Содержание
1.1. Особенности развития духовной жизни китайского общества. 10
1.2. Причины возникновения культурной революции: развитие, последствия. 19
2.1. Основные направления развития китайской литературы во время революции 42
2.2. Взаимосвязь китайской литературы и философии в период революции. 50
Список использованной литературы.. 71
Введение
Актуальность темы. История китайской литературы насчитывает около трех тысячелетий. Широкая сфера распространения, самобытность и влияние на литературы соседних народов ставят ее в один ряд с литературами Европы, Индии и Персии. Подобно европейской литературе до XIX в., китайская литература до недавнего времени составляла прерогативу аристократии – не военной или торговой правящей элиты, но сословия находящихся на государственной службе «ученых мужей», чья власть основывалась на монопольном владении тайной чтения и письма. Конфуцианская бюрократия, сформировавшаяся в первый период объединения Империи (221 до н.э. – 189 н.э.), ушла в тень в смутную эпоху междуцарстия (189-589), но, за исключением еще одного периода «затмения» в годы монгольского владычества (1206-1368), сумела сохранить свое положение вплоть до ХХ в. Подобно духовенству, она отличалась приверженностью кодексу ортодоксального морального учения, мелочным соблюдением церемониального уклада жизни, пиететом перед властью и консерватизмом. В литературе это выразилось в пренебрежении оригинальностью, культивировании традиционных тем и уходе в литературные и исторические аллюзии.
Популярная литература (лирическая поэзия, драма и проза), призванная скорее развлекать, чем поучать, вплоть до ХХ в. не имела статуса «серьезного» искусства. Когда в 1772 император Цзянь Лун постановил составить списки всех литературных произведений, представляющих художественную ценность (в них были включены 10 254 произведения, 3461 из которых было воспроизведено), последние были поделены на четыре категории: 1) классические тексты (цин) и комментарии к ним; 2) исторические предания; 3) философские трактаты; 4) беллетристика. Эта систематизация нашла свое отражение в концепции, обоснованной в первом основополагающем труде по литературной критике, Вэньсинь Цзяолун, написанном Лю Сэ в 5 в. до н.э. В данном трактате литература рассматривается как основной элемент конфуцианства, а ценность произведения определяется по его близости современной эпохе и приверженности мудрости древних.
История классических конфуцианских текстов не вполне прояснена. Хотя их редакция приписывается Конфуцию (551-479 до н.э.), свою окончательную форму они обрели лишь в последние два века до н.э. 1) В Ицзин (Книге перемен) представлены 64 пентаграммы, каждая из которых состоит из 6 неполных или полных строк, первоначально предназначенных для ритуала гадания. Более поздние дополнения истолковывали оккультное значение диаграмм и закладывали основы метафизики; 2) Шуцзин (Книга исторических преданий) создавалась как сборник речей, полемических суждений и других текстов, датируемых периодом от III тысячелетия до 6 в. до н.э., но бóльшая часть этих произведений, безусловно, являются позднейшими включениями; 3) Ши цзин (Книга песен) представляет собой собрание народных песен и ритуальных гимнов, созданных в период между 1200 и 600 до н.э. Все они, включая невинные песни о любви, трактовались в духе моральных аллегорий; 4) Ли цзи (Книга ритуалов) содержит рассуждения о принципах поведения и подробные описания дворцовых и частных ритуалов; 5) Чунь Цю (Анналы весны и осени) – безыскусная хроника государства Лу в период с 722 по 484 до н.э. Приложением к ней являются два текста пояснительных комментариев; более пространный из них, Цзо чжуань, – это скорее собрание рассказов обо всех феодальных государствах, распространялся вместе с ранними изданиями хроники. Цзо чжуань становится первой из великих исторических хроник и одним из шедевров китайской литературы.
Крупнейшим из ранних комментаторов классических текстов был Чэн Сюань (127-200 до н.э.), чьи комментарии служили в качестве эталона до появления школы Чу Цы (1130-1200), которая, восприняв некоторые аспекты даосизма и буддизма, придала конфуцианству более эмоциональную и метафизическую окраску. Чу Цы обосновал сущность своего учения в двух главах Книги Ритуалов: Великое учение и Трактат о низменном. Наряду с текстами Лунь Юй (Суждения и беседы Конфуция) и Мэнцзы (372–289 до н.э.), эти две главы составили Четверокнижие, которое почиталось почти так же, как Пять классических текстов.
Выдающийся синолог Э.Шаванн (Ed. Chavannes) расценивал китайские исторические хроники как «один из самых поразительных исторических памятников в мире». После Цзо чжуань появились Ши цзи (Исторические записки) Сыма Цяня (145-86 до н.э.) – исторический обзор в 130 главах, охватывающий период от легендарного прошлого до современной автору эпохи. Ши цзи объединили в общей канве 24 официальные исторические хроники всех династий. По преимуществу это компиляция из оригинальных текстов, официальных документов, классических повестей, поэтических и прозаических текстов. Сыма Гуан (1019-1086) выступил автором Зеркала для правителей – хронологического исследования эпохи с 400 до н.э. по 960 н.э., основанного на истории династий. Кроме того, существует значительное число других трудов исторического, биографического и географического характера. К текстам философского плана, помимо трудов конфуцианских, буддистских и даосских авторов, примыкают также работы по сельскому хозяйству, медицине, фольклору и другим направлениям.
Величайшим произведением китайской философской литературы является книга Чжуан-цзы, написанная в 4 в. до н.э.
Древняя китайская беллетристика включает поэзию и прозу отдельных авторов, а также антологии, первая из которых, Вэнь сюань, была составлена около 530 н.э. Сяо Дуном, принцем из дома Лян. Кроме поэзии, в нее вошло 33 вида прозаических текстов.
Изящная проза образованных авторов представлена в основном отдельными короткими текстами, такими, как памятные записки и эдикты, официальные или личные письма, предисловия, рассказы, описания, эссе, эпитафии и посвящения умершим. Литературный стиль эпохи Хань (206 до н.э. – 220 н.э.) отличается ясностью, лаконичностью и энергией. Хорошим примером такой литературы являются Рассуждения о недостатках Цинь Цзя И (200–168 до н.э.), в которых автор, описывая неожиданное падение могучей монархии Цинь, предостерегает современного ему правителя.
Движение к естественному стилю в ханьской прозе (гу вэнь) проявилось в творчестве Хань Юя (767-824 н.э.) – в таких его произведениях, как знаменитое эссе В поисках истинного учения. Последователями Хань Юя выступили Оуян Сю (1007–1072) и Су Ши (1036-1101). В их эссе важное место занимают полемические рассуждения на общественно-политические темы, зачастую обусловленные конкретным историческим событием, а также философские размышления, навеянные картинами природы.
Некоторые писатели более поздней эпохи, как Юань Хундао (ок. 1600), Ли Юй (1611-1677) и Юань Мэй (1716-1797), отходят от канонов содержания и стереотипов стиля. Порою с юмором, окрашенным меланхолией, они пишут о радостях жизни – еде, вине, цветах, садах. Замечательным примером литературы такого рода является роман Шесть глав изменчивой жизни Шэнь Фу.
Для немногих народов поэзия столь естественна и значима, как для китайцев. В Китае во все времена процветала народная песня, а китайская драма по сути является поэтическим видом искусства. Начиная с 7 в. н.э. сочинение поэтического текста включается в программу государственных экзаменов. С незапамятных времен цитирование поэзии имеет важное значение в дипломатии и официальной жизни; сочинение и декламация стихов являются излюбленным видом досуга. Китайская поэзия по преимуществу остается лирической. Когда ее целью не является формальное мастерство, она предназначена для какого-либо специального случая – расставания, подарка, либо увековечивает какой-либо драгоценный момент бытия. Подобно китайской живописи, она создается «легкими прикосновениями». Наиболее почитаемой является форма стихотворной миниатюры «цюэцзю» – «усеченного» стихотворения из четырех строк. В Книге песен есть песни, посвященные любви и войне, сельскому труду и праздникам.
В I тысячелетии до н.э. среди варварских племен полутропического пояса в бассейне реки Янцзы образовалось государство Чу. Шаманский культ этих племен находил выражение в диких эротических песнопениях, сопровождавшихся музыкой и танцами. Государство Чу достигло своего расцвета в конце 4 в. до н.э., а затем было разрушено Цинской династией. Одаренным поэтом был аристократ Цюй Юань. Его самая известная поэма Лисао (Скорбь отринутого) посвящена утрате милости его властителя, что аллегорически выражено в образе человека, которому изменила возлюбленная. Цюй Юаню приписывается авторство Девяти гимнов и многих других поэтических памятников эпохи государства Чу.
Рапсодические поэмы государства Чу нашли развитие в жанре «фу», который занял господствующее положение в эпоху Хань. Для «фу» характерны подробные и красочные описания. Панегирики городам и дворцам, паркам и охотничьим угодьям, временам года и птицам, музыке и танцам светятся гордостью китайцев за свою первую, объединенную и расширяющуюся империю. Величайшим поэтом в жанре «фу» был Сыма Сянжу.
В начале эпохи Хань был учрежден музыкальный приказ, задачей которого был сбор народных песен. Позднее к ним были причислены стихотворения, каждая строка которых состояла из пяти иероглифов, что с тех пор стало эталоном. Первым крупным поэтом этого жанра («ши») был Цао Чжи (192–232 н.э.). Его поэмы пронизаны стремлением к свободе и чувством меланхолии. Тао Цянь (или Тао Юаньмин) (372–427 н.э.) воспевает идею ухода от суетного мира.
К началу эпохи Тан (618–906) развитие получают два основных вида поэзии: «новый стиль», представленный стихотворной формой в четыре или восемь строк, характеризующийся контрастной интонацией в каждой паре строк, и «старый стиль», не лимитирующий длину и тональный рисунок стихотворения. Каждая строка состояла из 5 или 7 иероглифов. Выдающимся представителем поэзии той эпохи был художник и поэт Ван Вэй (699–759). Благочестивый буддист, «не смевший наступить на придорожную траву», он много сделал для перехода от напыщенных «фу» ханьской эпохи к интимной, воспевающей природу лирике эпохи Тан. Величайшими поэтами эпохи Тан были Ли Бо (701–762) и Ду Фу (712–770). Бо Цзюйи (772–846) наряду с лирическими стихотворениями сочинял эпические поэмы и сатиры; интеллектуальные построения и юмор играют важную роль в его творчестве. Поэмы Ли Шансиня (813–858), созданные в период упадка династии, полны ностальгии и загадочной символики.
С концом эпохи Тан «ши» утрачивают свою свежесть, и развитие получает новая поэтическая форма – «цы». Это лирические стихотворения, унаследовавшие поэтику песен жанра «юэфу». Их отличает утонченная красота и чувство меланхолии, главная их тема – любовь и разлука. Лучшим из поздних представителей жанра «цы» является Синь Цицзи (1140–1207).
В XIII в. появляется новый вид поэзии – саньцзюй, его отличают свободный ритмический строй, более простой язык и широкий тематический диапазон. Иногда лирические, иногда повествовательные, эти стихотворения были написаны в том же стиле, что и поэтические тексты музыкальной драмы, достигшей расцвета в этот период.
Историография. Данной проблемой занимались многие ученые историки, специалисты международники, специалисты по культурным отношениям. При написании данной дипломной работы были использованы следующие научные труды российских ученых: Борисов О.Б. Внутренняя и внешняя политика Китая в 70-ые годы[1]; Салицкий А.И. Внешнеэкономическая стратегия КНР[2]; Сатубалдин С.С. «Драконы» и «тигры» Азии: сможет ли казахстанский «барс» пройти их тропами; Свешников А.А. Концепция КНР в области внешней политики[3]; Сафронова Е.И. Отношения КНР с развивающимися странами и формирование нового мирового экономического порядка[4]; Социальная структура Китая. XIX – первая половина ХХ века[5]; Тимошенко В.А. Культурология: диалог культур[6]; Центральная Азия в системе глобальных отношений. Сборник материалов конференций[7]. Зарубежных авторов: Карен А. Китай[8]; «…Китай отказывается от сферы влияния в регионе…». Интервью с Чрезвычайным и Полномочным послом КНР в РК господином Яо Пэйшэном[9]; Китай: традиции и современность[10]. Многие исследования проведены отечественными авторами: Ашимбаев М.С. Геополитические перспективы Китая в Центральной Азии[11]; Бурханов К.Н., Исмагамбетова Т.Т., Беримжанова А.Е. Китай между прошлым и будущим[12]; Идрисов Е. Новые рубежи сотрудничества[13]; Национальная безопасность: итоги десятилетия. Под ред. М.С. Ашимбаева[14]; Новый Казахстан: пять лет независимого развития. Под ред. Нысанбаева А.Н.[15]; Политика КНР на современном этапе: реалии и перспективы[16]; Рахимов Р. Внешняя политика КНР[17]; Султанов К., Бекбергенов С. Пробуждение гиганта (очерки о Китайских реформах)[18].
Кроме того, при написании данной работы были использованы труды отечественных политиков: Назарбаев Н. Критическое десятилетие[19]; Назарбаев Н. Казахстан-2030. Процветание, безопасность и улучшение благосостояния всех казахстанцев. Послание Президента страны народу Казахстана[20]; Казахстан на стыке веков. Историческая роль Президента Республики Казахстан Н.А. Назарбаева в формировании геополитической стратегии государства[21]; Токаев К.К. Под стягом независимости. Очерки о внешней политике Казахстана[22]; Токаев К.К. Внешняя политика Казахстана в условиях глобализации[23].
Предмет исследования: китайская литература в годы культурной революции.
Объект исследования: анализ развития китайской литературы в годы культурной революции.
Цель исследования: проанализировать особенности развития китайской литературы в годы культурной революции.
Задачи:
- Изучить теоретические аспекты развития духовной жизни китайского общества в период культурной революции.
- Рассмотреть характеристики литературной деятельности в китайском обществе периода революционных преобразований.
Структура работы. Данная работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.
Глава I. Теоретические аспекты развития духовной жизни китайского общества в период культурной революции
1.1. Особенности развития духовной жизни китайского общества
Китайцы любят слушать «истории». Любая философская или историческая книга, как правило, оживлена вымышленными повествованиями. К VII столетию появляется множество сборников фольклорных сказаний, важное место в которых принадлежит сказаниям о чудесах. Так же, как и географические тексты, подобные Книге гор и морей, где вымысел преобладает над фактами, они становятся источником для произведений более поздних писателей. Пришедший в Китай после падения династии Хань буддизм приносит с собой множество сюжетов индийского эпоса.
В эпоху Тан мастера изящной словесности получают благоприятные возможности для сочинения рассказов. Одни из них основаны на традиционных источниках, другие являются плодом новаторской фантазии, а в основу некоторых ложится личный опыт сочинителей. Главное место занимают истории о героях, влюбленных и о чудесном. Сюжеты многих рассказов составят содержание более поздних драм. Из подражавших им более поздних писателей следует выделить Пу Сунлина (1640–1715) и Ци Юня (1724–1805).
Параллельно с рассказом «лакированного» классического стиля развивается народная проза. Открытия современных историков позволяют составить представление об образцах литературы до-сунского периода, в которых проза перемежается с поэзией, а также о чисто народных сказаниях – например, о путешествии императора Тан в загробный мир (этот сюжет впоследствии вошел в роман Путешествие на Запад).
Стилистика рассказчиков на базарной площади или в чайной особенно явственно проступает в небольших книжицах «хуабэнь», дошедших до нас из сунской эпохи (960–1279). Некоторые истории, в особенности те, что опирались на исторические хроники, были слишком длинны для пересказа в один прием, вследствие чего распространение получают серийные чтения. В результате этого неуклонно растет число длинных историй с многочисленными эпизодами – до тех пор, пока гениальные одиночки не излагают их в письменной форме, которая и остается эталоном. Тремя величайшими произведениями такого рода являются романы Речные заводи, Троецарствие и Путешествие на Запад.
В основу сюжета Речных заводей положен исторический эпизод народного восстания в начале XII в. Роман повествует о приключениях 108 преступников, которые постепенно объединяются в отряд и одерживают победы над правительственными войсками. Это увлекательная история о сражениях и хмельных застольях, боевом товариществе и жестокости, хитрости и волшебстве, где действуют яркие, полнокровные персонажи. Троецарствие с документальной точностью воссоздает историю бурного третьего века, когда три царства борются за верховенство в империи после падения династии Хань. Центральной фигурой романа является даосский отшельник Чжугэ Лян – волшебник и стратег, выступающий также в роли придворного советника. Роман воспроизводит всю атмосферу эпохи, с ее сочетанием верности и измены, коварства и бесстрашия. Сюжет Путешествия на Запад основан на истории паломничества в Индию (629–645) буддистского монаха Сюань Цзана, но каждый его эпизод приобрел значение самостоятельной легенды. Сатирическое дарование автора, У Чэнэня (1505–1580), сравнимо с гением Рабле.
Вслед за тем появляются оригинальные произведения, отражающие современную авторам жизнь китайского общества. Роман Цветы сливы в золотой вазе, написанный в конце 16 в., основан на главах 23 и 24 Речных заводей, но его главной темой становится семейная жизнь преуспевающего торговца и ростовщика Симынь Цина, распутного повесы и многоженца.
Общепризнанный шедевр китайской художественной литературы Сон в красном тереме был написан Цао Сюэцинем (1715–1762), чья семья на протяжении трех поколений имела прибыльные должности управляющих на императорской текстильной фабрике в Нанкине. Личные впечатления автора послужили ему материалом для первого значительного произведения китайской литературы, основанного на автобиографических фактах. Полная версия романа была опубликована только в 1792. Главная линия романа – это история любви молодого аристократа и его кузины. Обрамленный аллегорическими вставками, роман так широко и подробно воссоздает картину общественных нравов, что и по сей день остается непревзойденным памятником эпохи.
После Сна в красном тереме, на закате эпохи Цинь, важнейшими достижениями в области художественной прозы становятся романы с элементами социальной критики и сатиры, в т.ч. Ученые, высмеивающий представителей образованной элиты, Цветы в зеркале, сатира на отношение общества к женщине, а также Путешествие Лао Цаня, яркое описание судьбы ученого-гуманиста, живущего в Северном Китае накануне боксерского восстания. После падения монархии (1911) в 1917 развитие получает движение за отказ от искусственного языка классических текстов и за повсеместное внедрение народного языка байхуа. Одновременно идет переоценка старых романов, драм и народной поэзии, написанных близким к народному языком.
В десятилетие с 1917 по 1927 гг. страну захлестывает поток переводной западной литературы, дополненный отечественными поэмами, эссе, рассказами и одноактными пьесами, написанными «в новой манере». Однако в то время как в новой литературе доминирует романтическая приподнятость, главным ее представителем становится рассудительный и скептически мыслящий Лу Синь. В 1927–1937 политические взгляды многих писателей испытывают сильное воздействие «левой» идеологии. Вместе с тем ключевые произведения этого периода, даже инспирированные марксизмом (проза Мао Дуня, полемические эссе Лу Синя), были независимы от установок коммунистической партии, а временами даже противоречили им. Более того, значительное число произведений было написано авторами, не принявшими марксизм, – Лао Шэ, Ба Цзинем, Шэнь Цзунвэнем.
