перевод чрезвычайно сложным. Изучение переводов художественной литературы предполагает глубокий стилистический анализ материала, который позволил бы вскрыть, в чем заключается его индивидуальное своеобразие. Путем этого анализа становится ясно, что своеобразие манеры автора, связано со спецификой литературы как искусства.                 В силу своей словесной природы литература – единственное из искусств, замкнутое национально-языковыми традициями: литературное произведение понятно только тем, кто знает язык, на котором оно написано, в то время как живопись, скульптура, танец, кино и театр (в той мере, в какой они не связаны с текстом) доступны восприятию любого зрителя или слушателя.

Распространения искусства слова за пределы той языковой среды, в которой оно создано, а, следовательно, взаимовлияние и взаимообогащение литератур становится возможным благодаря переводу, одному из главных проводников культурного обмена между народами, так как «литература всего легче и лучше знакомит народ с народом». Специфика художественного перевода определяется, с одной стороны, его местом среди других видов перевода, а с другой – соотношением с оригинальным литературным творчеством. Качественное отличие художественного перевода заключается в том, что он имеет дело с языком не просто в коммуникативной функции, а в функции эстетической.

Слово художественное не тождественно слову в обыденной речи; с его помощью создается особая «художественная действительность». Искусство слова неразрывно связано со стихией родного языка, поэтому оторвать литературное произведение от его языковой среды невозможно. Произведение должно заново возродиться на другом языке силою таланта переводчика: «переводчик от творца только что именем разнится», – писал в свое время Василий Твардовский, которого можно назвать первым теоретиком всей русской переводческой мысли.

Переводчику надо одновременно видеть мир «изнутри» переводимого произведения и смотреть на это произведение со «стороны». Только так он сможет исчерпывающе проследить ход мысли автора, понять закономерности его мировосприятия и его стиля. Содержание и форму произведения переводчик должен воспринимать нераздельно. Все это дает возможность найти правильный путь передачи и каждой стилистической детали, и воссоздания произведения в целом в его национальном и индивидуальном своеобразии. 

Общеизвестно, что знание страны, языка, быта народа, жизни и творчества автора переводимого произведения обязательно для любого переводчика. Недаром Пушкин назвал однажды перевод «самым трудным родом литературы». Наряду с образностью художественную литературу от других произведений книжного слова отличает особое свойство, которое можно назвать его смысловой емкостью [26]. Это свойство проявляется в способности писателя сказать больше, чем говорит прямой смысл слов в их совокупности, заставить работать и мысли, и чувства, и воображение читателя. Смысловая  емкость литературного произведения проявляется в формах реалистической типизации либо в аллегорической иносказательности.

Еще одна характерная черта художественной литературы – это ярко выраженная национальная окраска содержания и формы, что вполне естественно для литературы, как для отражения действительности в образах. Важна также и печать того времени, тесная связь между исторической обстановкой и отражающими ее образами произведения. По отношению ко всем этим особенностям, характерным для художественной литературы и выявляется индивидуальная манера писателя. Индивидуальный стиль писателя использует определенные речевые стили общенародного языка. Речевой стиль служит необходимым фоном, на котором вырисовывается образ говорящего персонажа и выявляется индивидуальное своеобразие творческой манеры автора.

Таким образом, специфика перевода художественной литературы определяется не просто разнообразием речевых стилей, не пестротой их сочетания самих по себе, и даже не множественностью  лексических и грамматических элементов – все это скорей количественные, чем качественные показатели. Качественное же отличие следует видеть именно в специфике художественного перевода, зависящей оттого, что художественная литература есть искусство, а для литературы как для искусства, материалом которого служит язык, характерна особая, часто непосредственная тесная связь между художественным образом и языковой категорией, на основе которого оно строится. 

Обращение ряда национальных писателей (Сейсенбаев Р., Алимжанов А., Адибаев Х., Момышулы Бахытжан) к русскому языку в качестве формы выражения своей творческой индивидуальности в значительной мере определяется статусом русского языка как средства межнационального общения в различных областях общественной жизни [27, 11]. Вместе с тем, в силу индивидуальности билингвизма в сфере художественно-литературной деятельности его специфику составляет не столько количественный признак, сколько качественный, соотносимый с языковыми и стилевыми особенностями мастерства автора.

Существуют различные мнения о том, как должны квалифицироваться подобного рода произведения по отношению к национальной литературе. Сложный вопрос представляет собой мера и степень сохранения национальной специфики как отражения этнических, психологических, морально-нравственных типов, переданной средствами русского языка.

Одним из наиболее существенных моментов при анализе русско-национального двуязычия является факт добровольного обращения писателя, представителя конкретной нации, народности, населяющей СНГ, к русскому языку как орудию своего творчества. Другой стороной этого вопроса является факт осознанности принятия русского языка в данном качестве. Причины творческого двуязычия обычно обусловлены индивидуальной биографией писателя, но в обобщенном виде выделяется несколько внешних факторов: воспитание в семье, где родным языком наряду с национальным был русский, формирование личности в интернациональной среде, учеба в русской школе [28].

