Мы набивали им животы говяжьей вырезкой, прожаренной до степени «медиум-рэр». Заливали им глотки, выставив на каждый стол пятилитровую бутылку «ультрапремиальной» водки Imperia, которую незадолго до этого вывел на американский рынок новоявленный русский миллиардер. Он уверял, что она сделана по формуле, которую Александр III утвердил в качестве стандарта русской водки: из зерен озимой пшеницы, выращенной в черноземных степях, с добавлением ледниковой воды из Ладожского озера, дважды отфильтрованной через уральский кварц. Тем, кто забредал в курительную комнату, предлагалось неограниченное количество сделанных на заказ сигар Zino Platinum Crown ($30 за штуку, из одного перуанского и трех сортов доминиканских табака, выдержанного в течение четырех-пяти лет, покровный лист — с маленькой плантации в Коннектикуте). Мы воздействовали на все органы чувств, чтобы отвлечь их внимание от того факта, что за вечер их кошельки полегчали минимум на тысячу баксов каждый.
На дворе стоял ноябрь благополучного, 2007-го года. Уолл-стрит утопал в деньгах и безудержном потреблении. Несколько журналов Рэндалла Лейна были призваны восхвалять, стимулировать и задавать тон жадности на знаменитой улице. После того как мыльный пузырь лопнул и многие из героев его статей и рекламных клиентов пошли на дно, а кое-кто застрелился, бытописатель суммировал свои впечатления от «их» нравов в романе-нон-фикшн, мгновенно ставшем бестселлером. Кризис породил спрос на переосмысление.
Никто пока не придумал названия для этого десятилетия. Я оглядывал зал, и «нули», «нулевые» показались мне достаточно точным определением. Обитатели Уолл-стрит без устали гнались за нулями. Ментальность, основанная на легких деньгах, проникла в каждый уголок нашей жизни и культуры.
«Нулевые» — как много символичного в названии ушедшего десятилетия. Голливуд тоже пытается дать ему оценку. Голливуд, который гонится за деньгами не менее азартно чем уолл-Стрит, но по либеральной традиции давно, еще со времен Гражданина Кейна, ненавидит мир большого капитала.
«Уолл-Стрит: деньги не спят», «Предел риска», «Космополис», «Компания мужчин» – это лишь неполный перечень заметных голливудских пост-кризисных картин о банкирах и корпорациях; о жадности и неминуемой расплате. Как правило, этим героям нашего времени противопоставляется «простой» человек, трудяга. В Уолл-Стрит это отец молодого трейдера Джейкоба в исполнении Шайя ЛаБев; в Компании мужчин – шурин героя, топ-менеджера Бобби в исполнении Бена Аффлека. В обоих картинах (и даже в Уолл-Стрит 87-го) есть почти идентичные сцены, где антиподы героев – отец и шурин, рабочий и плотник – услышав суммы зарплат на Манхеттене, сокрушенно качают головой и произносят сакраментальное: мир сошел с ума. И это уже не выглядит штампом, такова жизнь; мир, если почитать те же «Нулевые», действительно, сходил с ума.
Фильм Романа Прыгунова Духless – это такая русская попытка создать свой Бойцовский клуб, Уолл-стрит, Космополис вместе взятые. Не случайно роман написанный до кризиса, в то самое, золотое десятилетие, был экранизирован именно сейчас, когда денег стало не так много, а значит есть время сесть и подумать, что пошло не так. Его идея и посыл, даже если неосознанно для самого автора книги, отлично уложились в день сегодняшний. И за эту актуальность, которую как огня чурается российское кино, я бы поставила самый жирный плюс работе Прыгунова. В фильме присутствуют и бунтари, сменившие на геройском подиуме аполитичных и трусливых клерков; герой Смольянинова со своей странной компанией, конечно же, собирательный образ всех сегодняшних ньюсмейкеров – от «Войны» до PussyRiot; Путин в костюме Бэтмана живо напоминает нашумевшую переписку Wikileaks, а горящие машины в центре Москвы и дубинки ОМОНА — мирные и не очень протесты последнего времени.
Макс, 29-летний топ-менеджер российско-французского банка в исполнении восходящей (или уже воссиявшей?) зведы российского кино Данилы Козловского, казалось бы, почти не отличается от своих жадных манхеттенских собратьев. Но приглядевшись, понимаешь, что линии кода существования не параллельны, а скорее перпендикулярны.