По мере прихода к власти коммунистов в конце 1940-х годов попытки проявления индивидуального стиля постепенно сходят на нет. Идеологическая доктрина компартии отводит художественной литературе роль пропагандистского инструмента, настаивает на том, чтобы произведения литературы создавались для «широких масс» и соответствовали текущим политическим задачам. Начиная с романа Дин Лин Солнце над рекой Санкань главной темой литературы 1940-х годов становится движение за аграрную реформу.
Растущее несогласие писателей с навязанной им политической линией провоцирует чистки среди диссидентствующей интеллигенции. Писателям дается указание развивать «революционный романтизм», изображая идеализированный тип обезличенного «социалистического человека», что находит наиболее полное выражение в романе Лю Цина Строители (1960). В период 1965–1967, в разгар «культурной революции», деятельность литературных организаций фактически приостанавливается. На их место приходят новые органы культуры, к числу наиболее значительных достижений которых можно отнести «образцовые революционные» оперы и балеты, а также художественную прозу писателя крестьянского происхождения Хао Яна, главный акцент в которой делается на борьбе между идеализированными положительными героями и «подрывными» элементами, не принимающими идеи Мао Цзэдуна.
Последствиями политических перемен 1976 г. стала повсеместная реабилитация ошельмованных писателей и деятелей культуры наряду с возрождением либеральной атмосферы начала 1960-х годов. Но уже в 1979 стало ясно, что партийные функционеры не намерены отказываться от контроля над литературой.
За пределами КНР с 1950 диссидентскую литературу представляют отдельные авторы-эмигранты. На Западе были замечены роман Айлин Чжан Песня рисовых побегов (1955), роман Чэнь Жосы Казнь мэра Инь и роман Ся Чжияна Самая холодная зима в Пекине (оба 1978).
На Тайване китайская литература вступила в период брожения в начале 1960-х годов, когда произошел подъем в творчестве молодых «модернистов», усвоивших опыт современной западной литературы (Ван Вэньсин, Бай Сяньюн), а также ряда талантливых поэтов. Либеральные социально-критические настроения нашли свое выражение в эссе Ли Ао, Ин Хайгуана и других авторов, испытавших сильное влияние западной либеральной мысли. К середине 1970-х годов эти «космополитические» тенденции подверглись критике со стороны писателей, провозгласивших свою приверженность отечественной литературе и обвинивших писателей-«модернистов» в преклонении перед эстетикой западной литературы.
Художественная литература занимала в феодальном Китае совершенно особое место. Знание (наизусть) классических произведений 230древности — конфуцианских классиков — входило непременной составной частью в образование. Умение писать стихи и в совершенстве владеть стилистикой являлось столь же обязательным для всякого образованного человека. С приходом к власти Маньчжурской династии (XVII в.), предпринявшей реставрацию поколебленных основ феодализма, конфуцианская начитанность и владение кистью были возведены в своего рода ценз для права занятия официальных должностей. На государственных экзаменах, которые должны были держать кандидаты, претендующие на занятие должности, требовалось написать стихотворение на предложенную тему. Разумеется, ввиду трудности китайского языка и необходимости затрат долгих лет и больших средств на изучение многотомных классиков и на овладение искусством стиля этот ценз был лишь своеобразной разновидностью классового отбора.
Последующие века китайской истории явились веками застоя и упадка поэзии. Развитие ложноклассической литературы пошло лишь по линии утончения форм, по линии подражания образцам древней литературы. В последнюю эпоху китайская поэзия неизменно оставалась в своих закостенелых формах, ибо в Китае, как и везде, с деградацией господствующего класса, пришла в упадок также и его литература. Специфическое положение поэзии в феодальном Китае и ее поощрение, вместо того чтобы создать условия для расцвета, наоборот, привело к упадку художественного творчества, отнюдь не стимулируя дальнейшего развития литературы. Высшим искусством почиталось подражание древности, а не создание новых форм или новых жанров, соблюдение конфуцианских традиций, а не привнесение в литературу чуждых конфуцианству идей. Китайская поэзия, непревзойденные образцы которой были созданы тысячелетие тому назад, в последующие века не обогатилась ни одним именем, ни одним произведением, «удостоенным» быть включенным в хрестоматии избранных китайских произведений.
Вторжение в Китай монгольских кочевников (XIII в.) и связанное с этим развитие внешней торговли, расширение внешних связей и торговых экспедиций в чужие страны, оказали свое влияние и на литературу, создав живое содержательное творчество, не связанное условностями конфуцианских традиций и облеченное в более понятные языковые формы. Такой литературой явились повесть, роман и драма, которые противопоставили себя ложноклассической поэзии, ставшей по существу бессодержательным продуктом стилистических упражнений. Роман, неизменно популярный в течение веков — «Саньгочжи яньи», — относится ко времени господства монголов (XIII—XV вв.). Первый по времени, он считался вместе с тем непревзойденным в этого рода литературе. К несколько более раннему периоду относится и первое из вошедших в историю китайской литературы драматических произведений («Сисянцзи»). Написанное высокохудожественным языком (полукнижным, приближающимся к разговорной речи), это произведение как драма еще не представляет законченных форм. Полный расцвет драмы совпал с расцветом романа — в эпоху Монгольской династии. В этот период драматические произведения уже облекаются в стройные формы, вырабатываются различные жанры, происходит более тщательная разработка темы, вводится деление драмы на акты.
Общепринятое наименование этого рода литературы — романа и драмы — как литературы «народной» (в противовес «аристократической») не должно быть понято в том смысле, что эта литература была создана «народом» или была предназначена для «народа». «Народ» — в своем подавляющем большинстве безграмотный — был так же далек от этой литературы, как и от ложноклассической. Но подобное наименование, принятое в Китае, имело свой определенный смысл. Знание классической литературы являлось обязательным для феодальной аристократии (хотя отсюда вовсе не следует, что все господствующие верхи были грамотны, так как в Китае имели место и покупка чинов и титулов, равно как и назначения и одарения землей за военные подвиги и заслуги), а в то же самое 234время простое знакомство с «народной» литературой считалось в аристократических верхах чем-то недостойным, компрометирующим высокое положение китайского сановника. Но конечно подобное отношение к «народной» лит-ре отнюдь не означало, что романы к драмы не находили своих читателей. Наоборот, эти произведения читались с большим удовольствием, чем полные условностей ложноклассические элегии и стансы; и вряд ли был хоть один образованный аристократ, втайне не читавший увлекательных повестей или романов (в особенности эротических, наряду с историческими занимавших видное место в «народной литературе»). Произведения этого рода, авторы которых принадлежали, разумеется, к тем же образованным верхам общества, в силу установившегося к «народной» литературе отношения, обычно не подписывались, и так. обр. в историю литературы не вошли, за редкими исключениями, имена создателей популярных романов и драм. Но, не будучи официально признанной, «народная» литература продолжала существовать рядом с классической; и с течением времени некоторые наиболее выдающиеся романы и драмы, выдержавшие сотни изданий в течение столетий и переходившие из поколения в поколение, были причислены к лучшим образцам национального художественного творчества. К таким произведениям относятся «Хунлоумын» (Сон в красном тереме), «Шуйхучжуань» (Речная заводь), «Саньгочжи яньи» (История борьбы трех царств). «Сисянцзи» (История Западного флигеля, пьеса) и др.
Первое из названных произведений — роман, принадлежащий перу Цао Сюэ-циня, написано в XVII в. Колоссальный по своим размерам, он охватывает несколько сот действующих лиц, причем только на одно описание каждого из них уделено по несколько страниц убористого текста. Это произведение с чрезвычайно сложной, запутанной интригой и богатое бытовыми описаниями старого общества — самый популярный китайский роман. Целые серии подражаний, «продолжений», пополнений и комментариев к «Хунлоумын» продолжали выпускаться в течение довольно долгого времени после издания последнего. Другой популярный роман, вошедший в историю литературы — «Шуйхучжуань» — относится к типу авантюрных произведений. Здесь рассказаны приключения шайки речных пиратов на фоне одного из исторических восстаний. В лит-ре этого рода исторические сюжеты занимают одно из главных мест. Давая романтические описания различных эпизодов китайской истории, растворяя в вымыслах отдельные исторически достоверные факты, эти романы в своей совокупности создали китайский героический эпос. Виднейшим из исторических романов признается уже названный «Саньгочжи яньи» (автор его — Ло Гуань-чжун), описывающий эпоху Троецарствия — периода феодального распада Китая на враждующие между собой княжества. «Саньгочжи», создавший замечательные типы, как и все другие произведения китайской литературы, лишен психологизма. Действующие лица в китайской повествовательной литературе — не живые люди, взятые в их индивидуальной особенности, а обобщенные типы, олицетворенные в той или иной фигуре.
К числу произведений столь же популярных, но не получивших официального признания, относятся несколько романов «безнравственного содержания», как их квалифицировали ученые критики. Таковы роман «Цзин Пин Мэй» (Роза в золотом кувшине), с большими подробностями повествующий о любовных похождениях одного богача «Пинхуа баоцзянь», рисующий извращенные нравы (педерастия и т.п.) аристократии, и другие.
В отличие от ложноклассической литературы, доступной только узкой касте привилегированных, литература «народная», написанная более простым языком, приближающимся к разговорному, и насыщенная, в отличие от классической, живым, увлекательным содержанием, была чрезвычайно популярна среди всех слоев населения. Мелкое чиновничество, купечество зачитывались романом в такой же мере, как и аристократия (и в особенности женщины аристократических кругов, для которых чтение романов было главным времяпрепровождением). Уличные бродячие рассказчики (явление, столь же распространенное в Китае, как у нас в свое время шарманщики) разносили «Хунлоумнын», «Саньгочжи яньи» и др. произведения по узким уличкам китайских ремесленников и по китайским деревням, делая литературу достоянием безграмотных масс, и в этом смысле со временем действительно превратили роман в народную литературу. Многие имена из популярных романов стали нарицательными, отдельные выражения вошли в разговорный язык как пословицы и поговорки. Романы перерабатывались в пьесы, ставившиеся как городскими, так и многочисленными бродячими театрами.
Основной формой драматических произведений были исторические, главным образом военные драмы. В основе исторических драм, черпавших материал из богатого прошлого феодального Китая, обычно лежали сюжеты популярных романов; многие пьесы этого рода не представляют собой законченного целого, а являются лишь отдельными эпизодами, выхваченными из какого-либо общеизвестного романа. Из других форм драматургии в старом Китае были наиболее распространены фантастические пьесы и комедии. Комедии имеют много общего со староитальянскими комедиями, возрожденными Гоцци.
Отчасти именно через это русло литературы, через так называемую «народную» литературу — роман, повесть и драму — проводили свое влияние в Китае враждебные конфуцианству религии — буддизм и даосизм. Буддизм получил 238большое отражение в художественной литературе. Многие произведения «народной» литературы являются пересказом или китайскими вариантами буддийских легенд, созданных в Индии. Известный роман У Чен-эня «Сиюцзи» (Путешествие на запад), в котором описано исторически-достоверное путешествие буддийского монаха в Индию за священными буддийскими книгами, и др. популярные произведения носят на себе сильное влияние буддизма.
Даосизм, в основе своей отражавший идеологию крестьянина-общинника, почти на всем протяжении китайской истории был враждебен идеологии феодального господства — конфуцианству. И естественно, что «народная» литература, свободная от необходимости продолжения конфуцианских традиций, являлась одним из путей распространения даосизма. Последний, в своем дальнейшем развитии воспринявший много черт буддизма, оброс мистикой, обогатился различными мистическими обрядами и фантастикой из области «чудесного»; именно эти черты, по существу являющиеся чуждыми первоначальному учению даосизма, завуалировавшие основное его ядро, — диалектику Лаоцзы, создателя Дао, — со временем выпятились на первый план, будучи признаны основными и характерными чертами даосизма.
Влияние этой стороны даосизма, сказавшееся на многих произведениях старого Китая, проявилось и в знаменитых повестях Пу Сун-лина (VII в.) Ляо Чжай чжии» (Странные истории Ляо Чжая), представляющих собой весьма занимательные фантастические рассказы о различных чудесах, оборотнях и пр. Эти повести — по форме короткие новеллы (а иногда и мелкие анекдоты) — стоят как бы на грани между литературой классической и «народной»: они написаны в стиле книжного языка, далекого от разговорной речи.
Подобного рода произведения — повести, романы и драмы фантастического и мифологического содержания — занимали видное место в «народной» литературе.
Последние века китайского феодализма (эпоха господства Маньчжурской династии) не внесли почти ничего нового и в «народную» К. л. Невысокие по качеству произведения последних веков не заслоняли собой более ранних произведений, продолжавших переиздаваться и ставиться на сцене вплоть до наших дней. Единственно новое, что было внесено в К. л. в последние века господства маньчжуров, — это сатирический 240жанр в повествовательной литературе, до этого не известный Китаю. Несколько романов такого типа — «Девятихвостая черепаха» (Цзювэйгуй), «Людун вайши» и др. — бичуют разложение правящих слоев, в известной степени отражая оппозиционность новых классовых групп, зарождающихся в недрах феодального общества, так и известных слоев помещичьего землевладения, не стоящих у власти.
Вполне естественно, что как «ложноклассическая» конфуцианская литература, так и литература, воспевающая минувшую эпоху феодального расцвета Китая, насыщенная легендами о чудесах или смакующая эротические извращения, не могла не уступить своего места новому творчеству, более свойственному новым классам, заявившим свое право на литературу в эпоху зарождения китайского капитализма. Первые попытки обновления литературы имели место в конце 90-х гг. прошлого столетия в связи с движением либеральной буржуазии (в лице Кан Ю-вэя), пытавшейся поставить Китай на рельсы самостоятельного буржуазного развития, призывавшей китайцев учиться у Европы (Кан Ю-вэй сравнивал Китай с Россией эпохи Петра Первого, ставя его в пример императору); на китайский язык стала переводиться и иностранная художественная литература. До этого времени К. л. в силу общей оторванности Китая от внешнего мира и в силу специфичности письменности, являвшейся своеобразной «китайской стеной» в литературе, была отрезана от мировых произведений, и как классики, так и новейшие образцы мировой литературы почти не проникали в Китай (не считая конечно литературы на иностранных язяков, доступной передовой интеллигенции, побывавшей за границей). В этот период на китайский язык стал переводиться целый ряд произведений («1001 ночь», «Робинзон Крузо» и др.). Тогда же Китай познакомился и с русской литературой, из которой наибольший успех имел Толстой (были переведены «Анна Каренина» и др.). Но массовый перевод осложнялся трудностью письменности, которая с большим трудом могла вложить в свои мертвые формы чужое творчество. Эти кратковременные попытки европеизации литературы не оставили глубокого следа в китайской литературе, не создав ничего нового, что заменило бы собой старые произведения.
Следующим толчком к обновлению литературы послужила революция 1911, которая, впрочем, так же мало изменила китайскую литературу, как и китайское общество. Сохранение господствующего положения за феодалами при сравнительной слабости туземной буржуазии определило и устойчивость феодальной литературы. Попытки кучки новаторов (Оуян Юй-цин, Чень Да-бэй и др.) создать новую литературу и драматургию остались только попытками, не изменившими лица всей китайской литературы. Для создания новой литературы потребовалось довольно долгое время, и настоящая революция в литературе стала возможной только с большим 241размахом социальной революции, поднявшей многомиллионные массы на ломку старого общества.
1.2. Причины возникновения культурной революции: развитие, последствия
Разногласия в руководстве КПК по проблемам определения внутриполитического курса и внешнеполитической ориентации страны достигли большой остроты к концу 1965 г. Мао Цзедун и его сторонники выступили за возвращение к «яньаньским» нормам политической и социально-экономической организации общества. Идею о классовой борьбе в социалистическом обществе Мао Цзэдун выдвинул еще в 1957 г., а после Х пленума ЦК КИК 8-го созыва (1962 г.) он начал пропагандировать и навязывать стране мысль об «обострении классовой борьбы», выдвинул положение «о продолжении революции при диктатуре пролетариата». В этой связи появился и тезис о том, что часть членов КПК встала на путь «ревизионизма». Причем с самого начала борьба с «ревизионизмом» внутри страны стала неразрывно увязываться с борьбой против «международного ревизионизма», в это понятие включалась КПСС и. ряд других коммунистических и рабочих партии[24].
Мысль о «появлении ревизионизма в Китае» Мао Цзэдун стал особенно подчеркивать со второй половины 1965 г. Он считал, что в партию, правительство, армию и круги деятелей культуры проникло большое число представителей буржуазии и «контрреволюционных ревизионистов», и, только начав «великую пролетарскую культурную революцию», можно отвоевать власть, узурпированную «лицами, обладающими властью в партии и идущими по капиталистическому пути». Таким образом, «культурная революция», задуманная и развязанная Мао Цзэдуном в 1966 г., была нацелена на то, чтобы устранить из руководящих органон партии всех несогласных с его политикой, прежде всего сторонников VIII съезда КПК, навязать партии и народу свою схему развития Китая в духе левацких концепций «казарменного коммунизма», ускоренного строительства социализма, отказа от методов экономического стимулирования. Эти идеи наглядно отражались в призывах: «В промышленности учиться у дацинских нефтяников, в сельском хозяйстве — у дачжайской производственной бригады», «Всей стране учиться у армии», «Усиливать подготовку на случай войны и стихийных бедствий». Одновременно продолжалось раздувание культа личности Мао Цзэдуна. Постоянно нарушая принципы коллективного руководства в партии, Мао Цзэдун поставил себя к этому времени над ЦК КПК, Политбюро ЦК партии, часто не обсуждал с последними принимаемых им от имени партии решений. Именно он в обход партийного руководства страны развернул «культурную революцию» и руководил ею.
Историю «культурной революции» большинство китайских ученых делит на три этапа.
Первый этап продолжался с мая 1966 г. по апрель 1969 г. — это была наиболее активная и разрушительная фаза «культурной революции», закончившаяся созывом IX съезда КПК. Поводом для начала движения послужила публикация и ноябре 1965 г. в шанхайской газете «Вэньхуэй бао» статьи Яо Вэньюаня «О новой редакции исторической драмы «Разжалование Хай Жуя». Пьеса была написана в I960 г. видным китайским историком, заместителем мэра Пекина У Ханем. Он был обвинен в том, что, рассказывая в своей драме об эпизоде из истории средневекового Китая, якобы намекал на несправедливость гонений и разжалования маршала, бывшего министра обороны КНР Пэн Дэхуая, давшего в 1959 г. негативную оценку «большому скачку» и народным коммунам в КНР. Пьеса была названа в статье «антисоциалистической ядовитой травой». За этим последовали обвинения против руководителей Пекинского горкома КПК и отдела пропаганды ЦК КПК. В конце 1965 г. был снят со своих постов заместитель министра обороны КНР, начальник Генерального штаба НОАК, секретарь ЦК КПК Ло Жуйцин, обвиняемый в «выступлении против партии» и «узурпации власти в армии».