Русский язык у национального писателя способствует формированию новых художественных приемов, проявлению индивидуального стиля, что иногда ведет к преодолению и трансформации эстетических традиций, которые мешают оптимальному решению новых задач, стоящих перед автором. Ч.Айтматов писал: «…И киргизский, и узбекский, и казахский, и туркменский – древние тюркские языки, насчитывающие многовековую историю, имеющие высокоразвитые и устоявшиеся литературные (особенно поэтические) традиции. Но именно эта устойчивость художественных средств и приемов иногда мешают им в решении современных эстетических задач. На всех нас сильное, плодотворное влияние оказывает русский язык, который помогает развитию наших языков, обогащает их» [29]. Таким образом, здесь вопрос о русском языке ставится и в плане художественного выражения, и в плане влияния на язык национальный.

Интересно отметить, что, пользуясь русским языком как орудием своего творчества, казахские писатели стремятся передать национальную стихию во всех ее проявлениях. Несомненно, что здесь встают проблемы, которые решаются совсем непросто. Это проблемы художественного поиска, проблемы семантико-понятийной эквивалентности и – шире – вариативности языковых единиц, проблемы «соразмерности и сообразности» национального видения в соотношении со сложной структурой современного русского языка. Вместе с тем, в русском языке национальных писателей могут активизироваться такие процессы, которые не имеют четкого выражения вне национальной литературы, обусловленные в частности, фольклорными традициями [30]. Для лингвистов исследование данных процессов – задача первостепенной важности. На эту особенность русского языка в произведениях национальных авторов указывал Т.Пулатов: «…Русский язык, называя и выражая жизнь другой нации, другого народа, «пропуская» через себя язык этого народа благодаря творчеству писателя, обогащает не только свой словарь и свою лексику, но и сферу своей жизни. А вся мудрость жизни и зрелость литературы в том, что они умеют обращать себе на пользу все созвездие национальных языков, таких непохожих друг на друга, таких разных, как и народы, которым они принадлежат» [31].

На основе национально-русского двуязычия происходит двустороннее влияние: русской литературы на национальные литературы и многоязычной национальной литературы на русскую литературу (чаще всего через перевод на русском языке).

Что касается русско-казахского двуязычия, то в сфере художественной литературы оно активизируется, идет усиленный процесс взаимовлияния и взаимообогащения. И это особенно заметно на примерах авторского и авторизованного переводов.

В лице писателей-билингвов происходит органическое сочетание «стыковка» двух культур. Говоря словами Ч.Айтматова [32], «двуязычие выступает как новая форма национальной культуры».

Язык (как средство общения) и художественная литература (как род искусства) имеют некоторую функциональную общность: они охватывают воздействие внешних факторов на них. Они возникают и реализуются лишь в обществе и только в нем приобретают ценность. Определение языка исходит из его главной функции – коммуникативной. Как и в языке, коммуникативную функцию художественной литературы можно рассматривать вслед за В.В.Виноградовым [33] в виде своеобразного канала «передачи эмоционально-чувственных представлений, исторически сложившихся понятий, многообразных фактов и явлений действительности, отраженных в художественном произведении. Данные функции литературы как феномена словесного творчества могут быть сопоставлены с важнейшими общественными функциями языка… – функциями общения, сообщения, воздействия». В отличие от устного двуязычия, в сфере художественной литературы никак нельзя полностью перейти на тот или иной язык: один из них всегда выполняет основную роль, а другой – только вспомогательную.

Писатели-двуязычники в художественном творчестве используют и создают приемы двуязычного словоупотребления. В результате мы являемся свидетелями того, что наряду с произведениями написанными на одном языке или с иноязычными элементами, есть и такие, что по словарному составу и структуре отражают своеобразное художественно-литературное двуязычие. Говоря о приемах, используемых двуязычными писателями, следует обратить внимание на следующие пять обстоятельств, выделенных Хасановым Б.Х. [34]:

1.В отличие от одноязычных, двуязычные писатели могут включать в ткань произведения элементы второго языка, имеющие общечеловеческий смысл. Например, на любом языке можно передать смысл предложения «О, брат мой!». Однако билингвы передают его на двух языках:

        – Ой, баурым! – О, брат мой!

        – Да… – Каир-хан смотрел на аксакалов. – Бог сохранил вас 

        и приумножил ваш род, пусть минуют всех нас напасти.

        (Адибаев Х. «Гибель Отрара»)

2.Включение в текст иноязычных элементов – не самоцель для писателей-билингвов. Адибаев Х. использует казахские слова (шайтан, суюнши и др.) без перевода:

        а)– Матушка. Это ваш?..

        – Ах, шайтан, что за создание!.. (Адибаев Х. «Гибель Отрара»)

        б)– Суюнши! – воскликнул Каир-хан. – Суюнши!

        Караджа-хаджиб с двадцатью тысячами подходит к Отрару!..

        – Слава Аллаху, милосердному, милостивому!..  

        (Адибаев Х. «Гибель Отрара»)

3.Писатели могут пользоваться разными приемами двуязычного изложения. Так, широко известное слово айран можно было бы ввести в диалог без перевода, но Алимжанов А. дает в сноске его перевод – простокваша.

        – … Вы бы, Жомарт, приехали к нам. Пожили, с людьми

        поговорили, нашего айрану попробовали,

        горным воздухом подышали…

        – Для него сейчас ничего, кроме Отрара, не существует…

        (А.Алимжанов «Сувенир из Отрара»)

4.В текст могут включаться не только слова, но и понятия языка второго, которые передаются:

        – Будьте счастливы, сынки, будьте счастливы, – сказал

        Кудайберген. – Бақытты бол, балам, – повторил

        он по-казахски.