Ну, во-первых, Макс не так богат как кажется — он просто тратит много. На банковском счету у московского хозяина жизни всего 300 тысяч долларов – это накопления каких-нибудь скучных мещан в Аризоне. Обычная история постсоветского среднего класса, между прочим, хронически не умеющего копить. А история Макса – это история именно постсоветская. Она родом из 70-х –
десятилетия пошлой жадности, потому что неудовлетворенная жадность пошлая вдвойне; спрос на потребление в это время стал безгранично-голодным, а предложение ограниченным смешным набором ценностей в виде квартиры, жигулей, дачи и импортных шмоток, за которые героический советский человек каждый день продавал свою бессмертную душу.
Макс наверняка был пионером, играл если не в деревянные, то странно-бесформенные игрушки, катался на велосипеде «Урал», носил школьную форму, похожую на тюремную робу, питался хоть и маминых рук, но скудными совковыми вермишелями. Неудивительно, что теперь Макс, кроме того что пьет как лошадь и нюхает кокс, жрет исключительно устрицы. Привет пионерскому лагерю. Неудивительно, что его удовольствия так разнузданы и вульгарны – на то чтобы насытиться ими бедному советскому пионеру понадобится перемолоть не одно поколение.
В «Пределе риска» дотоле неизвестного мне режиссера ДжейСиЧендора мне очень нравится экспозиция: два молодых успешных менеджера (ровесники Макса) неспешно едут по ночным улицам Нью-Йорка, ужинают в ресторане, пьют в лаунж-баре, где на заднем плане мелькают длиные женские ноги в чулках и – говорят только о деньгах. Они обсуждают заработки босса, коллег, конкурентов, знакомых, друзей, считают их и свои траты, беззастенчиво завидуя и мечтая стать ровно такими же – влезть однажды на вершину, на самый верхний этаж корпоративного небоскреба. Однако при этом никаких сисек крупным планом, оргий и блевоты – все чинно, благородно как фасад банка Голден сакс в лучшие годы. И подруги у манхеттенских брокеров уже не банальные дурочки-актриски как было в какие-нибудь 30-е – возлюбленная Джейкоба из «Уолл-Стрит» – интеллигентная журналистка Уинни Геко в исполнении Кэрри Мэллиган. В ночном клубе его, кстати, пытается склеить русская нимфа – духовная сестра подружки Макса в начале фильма – но он вежливо и аристократично ее спроваживает. Разве можно ждать того же от вчерашнего советского школьника Макса? Чтобы наесться устрицами, когда хочется сосисек, коксом и прийти к своей «Уинни» с ее богатым внутренним миром ему в буквальном смысле надо будет вываляться в грязи, на мусорной свалке.
Духless отличается от голливудских пост-кризисных фильмов примерно также как Макс от своих манхеттенских коллег. Фильм Прыгунова, как и его герой, все два часа экранного времени ведет себя невыносимо вульгарно: шумит, орет благим матом родного начальства, визжит тормозами шикарных авто, скрежещет ножом по стеклянному столу, бьет по ушам децибелами ночных клубов – порой это нелегко выдержать и, говоря откровенно, раздражает чувства. Искусство условно, хочется напомнить авторам, чтобы донести до зрителя вакханалию ночных клубов, необязательно на четверть фильма врубать на полную мощность звуки танцпола и бить по глазам световыми диодами и рванным, клиповым монтажем.
Но в данном случае такую агрессивную визуальную и звуковую подачу можно (с натяжкой) счесть единством формы и содержания, в том смысле, что когда содержание – гламурного окружения – пусто, его тоже пытаются восполнить внешними побрякушками.
Духless не стал и не станет манифестом поколения, как роман Пелевина (фильм-неудача не в счет) – не дотягивает по форме, содержанию, замыслу. Фильм не стал высказыванием автора и его времени — не хватило творческой и гражданской смелости, а возможно, банально, мастерства. Но первую в истории русского кино честную попытку отрефлексировать происходящее за окнами офисов прямо здесь и сейчас – лично я засчитываю.
Источник: http://bazhkenova.yvision.kz/post/294168