В мае 1966 г. на расширенном заседании Политбюро ЦК КПК было принято «Сообщение ЦК КПК от 16 мая», в котором излагались основные идеи Мао Цзэдуна о «культурной революции». На заседании был подвергнут резкой критике, а затем и снят со своих постов ряд высших руководителей партии, правительства и армии, включая секретаря ЦК КПК, первого секретаря Пекинского горкома партии Пэн Чжэня, секретаря ЦК КПК, заведующего отделом пропаганды ЦК КПК Лу Диньи, кандидата в члены Секретариата ЦК КПК Ян Шанкуня. Затем была создана Группа по делам культурной революции при ЦК КПК (далее ГКР) во главе с бывшим секретарем Мао Цзэдуна Чэнь Б о да. Жена Мао Цзян Цин и секретарь Шанхайского горкома партии Чжан Чуньцяо стали его заместителями, а секретарь ЦК КПК Кан Шэн, курировавший органы госбезопасности, — советником Группы. ГКР постепенно заменила собой Политбюро и Секретариат ЦК КПК и превратилась не без помощи Мао в «штаб культурной революции»[25].
Для подавления оппозиционных сил в партии Мао Цзэдун и его сторонники использовали политически незрелую молодежь, из которой формировались штурмовые отряды хунвэйбинов — «красных охранников» (первые хунвэйбины появились в конце мая 1966 г. в средней школе при пекинском университете Цинхуа). В первом «Манифесте» хунвэйбинов говорилось: «Мы являемся стражами, защищающими красную власть, ЦК партии. Председатель Мао — наша опора. Освобождение всего человечества является нашей обязанностью. Идеи Мао Цзэдуна являются самыми высшими указаниями во всех наших действиях. Мы клянемся, что ради защиты ЦК, защиты великого вождя председателя Мао мы, не задумываясь, отдадим последнюю каплю крови, решительно доведем до конца культурную революцию».
Занятия в школах и вузах по инициативе Мао Цзэдуна были прекращены, для того чтобы учащимся ничто не препятствовало проводить «культурную революцию», начались преследования интеллигенции, членов партии, комсомола. Профессоров, школьных учителей, деятелей литературы и искусства, а затем и видных партийных и государственных работников выводили на «суд масс» в шутовских колпаках, избивали, глумились над ними якобы за их «ревизионистские действия», а в действительности — за самостоятельные суждения о положении в стране, за критические высказывания о внутренней и внешней политике КНР. По далеко не полным данным, представленным пекинским отделением Министерства государственной безопасности, с 23 августа по конец сентября 1966 г. хунвэйбины только в Пекине убили 1722 человека, конфисковали имущество у 33 тыс. 695 семей, произвели обыски и изгнали из Пекина более 85 тыс. человек. К 3 октября 1966 г. по всей стране из городов было уже изгнано 397400 человек, попавших в разряд «нечисти».
В августе 1966 г. был созван XI пленум ЦК КПК 8-го созыва, в работе которого не участвовали многие члены ЦК, ставшие жертвами преследований. 5 августа Мао Цзэдун лично написал и вывесил в зале заседаний свою дацзыбао «Огонь по штабам!», он объявил участникам пленума о существовании в партии «буржуазного штаба», обвинил многих партийных руководителей в центре и на местах в том, что они осуществляют «диктатуру буржуазии», и призвал открыть «огонь по штабам», предполагая полностью разгромить либо парализовать руководящие партийные органы в центре и на местах, народные комитеты, массовые организации трудящихся, а затем создать новые «революционные» органы власти.
После «реорганизации» партийного руководства на пленуме из пяти заместителей председателя ЦК партии остался один министр обороны Линь Бяо, о котором говорилось как о «преемнике» Мао Цзэдуна. В результате заигрываний Мао Цзэдуна с хунвэйбинами до и во время пленума (имеется в виду его переписка с хунвэйбинами, встречи с ними), призывов открыть «огонь по штабам», бесчинства хунвэйбинов после пленума приобрели еще большие масштабы. Начался разгром органов власти, общественных организаций, парткомов. Хунвэйбины были поставлены, по существу, над партией и государственными органами[26].
Жизнь в стране была дезорганизована, экономике нанесен тяжелейший урон, подверглись репрессиям сотни тысяч членов КПК, усилились преследования интеллигенции. Из 97 членов и 73 кандидатов в члены ЦК КПК 8-го созыва соответственно 60 и 37 были объявлены «спецагентами и предателями», «контрреволюционными ревизионистскими элементами», 60 из 115 членов Постоянного комитета ВСНП 3-го созыва оклеветаны как «предатели», «ревизионисты», «лица, поддерживающие тайные связи с заграницей». Было репрессировано более 30 секретарей горкомов РШК, мэров и их заместителей, многие из них погибли. Более 2600 работников литературы и искусства стали жертвами репрессий. Погибли такие известные писатели, как Лао Шэ, Чжао Шули и десятки других. Только в 17 провинциях и городах было ошельмовано более 142 тыс. кадровых работников, занятых в сфере образования, и преподавателей. Подверглись репрессиям более 53 тыс. человек, работающих в области науки и техники.
В годы «культурной революции», говорилось в обвинительном заключении по делу «четверки» (1981 г.), преследованиям, травле и уничтожению подверглось «большое число руководящих работников отдела ЦК КПК по организационной работе, органов общественной безопасности разных ступеней, прокуратуры, суда, армии, органов пропаганды». Жертвами «четверки» и Линь Бяо, согласно документу, стало в общей сложности более 727 тыс. человек, из которых свыше 34 тыс. были «доведены до смерти». По официальным китайским данным, число пострадавших в ходе «культурной революции» составило около 100 млн. человек.
В декабре 1966 г. наряду с отрядами хунвэйбинов появились отряды цзаофаней (бунтарей), в которые вовлекались молодые, обычно неквалифицированные рабочие, учащиеся, служащие. Они должны были перенести «культурную революцию» на предприятия и в учреждения, преодолеть сопротивление рабочих хунвэйбинам. Но рабочие по призыву комитетов КПК, а иногда и стихийно давали отпор бесчинствующим хунвэйбинам и цзаофаням, добивались улучшения материального положения, отправлялись в столицу для предъявления своих претензий, прекращали работу, объявляли забастовки, вступали в сражения с погромщиками. Против разгрома органов партии выступили такие видные партийные, государственные и военные деятели, как Чжу Дэ, Хэ Лун, Чэнь И и другие.
Чтобы сломить сопротивление противников «культурной революции», была развернута кампания по «захвату власти». В январе 1967 г. цзаофани Шанхая, подстрекаемые и руководимые ГКР, в частности ее членами Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюанем, захватили партийную и административную власть в городе. Вслед за этим волна «захвата власти» у «облеченных властью и идущих по капиталистическому пути» прокатилась по всему Китаю. В Пекине в середине января власть была «захвачена» в 300 ведомствах и учреждениях. Парткомам и органам власти предъявлялись обвинения в том, что они в течение 17 лет с основания КНР стремились «реставрировать капитализм», «насаждали ревизионизм».
«Захват власти» осуществлялся с помощью армии, подавлявшей сопротивление и осуществлявшей контроль над коммуникациями, тюрьмами, складами, хранением и рассылкой секретных документов, банками, центральными архивами. Для поддержки «бунтарей» были выделены специальные части, так как и в армии имело место недовольство бесчинствами хунвэйбинов и цзаофаней. Подтверждением этому явились Уханьские события лета 1967 г.[27]
Но быстро осуществить план «захвата власти» не удалось. Забастовки рабочих ширились, повсеместно происходили кровопролитные столкновения с цзаофанями, а также схватки между различными организациями хунвэйбинов и цзаофаней. Как пишут китайские историки, «Китай превратился в государство, где царил хаос и правил террор. Партийные и правительственные органы на всех уровнях были парализованы. Руководящие кадры и обладавшие знаниями и опытом интеллигенты подвергались гонениям».
С января 1967 г. началось создание новых антиконституционных органов местной власти — «ревкомов». На первых порах преобладание в них получили лидеры хунвэйбинов и цзаофаней, что вызвало недовольство партийных работников и военных. В центре и на местах обострилась политическая борьба, в ряде районов происходили столкновения между военными частями и организациями хунвэйбинов и цзаофаней. В конце лета 1967 г. в стране фактически был установлен военный контроль.
Состоявшийся в октябре 1968 г. XII пленум ЦК КПК, на котором присутствовало около трети состава ЦК, так как остальные были к этому времени репрессированы, санкционировал все акции «культурной революции», «навсегда» исключил из партии на основе сфабрикованных обвинений Председателя КНР Лю Шаоци и снял его со всех постов, одобрил проект нового Устава КПК. Началась усиленная подготовка к созыву IX съезда КПК.
IX съезд КПК (апрель 1969 г.), на который делегаты не избирались, а назначались, одобрил и узаконил все акции, предпринимавшиеся в стране в 1966 — 1969 гг. В основном докладе, с которым на съезде выступил Линь Бяо, была выдвинута установка на продолжение чистки партийных организаций и государственных учреждений, начатой весной 1968 г. Вся история партии представлялась как борьба «линии Мао Цзэдуна» против различных «уклонистов», в том числе Ван Мина, Гао Гана, Пэн Дэхуая, и особенно Лю Шаоци. IX съезд одобрил курс на «непрерывную революцию», на подготовку к войне[28].
Новый Устав партии, принятый съездом, в отличие от Устава, принятого VIII съездом КПК в 1956 г., не определил задачи партии в области экономического и культурного строительства, улучшения жизни народа, развития демократии. Теоретической основой деятельности КПК были провозглашены «идеи Мао Цзэдуна». В программной части Устава содержалось положение о назначении Линь Бяо «преемником» Мао Цзэдуна. Как подчеркивал китайский историк Ли Хунлинь, положение о «преемнике», характерное для монархического абсолютизма, было внесено в Устав КПК Кан Шэном, который считал это «новаторским явлением» в истории международного коммунистического движения. «Это действительно было «новаторством» в том смысле, что со времени возникновения международного коммунистического движения такого странного явления еще не было, — писал Ли Хунлинь. — Трудно сказать, сколь «великое значение» имело оно для всего мира, а вот на судьбу Китая оно оказало воистину большое влияние, приведя страну на грань катастрофы».
В «Решении по некоторым вопросам истории КПК», принятом VI пленумом ЦК КПК 11-го созыва (июнь 1981 г.), указывается: «IX съезд партии, узаконивший ошибочную теорию и практику «культурной революции», укрепил позиции Линь Бяо, Цзян Цин, Кан Шэна и других в ЦК партии».
Второй этап «культурной революции» — от IX до Х съезда КПК — начался в мае 1969 г. и завершился в августе 1973 г.
Некоторые руководители, которым удалось сохранить свои позиции, требовали корректировки экстремистских установок в области экономики, учитывая насущные потребности развития страны. По их инициативе с начала 70-х гг. стали осторожно вводиться элементы планирования, распределения по труду, материального стимулирования. Были также приняты меры по улучшению управления народным хозяйством, организации производства. Произошли некоторые изменения и в политике в области культуры, хотя жесткий контроль над культурной жизнью по-прежнему сохранился.
В 1970-1971 гг. произошли события, отразившие новый кризис внутри китайского руководства. В марте 1970 г. Мао Цзэдун принял решение о пересмотре Конституции КНР, высказав предложение об упразднении поста Председателя КНР. Однако Линь Бяо и Чэнь Бода высказались за сохранение поста Председателя КНР. В августе 1970 г. в Лушане был проведен II пленум ЦК КПК 9-го созыва. Линь Бяо и Чэнь Бода вновь заявили о необходимости сохранения поста Председателя КНР в новом варианте Конституции КНР. На пленуме разгорелась борьба. Мао Цзэдун 31 августа 1970 г. написал документ «Мое мнение», в котором подверг резкой критике взгляды Чэнь Бода, заявив, что последний «осуществил внезапную атаку, занимался провокационной деятельностью». После этого развернулась критика Чэнь Бода, было заявлено о проведении расследования в отношении него. Сразу после II пленума ЦК партии принял решение о начале кампании «критики Чэнь Бода н упорядочения стиля». 16 ноября 1970 г. ЦК издал «Указания по вопросу об антипартийной деятельности Чэнъ Бода», где говорилось, что он «лжемарксист», «интриган», «карьерист» и «антипартийный элемент»[29].
II пленум ЦК КПК 9-го созыва явился проявлением серьезных политических столкновений в руководстве КНР, приведших к «сентябрьскому кризису» 1971 г. «Линь Бяо и его сторонники попытались создать на II пленуме ЦК общественное мнение, способствующее захвату ими власти, — пишут китайские историки. — Потерпев неудачу, они разработали план государственного переворота. Однако Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай разгромили этот заговор».
Вслед за исчезновением с политической арены Чэнь Бода в сентябре 1971 г. исчезают министр обороны Линь Бяо и группа военных руководителей (шесть из них были членами Политбюро ЦК КПК). По сообщению китайской стороны, Линь Бяо 13 сентября 1971 г. погиб в авиационной катастрофе вблизи Ундэрхана на территории МНР, пытаясь после неудавшегося «переворота» удрать за границу. Вслед за этим прошла новая чистка в армии, в ходе которой десятки тысяч офицеров подверглись репрессиям. За повседневную работу Военного совета ЦК КПК с октября 1971 г. стал отвечать маршал Е Цзяньин. В стране была развернута кампания «критики Линь Бяо и упорядочения стиля».
В марте 1973 г. ЦК КПК принял решение о реабилитации бывшего Генерального секретаря ЦК Дэн Сяопина и восстановлении его в должности заместителя премьера Госсовета. Активизировался процесс восстановления деятельности комсомола, профсоюзов, федерации женщин, начатый в 1972 г. Были проведены провинциальные съезды КСМК.
В центре внимания Х съезда КПК (август 1973 г.) находились внутриполитические проблемы. Съезд единодушно осудил Линь Бяо и Чэнь Бода, призвал «и дальше как следует вести движение за критику Линь Бяо и упорядочение стиля», фактически обосновал неизбежность внутренней борьбы в КПК. Съезд признал правильной линию «культурной революции», ориентировал партию и народ на продолжение прежнего политического курса, теоретической основой которого являлись установки Мао Цзэдуна о «продолжении революции в условиях диктатуры пролетариата», об «обострении классовой борьбы между пролетариатом и буржуазией». «X съезд продолжил левацкие ошибки IX съезда и выдвинул Ван Хунвэня на пост заместителя председателя ЦК партии,- говорится в «Решении» VI пленума ЦК КПК.- Цзян Цин, Чжан Чуньцяо, Яо Вэньюань и Ван Хунвэнь образовали «группу четырех» в Политбюро ЦК, что укрепило силы контрреволюционной группировки Цзян Цин».
В то же время съезд санкционировал меры, направленные на возобновление деятельности ВСНП, профсоюзных и молодежных организаций, фактически одобрил реабилитацию части партийных и административных кадров, в том числе Дэн Сяопина, который был избран членом ЦК, а в январе 1975 г. стал одним из заместителей председателя ЦК КПК. В коммюнике съезда были опущены некоторые левацкие установки 1966-1969 гг., реализация которых нанесла тяжелый ущерб экономике страны[30].
Третий этап «культурной революции» продолжался с сентября 1973 г. до октября 1976 г., т. е. от Х съезда КПК до разгрома «контрреволюционной» «банды четырех» во главе с Цзян Цин, ознаменовавшего собой конец «культурной революции».
Несмотря на достигнутый на Х съезде компромисс между различными силами в КПК, обстановка в стране продолжала оставаться нестабильной. В начале 1974 г. по предложению Цзян Цин, Ван Хунвэня и их сторонников, одобренному Мао Цзэдуном, была развернута новая общенациональная политико-идеологическая кампания «критики Линь Бяо и Конфуция». Начало ей положили выступления в печати, направленные на развенчание конфуцианства и восхваление легизма — древнекитайского идейного течения, господствовавшего при императоре Цинь Шихуане — главе первой общекитайской деспотии (III в. до н. э.). Специфической чертой кампании, как и некоторых предыдущих, явилось обращение к историческим аналогиям, к аргументам из области китайской политической мысли в целях решения актуальных идеологических и политических проблем.
В январе 1975 г. после 10-летнего перерыва была созвана 1-я сессия ВСНП 4-го созыва, принявшая новую Конституцию КНР. Конституция представляла собой результат компромисса:
с одной стороны, в нее были включены установки 1966-1969гг. (в том числе и призывы «готовиться на случай войны»), с другой — она закрепляла право членов «коммун» на приусадебные участки, не признавал а производственную бригаду (а не «коммуну») основной хозрасчетной единицей, предусматривала необходимость постепенного повышения материального и культурного уровня жизни народа, оплаты по труду.
Сессия ВСНП сформировала высшие государственные органы власти КНР. В Постоянный комитет ВСНП вошли председатель — Чжу Дэ и 22 его заместителя, в большинстве своем старейшие кадровые работники (Дун Биу, Лю Бочэн, Не Жунчжэнь, Сюй Сянцянь, Сун Цинлин, Чэнь Юнь, Тань Чжэньлинь). В то же время в состав правительства вошли и сторонники Цзян Цин (Каи Шэн, У Дэ). Высшие посты в армии также были распределены между представителями соперничавших группировок в китайском руководстве.
Вскоре после завершения работы сессии ВСНП выдвиженцы «культурной революции» предприняли очередную попытку упрочить свои позиции. С этой целью по инициативе Мао Цзэдуна на рубеже 1974-1975 гг. была развернута кампания под лозунгом борьбы «за изучение теории диктатуры пролетариата». Важной задачей этой кампании являлась борьба против тех представителей руководства КПК (Чжоу Эньлай, Чэнь Юнь, Дэн Сяопин), которые отстаивали необходимость повышения внимания к развитию экономики, применению более рациональных методов управления народным хозяйством.
В ходе новой политической кампании распределение по труду, право на приусадебные участки, товарно-денежные отношения объявлялись «буржуазным правом», которое необходимо «ограничивать», т. е. вводить уравниловку. Под прикрытием новой кампании на многих промышленных предприятиях и в «коммунах» ущемлялись экономические интересы трудящихся. В ряде случаев отменялись меры материального поощрения, практиковалась работа в сверхурочные часы, ликвидировались приусадебные участки. Все это вызывало массовое недовольство трудящихся, забастовки рабочих, волнения крестьян.