        – Спасибо, аксакал. Дай бог и тебе счастья, – ответил ему 

        парень на родном языке. (Р.Сейсенбаев «Всего одна ночь»)    

Но могут передаваться и без перевода:

        – О, Аллах, видать, ночью прорыли стоки!

        – Құдай сақтасын! Енді басталады…

        (Х.Адибаев «Гибель Отрара»)

5.Одно и тоже понятие билингвами может быть переведено разными способами, например, Р.Сейсенбаев в романе «Трон сатаны» употребляет слово «аул»:

        – О чем ни толкуй, от главного не уйдешь, – вырвалось

        у Абылая. – …Избавиться от этого, забыть как дурной

        сон. Больше я ничего не хочу.  

        – Я буду навещать тебя, – успокоил он парня. –

        Расстояние между нашими аулами не такое уж большое.

А А.Алимжанов в романе «Сувенир из Отрара» вместо слова «аул» употребляет «деревня»:

        – Ну, село, деревня, поселок.

        – О, у вас есть своя деревня…

Подобные вкрапления не могут служить показателем двуязычия, а остаются всего лишь в статусе «иноязычного элемента», которые встречаются в любой одноязычной литературе. При этом главное не в подсчете всех иноязычных элементов и не в повторяемости, а в механизме вплетения в ткань произведения важнейших из них. Элементы другого языка позволяют лучше описать объект и дают автору больше возможностей для всестороннего отображения инонационального образа жизни. Художественное изложение может считаться двуязычным лишь в том случае, когда оно базируется на систематическом совмещении элементов обоих языков [35].     

Особенности языка перевода обусловлены необходимостью создания в переводных художественных произведениях соответствующего национального колорита. Переводы могут рассматриваться как источник обогащения языка в целом в области синтаксиса, как и в области лексики.

Одна из примечательных особенностей языка диалогов художественных произведений писателей-двуязычников Казахстана – это его образность, метафоричность, обилие в нем пословичных и поговорочных выражений, идиом, иносказаний. Это связано с одной из ведущих черт национального характера казахского народа – образно-поэтического  восприятия мира.

Передача казахской образной речи средствами русского языка – задача непростая, поскольку для современного русского языка более характерны сжатость и лаконизм, внешняя простота слога.

Важную роль в системе образно-выразительных средств языка художественных произведений писателей-двуязычников играет поэтический синтаксис. «Фигуры, – пишет проф. Ф.М. Головенченко [36], – преимущественно служат формой выражения чувства, настроений, эмоций персонажей… Фигуры не изменяют значения отдельных слов, а оказывают влияние лишь на строй речи и рассчитаны преимущественно на чувства человека».

В художественных произведениях Сейсенбаева Р., Алимжанова А., Момышулы Бахытжана, Адибаева Х. представлены разные виды синтаксических фигур: риторические вопросы и восклицания, инверсии, повторения, параллелизмы, противопоставления, умолчания. Писатели-двуязычники необычайно расширили изобразительные возможности своего родного языка, обогатили его новыми формами и приемами образного выражения. Они сумели умело и бережно воссоздать средствами русского языка поэтического синтаксиса казахского языка.

Особую роль писатели-двуязычники уделили риторическим вопросам и восклицаниям (Шын ба?, Шын айтты ма?, Правда?, Правда, сказал?, Солай ма?, Не так ли? и др.) Диалоги в художественных произведениях между реципиентами построены на риторических вопросах и восклицаниях, которые с необычайной яркостью передают душевные переживания героев. Риторические вопросы и восклицания казахского языка аналогичны риторическим вопросам и восклицаниям русского языка. Это верно потому, что между риторическими вопросами и восклицаниями казахского и русского языков нет особых расхождений ни по функциям, ни по структуре. И в том и в другом они относятся к средствам стилистической выразительности. При воссоздании риторических вопросов и восклицаний писателям-двуязычникам удается умело воссоздать чувства, которыми проникнуты диалог, его ритм и интонация.

Излюбленным приемом стилистической выразительности в художественных произведениях писателей-двуязычников является синтаксический повтор. Синтаксический повтор выполняет важную художественную функцию. При помощи такого повтора авторы выделяют, усиливают какую-то черту, характеризующую образ, поясняют ее скрытое значение. Слово, выделенное в самостоятельную синтаксическую единицу, приобретает особый смысловой и эмоциональный оттенок [37].

Синтаксис казахского языка во многом отличен от синтаксиса русского языка. В художественном переводе приходится «жертвовать первым во имя второго». Иногда два предложения казахского языка объединяются в одно и наоборот, сложные синтаксические конструкции делаются более простыми и т.д. Но подобные операции безвредны лишь тогда, когда они касаются обычных грамматических факторах языка и не влияют на стиль художественного произведения. Если же та или иная синтаксическая конструкция выполняет определенную художественную и стилистическую функцию и как-то выделяется среди обычного текста, то нарушение ее в переводе идет во вред. Ибо здесь нужна не только смысловая, но и синтаксическая точность, адекватность.