После тяжелой болезни в январе 1976 г. умер премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай. В апреле того же года во время церемонии, посвященной его памяти, произошли массовые выступления на главной площади Пекина — Тяньаньмэнь. Участники выступлений осудили деятельность Цзян Цин и других членов Группы по делам культурной революции и потребовали их отстранения. Позднее, оценивая эти события, Дэн Сяопин указывал, что массовые выступления на площади Тяньаньмэнь, хотя и носили стихийный характер, все же представляли собой движение, которое твердо поддерживало партийное руководство и выступало против «четверки».
После этих событий прокатилась новая волна репрессий» Дэн Сяопин был снят со всех постов, премьером Госсовета КНР стал министр общественной безопасности Хуа Гофэн. В Китае развернулась новая политическая кампания «борьбы с правоуклонистским поветрием пересмотра правильных выводов культурной революции», острие которой было направлено против Дэн Сяопина и его сторонников. Начался новый тур борьбы с «лицами, облеченными властью и идущими по капиталистическому пути». После выступлений на площади Тяньаньмэнь газета «Жэньминь жибао» писала: «Инцидент еще более убедительно доказал, что буржуазия находится как раз внутри самой Коммунистической партии. Если раньше некоторые люди не понимали, что идущие по капиталистическому пути — это как раз и есть внутрипартийная буржуазия, которая является главным объектом продолжения революции при диктатуре пролетариата, то контрреволюционный политический инцидент на площади Тяньаньмэнь заставил их осознать это»[31].
9 сентября 1976 г. в Пекине на 83-м году жизни скончался Мао Цзэдун. Смерть Мао Цзэдуна и последующие события, связанные с арестом и устранением по инициативе маршала Е Цзяньина от власти «четверки» — Цзян Цин, Чжан Чуньцяо, Яо Вэньюаня и Ван Хунвэня, явились важным рубежом в истории Китая. Они поставили точку на крупнейшей политической кампании в КНР, продолжавшейся 10 лет и принесшей столько горя и жертв китайскому народу, — «культурной революции». Начался новый этап развития страны.
1.3. Связь духовного, социального и экономического аспектов в китайском обществе в период культурной революции
В годы подъема китайского национально-освободительного движения и в особенности в период наибольшего подъема революции 1925-1927 гг. в китайской литературе совершались колоссальные сдвиги. Вряд ли где-либо в иной стране и в каком-либо ином языке и литературе происходила столь быстрая и решительная ломка, какая происходила в китайском языке и китайской литературе в это время.
То новое, что было заложено в недрах китайского общества, — зародившего с конца XIX в. капиталистическую буржуазию и пролетариат, — в течение долгого времени не могло найти своего отражения в литературе в силу архаичности формы — в силу омертвения письменного языка, который не мог вложить в свои закостенелые неуклюжие штампы новое творчество. Своеобразная китайская письменность, путем идеограмм фиксирующая понятия и имеющая свой особый грамматический и стилистический строй, не могла служить формой для нового содержания. Между тем, социальный прогресс, приобщение Китая к буржуазной культуре Запада настоятельно требовали коренной перестройки этой письменности, приспособления ее к новым задачам. Новое содержание взорвало изжившую себя форму, и на смену классической письменности Китая пришла новая письменность (байхуа), являющаяся фиксацией (правда, пока еще с помощью тех же иероглифов) разговорной речи. Эта реформа, хотя и не полная (не уничтожена иероглифика), явившаяся необходимой предпосылкой для создания новой китайской литературы, была проведена в 1917-1920 гг. Облегчив понимание письменности, она дала возможность большому слою мелкобуржуазной интеллигенции, а отчасти и рабочему и крестьянину, приобщиться к литературе и тем самым приблизила литературу к «низам», — значительно облегчив ее дальнейшее развитие.
Первыми поборниками нового языка были профессор Ху Ши и проф. Чэнь Ду-сю. Проводником «литературной революции», как назвал движение за новый язык Чэнь Ду-сю, был редактируемый им журнал «Новая молодежь» (Синь Циннянь). Задачи новой литературы в связи с реформой языка были сформулированы в следующих выражениях: народная литература вместо аристократической; реалистическая литература вместо классической; общественная литература вместо литературы, оторванной от общества. Дискуссия, разгоревшаяся вокруг нового начинания, быстро переросла рамки академического спора, и с 1918 г. «Новая молодежь» стала регулярно печатать статьи и литературные произведения, написанные на живом разговорном яз. Особый размах это движение получило в связи с подъемом национального движения в 1919 г., после решения Версальской конференции о закреплении колониального положения Китая (передача германских владений в Китае Японии). В течение короткого времени движение за новую литературу охватило всю страну, приобретя новых сторонников в лице авторитетных имен К. л. (Цянь Сюань-туна, Ли Да-чжао и др.), создавших ряд новых журналов и т. п. С 1920 г. новый язык был введен в школах как предмет обязательного обучения, и так. обр. первые позиции для создания новой литературы были завоеваны и закреплены. На базе нового языка, в корне отличного от старого, зародилась новая литература, отличная от классической; различия эти настолько велики, что классические произведения древнего Китая («Шицзин» и др.) были переведены на новый китайский язык, подобно тому как на русский язык было переведено «Слово о полку Игореве» со славянского. Первый сборник стихов, написанных на новом языке, вышел в 1920 г. («Ху Ши»; — «Поэтические опыты»). С этого времени новая поэзия начинает быстро разрастаться, вытесняя собой мертвую классическую литературу феодального Китая. Реформа письменности, создавшая возможность фиксировать разговорную речь, пробудила интерес и к настоящему народному творчеству — песням, сказаниям, пословицам и пр., до тех пор никак не отображенным в литературе. Были созданы специальные комиссии, занявшиеся собиранием материалов народного творчества, опубликовавшие ряд интересных сборников. «Литературная революция» оказала огромное влияние на литературу и еще в одном отношении. С реформой языка Китай смог приблизиться к иностранной литературе. Рухнула тысячелетняя «стена», и иностранная художественная литература вслед за научно-технической и политической хлынула в Китай (Китай не участвует в международной авторской конвенции), почти целиком подчинив своему влиянию новое поколение китайских писателей. Первый иностранный рассказ (Мопассана) был переведен на «новый» язык и напечатан в марте 1917, и в короткое время переводная иностранная литература стала господствовать на китайском книжном рынке. Довольно значительное время новая китайская литература не имела самостоятельного лица — произведения новых авторов (читавшихся гораздо меньше, чем иностранные) представляли собой старательное подражание западному творчеству неизжитыми еще приемами старой китайской литературы.
Первые годы новой литературы не дали почти ни одного большого произведения и не выдвинули ни одного крупного писателя, который представлял бы собой нечто действительно новое в смысле отображения растущего Китая, в смысле формы, стиля и характера своего творчества. Из более или менее выдвинувшихся в первые же годы писателей можно отметить лишь Бин Синь, создавшую впоследствии новый жанр литературы для детей. Настоящий процесс создания новой К. л. начался позже — в 1922—1923 гг., когда вышла на сцену китайская буржуазия, возглавившая национально-революционное движение и сделавшая литературу рупором своих классовых тенденций.
Подражание иностранной литературе проявлялось не только в смысле заимствования готовых форм в области прозы и поэзии, но и в смысле содержания и направления литературного творчества. Китайские писатели, в большинстве являвшиеся в то же время и переводчиками, черпали из богатого арсенала европейской, американской и японской литератур произведения всех направлений и всех оттенков. Импрессионизм и декадентство, натурализм, реализм и экспрессионизм в равной мере находили своих последователей и поклонников; и именно этот хаос был характерен для первого этапа в развитии новой китайской литературе. Но естественно, что специфические условия Китая и соотношение его социальных сил должны были определить характер китайской литературы и выделить из различных направлений и течений близкое и родственное его преобладающим устремлениям. Таким течением, постепенно овладевшим основным руслом китайской литературы (конечно наряду с существованием и других), явилось декадентство. Кажущийся на первый взгляд странным расцвет упадочного течения в период революционного подъема объясняется тем, что молодая китайская буржуазия, едва вышедшая на историческую арену, встретила преграду в лице иностранного империализма, который вновь укрепился в Китае в послевоенные годы; после кратковременного расцвета (1918-1920) снова ущемленная иностранным капиталом, она нашла отражение своих настроений в западном декадентстве. Но китайское декадентство, нашедшее наиболее яркое выражение в раннем творчестве Го Мо-жо и Юй Да-фу («Душа женщины», «Опавшие листья» и др.), в условиях феодального Китая было относительно прогрессивным течением, открывшим собой новую полосу китайской литературы. Декадентство проявилось и в изобразительном искусстве Китая, и даже внешнее оформление китайских изданий — обложки, рисунки, заставки и пр. — носит на себе заметные следы подражания западному декадентству, в частности Бердслею. Иностранное влияние проявилось и во внешности китайских изданий: современная китайская книга — точная копия западной. Немалая часть современных книг печатается уже не «по-китайски», т. е. не справа налево и сверху вниз, как тысячелетиями писались китайские иероглифы, а в строчку, слева направо, с европейской пунктуацией (в старой китайской письменности всякая пунктуация отсутствовала), с цитатами на европейских языках и тому подобным.
Общие социальные условия эпохи, в которую зарождалась новая литература, определили собой не только ее направление и содержание, но и формы. Революционные темпы, как и общий уклад городской жизни, сделали 245короткую новеллу основной формой современных прозаических произведений китайской литературы. Многотомные романы со сложной интригой и массой действующих лиц, характерные для застойной помещичьей жизни феодальных верхов, сейчас забыты. Новая китайская поэзия — это живая разговорная речь, отлитая в форму стиха, в форму, которая так же далека от классических форм китайской поэзии, как примерно стихотворный лозунг от сонета или триолета.
Менее других областей литературы подверглась революционизированию драматургия. Новая драматургия питается главным образом иностранными пьесами или же пьесами, переделанными на китайский лад из иностранных же романов и повестей (например, «Дама с камелиями», имевшая в свое время большой успех). Новые драматурги часто используют для своих пьес старые сюжеты, по большей части исторические, лишь иногда подновляя их, модернизируя какой-либо известный исторический эпизод. В незначительной степени начинают появляться новые темы: из революционной борьбы, из быта крестьянства, рабочего движения. Известное место занимает в современной драматургии борьба с конфуцианской идеологией в семье, вопросы нового быта, женский вопрос. В последнее время наибольшей популярностью пользуется пьеса, переделанная Хун Шэнем из романа Ремарка «На Западе без перемен».
В годы объединенного национального фронта, когда китайская буржуазия шла вместе с революцией, борясь за новый независимый Китай, К. л. также переживала аналогичный этап, когда борьба за новые формы, борьба за новое живое слово против мертвечины феодальных художественных штампов объединяла писателей всех революционных классов. Китайские литературные общества и журналы объединяли различные направления буржуазных и мелкобуржуазных литературных течений с предшественниками будущей пролетарской литературы, как бы повторяя историю сотрудничества раннего русского марксизма с левыми буржуазными течениями в журналистике «Новое слово», «Современник» и др. Задачи новой литературы были сформулированы китайским теоретиком литературы Чэн Фан-у следующим образом: «Современная китайская литература имеет три обязательства: обязательство по отношению к эпохе, обязательство по отношению к новому китайскому яз. и обязательство по отношению к самой себе». Старая китайская литература имела только последнее из этих обязательств, и для завоевания должного места в новом Китае революционные китайские писатели создали фронт борьбы против китайского классицизма. Воинствующими органами революционной лит-ры стали журналы «Творчество» (Чуанцзао) и «Потоп» (Хуншуй), объединившие вокруг себя все лучшие силы новой лит-ры: Го Мо-жо, виднейшего теоретика литературы, поэта, прозаика и переводчика (перевел Гёте, Гауптмана, Тургенева, Синклера, Гелсуорси и др.), Цзян Гуанчи — наиболее яркого китайского поэта-коммуниста, Ван Ду-цина, Юй Да-фу, Чжан Цзы-пина, Чэн Фан-у (литературного критика) и др. Это объединение, ставшее центром революционной литературы, прошло различные этапы развития. Период декадентства и сплошного подражания Западу сменился новым этапом в развитии литературы; и лозунгом «Всекитайской федерации искусств», выросшей из объединения «Творчество», стал лозунг: «Литературу в народные массы!». Революционное направление в китайской литературе рассматривало себя одним из отрядов революции на фронте искусств, заявляя, что «только та литература, которая связана с революцией, является нужной и жизненной».
Естественно, что параллельно с созданием новой литературы выкристаллизовывалась и теория литературы — явление, совершенно чуждое старому Китаю, ибо тысячелетиями узаконенные трафареты (в свое время конечно оправданные теорией) больше не нуждались в теоретическом обосновании. В новой литературе теория заняла подобающее место. В каждом номере журналов целые страницы посвящались вопросу о том, что есть искусство, каково его место в революции и т. п. «Русский поэт Блок, — писал Цзян Гуан-чи, — сказал: „всем сердцем, всем телом, всем сознанием слушайте революцию!“ а я говорю — всем телом, всем сердцем, всем сознанием воспевайте революцию!» И эта смелая перефразировка Блока явилась как бы лозунгом, постепенно привлекавшим и других поэтов, стремящихся создать новую литературу. Естественно, что в тот период, когда революция в Китае еще нарастала и когда китайская буржуазия шла вместе с пролетариатом, многие буржуазные и мелкобуржуазные писатели Китая называли себя пролетарскими поэтами, хотя творчество их было весьма далеко от пролетарского искусства. Раскол революционного лагеря в литературе показал, что многие из них были только мелкими буржуа, отошедшими от пролетариата, как только буржуазия отошла от революции; но в то время почти все революционные писатели, будучи на деле типичными интеллигентами, на словах все же заявляли себя певцами пролетариата: «Страдающие пролетарии всего мира! Все угнетенные — и в обществе и в литературе! Писатели, считающие себя врагами буржуазии! Мы должны соединиться!» (Юй Да-фу). Однако столь революционной теории отнюдь не сопутствовала столь же революционная практика. Являясь несомненными революционерами в области литературных форм, большинство писателей, входивших в литературные революционные объединения, по характеру творчества, по тематике своих произведений стояли не выше обычных западных беллетристов, обслуживающих запросы интеллигенции. Основными темами были те же любовь, ревность и пр. (например Чжан Цзы-пин, излюбленным сюжетом которого был любовный треугольник в различных вариантах). Проблемы революции, 248 рабочее движение, политические мотивы почти не получали отражения. Общественные вопросы получали отражение лишь постольку, поскольку в некоторых произведениях затрагивалась жизнь мелкой, разоряемой интеллигенции (учительства и т. п.), что было новым явлением в Китае. Некоторое освещение получила жизнь кули, рикш; но все это изображалось не с точки зрения революционных борцов, идущих вместе с рикшами в революцию, а с точки зрения интеллигента, свысока, сентиментально сожалеющего о судьбе несчастных бедняков. Так. обр. если к китайской революционной литературе подойти с нашей меркой, то большинство писателей нельзя назвать революционерами; но надо иметь в виду, что все эти произведения были противопоставлены совершенно иной, старой литературе, и именно в этом их объективно-революционное значение. Наиболее выдающимися писателями в этой группе были Го Мо-жо, действительно преодолевший в себе тот налет западной мещанской лит-ры, к-рый характерен почти для всей его группы, и поэт Цзян Гуан-чи, годы пребывания к-рого в СССР наложили большой отпечаток на его творчество и через него оказали влияние и на многих других китайских поэтов. Его стихи «Песня трудящихся», «Мой салют пионерам» и многие др. стали популярнейшими среди китайской молодежи.
Естественно, что советская литература оказала большое влияние на создание новой литературы Китая. Огромный интерес к русской литературе проявился и в переводах русских произведений в большинстве случаев с западных (или с японского) языков. Переводы Гоголя, Толстого, Достоевского, Тургенева и других классиков, целые монографии и десятки статей о русской литературе занимали в Китае большое место. Наибольшей популярностью пользовался Чехов (издано полное собрание его сочинений). Из современных произведений в годы революции было переведено значительно меньше; одна из причин этого — отсутствие их переводов на западные языки и малое количество лиц, знавших в то время русский язык. Но, несмотря на отсутствие массовых переводов советской литературы, интерес к ней был огромный. Большое внимание уделялось популяризации наших произведений и критическим статьям о творчестве советских писателей. Почти в каждом из номеров журналов революционных лет помещались статьи о советской литературе, о влиянии Октябрьской революции на литературу, о творчестве различных писателей (весьма показательной для роста китайской литературы является оценка творчества Демьяна Бедного: последний расценивался как «лучший ученик Пушкина, как самый яркий поэт революции, не признаваемый за поэта старыми критиками, привыкшими к „чистой поэзии“»). Но даже в условиях слабого знакомства с нашей литературой советская поэзия оказала колоссальное влияние в период искания новых форм. Во многих произведениях можно 249 без труда узнать последователей и учеников наших революционных поэтов и главным образом Маяковского; поэзия Маяковского со своим большим революционным пафосом и совершенно новыми поэтическими формами, естественно, нашла много подражателей среди революционных поэтов Китая. В ряде стихотворений чувствуются отголоски «Левого марша» и других произведений, в которых отражен победный путь революции. Конечно в большинстве случаев эти влияния претворены в совершенно своеобразных китайских формах и образах, но даже и самое откровенное подражание знаменовало собой большой сдвиг в китайской поэзии.
В тематике китайских революционных авторов известное место занимала Октябрьская революция, Ленин, строительство в СССР. Смерть Ленина нашла свое отражение в десятках стихотворений, посвященных его памяти.
Другое литературное течение того периода, объединившееся во круг «Литературно-исследовательского общества», возглавлялось популярным писателем Лу Сюнем (псевдоним профессора китайской словесности Чжоу Шу-жэня). Лу Сюнь, Чжоу Цзо-жэнь (его брат) и другие его последователи не стремились к служению революции и не говорили о своих революционных задачах, но внесли в китайскую литературу не менее ценный вклад, чем группа «Творчество», вклад, объективно имеющий не меньшее, если не большее, революционное значение. Лу Сюнь (китайский Чехов, как его называют) — бытописатель, реалист, впервые ввел в литературу тематику деревни, с необычайной яркостью отобразил нищету, страдания и безвыходность положения крестьянина, задавленного пережитками феодализма.
Консервативные и либеральные писатели группировались в годы революционного подъема вокруг журналов «Сяошо Юэбао», «Сяньдай Бинлунь», «Дунфа цзачжи» и др. «солидных» органов, ориентирующихся на «солидного» читателя, а отнюдь не на революционно настроенную молодежь.
Реакционный переворот в апреле 1927 и последовавшая за ним полоса реакции наложили свой отпечаток и на литературу. Единый фронт революционных писателей распался, обнажив классовое лицо той или иной группировки и того или иного писателя; литература разделилась на два враждебных друг другу лагеря. Разумеется, большая часть писателей, в революционном порыве называвших себя певцами пролетариата, со спадом революционной волны оказалась в лагере буржуазно-помещичьей реакции, продолжая сотрудничать в «революционных» гоминьдановских журналах («Синь-юэ» — «Новолуние» и др.). Меньшая часть порвала с гоминьдановской лит-рой и действительно продолжает служить революции, в меру легальных возможностей создавая свои объединения, общества, журналы. С усилением реакции и одновременным нарастанием революционного подъема число таких объединений растет. Так, за самое последнее время (май 1930) организовались «Общество пролетарской поэзии», ставящее себе целью «отображать в искусстве рабочее движение», «Клуб пролетарского искусства», созданный писателем Ли Пином, стремящимся «использовать литературу в целях подъема пролетарского движения», объединение «Май» и др.
Характерно, что многие китайские писатели, в эпоху революции стоявшие в стороне от революционной борьбы, в период реакции приблизились к революционным группировкам. Так. известный Лу Сюн заявил себя врагом гоминьдановской реакции, войдя в состав президиума вновь организованной «Ассоциации писателей левого фронта».
Во главе группы действительно революционных авторов, до конца стремящихся слить свое творчество с пролетариатом, попрежнему стоит Го Мо-жо (коммунист, ныне находящийся в эмиграции). Его последние произведения («Мое детство» и др.), в высокохудожественной форме трактующие политические вопросы, все больше приближают его к литературе большого революционного значения.
Из произведений последних лет выделились романы молодого автора Моу Дуня — «Колебания» (Дунъяо), «Рассеянные иллюзии» (Хуаньме), где впервые отображена китайская революция 1925-1927 гг. и где в ярких красках рисуются колебания и неустойчивость мелкой буржуазии.
Интересным явлением в современной китайской литературе, иллюстрирующим революционизирование китайской интеллигенции в связи с новым революционным подъемом, представляется все возрастающий интерес к творчеству советских писателей. Реакция, в первое время притянувшая к себе мелкую буржуазию, снова ставит ее на революционный путь и созданным ею общим кризисом страны, своим неслыханным террором и гнетом снова приближает ее к подымающемуся пролетариату. Отдушиной этих настроений интеллигенции является возрастающий интерес к СССР. Наряду с массовыми переводами политической марксистской литературы, в которой лучшие слои китайской интеллигенции ищут ответа на больные вопросы, наряду с повышенным интересом к философии (сейчас на китайский яз. переведены многие работы Маркса, Энгельса, Ленина, частично Плеханова, Бухарина, Деборина и др.), современная художественная литература и теория литературы (Плеханов, Луначарский, Коган и др.) в колоссальном количестве переводятся на китайский яз. Этому потоку переводов способствует теперь еще и то, что многие представители интеллигенции изучили русский яз. и посвятили себя литературой деятельности, став проводниками советской литературы в Китае.
На китайский язык переведены почти все более или менее выдающиеся произведения советских авторов. Уже не говоря о классиках революционной и пролетарской литературы, — о Горьком (почти все лучшие работы), о Либединском («Неделя» и «Коммунисты»), Серафимовиче («Железный поток»), Гладкове («Цемент», «Огненный конь», «Пьяное солнце»), Фурманове («Мятеж), Фадееве («Разгром»), Иванове («Бронепоезд»), Шолохове («Тихий Дон»), Бабеле («Конармия») и др., изданных неоднократно в различных переводах («Неделя», «Цемент» и «Железный поток» почти одновременно изданы в пяти-шести издательствах), — многие другие произведения в колоссальном количестве расходятся в Китае. Особый интерес проявляется к произведениям, описывающим советский быт.
Переводом советской литературы занимаются не только второразрядные писатели-переводчики, но и виднейшие представители китайской литературы. Так «Освобожденный Дон Кихот» Луначарского и «Октябрь» Яковлева переведены Лу Сюнем (с переводов на японский язык), «Неделя» — Цзян Гуан-чи и т. д. Большим успехом пользуется и постановка советских пьес, из которых наиболее популярна пьеса В. Иванова «Бронепоезд».
С другой стороны, реакция создала новый ярко реакционный лагерь в китайской литературе. Реакционные писатели, группирующиеся главным образом вокруг журнала «Новолуние» (Синьюэ), отражают интересы крупной американизированной буржуазии. Немалая часть этих писателей — студенты, вернувшиеся из Америки. «Новолуние», стремящееся занять господствующее положение в литературе, облекает в новую художественную форму откровенную пропаганду буржуазных идей. Произведения Чжу Чжи-му, Лян Ши-цю и др. на все лады воспевают прелести буржуазного общества, рисуя рабочего, честным трудом выбившегося в буржуа, и т. п. К этой же откровенно реакционной группе примкнул и бывший участник «Творчества» — Ван Ду-цин.
Характерным для периода китайской реакции является и интерес к русской литературе реакционных лет. В большом ходу «Санин» Арцыбашева, выдержавший несколько изданий, «Яма» Куприна и др.
Пролетарская литература в Китае еще только зарождается. Начало пролетарской литературы было положено революционной литературой «объединенного фронта», но, как и у нас, теоретическое обоснование и пролетарская публицистика опередили художественное творчество пролетариата. Тот же Го Мо-жо, одним из первых заявивший себя пролетарским поэтом, а позднее сменивший лит-ое поприще на работу революционера-профессионала, в своем дальнейшем развитии дал прекрасное обоснование задач пролетарской литературы, но в своем художественном творчестве еще не стал целиком на позиции пролетарской идеологии. Еще в тот период, когда речь шла о «революционной» литературе вообще, когда в революции еще не обострилась классовая борьба, Го Мо-жо, Гао Юй-хань и ряд других писателей наметили пути классовой литературы пролетариата. «Мы должны знать, — писал Го Мо-жо в 1926, — что в обществе противостоят друг другу два класса. Один хочет сохранить свое господство, другой стремится его свергнуть. Каждый класс должен иметь своего певца». И стремясь стать певцом пролетариата и практически борясь вместе с пролетариатом, он призывал к созданию классовой пролетарской литературы. «Наша пролетарская литература должна быть проникнута пролетарским духом. Вы, — обращался он к молодежи, — должны идти в массы, в армию, на заводы, в гущу революционных низов! Мы должны добиться создания такой литературы, которая бы отражала вожделения пролетариата, была бы реалистической литературой пролетарского социализма». В период революции пролетарская литература и была представлена только несколькими именами из среды интеллигенции; по существу ни одного произведения пролетарской литературы в тот период назвать нельзя. Создание действительно пролетарской литературы осложняется помимо всего специфичностью китайского письменного языка, настолько трудного и требующего столь многих лет изучения, что большинство китайских рабочих неграмотно. Отсюда ясно, что как во время революции, так отчасти и сейчас, действительно пролетарская литература рождается с большим трудом. В известной степени это определило и понимание пролетарской литературы в Китае, ее значение и характер. Один из виднейших китайских марксистских теоретиков видит в пролетарской литературе не литературу пролетариата, а литературу для пролетариата. «Если произведения пролетарского поэта, — говорит Гао Юй-хань, — могут чувством, в них заложенным, и мыслью, которой они проникнуты, вызвать сочувствие у своего пролетарского читателя, вызвать у него известный подъем, возбудить его, то это уже высшее искусство». Но годы реакции явились переломным моментом в создании пролетарской литературы. Классовая четкость пролетарской идеологии, очищенной от влияния гоминьдана, суньятсенизма и от оппортунизма внутри коммунистической партии, нашла свое отражение и в литературе.
Сейчас пролетарская литература зарождается уже в иных формах, в подпольных органах и листовках компартии в виде стихов — боевых лозунгов действия, претворенных в поэтическую форму. Именно так зарождалась русская пролетарская литература — в подпольной «Правде», «Звезде» и т. п. Таким образом, пролетарская китайская литература и здесь повторяет этапы, пройденные у нас, от сотрудничества с левобуржуазными течениями в легальных изданиях через самостоятельное классовое творчество в нелегальной партийной прессе.
Глава II. Характеристики литературной деятельности в китайском обществе периода революционных преобразований
2.1. Основные направления развития китайской литературы во время революции
В том, что «Восток — дело тонкое» автор этих строк имел несчастье убедиться, едва начав работу над обзорами китайской и японской фантастической литературы. И, прежде всего, перед автором китайской стеной встали две трудноразрешимые дилеммы. Во-первых, как исхитриться уместить в объем журнального очерка рассказ о фантастике стран, чьи культурная и литературная традиции насчитывают не одно тысячелетие? Это бы еще ничего, но в данном случае мы имеем дело и с тысячелетней историей фантастики в этих странах — вплоть до ХХ столетия фантастическое превалировало в литературе Китая. И разорвать цепь литературной истории мы не можем — НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА понятие столь же «размытое», как и ФАНТАСТИЧЕСКОЕ вообще. Одним словом, непростое это дело — в сжатой форме осветить самые древние «фантастические» культуры.
Во-вторых, вполне естественно возникает вопрос литературной субординации. С одной стороны, китайская НФ — факт давно и прочно утвердившийся в литературе. Произведения китайских фантастов активно переводятся и издаются практически во всем мире. Более того, мы смело можем говорить о сложившихся традициях и эволюционных моментах современной НФ Китая. По данной теме немало написано литературоведческих и критических работ, защищены диссертации. Китайская же НФ, напротив, явление фактически неизвестное и совсем неизученное. Оно и понятно: НФ в Китае — почти новорожденный младенец, еще даже не научившийся передвигаться на четвереньках. Ничего удивительного в том нет: современные китайские фантасты на русский язык не переводились, антологии китайской НФ у нас тоже не существует (если не ошибаюсь, это едва ли не единственная «фантастическая» страна, обделенная вниманием издательства «Мир», из недр которого вышло немало качественных сборников «по странам»). С литературоведческими и библиографическими исследованиями — та же ситуация. Если не брать в расчет исследований по классической китайской литературе, то единственной работой по теме остается пока добротно сделанный биобиблиографический указатель московского библиографа Татьяны Лавровой «Китайская фантастика.
Но в то же время фантастические традиции в китайской литературе уходят своими корнями в очень седую древность. И с исторической точки зрения вполне обоснованным прозвучит утверждение, что возникновению литературной фантастики мир обязан именно Китаю. Немаловажен и тот факт, что японская литература (и фантастика в том числе) произросла из китайской и почти до ХХ столетия по существу являла собой компиляцию китайских же сюжетов (но об этом мы поговорим во второй части нашего обзора). Поэтому, исходя из последнего положения, мы и начнем с путешествия по «фантастическим страницам» Китая.
Повадки и манеры обитателей потустороннего мира, о которых я здесь пишу, могут показаться тебе несколько необычными, даже смешными до некоторой степени. На самом же деле там все разумно, целесообразно, дела они решают быстро, четко. И в этом, если угодно, есть особая прелесть.
Очевидный факт: истоки современной НФ коренятся в древней мифологии и классической словесности. Уже в созданиях устного народного творчества легко обнаруживаются сюжеты и мотивы, получившие свое развитие в НФ ХХ века. В ряду мифологических предтечей НФ можно вспомнить и известную китайскую легенду о лучнике Хоу-и, в которой фигурируют по крайней мере два интересующих нас мотива: напиток бессмертия и путешествие на Луну (вероятно, вообще первое в мировой культуре описание полета — пусть и сказочного — за пределы Земли). Впрочем, на мифологических источниках мы не станем задерживаться (эдак мы можем глубоко закопаться) и обратимся к авторской прозе.
В Китае фантастическое, чудесное стало активно переноситься из устного народного творчества на страницы письменных текстов приблизительно в III — V вв. до н. э. И, думаю, в ряду предтечей китайской литературной фантастики следует назвать одного из основоположников философии даосизма Чжуана Чжоу, автора философского трактата «Чжуан-цзи» (прибл. IV-III вв. до н. э.). Книга представляет собой сюжетно связанное собрание притч с подчеркнуто фантастическими сюжетами, подчерпнутыми из мифов и легенд, так или иначе иллюстрирующих пессимистическое и релятивистское мироощущение философа. Еще ближе к истории НФ стоит другая книга той эпохи — «Предание о сыне неба Му» неизвестного автора (прибл. V в. до н. э.). Сей труд замечателен тем, что открыл в литературе новый жанр — «фантастические путешествия».
С распадом Ханьской империи в стабильной китайской культурной, общественной и политической жизни произошли существенные перемены — на земли Китая хлынули полчища иноземных племен. Как это не парадоксально звучит, но в любом военном вторжении есть и свои положительные стороны. Для самосозерцательного, самоуглубленного Китая таким положительным фактором явилась возможность познакомиться с высокоразвитой культурой других народов (преимущественно — среднеазиатской и индийской) и, соответственно, расширить границы собственного культурного потенциала.
В III-VII вв. в китайской литературе «хозяйничает» жанр новеллет-фацеций, в основе которых лежали фантастические, историко-мифологические и авантюрные сюжеты. Это литература сугубо развлекательного, массового, характера, которая больше уделяла внимания собственно действию, описанию чудесных явлений, чем сюжету и тем более характеристике героев. Зато какой букет поистине НФ сюжетов мы обнаружим в новеллетах: путешествия к средоточию Земли, полеты к звездам (!), истории про оборотней, таинственные опыты алхимиков, эликсир долголетия! В этом ряду особая популярность и известность досталась так называемым «новеллетам о сверхъестественном» — «Запискам о разных вещах» Чжан Хуа (232-300), «Запискам о явлении духов» Тянь Бао (нач. IV в.), «О людях и духах» Лю И-цина (V в.) и некоторым другим.
Однако подлинными жемчужинами древней китайской фантастики стали другие произведения. Поэт Цао Чжи (192-232) создал удивительные по красоте поэтические повествования о «путешествии к небожителям», даже сегодня поражающие буйством фантазии. Пронизанные романтической грустью и философской отрешенностью от жестокого реального мира стихи Цао Чжи в переложении на язык прозы запросто превратились бы в яркие образцы той литературы, которую мы привыкли называть «фэнтези». Фэнтезийная атрибутика распустилась в стихах во всем цвете: здесь и магия, и драконы, и герой, повелевающий летающим единорогом… Сколь парадоксальны тропинки иных биографий! Разве не поразительно, что певец Свободы Цао Чжи был сыном знаменитого деспота Цао Цао, одного из главных героев эпохи «Троецарствия»!
Другой автор этого периода в контексте истории НФ представляет еще больший интерес, хотя бы потому, что поэту и прозаику Тао Юаньмину (365-427) принадлежит авторство ПЕРВОЙ в истории мировой литературы полноценной УТОПИИ — фантазии «Персиковый источник». Певец независимости человека от государственного ярма, Тао Юаньмин создал художественно-целостный портрет идеального крестьянского государства, где царит равенство и «государевых нет налогов». Вообще, тема китайской социальной утопии достойна отдельного исследования. В связи с этим можно вспомнить таких представителей конфуцианского утопизма, как Хэ Сю (129 — 182 гг.) и Хань Юань (768-824 гг.); даосского утопизма — Бао Цзиньянь (II — III вв.) и Дэн Му (1247-1306 гг.) и более поздних творцов социальных утопий — Тан Сяньцзу (1549-1621 гг.), Тань Сытунь (1865-1898 гг.), а в начале ХХ века — Чжан Бин-линь, Лю Шипэй и др…
На этом мы расстанемся с «раннефеодальной» фантастикой и переместимся по Реке Времени чуть дальше — в китайское средневековье, во времена Танской империи, а затем в эпоху династии Мин.
Фантастика уже вовсю правит бал, ее власть распространилась практически на все виды искусства и жанры. «Небожитель, спустившийся с небес», один из самых популярнейших и почитаемых поэтов Китая Ли Бо (701-762), черпая вдохновение в даосской мифологии, создает философско-романтические стихи, воспевающие мечту-утопию о некоей стране бессмертных, которой правит мир и справедливость.
Но «точки кипения» фантастика достигает в VIII-IX вв. Многие исследователи-синологи связывают это с получившим распространение жанра новеллы-чуаньци, которые писались на классическом литературном языке вэньянь. В художественно-эстетическом отношении различие между чуаньци и новеллеттами-фацеции разительно. В новеллах мы имеем дело уже с тщательно проработанными сюжетами и, главное, с серьезными попытками создания полноценного характера, а фантастическое все чаще соприкасается с проблематикой реального мира, нередко возвышаясь до социальной сатиры: «Душа, расставшаяся с телом» Чэнь Сюань-ю, «В изголовье» Шэнь Цзи-цзи, «Правитель из Нанькэ» Ли Гун-цзо и др.
Но развивается и жанр романа. Знаменитый Ло Гуаньчжун (ок. 1330-1400), родоначальник исторического романа в Китае, создает фантастический роман «Усмирение оборотня» (известен так же под названием «Три Суя усмиряют оборотня»). Фантастика выполняет важные художественные функции и в самом значительном произведении Минской эпохи — романе «Троецарствие» того же Ло Гуаньчжуна (в целом, правда, сюжет романа посвящен событиям реальным — из политической жизни II-III вв.).
А вот теперь пришло время немного рассказать о бесспорно эпохальном произведении не только в истории китайской литературы, но и в истории китайской фантастики. О произведении, которое и сегодня пользуется феноменальной популярностью во всем мире, которое логично охарактеризовать, как квинтэссенцию всей китайской фантастический прозы. Это, разумеется, впечатляющий по охвату тем (да и по объему тоже — несколько томов) роман У Чэнъэня (ок. 1500-1582) «Путешествие на Запад. Записки о путешествии на Запад в великую Танскую эпоху за буддистскими книгами» («Сиюцзи»). В основе романа реальные события периода Танской империи (618-907), а именно история паломничества буддистского монаха Сюань-цзана в Индию за свещенными книгами (на родину он привез более 600 коробов сутр). Перу же Сюань-цзана, личности очень популярной уже в те годы, принадлежит и книга, повествующая о совершенном путешествии — «Записки о Западном крае во времена Великой Тан» («Да Тан Си юй цзи», VII в.), лишь незначительно уступающая по популярности и известности роману У Чэнъэня. Однако обратимся к роману, точнее — к его фантастическим страницам. Уж чего-чего, а фантастики в книге не на один роман хватит! Выражаясь современным языком, здесь чудеса на чудесах и чудесами погоняют, одно захватывающее приключение нанизывается на другое. Герой «Путешествия…» Сунь Укун, прозванный Царем обезьян, обладает великим множеством удивительных способностей. Помимо того, что он владеет семидесятью двумя способами перевоплощения (и все они детально прописаны в книге), Сунь Укун к тому же способен перемещаться по воздуху (типичный для НФ пример левитации), одним прыжком преодолевать тысячи миль, знает, как становиться невидимым и владеет секретами клонирования. Вернее, «самоклонирования» — вырвав у себя клок шерсти, он превращался в тысячи обезьян…
Но вся эта «фантастическая мешанина» очень изящно вплетается в сугубо реалистические картины, живописующие (нередко в иронических тонах) различные стороны китайской жизни и быта, а приключенческий сюжет соседствует здесь с витиеватой восточной поэтичностью слога, философской многозначностью образов. Неслучайно ученые-синологи называют роман У Чэнъэня энциклопедией духовной жизни средневекового Китая.