В казахском языке нет особых синтаксических фигур, неизвестных в русском. Практикуемые в художественных произведениях на казахском языке синтаксические фигуры, как по функциям, так и по внешней структуре, близки аналогичным фигурам русского языка. Следовательно, наиболее верный способ их передачи с казахского языка на русский и наоборот – это сохранение писателями-двуязычниками их искомой фигуральности и образно-смыслового значения.

Двуязычие на уровне синтаксиса проявляется в двух формах [38]:

1) В чистой форме, т.е. в текст вводятся словосочетания, предложения, сверхфразовые единицы второго языка с последующим переводом их во внетекстовой части произведения:

        а)– Правда не лежит под каждым седлом!.. – Слушай, что

        говорят старшие, и думай!

        – А как же купеческое слово? Правда превыше всего!

        «Малым жанымның садағасы – жаным арымның

       садағасы!» – не унимался Муслим. (Х. Адибаев «Гибель Отрара»)

В сноске данного произведения дается объяснение: «Скот – жертва души, душа – жертва совести»

        б)– Ох, кайран батыр!.. – вырвался вздох у табунщика.

        – Если бы он знал, что останется жив, он бы не отпустил

        мальчика… (А. Алимжанов «Сувенир из Отрара»)

В сноске данного произведения также дается объяснение: «Ох, жаль незабвенного батыра!»

2) В текст могут быть введены элементы второго языка в составе минимальной распространенной и комбинированной синтаксической конструкции. Казахское предложение и словосочетание может оказаться употребленным в рамках одного диалога:

        – Входите, аксакал.

        –  Сынок, Аллах судья, да не оставит Он тебя за доброту твою…

        – Божеский ты человек, Хусаин… Өз жерінде қанғырған сорлымыз!

        – Все уладится. Главное – живы, а там, Бог даст…

        (Х.Адибаев «Гибель Отрара»)

В данном диалоге приведено обращение аксакал (старец) и восклицательное, безличное предложение Өз жерінде қанғырған сорлымыз! (Печальники мы на земле своей!).

Синтаксические конструкции, построения, образованные из элементов второго языка или комбинированные (на материале двух языков) в тексте выполняют функции сообщения, иногда и номинации [39]:

          В двуязычном художественном тексте в подстрочном пояснении в целях детального уточнения и разносторонней характеристики объекта, используется и приложение.

        – К какой эпохе вы относите ваше открытие, чья это цивилизация? – 

        напомнил о себе журналист.

        – Наша!.. Здесь тысячелетиями жили казахи… Вы слышали, как зовут

        того старика, что улетел сейчас?…Его зовут Карасункар –

        Черный сокол. Черные соколы подобны орлам. Они хранят тайну

        своих гнезд. (А.Алимжанов «Сувенир из Отрара»)

В двуязычном тексте часто встречается и такая синтаксическая конструкция: один из компонентов простого или сложного предложения на втором языке в подстрочном пояснении сопровождается вставной конструкцией на первом языке, которая увеличивает содержательно-информационный объем предложения [40]:

        – А кто такой Калта-коже? – спросил я его однажды.

        – …Ну, если уж хочешь знать, Калта – это Калта.

       Означает – карман, если перевести на русский, а коже –

       это хозяин. Одним словом, сейчас у нас очень много

       развелось хозяев своих карманов и в прямом, и в

       переносном смысле, а настоящих хозяев земли становится

       все меньше…Вот тебе и Калта-коже…

       (А.Алимжанов «Дорога людей»)

Две синтаксические конструкции, выраженные на разных языках, с точки зрения семантики структуры составляют в совокупности своего рода двуязычное предложение тождества: – Қаш! Беги! (Х. Адибаев «Гибель Отрара»)

Предложение, или его компонент, выраженные на втором языке (или в переводе), разъясняются в большинстве случаев при помощи союзов и знака тире:

        1)– … Здесь реки все такие, как Жаик, и не похожи на Едиль…

        –…Вы ее Едилем зовете, а мы Волгой…

        (А.Алимжанов «Стрела Махамбета»)    

• 2)– Давай здесь нашу свадьбу сыграем, – предложила Майра.

        – Нет, свадьба будет в ауле. Что за свадьба без скачек,

        без борьбы – казахша-курес, а? (Р.Сейсенбаев «Трон сатаны»)

Пояснение в двуязычном диалоге выполняет функцию конкретизации факта, выраженного на втором языке.

Одним из необходимых атрибутов отображения инонациональной тематики являются слова-реалии. Употребление слов-реалий придает национальный колорит и вместе с тем «дух» второго языка. Они, придавая национальную окраску художественному произведению, несут и эстетическо-информативную нагрузку.

Слова-реалии используются, прежде всего, как семантическое средство для названия объекта, национального понятия [41]. Как правило, национальные слова-реалии в диалоги произведения внедряются при использовании части произведения, ссылки, где дается перевод или пояснения. Например, слова-реалии из романа Х. Адибаева «Гибель Отрара»: шашу (ритуальное угощение), той (праздник, свадьба), байга (скачки) и др.

В ткань художественного произведения, а по ситуации в диалоги реципиентов вводятся языковые единицы, выражающие эмоции, ощущения или передачи настроения или удивления. Подобные слова, как правило, вводятся в диалог в таком же виде, как в языке-источнике:

        1)– Ойпырмай! Ойпырмай! Уа, алла! –

        заплакали и зарыдали джунгары.