Как уже говорилось, роман не утратил своей популярности и в наши дни, он регулярно переиздается и переводится (на русском языке «Путешествие на Запад» вышло в полном варианте в 1959 г., а в 1990-е переиздано издательством «Полярис»), отдельные фрагменты его неоднократно инсценировались, а некоторые персонажи даже включены в число национальных божеств…
К XVIII столетию в китайской литературе наметился первый спад литературы о сверхъестественном. Былая популярность фантастики поблекла. И даже отчаянная попытка Пу Сунлина (1640-1725) реанимировать жанр короткого рассказа о чудесном, восходящем к традиции «волшебной» прозы IV-VI вв., не удостоилась внимания современников. Его увлекательные и в то же время социально заостренные новеллы о волшебных превращениях даосских монахов, оборотнях и лисьих чарах, о путешествиях в потусторонние миры, составившие сборник «Рассказы о чудесах из кабинета Ляо Чжая», по существу были заново открыты уже после смерти писателя. Отдавая дань памяти новеллисту, известный писатель и теоретик литературы Юань Мэй (1716-1796) написал аллегорический роман «в манере Пу Сунлина» — «Следы небожителей на зеленых полях». К этому скупому списку можно было бы добавить разве что «Легенды о начале мира» Чжоу Юя — вот, пожалуй и все, чем могла похвастать китайская фантастическая проза XVII — начала XVIII вв.
К концу XVIII — началу XIX вв. китайская литература вступает в тяжелую и длительную полосу кризиса почти во всех жанрах. Что касается фантастической прозы, то здесь и вовсе воцарился практически абсолютный вакуум.
И все же именно в этот период упадка на литературной арене родилась яркая звезда — роман Ли Жучженя (ок. 1763-1830) «Цветы в зеркале» (к слову, это вообще единственное крупное произведение тех лет). Продолжая традиции «фантастических путешествий» (Описания неведомых стран перемежаются здесь с чисто реалистическим зарисовками — синтез, уже ставший традиционным в китайской литературе), Ли Жучжень написал, в сущности, последнюю позитивную и подлинно глубокомысленную утопию в китайской НФ.
«Цветы в зеркале» — последняя ласточка ранней китайской фантастической прозы. На долгие годы фантастика ушла из литературы, уступив место набирающей силу социальной и городской прозе.
«Политика закрытых дверей», проводившаяся в Китае почти до середины XIX столетия, привела к тому, что древнейшая и опытнейшая из литератур попросту «отстала от жизни». Писатели Европы и Америки, успешно «отработав» практически во всех жанрах, увлеченно осваивали возможности новой литературы — научной фантастики. А в Китае тем временем шла ожесточенная борьба между апологетами монархических порядков, традиционных феодальных воззрений и сторонниками реформ, ратовавших за расширение культурного, научного и общественного кругозора страны. Закрытая дверь распахнулась в 1900 г. В Китае вышел первый зарубежный НФ роман в переводе… с японского — «Вокруг света за 80 дней» Жюля Верна. Затем последовали и другие произведения французского романиста, а в 1917 г. до Китая «добрался» и Герберт Уэллс. Следует сказать, что первому знакомству с зарубежной НФ китайцы обязаны людям, в творческих интересах далеких от «литературы мечты и предвидения». Первыми переводчиками-энтузиастами Жюля Верна и Герберта Уэллса оказались писатели с громкими именами — Лу Синь и Мао Дунь.
А что же китайские авторы? Пережив настоящее потрясение, вызванное вдруг открывшимся «прекрасным новым миром» заграничной научной фантастики, литераторы Китая не торопились (или не решались) осваивать новые тропы, хотя популярность НФ возрастала с каждым днем (к слову сказать, китайцы и по сей день остаются одними из самых «упертых» до экзальтированности поклонников жанра). Впрочем, робкую попытку в начале нынешнего века предпринял Чанг-тьянг Тяо-су. Его перу принадлежит первое в Китае именно НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКОЕ произведение — роман «Колония на Луне» (1904). Другой писатель — Сю Ньен-чи попытался даже внедрить в китайскую литературу термин «научный роман». Но опыты первых китайских научных фантастов остались фактически незамеченными на фоне импортной продукции.
И как это уже не раз случалось в литературе других стран, основоположниками современной китайской НФ стали писатели, для которых фантастика не входила в круг творческих приоритетов.
В 1931 г. увидела свет фантастическая повесть известного современного писателя Чжан Тянь-и «Записки из мира духов». Продолжая свифтовские традиции, Чжан Тянь-и написал едва ли не первую в китайской литературе антиутопию, и сегодня остающуюся одной из вершин сатирической фантастики в Китае. Впрочем, столь едкая сатира далеко не всем пришлась по вкусу. Но колесо уже крутилось во всю. Главный герой, некий господин Хань, увлекшись спиритизмом, решил совершить — в порядке «научного» эксперимента — путешествие в потусторонний мир. И вскоре он узнает, что представления о нем сильно расходятся с «действительностью». Господин Хань оказывается в некоем многоярусном мире-государстве со своими законами, этикой и эстетикой, традициями, наконец. И в общем-то этот мир мало чем отличается от реального, гоминьдановского Китая. На верхних ярусах живут верхи (в основном, это «творческая» интеллигенция и предприниматели), на нижних, соответственно, низы. В связи с этим уместно будет привести одну замечательную цитату. Обитатель верхних ярусов объясняет Ханю: «В эпоху феодализма простой народ, подобный нам, обитал на нижнем ярусе. Мы совершили революцию, свергли аристократов, узурпировавших верхний ярус, и сами забрались наверх. Так мы обрели равноправие, свободу и славу. Наши же… однако же, низы… Этнологическая комиссия в результате кропотливых исследований доказала, что причины, в силу которых низы остаются низами, коренятся в самой их природе. Низы грубы, неотесанны и тому подобное». Поразительно знакомая картина, не правда ли? Меня до сих пор поражает, куда глядела наша доблестная советская цензура, готовя к публикации на русский язык книгу блистательного китайского сатирика в 1957 г.!
Велико искушение остановиться на этой повести подробнее. Она, право же, заслуживает того. Какие образы! Взять хотя бы портрет специалиста по декадентской литературе Сыма Си-ду, изводившего себя алкоголем, наркотиками и бессонницей, чтобы соответствовать имиджу декадентов; или другого специалиста — уже по новейшему символизму — Хэя Лин-лина, предпочитающего изъясняться примерно таким «символическим» слогом: «А потому, что дух карандаша моего мгновение назад погружался в очаровательную навозную кучу». Или чего, например, стоит изображение «великого акта» выборов Генерального Президента, где судьбу главы государства решают… в картежной схватке. Просто бесподобно даны описания двух противоборствующих парламентских партий — «восседающих» и «корточкистов», которые отличаются друг от друга, как вы сами догадались, только различием поз, принимаемых… в уборной (в мире духов сортиры именуются более изящно — «местами отдохновения»). Или такая деталь-находка: в мире духов считается неприличным появляться в общественных местах с неприкрытым носом, потому что нос являет собой… символ мужского начала! (Ей-ей, уж не отсюда ли почерпнул идею для фильма «Мотор» известный итальянский «кинохулиган» Тинто Брасс?).
Двумя годами позже появилась вторая и, кажется, последняя антиутопия в китайской литературе — знаменитый ныне роман не менее знаменитого сатирика и бытописателя Лао Шэ (настоящее имя — Шу Цинчунь; 1899-1966) «Записки о Кошачьем городе» (1933). На небосклоне китайской литературы наконец появился самый настоящий научно-фантастический роман о самом настоящем космическом путешествии в Космос — на Марс! Впрочем, сатирическая утопия о марсианской цивилизации кошкообразных хорошо известна читателям (впервые опубликованный на русском языке в 1969 г., роман переиздавался почти несчетное количество раз), о творчестве, трагической судьбе великого Лао Шэ и его произведениях написано немало, поэтому мы ограничимся лишь упоминанием этого сочинения, положившего начало современной китайской НФ.
В 20-30 гг. время от времени появлялись НФ рассказы и других писателей, по большей части откровенно эпигонского характера. В целом же до середины 1950-х гг. НФ в китайской литературе как таковой не существовало. А спорадические эксперименты ряда авторов особого интереса для нас не представляют. Единственным более менее заслуживающим внимания событием (не считая упомянутых уже произведений Чжан Тянь-и и Лао Шэ) «фантастической» жизни Китая 20-30-х можно назвать появление в 1940 г. первого сборника НФ рассказов китайских авторов «Сновидения о мире», подготовленного и изданного известным популяризатором науки Жу Юньшэнем. Впрочем, содержание сборника составили опять же малохудожественные сочинения о перспективах науки и техники в будущем.
2.2. Взаимосвязь китайской литературы и философии в период революции
Китайская философия возникла примерно в то же время, что и древнегреческая и древнеиндийская философия, в середине I тысячелетия до н.э. Отдельные философские идеи и темы, а также многие термины, образовавшие потом «основной состав» лексикона традиционной китайской философии, содержались уже в древнейших письменных памятниках китайской культуры – Шу цзине (Каноне [документальных] писаний), Ши цзине (Каноне стихов), Чжоу и (Чжоуских переменах, или И цзине – Каноне перемен), сложившихся в первой половине I тысячелетия до н.э., что иногда служит основанием для утверждений (особенно китайских ученых) о возникновении философии в Китае в начале I тысячелетия до н.э. Данная точка зрения мотивируется также тем, что в состав указанных произведений входят отдельные самостоятельные тексты, имеющие развитое философское содержание, например, Хун фань (Величественный образец) из Шу цзина или Си цы чжуань из Чжоу и. Однако, как правило, создание или окончательное оформление подобных текстов датируется уже второй половиной I тысячелетия до н.э.
Первым исторически достоверным творцом философской теории в Китае был Конфуций (551–479), осознавший себя выразителем духовной традиции «жу» – ученых, образованных, интеллигентов («жу» впоследствии стало обозначать конфуцианцев).
Благодаря высокой социальной позиции философия имела выдающееся значение в жизни китайского общества, где она всегда была «царицей наук» и никогда не становилась «служанкой теологии». Впрочем, с теологией ее роднит непреложное использование регламентированного набора канонических текстов. На этом пути, предполагающем учет всех предшествующих точек зрения на каноническую проблему, китайские философы с неизбежностью превращались в историков философии, и в их сочинениях исторические аргументы брали верх над логическими. Более того, логическое историзировалось, подобно тому как в христианской религиозно-теологической литературе Логос превратился в Христа и, прожив человеческую жизнь, открыл новую эру истории. Но в отличие от «настоящего» мистицизма, который отрицает как логическое, так и историческое, претендуя на выход и за понятийные, и за пространственно-временные границы, в китайской философии преобладала тенденция к полному погружению мифологем в конкретную ткань истории. То, что собирался «передавать» Конфуций, было зафиксировано главным образом в исторических и литературных памятниках – Шу цзине и Ши цзине. Таким образом, выразительные особенности китайской философии определяла тесная связь не только с исторической, но и с литературной мыслью. В философских произведениях традиционно царила литературная форма. С одной стороны, сама философия не стремилась к сухой абстрактности, а с другой стороны, и литература была пропитана «тончайшими соками» философии. По степени беллетризации китайская философия может быть сопоставлена с русской философией. Эти черты китайская философия в целом сохраняла вплоть до начала 20 в., когда под влиянием знакомства с западной философией в Китае начали возникать нетрадиционные философские теории.
Специфику китайской классической философии в содержательном аспекте определяет прежде всего господство натурализма и отсутствие развитых идеалистических теорий типа платонизма или неоплатонизма (и тем более классического европейского идеализма нового времени), а в методологическом аспекте – отсутствие такого универсального общефилософского и общенаучного органона, как формальная логика (что является прямым следствием неразвитости идеализма).
Как показал еще в начале 20 в. один из первых исследователей древнекитайской методологии, известный ученый, философ и общественный деятель Ху Ши (1891–1962), ее главными разновидностями были «конфуцианская логика», изложенная в Чжоу и, и «моистская логика», изложенная в 40–45-й главах Мо-цзы (5–3 вв. до н.э.) т.е. в более точных терминах – нумерология и протологика. Древнейшие и ставшие каноническими формы самоосмысления методологии китайской классической философии были реализованы, с одной стороны, в нумерологии Чжоу и, Хун фаня, Тай сюань цзина, а с другой – в протологике Мо-цзы, Гунсунь Лун-цзы, Сюнь-цзы.
Ху Ши в своей новаторской книге Развитие логического метода в Древнем Китае (The Development of the Logical Method in Ancient China), написанной в 1915–1917 в США и впервые опубликованной в 1922 в Шанхае, стремился продемонстрировать наличие в древнекитайской философии «логического метода», на равных правах включая в него протологику и нумерологию. Достижением Ху Ши было «открытие» в древнем Китае развитой общепознавательной методологии, но он не сумел доказать ее логический характер, что было справедливо отмечено уже В.М.Алексеевым (1881–1981) в рецензии, опубликованной в 1925. В 1920-е годы виднейшие европейские синологи А.Форке (1867–1944) и А.Масперо (1883–1945) показали, что даже учение поздних моистов, наиболее близкое к логике, строго говоря, является эристикой и, следовательно, в лучшем случае обладает статусом протологики.
В середине 1930-х годов понимание Чжоу и как логического трактата убедительно опроверг Ю.К.Щуцкий (1897–1938). И в это же время Шэнь Чжунтао ( Z.D.Sung) в книге Символы И Цзин, или Символы китайской логики перемен (The Symbols of the Y King or the Symbols of the Chinese Logic of Changes) в развернутой форме показал, что нумерология Чжоу и может быть использована в качестве общенаучной методологии, поскольку представляет собой стройную систему символических форм, отражающих универсальные количественные и структурные закономерности мироздания. Однако Шэнь Чжунтао оставил в стороне вопрос о том, в какой степени этот потенциал был реализован китайской научной и философской традицией.
Зато методологическая роль нумерологии в самом широком контексте духовной культуры традиционного Китая тогда же была продемонстрирована выдающимся французским синологом М.Гране (1884–1940). Работа М.Гране Китайская мысль (La pense chinoise) способствовала возникновению современного структурализма и семиотики, но долгое время, несмотря на свой высокий авторитет, не находила должного продолжения в западной синологии. М.Гране рассматривал нумерологию в качестве своеобразной методологии китайского «коррелятивного (ассоциативного) мышления».
Наибольшее развитие теория «коррелятивного мышления» нашла в трудах крупнейшего западного историка китайской науки Дж.Нидэма (1900–1995), который, однако, принципиально разделил «коррелятивное мышление» и нумерологию. С его точки зрения, первое в силу своей диалектичности служило питательной средой для подлинного научного творчества, вторая же, хотя и производная от первого, скорее тормозила, чем стимулировала развитие науки. С критикой этой позиции выступил другой выдающийся историк китайской науки, Н. Сивин, на материале нескольких научных дисциплин показавший неотъемлемую органичность присущих им нумерологических построений.
Радикальных взглядов в трактовке китайской нумерологии придерживаются российские синологи В.С. Спирин и А.М. Карапетьянц, отстаивающие тезис о ее полноценной научности. В.С. Спирин видит в ней прежде всего логику, А.М. Карапетьянц – математику. Сходным образом исследователь из КНР Лю Вэйхуа трактует нумерологическую теорию Чжоу и как древнейшую в мире математическую философию и математическую логику. В.С. Спирин и А.М. Карапетьянц предлагают отказаться от термина «нумерология» или использовать его только в применении к заведомо ненаучным построениям. Подобное разграничение, конечно, возможно, но оно будет отражать мировоззрение современного ученого, а не китайского мыслителя, пользовавшегося единой методологией и в научных, и в ненаучных (с нашей точки зрения) штудиях.
Фундамент китайской нумерологии составляют три типа объектов, каждый из которых представлен двумя разновидностями: 1) «символы» – а) триграммы, б) гексаграммы; 2) «числа» – а) хэ ту, б) ло шу; 3) главные онтологические ипостаси «символов» и «чисел» – а) инь ян (темное и светлое), б) у син (пять элементов). Сама эта система нумерологизирована, поскольку построена на двух исходных числах – 3 и 2.
В ней отражены все три главных вида графической символизации, использовавшиеся в традиционной китайской культуре: 1) «символы» – геометрические формы, 2) «числа» – цифры, 3) инь ян, у син – иероглифы. Объясняется указанный факт архаическим происхождением китайской нумерологии, которая уже с незапамятных времен выполняла культуромоделирующую функцию. Древнейшими образцами китайской письменности являются предельно нумерологизированные надписи на гадательных костях. В дальнейшем канонические тексты создавались по нумерологическим стандартам. Наиболее значимые идеи неразрывно срастались со знаковыми клише, в которых были строго установлены состав, количество и пространственное расположение иероглифов или любых других графических символов.
За свою долгую историю нумерологические структуры в Китае достигли высокой степени формализации. Именно это обстоятельство сыграло решающую роль в победе китайской нумерологии над протологикой, поскольку последняя не стала ни формальной, ни формализованной, а потому не обладала качествами удобного и компактного методологического инструмента (органона). Противоположный исход аналогичной борьбы в Европе с этой точки зрения объясняется тем, что здесь логика с самого начала строилась как силлогистика, т.е. формальное и формализованное исчисление, а нумерология (аритмология, или структурология) и в своем зрелом состоянии предавалась полной содержательной свободе, т.е. методологически неприемлемому произволу.
Китайская протологика одновременно противостояла нумерологии и сильно зависела от нее. В частности, находясь под воздействием нумерологического понятийного аппарата, в котором понятие «противоречие» («контрадикторность») было растворено в понятии «противоположность» («контрарность»), протологическая мысль не сумела терминологически разграничить «противоречие» и «противоположность». Это, в свою очередь, самым существенным образом сказалось на характере китайской протологики и диалектики, так как и логическое и диалектическое определяется через отношение к противоречию.
Центральная гносеологическая процедура – обобщение в нумерологии и нумерологизированной протологике имела характер «генерализации» и была основана на количественном упорядочении объектов и ценностно-нормативном выделении из них главного – репрезентанта – без логического отвлечения совокупности идеальных признаков, присущих всему данному классу объектов.
Генерализация была связана с аксиологичностью и нормативностью всего понятийного аппарата классической китайской философии, что обусловило такие фундаментальные особенности последней, как беллетризованность и текстологическая канонообразность.
В целом в китайской философии нумерология возобладала при теоретической неразработанности оппозиции «логика – диалектика», недифференцированности материалистических и идеалистических тенденций и общем господстве комбинаторно-классификационного натурализма, отсутствии логизирующего идеализма, а также консервации символической многозначности философской терминологии и ценностно-нормативной иерархии понятий.