        – Пай-пай, Кушикбай! Пай-пай Кушикбай! –

        ликовали казахи. (Р.Сейсенбаев «Трон сатаны»)

        2)– Эй,эй, какая ты сварливая. Надо тебя спать уложить,

        чтобы ты не мешала.

        – Астапралла! – проговорил он, бросив кетмень

        в сторону…(А.Алимжанов «Сувенир из Отрара»)

        3)– Курдас, что тебе поставить?..

        – Ставь то, что полагается для безмозглого, – съязвил старик.

        (Р.Сейсенбаев «Всего одна ночь»)

        4)– Матушка, это вам!

        – Какой ты добрый, жезде! – Кундуз звонко засмеялась…

        (Х.Адибаев «Гибель Отрара»)

        5)– Аксакал, здесь лежит Баурджан Момышулы.

        – Наш Баурджан?! – воскликнул старик… 

        (Бахытжан Момышулы «Восхождение к отцу»)

        6)– …Как ты думаешь, не испортилось?

        – Наоборот, крепче стала! – Сайлау налил себе полную пиалу. – 

        Айналайын, Нуржеке!.. (Р.Сейсенбаев «Всего одна ночь»)

В реплики диалогов реципиентов писателями-билингвами вводятся некоторые казахские слова-выкрики, также передающие настроение и чувство:

        1)– Мы согласны с тобой, Санырак. Твоя речь мудра, как

        речь великого бия!..

        – Дат! – перебил всех Санырак… (А.Алимжанов «Гонец»)

        2)– Уа-а-ах! Мы знаем силу и смелость батыров!

        – говори! Говори еще!.. (А.Алимжанов «Стрела  Махамбета»

        3)– Это сарбазы Махамбета и Исатая!– кричали дети и женщины, 

        выбегая из домов.

        – Уа! Слава аллаху!.. (А.Алимжанов, там же)

        4)– У-ах-хай! – подбадривали певца друзья.

        – Гей, домбристы, кто знает кюи Курмангазы? Сыграйте!..

        (А.Алимжанов, там же)

        5)– Уей, да пусть во славу аллаха ширится застолье.

        – И множится выпитое!.. (Р.Сейсенбаев «Лестница в никуда»)

        6)– Е, ака, что это ты, как красна девица, солнышком

        залюбовался, а?..

        – Присаживайся. Смотри, тишина какая!..

        (Р.Сейсенбаев «Всего одна ночь»)

        7)– Эгей, а ты джигит! – Садыр поставил кружку и потянулся

        к новой. – Ну-ка, холодное?

        – Ледяное!.. – осклабился Тулеген.

        (Р.Сейсенбаев «Лестница в никуда»)

        8)– Это надо делать так…

• – О пале! Какое точное движение…

       (Р.Сейсенбаев «Всего одна ночь»)

        9)– На коней! – заорал торе.

        – Айра-а-ай! – клич джигитов рвал воздух…

        – Аруа-а-х! Аруа-а-х!– Рассыпаясь на скаку, джигиты

        с обеих сторон брали аул в кольцо.

        (Алимжанов А. «Стрела Махамбета»)

С помощью таких слов писатели передают специфические, сугубо казахские выражения восхищения, удивления, возмущения, восторга, одобрения и, тем самым, оценку изображаемому. Для этой же цели в реплики реципиентов включаются и непереводимые (безэквивалентные) слова-реплики:

        1)– …Сегодня мы впервые видим Балзию, и нам хочется

        пожелать счастья вам и вашим детям.

        – О, барекелды! – Главный бухгалтер прослезился…

        (Р.Сейсенбаев «Трон сатаны»)

        2)– И Ултуган. С невестой. Жениться задумал наш Ултуган

        – Оп, барекелды! Это дело!.. (Р.Сейсенбаев «Всего одна ночь»)

Подобные слова-реплики вводятся в диалог чаще всего без пояснений.

Наряду с безэквивалентными, локальными реалиями встречаются и распространенные региональные, интернациональные реалии, принадлежащие определенному народу (типа қымыз, домбыра, ауыл и др.). Они широко употребительны и в диалоги произведения вводятся без комментариев и перевода.

Как свидетельствуют приведенные выше примеры из художественных произведений двуязычных писателей, национально окрашенные речевые стереотипы создают не только оригинальность, но и способствуют проявлению двуязычия в сфере художественной литературы. Двуязычные произведения являются одним из источников обогащения и развития лексического богатства и стилистических возможностей контактирующих языков. В двуязычном произведении обе системы художественных и коммуникативных средств, сосуществуя между собой, выполняют эстетически-информативную функцию [42].       

           Таким образом, переводить художественное произведение может только тот, кто постиг тайны творчества, неуловимые звуки, краски и тончайшие оттенки интонации, а также сумел передать национальный колорит, национальный менталитет народа, чей язык является объектом перевода. Сейсенбаев Р., Алимжанов А., Момышулы Бахытжан, Адибаев Х. показали, насколько убедительно и эффективно в языке перевода воплощены доминантная тема художественного произведения, авторский замысел и видение мира художником через систему языковых художественно-изобразительных средств, привлеченных в нем. Они использовали вместе с тем лингво-стилистические средства обоих языков (казахского и русского) в их специфической организации, характерной для каждого языкового уровня, и во взаимодействии их основных элементов, в частности, грамматические (на уровне синтаксиса) и функциональные.

Наряду с понятиями «двуязычный писатель (поэт)», «двуязычное общество», мы считаем вполне возможным вести и понятие «двуязычное произведение», каковыми являются произведения писателей-двуязычников Р.Сейсенбаева, А. Алимжанова, Х. Адибаева, Бахытжана Момышулы, в которых обе системы художественных и коммуникативных средств, сосуществуя между собой, выполняют эстетически-информативную функцию.

Двуязычие в сфере художественной литературы – уникальное явление в мировом литературно-лингвистическом процессе. Казахско-русское художественно-литературное двуязычие должно получить дальнейшее развитие в связи с провозглашением в республике казахского языка государственным, русского – языком межнационального общения.       

            Художественно-литературная письменная речь всегда организована и все ее элементы упорядочены. Писатели-двуязычники (РСейсенбаев, А.Алимжанов, Х. Адибаев, Бахытжан Момышулы) в художественном творчестве используют и создают приемы двуязычного словоупотребления. Художественные произведения писателей-двуязычников отражают своеобразное художественно-литературное двуязычие. Вслед за Хасановым Б.Х. [21] мы выделили такие приемы, которыми пользуются двуязычные писатели: включение в ткань произведения элементы второго языка, имеющие общечеловеческий смысл; употребление иноязычных элементов (шайтан, суюнши и др.); разные приемы двуязычного изложения (одно и то же слово в переводе или в оригинале – айран-простокваша и др.); разный способ перевода одного и того же понятия; использование риторических вопросов (Шын ба?, Шын айтты ма?, Правда?, Правда, сказал?, Солай ма?, Не так ли? и др.); употребление слов-реалий (ойпырмай, астапралла, курдас, жезде, аксакал и др.); введение в текст словосочетаний, предложений, сверхфразовых единиц второго языка с последующим переводом их во внетекстовой части произведения; употребление казахского предложения и словосочетания в рамках одного диалога; внедрение в двуязычный текст иноязычноязычных элементов, приобретающих в позиции обращения постоянной прямой семантики (аксакал – белая борода); употребление обращений без перевода (карагым, ага, апа и др.); слова-приветствия могут быть даны также без перевода (Ассалаумалейкум, салем и др.); в переводе, без языка оригинала (привет – привет и др.).

          Итак, наряду с понятиями «двуязычный писатель», «двуязычное общество», мы считаем вполне возможным вести и понятие «двуязычное произведение», каковыми являются произведения писателей-двуязычников Р.Сейсенбаева, А.Алимжанова, Х.Адибаева, Бахытжана Момышулы, в которых обе системы художественных и коммуникативных средств, сосуществуя между собой, выполняют эстетически-информативную функцию. Двуязычие в сфере художественной литературы – уникальное явление в мировом литературно-лингвистическом процессе. Казахско-русское художественно-литературное двуязычие должно получить дальнейшее развитие в связи с провозглашением в республике казахского языка государственным, русского – языком межнационального общения.       

 

 

 

 

Заключение

 

В настоящее время, когда особую значимость приобретает проблема межнационального взаимопонимания, диалог казахской и русской культур важен и как средство воспитания этнокультурной терпимости, и как средство формирования поликультурной личности с широким диапазоном знаний в области языка и культуры разных народов. Тексты произведений казахстанских авторов своей эмоциональной окрашенностью делают читающего как бы свидетелем описы­ваемых событий, связанных с историей или традициями, знакомят со специфи­ческой стороной языка и культуры казахского народа и поэтому являются наи­более значимым средством познания действительности.

Обилие и разнообразие казахских вкраплений в русских художественных текстах и в перево­дах с казахского языка на русский позволяет сделать следующие выводы:

— вкрапления отличаются от реалий тем, что в них эмоциональный фактор чужеязычия представлен в «чис­том» виде, не отягощен новой для читателя денотатив­ной семантикой, которую он должен усвоить при чтении художественного произведения;

— общей для всех видов вкраплений является поми­мо упомянутого фактора чужеязычия колоризующая функция; казахские слова и фразеосочетания или их русские эквиваленты, в которых явственно ощущается казахский источник, выполняя экспрессивно-эмоцио­нальную функцию, вместе с тем подчеркивают, что ком­муникация персонажей осуществляется не на русском, а на казахском языке, что русский язык повествования в данном случае представляет казахский язык;

— наряду с этим казахские вкрапления выполняют ряд дополнительных функций: характеризуют русско-казахское двуязычие, отражают двуязычные си­туации, сообщают полезные и интересные сведения о казахском речевом этикете, о контактоустанавливающих потенциях вкраплений, о различии между их употреблением в ориги­нальных текстах и в переводах, о динамике их значений, о том, что вариативность их формы подчинена художественным задачам.

Одним из важнейших результатов наблюдения за речью людей, относящихся к разным языковым коллективам, явилась мысль о том, что, несмотря на единство законов логики и познания мира, народы обладают определенным национально-специфическим «видением мира», по-разному отражают в языках окружающую их действительность, так как «сам язык формируется в процессе познавательной деятельности данного народа» [38].           