Эта теория предполагала, что в начальный период формирования традиционной китайской культуры, т.е. в первые века I тысячелетия до н.э., носителями социально значимого знания были официальные лица, иначе говоря, «ученые» являлись «чиновниками», а «чиновники» – «учеными». Вследствие упадка «пути истинного государя» (ван дао), т.е. ослабления власти правящего дома Чжоу, произошло разрушение централизованной административной структуры, и ее представители, лишившись официального статуса, оказались вынужденными вести частный образ жизни и обеспечивать собственное существование реализацией своих знаний и умений уже в качестве учителей, наставников, проповедников. В наступившую эпоху государственной раздробленности боровшиеся за влияние на удельных властителей представители различных сфер некогда единой администрации образовали разные философские школы, само общее обозначение которых «цзя» свидетельствует об их частном характере, ибо данный иероглиф имеет буквальное значение «семья».
2.3. Влияние китайской литературы периода культурных революционных преобразований на китайское общество
В связи с произошедшими трансформациями китайской культурной жизни после культурной революции в обществе наметились различные преобразования, связанные с изменениями в социально-культурной жизни.
Правительства Республики Казахстан и Китайской Народной Республики после дружественных консультаций решили установить дипломатические отношения между двумя государствами с 3 января 1992 года.
Правительства двух государств пришли к нижеследующему взаимопониманию.
Китайская Народная Республика не имеет возражений против поддержания Казахстаном сугубо неправительственных торгово-экономических связей с Тайванем.
Совместное Коммюнике об установлении дипломатических отношений между Республикой Казахстан и Китайской Народной Республикой и настоящий Меморандум составлены в двух экземплярах, каждый на казахском, китайском и русском языках, причем все три текста имеют одинаковую силу[32].
Культура — особый образ жизни человечества, включающий в себя систему производства, связанные с ним способы деятельности, организации отношений в обществе, особенности менталитета, уровень знания, мораль, искусство, религию, право и другие.
В этом определении заложена попытка найти некое качество человеческого существования во Вселенной, присущее только человечеству и являющееся основой существования множества неповторимых культур, отличных друг от друга по формам жизнеобеспечения, организации, отношений к действительности, друг к другу и природе.
Достаточно распространенным является взгляд на культуру как на исторически определенный уровень развития общества, творческих сил и способностей человека.
Надо заметить лишь одно: культура связывает человека с окружающим миром. Поддерживая наличный способ существования общества и развивая его, она одновременно содержит в себе весь опыт человечества, его прошлое, настоящее и будущее. Обладая той многоплановостью, о которой уже было сказано в начале раздела, культура живет как минимум в двух измерениях: она реализуется в материальных и духовных произведениях человеческой деятельности, она существует в объективном мире и одновременно в сознании человека и общества. В любое время и в любом пространстве культура содержит в себе не только настоящее, но также и прошлое, она раскрывает перспективы будущего и при этом остается единой сложной системой.
Как пишут авторы одной из книг по культуре, чтобы разобраться во всем богатстве культуры, «необходимо перейти вброд реку времени»[33], понять разные культуры мира, увидеть новым, свежим взглядом то, что окружает в мире культуры каждого из нас, обогатиться богатством всего человечества. Это богатство незачем искать в неизвестности по истлевшим картам: оно лежит рядом, нужно только протянуть руку и взять его.
Однако для более полного понимания культуры как системы необходимо иметь представление о ее структуре, видах и взаимоотношениях между ними.
Существуют различные подходы к определению культуры, основанные либо на результатах деятельности людей в обществе, либо на процессе этой деятельности, либо на той форме, в которой культура обнаруживает себя. Каждое из таких определений основано на одной из ведущих сторон культуры. Известны предельно широкие и предельно узкие определения.
Результаты человеческой деятельности могут нести в себе самый различный уровень отношений человека с окружающим миром — от высокой до маргинальной культуры, поэтому в противопоставлении природы и культуры в качестве культуры принимаются не только любые явления, называемые «второй природой», но и рассматриваются ценности, нормы и идеалы, относящие эти явления к какому-либо определенному уровню культуры.
Культура как особый процесс деятельности людей включает в себя трудовую деятельность по созданию материальных и духовных благ и собственно психическую, умственную деятельность человека (в более узком смысле — только его творчество).
Как система коммуникаций культура вырабатывает особые знаки, имеющие для человека не только внешнее выражение, но и смысловую сторону, доступную лишь человеку той или иной эпохи, страны, общества. Знаковая система культуры адаптирует человека в мире культуры.
Проблема определения культуры до сих пор не может считаться разрешенной, поэтому в настоящее время количество определений не только не сокращается, но и продолжает расти.
Культура и государство имеют взаимосвязь в связи с тем, что начало культурным отношениям всегда кладет начало государственности, поэтому зависимость культурного и государственного развития четко определена. В современном обществе культура и государство выполняют одинаковые роли по развитию общества и расширения культурных связей между государствами.
Как известно, китайская культура, среди прочих восточных культур,— менее всего повторима и более всего узнаваема. Это ярче всего проявилось в изобразительном искусстве с его желанием передать временные изменения, с его прозрачными, почти незаметными переходами оттенков цвета друг в друга и той гармонией, которую невозможно «алгеброй поверить», потому что она не поддается вычислениям и связана с пониманием космических отношений изображаемых явлений. Даже каноны в изобразительных искусствах Китая требуют не показа статического состояния, а действия, в котором (независимо от того, изображаются люди или животные) выявляются не характеры, а условные типы, где боги всегда больше людей, где явно чувствуется поиск Абсолюта, знакомый нам по учениям великих мудрецов древности. Но главная их особенность — недосказанность, незавершенность, представляющая зрителю простор для сотворчества.
Эти две своеобразные культуры нашли много общего и интересного для межкультурного общения и обогащения, поэтому начало взаимодействия Казахстана с Китаем в сфере культуры было положено со времен царской России, затем продолжено в советский период и на современном этапе имеет глубокие корни и постоянно развивается.
В современных условиях культура Китая и Казахстана приобрела новые обороты развития, кроме того, и в связи с активизацией культурных связей между странами.
В течение 12 лет, с момента установления дипломатических отношений между нашими странами, двусторонние отношения развиваются стабильно и уверенно. Китай является третьей страной, которая признала независимую Республику Казахстан. В 1995 году Китай дал официальное обещание безоговорочно не применять ядерное оружие против Казахстана как безъядерной державы, а в 1999 году в Пекине главы государств подписали совместное коммюнике и объявили о полном и окончательном решении пограничных вопросов между Китаем и Казахстаном.
Важное место в становлении двусторонних отношений имел визит в Китай правительственной делегации Казахстана в феврале 1992 года во главе с премьер-министром С. Терещенко
Внимательно выслушав главу нашей делегации, Генсек подтвердил тезис о заинтересованности Китая в развитии дружественных, добрососедских отношений с Казахстаном. Затем поинтересовался состоянием межнациональных отношений, психологическим ощущением русских после распада СССР и создания национального государства. Таким образом, «главный коммунист» Китая предвосхитил вопросы российских ура-патриотов, сделавших карьеру на русском вопросе. Цзян Цзэминь высказал в беседе интересное мнение о том, что в современном мире усиливается тенденция национализма. Он намекнул, что распад СССР даст новый толчок националистическим тенденциям. Чувствовалось, что он говорил об этом с проекцией на ситуацию в национальных районах КНР, особенно в Синьцзяне. Пекин был озабочен возможностью волнений в этом районе под влиянием событий, происшедших в бывшем СССР.
Цзян Цзэминь не скрывал, что его вполне устраивает такое содержание переговоров. «Мы удовлетворены поступательным развитием двусторонних отношений и высоко ценим Ваш личный вклад в дело укрепления дружбы и сотрудничества между Китаем и Казахстаном», — заявил китайский руководитель. «Казахстан и КНР, — продолжал Цзян Цзэминь, — государства, занимающие видное место в Азии». Председатель подчеркнул, что КНР будет делать все возможное для укрепления дружбы и сотрудничества с нашей страной. По его словам, стабильность и процветание Казахстана отвечает чаяниям народов двух стран, укреплению мира в Азии[34].
Китайцев явно успокоило наше понимание необходимости развития стабильных, добрососедских отношений с КНР. Мы ясно дали понять, что в наши планы не входит подстегивание и тем более инспирация каких-либо антикитайских настроений в соседнем Синьцзяне. Мы окунулись в море проблем, касающихся государственного строительства, и нам нет дела до внутренних вопросов дружественного Китая.
Значение первого официального визита правительственной делегации в КНР крайне велико. По сути дела, визит стал отправной точкой последующих контактов на высшем уровне. Уже в начале 1992 года обе страны выработали стереотипы межгосударственных отношений, прояснили позиции по столь чувствительным проблемам, как статус Тайваня и сепаратизм.
В совместном заявлении стороны подтвердили намерение строить дальнейшие добрососедские отношения на основе взаимного уважения суверенитета и территориальной целостности, ненападения, невмешательства во внутренние дела друг друга, равенства и взаимной выгоды. В этих целях предусматривалось проведение консультаций между министерствами иностранных дел по вопросам двусторонних отношений, другим проблемам, представляющим взаимный интерес, а также развитие связей и контактов на всех уровнях, включая встречи высших руководителей.
Стороны заявили о намерении активно использовать новые пути и методы экономического сотрудничества, развивать все его формы в рамках, определяемых законодательством обеих стран.
Была достигнута договоренность о взаимодействии соответствующих органов в борьбе с международным терроризмом, организованной преступностью, торговлей наркотиками и контрабандой. Стороны указали на необходимость налаживать тесное сотрудничество в решении экологических проблем, что имеет важное значение для будущего Казахстана и Китая, а также сотрудничать в сфере культуры, в области науки и техники. Казахстан подтвердил свою поддержку позиции КНР в отношении Тайваня.
По результатам переговоров было подписано девять документов, призванных конкретизировать развитие связей между двумя странами по различным направлениям, в том числе Соглашение о создании межправительственной комиссии по торгово-экономическому и научно-техническому сотрудничеству.
Было подписано Соглашение о взаимных поездках граждан, предусматривавшее безвизовый режим для владельцев всех видов паспортов, направляющихся в поездки по служебным делам. Оно в значительной степени способствовало развитию торговых контактов, в первую очередь приграничной торговли и так называемого «шоп-туризма». Однако, в связи с тем, что неконтролируемый въезд большого числа китайских граждан на территорию Казахстана вызвал обострение криминогенной обстановки и отрицательно воспринимался различными слоями населения, порождая опасения «китаизации» Казахстана, в конце 1993 года были подписаны новые соглашения, предусматривавшие безвизовый режим взаимных поездок только для владельцев дипломатических и служебных паспортов. Следует отметить, что по тем же причинам изменение визового режима в отношениях с КНР было проведено и Россией.
В 5 августе 1992 года состоялся визит в Пекин министра иностранных дел Казахстана Т. Сулейменова. Был подписан ряд документов по дипломатическому и культурному сотрудничеству.
В Соглашении о культурном сотрудничестве Казахстан и Китай согласились поощрять и поддерживать обмен и сотрудничество в области культуры, образования, общественных наук, здравоохранения, издательского дела, печати, радиовещания, телевидения и кинематографии. Предусматривался обмен преподавателями, учеными и специалистами, сотрудничество между библиотеками и музеями двух стран.
Соглашение о сотрудничестве в области образования определяло условия обучения и количество студентов, аспирантов и стажеров, которыми будут обмениваться Казахстан и Китай. На начальных этапах развития данной программы студентов из Казахстана в Китай должно было быть 255 человек, из Китая в Казахстан – 225 человек, аспирантов и стажеров из Казахстана в Китай – 115 человек, из Китая в Казахстан – 100 человек.
Сегодня государство в КНР вооружилось также новой стратегией в области образования населения и воспитания молодежи[35], которая, как ожидается, будет иметь широкий резонанс и сделает то, что не удавалось китайским властям на протяжении всего процесса государственного строительства на западных территориях.
Благодаря этой стратегии уже сегодня успешно решается проблема китайского языка: незнание и нежелание говорить на государственном языке, кроме прочего, отличающемся, как известно, немалой сложностью для изучающих, до настоящего времени было почти непреодолимым препятствием, с которым сталкивались любые решения Центра. Теперь, благодаря новому закону, согласно которому уже в течение нескольких лет изучение китайского языка является обязательным для начальных и средних школ, растет новое поколение, говорящее на одном языке с государством.
Более того, в течение последних 3-4 лет в СУАР и других западных провинциях действуют льготные правила поступления в ВУЗы для абитуриентов. Этот курс позволил удвоить число студентов, в том числе и за счет представителей нацменьшинств. И если по данным 1999 года среди городского населения Западного края число неграмотных составляло 39,5 %, что превышало общекитайский показатель на 11 %, то в настоящее время ситуация должна была заметно измениться, что, видимо, продемонстрирует новая перепись населения.
Последствия предпринятых в системе образования мер будут заключаться не только в повышении образовательного уровня населения отсталых регионов КНР и увеличении числа представителей нацменьшинств имеющих высшее образование, что само по себе немаловажно. Главный эффект, на наш взгляд, будет заключаться в значительном расширении социальной опоры государства в лице новых поколений.
Получая образование и обучаясь китайскому языку, молодежь западных районов КНР не избежит подпадания под влияние внушаемого социального идеала, впитает пропагандируемые идеологические установки. Кроме необходимых общегражданских установок китайская молодежь западных провинций, скорее всего, крепко усвоит новую социально-политическую модель поведения и «формулу успеха» в современном Китае.
Что касается сферы образования, то, как уже говорилось выше, меры правительства в этой области неоднозначны в плане сохранения и развития национальных культур, поскольку несут в массы посредством новых поколений культуру нового типа, несовместимую с узконационалистической позицией, традиционно практикуемой культурами нацменьшинств, но постепенно приобщающей к идеологии Великого Китая. Неслучайно, уже в сегодняшнем Синьцзяне большинство уйгурских детей младшего школьного возраста, живущих в городах, безошибочно назовут имена руководителей КНР, процитируют основные идеологические лозунги партийного руководства, но затруднятся с перечислением видных исторических деятелей и представителей культуры своего этноса.
Поскольку нельзя ожидать, что проблемы взаимоотторжения культур будут решены в ближайшие годы в ходе активного воплощения планов по освоению региона, ставка Пекином совершенно осознанно делается на новые поколения.
Новые реальность и экономические требования к жизни в современной КНР таковы, что добиться социального успеха возможно только при прохождении «экзамена» на благонадежность. Таким образом, в Китае нет места аутсайдерам: как в политике, так и в любой иной сфере жизнедеятельности выживают лишь те, кто работает в системе и способствует ее укреплению.
«Шелковый путь» испокон веков связывает Китай с Узбекистаном, с которым у Китая много общего в области культуры. Необходимо расширение культурных связей и укрепление взаимопонимания между нашими двумя странами, сообщила начальник Управления международных связей Министерства культуры Узбекистана Ширин Каримова в интервью с корр. агентства Синьхуа.
Культурный ансамбль «УМИД» во главе с Ш. Каримовой прибыл в Китай на участие в Пекинском международном фестивале культуры и туризма, в котором приняли участие более 50 отечественных и зарубежных художественных коллективов. Фестиваль закрылся 21 октября с.г. Песни и танцы со спецификой народов Центральной Азии в исполнении актеров Узбекистана, пользовались огромным успехом у китайских зрителей.
«Это международный праздник. Я благодарю китайскую сторону как организатора фестиваля, за этот удобный случай для культурных обменов разных стран», — сказал директор Центра культуры, руководитель Народной студии «УМИД» Азим Азизов.
23 апреля 2002 г. был сдан в эксплуатацию Центр китайского языка в Казахском Национальном Университете, который был создан с помощью Ланьчжоуского университета Китая.
Специалисты изучающие историю «Шелкового пути» считают, что древний «Шелковый путь», который пересекал территории Китая, Центральной Азии, Западной Азии и простирался до региона Средиземного моря, являлся не просто торговым каналом. Этот путь одновременно играл важную роль в содействии культурным, экономическим, внешнеполитическим и социальным связям между странами Европы и Азии.
На состоявшемся в конце 2002 года в г. Сиани Международном симпозиуме по вопросам «Шелкового пути», археологи из Узбекистана отметили, что «Шелковый путь» соответствовал потребностям «осуществления диалога» между цивилизациями Востока и Запада.
Культурные связи между странами, находящимися на «Шелковом пути» в сегодняшний день продолжаются. В апреле 2002 года в Пекине состоялась первая встреча министров культуры стран-участниц Шанхайской организации сотрудничества /ШОС/, по итогам которой министры культуры 6 стран — Китая, России, Казахстана, Узбекистана, Таджикистана и Кыргызстана подписали Совместное заявление, нацеленное на активизацию многосторонних и двусторонних обменов и сотрудничества в сфере культуры. Совместное заявление заложило юридический фундамент для укрепления культурных связей между Китаем и странами Центральной Азии.
23 сентября 2003 года главы правительств 6 стран-участниц ШОС в Пекине заключили Совместное коммюнике, согласно которому в конце 2003 г. в Казахстане состоялась вторая встреча министров культуры стран-участниц в рамках ШОС. Кроме того, в коммюнике предусматривается подготовительная работа для проведения Фестиваля культуры и искусств с участием 6 стран.
В заключение интервью с корреспондентами агентства Синьхуа представитель Министерства культуры Узбекистана Ширин Каримова сказала, что «Шелковый путь» испокон веков соединял Китай с регионом Центральной Азии, где располагается и Узбекистан. Культурные контакты позволят углубить и продолжить дружбу.
«Пекин — красивый город, пекинцы добрые и гостеприимные. Если представится возможность, мы собираемся сюда приехать и в следующем году», – добавила Ширин Каримова.
Программа экономического развития западных провинций – самая амбициозная в многовековой истории Китая – по официальной версии преследует цель принести в обширный регион благополучие, богатство и социальную стабильность. Между тем, сосредоточив всеобщее внимание на проблемах экономики и экологии (в рамках исследования Стратегии развития Запада на экологическую тематику в Китае публикуется подавляющее количество материалов), Пекин не афиширует свою активность в некоторых других областях, например, в военном строительстве или в деле воспитания молодежи. Тем не менее, культурная интеграция нацменьшинств с другими регионами страны под эгидой государственной идеологии служит одним из главных приоритетов программы. Такова тактика китайских властей и таковы требования действительности: ввиду деликатности стоящих перед ним на Западе проблем, Пекин предпочитает не действовать открыто, и, используя хорошее «прикрытие» — широкое экономическое строительство в регионе — решать другие, не менее важные задачи.
В Стратегии освоения Запада намеренно не уделяется особое внимание политике правительства в области культуры, за исключением, пожалуй, пунктов программы об увеличении количества учебных заведений. Между тем, по нашему мнению, сфера культуры служит не менее, а быть может, и более важной частью Стратегии по сравнению с ее экономической составляющей.