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Список использованной литературы

 

 

1. Назарбаев Н.А. Послание Главы государства народу Казахстана. — Астана, 2008.
2. Копыленко М.М., Ахметжанова З.К., Жолтаева Т.У. Казахское слово в русском художественном тексте. — Алма-Ата: Гылым, 1990.
3. Ковалев В.П. выразительные средства художественной речи: Пособие для учителя. — Киев, 1985. — С. 38.
4. Копыленко М.М. Русские вкрапления в казахские художественные тексты // Функционирование русского языка в различных слоях казахского населения. — Алма-Ата, 1982. — С. 93-106.
5. Окладникова А.В. исследование в области языка переводов: Автореф.дис…канд.филол.наук. — М., 1980. — С. 15.
6. Танабаева А.Н. Проблемы освоения казахской лексики в газетно-публицистическом стиле русского языка: Автореф.дис…канд.филол.наук. — Алма-Ата, 1986. — С.5.
7. Махмудов Х.Х. Некоторые вопросы теоетической стилистики // Филологический сборник. —  Алма-Ата, 1965. — Вып. IV. — С. 288.
8. Крысин Л.П. Заимствованные слова как знаки иной культуры // Русский язык в школе. — 2007. — № 4. — С. 83-87.
9. Томахин Г.Д, Реалии в языке и культуре // Иностранные языки в школе. -1997. — № 3. — С. 13-18.
10. Иванов Вс. Собр. соч.: в 8 т.: Т.2. — М.: Худож. лит., 1974. — С. 642.
11. Қазақ тілінің түсіндірме сөздігі. — Алматы, 1979. — 4-т. — С. 335.
12. Юдахин К.К. Киргизско-русский словарь. — М., 1965. — С. 253.
13. Киселева Л.А. Язык как средство воздествия. — Л., 1971. — С. 47.
14. Стернин И.А. Лексическое значение слова в речи. – Воронеж, 1985. – С.13.
15. Сыздыкова Р.Г. Язык «Жами’ар-тауарих» Кадыргали Жаланри. — Алматы, 1989.
16. Толыбеков С.Е. Кочевое общество казахов в XVII – начале XX в. — Алма-Ата, 1971. — С. 433.
17. Бореев Ю. Эстетика. — М., 1981. — С. 286.
18. Қазақ тілінің түсіндірме сөздігі. — Алматы, 1986. — 3-т. — С. 288.
19. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. — М., 1963. — С. 125.
20. Шипова Е.Н. Словарь тюркизмов в русском языке. — Алма-Ата, 1976. — С.411.
21. Хасанов Б.Х. Национальные языки, двуязычие, многоязычие: поиски и перспективы. – Алма-Ата: Казахстан, 1989.
22. Пастернак Б. Заметки переводчика. — «Знамя», 1944. — № 1-2. — С. 166.
23. Джолдошева Ч. В оригинале и переводе. // Литературный Киргизстан, 1971. — № 4.- С. 4.
24. Комиссаров В.Н. Слово о переводе. — М.: Международные отношения, 1973. — С. 174.
25. Головенченко Ф.М. Введение в литературоведение. — М.: Высшая школа, 1964. — С.180.
26. Мурзагалиева М.К. Контрастивно-прагматический анализ речевых актов похвалы в русском и казахском языках: Автореф. дис. …канд. филол. наук — Алматы, 1998.
27. Бархударов Л.С. Язык и перевод. — М.: Международные отношения.- — С.11.
28. Хасанов Б.Х. Казахско-русское художественно-литературное двуязычие. — А-Ата.: Рауан, 1991.
29. Комиссаров В.Н. Лингвистика перевода. — М.: ИМО. — 1980.
30. Рецкер Я.И. Передача контаминированной речи в переводе и роль традиции // Сб. «Тетради переводчика», № 1-14. — М.: Международные отношения, 1963-1977.
31. Мусаев К. Перевод лексических и фразеологических единиц как проблема частной теории перевода (на материале переводов с русского на узбекский): Автореф. д-ра филол.наук. — Тбилиси, 1988.
32. Айтматов Ч. Геворг Атрян. Человек планеты.// Литературное обозрение, 1984 — № 8.
33. Виноградов В.В. Проблема образа автора в художественной литературе.//О теории художественной речи. — М., 1971.
34. Талжанов С. О некоторых основных проблемах художественного перевода: Автореф. — А-Ата., 1961.
35. Борев Б.Ю., Коваленко А.В. Культура и массовая коммуникация. — М.: Наука, 1986.
36. Федоров А.В. Основы общей теории перевода. — М.: Высшая школа, 1983.
37. Садыков Х.Н. Об основных принципах перевода казахской прозы на русский язык.: Автореф. дис. …канд.филол.наук. — А-Ата., 1968.
38. Айтбаев У. Способы передачи фразеологизмов в переводах произведений А.М.Горького на казахский язык.: Автореф. — А-Ата., 1971.
39. Ермагамбетова А.С. К вопросу о сохранении национальной специфики в художественном переводе.//Всесоюзный семинар по вопросам методики преподавания новых дисциплин. — Ташкент, 1973.
40. Ауезов М. Вопросы развития казахского литературного языка // Дружба народов, 1951 — № 6.
41. Швейцер А.Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты // Отв.ред. В.Н.Ярцева. — М.: Наука, 1988.
42. Пастернак Б. Заметки переводчика. — «Знамя», 1944. — № 1-2.
43. Сулейменова Э.Д., Шаймерденова Н.Ж. Словарь социолингвистических терминов. – Алматы: Қазақ университеті, 2002.

 

Список источников, используемых в работе

 

1. Анов Николай. Агаш Аяк: Рассказы. — Алма-Ата, 1950.
2. Анов Николай. Ак-Мечеть: Роман. — Алма-Ата, 1957.
3. Анов Николай. На литературных перекрестках: Воспоминания. — Алма-Ата, 1974.
4. Анов Николай. Крылья песни: Роман. — Алма-Ата, 1979.
5. Алимжанов Ануар. Избранное: В 2 т. — Алма-Ата, 1979. — Т. 1: По­вести, рассказы, очерки (Караван идет к солнцу; Синие горы; Суве­нир из Отрара; Мост Карасункара и др.). Т. 2: Романы (Стрела Махамбета; Гонец).
6. Алимжанов Ануар. Человек без друга беден; Статьи, очерки, воспоминания и выступления. — Алма-Ата,
7. Белянинов Алексей. Непредвиденные обстоятельства: Повести и рассказы (Безвестный ратник; Время трудных дорог; До конца дней; Зимняя вьюга; Луну с неба; Незабытые вечера; Непредвиденные обстоятельства; Неподвижная земля; О любви; Охотник; Пески; Повесть медного века; Повесть о конном патруле; Прошлогодний снег; Рысь; Шофер). — Алма-Ата, 1974.
8. Белянинов Алексей. Много дней впереди: Повести (Мальчишки; Много дней впереди; Одинокий колодец; То далекое время). — Алма-Ата,
9. Брискин Алексей. В стране семи рек: Очерки. — Кзыл-Орда,
10. Брискин Алексей. Степи казахские: Очерки степного Казахстана. — Кзыл-Орда, 1929.
11. Валиханов Чокан. Собрание сочинений: В 5 т. — Алма-Ата, 1984.
12. Сейсенбаев Роллан. «Лестница в никуда». – Алма-Ата, 1985. — Т. 1-5.
13. Иванов Всеволод. Сочинения: В 3 т. — Т. 3. Рассказы. — М., 1959.
14. Марков Сергей. Голубая ящерица: Рассказы. — М., 1973.
15. Майлин Беимбет. Повести и рассказы (повести: Азамат Азаматович; Памятник Шуги; Берень; Коммунистка Раушан; Рассказ Амиржана; рассказы: Айранбай; В дни айта; Небесный конь муллы Алибека; Охрана). — Алма-Ата, 1958.
16. Майлин Беимбет. Рыжая полосатая шуба: Повести и рассказы. — М., 1977.
17. Муратбеков Саип. Дикая яблоня: Рассказы и повесть (В гостях у свата; На вершине Ушкара; Кусен-Кусеке; Ултуган; Дикая яблоня). — М, 1979.
18. Муратбеков Саип. У теплого родника: Рассказы (Горький запах полыни; Камен-Тугай; Причуды старого Бакена; Ночной дождь и др.). — Алма-Ата, 1980.
19. Мусрепов Габит. Улпан – ее имя: Роман; Однажды и на всю жизнь: Повесть. — Алма-Ата, 1982.
20. На свете белом: Повести казахских писателей. — Алма-Ата, 1984.
21. Ниязбеков Р. Рассказы казахских писателей. — Алма-Ата, 1985.
22. Сейдимбеков Акселеу. Поющие купола. — Алматы, 1985.
23. Сейдимбеков Акселеу. Проводы невесты // Новый мир. – 1989, № 7.
24. Сейсенбаев Роллан. Всего  одна   ночь:   Повесть   и   рассказы. — М., 1980.
25. Сейсенбаев Роллан. Ричард Тридцать Третий // Раскрытая ла­донь. — Алма-Ата, 1985.
26. Тарази Аким. Освещенный молнией // Раскрытая ладонь. — Алма-Ата, 1985.
27. Адибаев Х. Гибель Отрара. — Алматы, 1997.

 

 

Приложение

 

Речевая ситуация – это такая совокупность условий (обстоятельств) в акте деятельности какого-либо лица, одна часть которой, заключающая в себе противоречие, ставит перед ним проблему действия (т.е. определенную целевую сторону действия), другая же часть совокупности обусловливает необходимость решения этой задачи с помощью собеседника.

 

Вкрапление – иноязычная единица (слово), которая, как правило, употребляется в неизменном виде при Переключении кодов, Смешении языков, в речи Билингвов и Монолингвов, сигнализируя о своей «иноязычности».

 

 

Перевод – процесс преобразования речевого произведения на одном языке в речевое произведение на другом языке при сохранении неизменного плана содержания, то есть значения.

 

Билингв – лицо, владеющее двумя (и более) языками.

 

Билингвизм  (двуязычие) – использование индивидом или обществом двух языков.

 

Калька – слово или выражение, образованное посредством буквального перевода иноязычного слова или выражения.

 

Заимствованное слово – слово, появившееся в данном языке в результате заимствования.