Заключение
Таким образом, Китай – это страна, в которой «социализм с китайской спецификой», по крайней мере, на данном этапе, оказывается соответствующим исторически сложившимся политическим и культурным традициям, принципам развития общества и экономики. Китай, по существу, является государством, в котором потенциал внутреннего рынка, сравним с возможностями нескольких стран.
Китай весьма удачно адаптирует экономические и технологические новации. Особого внимания заслуживает умение руководства КНР привлекать иностранный капитал, успешно поглощая его в своем необъятном внутреннем рынке.
Экономические успехи КНР объясняются не только свободой частной инициативе крестьянина и мелкого предпринимателя. Ключевое значение имело понимание того, что изживание экономических проблем социализма (невысокая производительность труда, дефицит товаров, невнимание к качеству товаров и т.п.) возможно только с «взятия быка за рога» — создания товара, ориентированного на запросы потребителя. Именно на этом основывалось развитие товарной экономики в КНР – «социалистической плановой товарной экономики».
Внешняя политика Казахстана строго придерживается курса определенного Президентом Н.А. Назарбаевым и «должна быть направлена на обеспечение динамичного экономического развития страны на основе проводимых экономических реформ»[36]. По характеристике, данной нашим Президентом, Китай – «влиятельнейший геополитический центр». Политика Казахстана в отношении Китая исходит из данного определения и имеет своей целью всемерно укреплять взаимоотношения между двумя государствами, постоянно искать все новые точки соприкосновения, укреплять и развивать дружеские отношения.
«На качественно новый уровень вышли казахстанско-китайские отношения, — отмечается нашим Президентом. — Углубление дружественных отношений с КНР отвечает долговременным интересам нашей республики».
Таким образом, Китай непоколебимо проводит самостоятельную мирную внешнюю политику, всемерно выступает за многополярность в мировой обстановке, активно приспосабливается к глобальности экономики, всемерно участвует в региональном сотрудничестве, всеми силами продвигает создание справедливого и рационального международного политического и экономического нового порядка, стимулирует справедливое дело мира и развития человечества. Предложения и поступки Китая встречают в международном сообществе все более широкое понимание и поддержку, с каждым днем все больше стран одобряют и оценивают ответственную роль Китая, как крупной державы. Своей внешней политикой Китай внес важный вклад в сохранение мира во всем мире, укрепление международного сотрудничества, борьбу против гегемонизма и стимулирование всеобщего развития и, одновременно с этим, продолжает создавать благоприятную международную среду для дела социалистической модернизации в своей стране. Уделяется внимание укреплению отношений с крупными странами, сохранению хорошей обстановки в развитии связей с главными державами мира.
На сегодня Китай ведет все более динамичную внешнеполитическую деятельность. Возрастает роль китайских компаний, своего рода ТНК с китайской спецификой, хотя десять лет назад никто не воспринимал эти компании всерьез. Сегодня же западные компании реально оценивают китайские компании как составляющие им конкуренцию уже не только в регионе АТР, но и в мире. Это — результат модернизации страны, когда инвестиционная привлекательность Китая начинает играть свою положительную роль. Несомненным успехом внешней политики Китая можно назвать вступление, несмотря на ряд ограничений, в ВТО, в рамках которой Китаю придется вести свою деятельность. В течение следующих лет КНР удастся продвинуться намного вперед с помощью новых рынков мировой организации, ведь главной головной болью руководства государства является увеличения объема ВНП на душу населения. Здесь также не обойтись без инструментов внешней политики, когда понадобятся добрососедские отношения, мир и спокойствие в регионе, и отсутствие внутриполитических катаклизмов. В связи со сменой руководства после XVI съезда ЦК КПК, многие опасаются и смены внешнего курса страны, но, скорее всего, курс третьего поколения руководства страны останется в большой части неизменным, хотя у нового руководства возобладают больше экономические соображения, нежели политические, но это и понятно — огромной стране с такими темпами развития нужно двигаться вперед, не останавливаясь, обеспечить национальную экономику энергоресурсами, увеличить ВНП и преумножить доходы населения. Политические вопросы будут касаться, в большей части, «объединения Родины», т. е. Тайваня, что потребует политических усилий и со стороны других держав мира. Поэтому новому руководству страны предстоит решить ряд важных вопросов, касающихся дальнейшего развития, как страны, так и региона в целом.
Культура — уже сама по себе сложная проблема, но еще больше усложняется последняя при исследовании «работы» культуры в сфере экономики (хозяйствования) в эпоху постмодерна. В этих условиях экономическая культура сильно изменилась: изменились ее содержательные нагрузки, ролевые значения и механизмы влияния на развитие как общества и экономики в частности, так и планеты в целом.
Что такое экономическая культура? Как она изменилась в условиях постмодерна и глобализации экономики? Экономическая глобализация — это часть экономической культуры или особая культура?
Экономическая культура— это общечеловеческая культура, которая обусловлена нуждами самой экономики и работает на нее. Она представляет собой совокупность теоретических и практических знаний, хозяйст венных норм, ценностей и символов, необходимых для создания экономических благ, развития человека и общества в целом. В условиях модерна составные элементы названных и не названных, но существующих, главных параметров экономической культуры, в основном воспринимались как постоянные, то есть такие, которые не изменяются особенно под влиянием факторов извне. Это касалось, с одной стороны, различных уровней экономической культуры: массового сознания, экономической культуры управленцев и чиновников, теоретической экономической культуры, а с другой стороны — различных ее видов: экономической культуры отдельного человека, экономической культуры предприятия и экономической культуры общества. Уже в конце эпохи модерна было доказано самой практикой, что такая экономическая культура является не живым, а мертвым организмом, не способствующим к автоматическому реформированию сознания и самосознания, общества и экономики. В условиях модерна поле экономической кросскультуры было настолько мало, что не в состоянии было посылать даже слабые стимулирующие импульсы к развитию как национальной, так и мировой экономики[37].
В начале XX в. эра модерна сменяется новой эпохой — эпохой постмодерна. Постмодерн вносит изменения в понимание и использование экономической культуры в частности и общечеловеческой культуры в целом: культура постепенно превращается из мертвой культуры в живую, способную порождать новое и реформировать старое, диалектически снимая и переводя на новый виток развития все жизнеспособное. В процессе развития эпохи постмодерна экономическая культура, как и каждая ее составная часть, сбрасывает с себя «мундир» догмы. Ведь экономическая культура и ее строение под влиянием внутренних и особенно внешних факторов постоянно обновляются. Хозяйственные нормы, ценности и символы, необходимые для самоидентификации и выполнения экономических (в том числе и хозяйственных) ролей в условиях постмодерна, развивались и постоянно совершенствовались, утверждаясь как доминирующие на конкурентной основе.
Экономической постмодерн-культуре свойственно непринятие любых догматически-диктаторских амбиций модерна, а также попытки преодолеть интеллектуальный и духовный фундамент, на котором базируется индустриальная цивилизация и все вдохновляющие ее идеологии. Постмодернистской экономической культуре присуще преодоление ее атемпорального состояния, в котором она находилась в эпоху индустриализма, и вхождение ее в радикально новое децентрированное состояние, далекое от стабильного равновесия монопарадигматичности. Постмодерн порождает во всех сферах экономической культуры изменения: качественно новое самосознание человеком и обществом своих уникальных характеристик и своего нынешнего состояния в плюралистическом мире, признание своей ответственности за экономическое бытие индивида в этом мире. Следовательно экономическая постмодерн-культура развивается на более зрелой плюралистической мультикультурной основе.
На основе сущностных свойств и выполняемых ролей в обществе, национальной и мировой экономиках экономическая культура подразделяется на избыточную, достаточную и дефицитную. Последняя не способствует обновлению общества и экономической сферы его жизнедеятельности. За избыточной культурой все больше закрепляется роль фактора, обеспечивающего автоматическое реформирование рыночной экономики. Если в эпоху модерна в основном «работала» дефицитная экономическая культура, иногда (да еще и на короткое время) сменяемая достаточной, то в эпоху постмодерна— достаточная экономическая культура, сменяемая периодически и на долго избыточной . И это сегодня не ново. Проблемы в другом. Как формируется избыточная культура в обществе? Что является ее ядром? Какой механизм ее практического действия? Что обусловливает периодическую сменяемость достаточной экономической культуры избыточной и длительность «работы» последней?
В условиях распространения постмодерна во все сферы жизнедеятельности общества трансформируются не только национальная и мировая экономики, но и экономическая культура. Речь идет о значительных изменениях на различных уровнях последней: сущности, форм проявления, содержательной нагрузки в дальнейшем развитии экономики и общества в частности и планеты в целом. Это проявляется прежде всего в том, что экономическая культура постепенно утрачивает национальные особенности. Это, во-первых. А во-вторых, быстрыми темпами расширяется поле кросскультуры. Собственно последняя и является онтологическим ядром формирования глобальной экономической культуры. Экономическая постмодерн-культура конструирует новые формы бытия, делает человека более свободным в выборе способов экономической деятельности, в том числе и хозяйственной, создает новые миры (например, Интернет, зоны свободной торговли, где действуют не законы отдельно взятой страны, а временные контракты и т.д.). Экономическая культура, само-глобализируясь, глобализирует экономику. Следовательно, экономическая культура порождает глобализацию экономики, а не наоборот. Однако это не исключает взаимовлияний на изменение друг друга.
Формирующаяся глобальная экономическая культура сменяет акценты как в национальной рыночной экономике, так и глобальной экономике: во-первых, со «скучного» классического предпринимательства эпохи модерна на азартное спекулятивное предпринимательство; во-вторых, с предприятия как основного звена экономики и центра общества на банк; в-третьих, с продуктивного (промышленного) капитала на спекулятивный капитал; в-четвертых, с долгосрочной выгоды на краткосрочную выгоду; в-пятых, с промышленной прибыли на спекулятивную прибыль; в-шестых, с классического товарного рынка на фондовый рынок (рынок ценных бумаг) и т.д.
Список использованной литературы
- ИСТОЧНИКИ
1.1 Дипломатические документы
- Декларация о создании Шанхайской организации сотрудничества. / Шанхай, 15 июня 2001.
- Меморандум взаимопонимания к совместному коммюнике об установлении дипломатических отношений между Республикой Казахстан и Китайской Народной Республикой. – 3 января, 1992 г.
- Перечень казахстанско-китайских документов за январь 1992 — январь 1997. – Алматы-Пекин, 1997 г.
- Совместное коммюнике об установлении дипломатических отношений между РК и КНР. – 3 января, 1992 г.
- Соглашение о культурном сотрудничестве между РК и КНР. – Пекин, 10 августа, 1992 г.
1.2 Выступления политических деятелей
- Назарбаев Н. Критическое десятилетие. – Алматы, 2003, с.109-219.
- Назарбаев Н. Казахстан-2030. Процветание, безопасность и улучшение благосостояния всех казахстанцев. Послание Президента страны народу Казахстана. – Алматы, 2001.
- Казахстан на стыке веков. Историческая роль Президента Республики Казахстан Н.А. Назарбаева в формировании геополитической стратегии государства. – Алматы, 2000.
- Токаев К.К. Под стягом независимости. Очерки о внешней политике Казахстана. – Алматы, 1997
- Токаев К.К. Внешняя политика Казахстана в условиях глобализации. – Алматы, 2000
- Идрисов Е. Новые рубежи сотрудничества. «Казахстанская правда», 4 января 2002 года.
- Цзян Цзэмин. Китай и Казахстьан на пути к добрососедству. – Пекин, 1999
- Дэн Сяопин. Хронология мировых событий. – Пекин, 1998
- Исследования
- Борисов О.Б. Внутренняя и внешняя политика Китая в 70-ые годы. Политический очерк. – М; 1982
- Китай: традиции и современность. Сборник статей. / Изд. «Наука», М., 1976
- Карен А. Китай. // Панорама, 1999. — №5
- «…Китай отказывается от сферы влияния в регионе…». Интервью с Чрезвычайным и Полномочным послом КНР в РК господином Яо Пэйшэном. / «ANALYTIC», № 3, 2002, с.3.
- Свешников А.А. Концепция КНР в области внешней политики. / Китай в мировой политике. – М., 2001, с. 102.
- Сафронова Е.И. Отношения КНР с развивающимися странами и формирование нового мирового экономического порядка. / Китай в мировой политике. – М., 2001, с. 407.
- Салицкий А.И. Внешнеэкономическая стратегия КНР. / Китай в мировой политике. – М., 2001, с. 75.
- Социальная структура Китая. XIX – первая половина ХХ века. – М., «Наука», 1990.
- Ашимбаев М.С. Геополитические перспективы Китая в Центральной Азии. / «ANALYTIC», № 5, 2002, с.3.
- Бурханов К.Н., Исмагамбетова Т.Т., Беримжанова А.Е. Китай между прошлым и будущим. – Алматы, 2001
- Национальная безопасность: итоги десятилетия. Под ред. М.С. Ашимбаева. – Астана, 2001.
- Новый Казахстан: пять лет независимого развития. / Под ред. Нысанбаева А.Н. – Алматы, 1996.
- Политика КНР на современном этапе: реалии и перспективы. – Алматы, 2004
- Рахимов Р. Внешняя политика КНР. / «Саясат». Информационно-аналитический журнал. / № 12, 2002.
- Сатубалдин С.С. «Драконы» и «тигры» Азии: сможет ли казахстанский «барс» пройти их тропами. – Алматы, 1998 г.
- Султанов К., Бекбергенов С. Пробуждение гиганта (очерки о Китайских реформах). – Алматы, 1999.
- Тимошенко В.А. Культурология: диалог культур. – Алматы, 2002
- Центральная Азия в системе глобальных отношений. Сборник материалов конференций. – Алматы, 2002.
- Эльдур Т.А. Казахстан и Китай – культура, экономика, стратегия. – Алматы, 2003
- УЧЕБНО-СПРАВОЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА
- Альманах форум. Проблемы Содружества. / РАН, М., 1993
- Амбросимова Т.И. Культурология для культурологов. – СПб., 2002
- Китай 1998. Под ред. Цинь Ши, изд. «Синьсин», 1998
- Культурология. Под ред. А.А. Кулеевой. – М., 2000
- Советский энциклопедический словарь. – М., 1989.
- Это КНР. Изд. «Синьсин». – Пекин, 1999.
[1] Борисов О.Б. Внутренняя и внешняя политика Китая в 70-ые годы. Политический очерк. – М; 1982
[2] Салицкий А.И. Внешнеэкономическая стратегия КНР. / Китай в мировой политике. – М., 2001
[3] Сатубалдин С.С. «Драконы» и «тигры» Азии: сможет ли казахстанский «барс» пройти их тропами. – Алматы, 1998 г.
[4] Сафронова Е.И. Отношения КНР с развивающимися странами и формирование нового мирового экономического порядка. / Китай в мировой политике. – М., 2001
[5] Социальная структура Китая. XIX – первая половина ХХ века. – М., «Наука», 1990
[6] Тимошенко В.А. Культурология: диалог культур. – Алматы, 2002
[7] Центральная Азия в системе глобальных отношений. Сборник материалов конференций. – Алматы, 2002
[8] Карен А. Китай. // Панорама, 1999. — №5
Китай: традиции и современность. Сборник статей. / Изд. «Наука», М., 1976
[9] «…Китай отказывается от сферы влияния в регионе…». Интервью с Чрезвычайным и Полномочным послом КНР в РК господином Яо Пэйшэном. / «ANALYTIC», № 3, 2002, с.3.
[10] Китай: традиции и современность. Сборник статей. / Изд. «Наука», М., 1976
[11] Ашимбаев М.С. Геополитические перспективы Китая в Центральной Азии. / «ANALYTIC», № 5, 2002
[12] Бурханов К.Н., Исмагамбетова Т.Т., Беримжанова А.Е. Китай между прошлым и будущим. – Алматы, 2001
[13] Идрисов Е. Новые рубежи сотрудничества. / «Казахстанская правда», 4 января 2002 года
[14] Национальная безопасность: итоги десятилетия. Под ред. М.С. Ашимбаева. – Астана, 2001
[15] Новый Казахстан: пять лет независимого развития. / Под ред. Нысанбаева А.Н. – Алматы, 1996
[16] Политика КНР на современном этапе: реалии и перспективы. – Алматы, 2004
[17] Рахимов Р. Внешняя политика КНР. / «Саясат». Информационно-аналитический журнал. / № 12, 2002
[18] Султанов К., Бекбергенов С. Пробуждение гиганта (очерки о Китайских реформах). – Алматы, 1999
[19] Назарбаев Н. Критическое десятилетие. – Алматы, 2003
[20] Назарбаев Н. Казахстан-2030. Процветание, безопасность и улучшение благосостояния всех казахстанцев. Послание Президента страны народу Казахстана. – Алматы, 2001
[21] Казахстан на стыке веков. Историческая роль Президента Республики Казахстан Н.А. Назарбаева в формировании геополитической стратегии государства. – Алматы, 2000
[22] Токаев К.К. Под стягом независимости. Очерки о внешней политике Казахстана. – Алматы, 1997
[23] Токаев К.К. Внешняя политика Казахстана в условиях глобализации. – Алматы, 2000
[24] Карен А. Культурная революция в Китае. // Панорама, 1999. — №5
[25] Карен А. Культурная революция в Китае. // Панорама, 1999. — №5
[26] Карен А. Культурная революция в Китае. // Панорама, 1999. — №5
[27] Бурханов К.Н., Исмагамбетова Т.Т., Беримжанова А.Е. Китай между прошлым и будущим. – Алматы, 2001
[28] Бурханов К.Н., Исмагамбетова Т.Т., Беримжанова А.Е. Китай между прошлым и будущим. – Алматы, 2001
[29] Бурханов К.Н., Исмагамбетова Т.Т., Беримжанова А.Е. Китай между прошлым и будущим. – Алматы, 2001
[30] Бурханов К.Н., Исмагамбетова Т.Т., Беримжанова А.Е. Китай между прошлым и будущим. – Алматы, 2001
[31] Бурханов К.Н., Исмагамбетова Т.Т., Беримжанова А.Е. Китай между прошлым и будущим. – Алматы, 2001
[32] Меморандум взаимопонимания к совместному коммюнике об установлении дипломатических отношений между Республикой Казахстан и Китайской Народной Республикой. – 3 января, 1992 г.
[33] Введение в культурологию. Под ред. Е.В. Попова. – М., 1996. – С. 301
[34] Токаев К.К. Под стягом независимости. Очерки о внешней политике Казахстана. – Алматы, 1997
[35] Yang Kaizhong. Zhongguo Xipu Da Kaifa Zhanlue. (Ян Кайчжун. Стратегия масштабного освоения Запада). 2001. – С. 352.
[36] Назарбаев Н.А. Пять лет независимости. – Алматы, 1996. – С. 587
[37] Эльдур Т.А. Казахстан и Китай – культура, экономика, стратегия. – Алматы, 2003. – С. 229
