Даниил Дондурей – о «Кинотавре» и зачистках, о Говорухине и Меликян, о милых режиссерах и блистательных манипуляторах
ВСочи в воскресенье завершился кинофестиваль «Кинотавр».
Победителем стал фильм Анны Меликян «Про любовь». Приз за лучшую режиссуру вручен Алексею Федорченко за картину «Ангелы революции».
О реальной жизни России из фильмов, показанных на фестивале, не узнать, – говорит главный редактор журнала «Искусство кино» Даниил Дондурей, просмотревший в Сочи все конкурсные ленты.
– Когда «Кинотавр» открывался, внимание было привлечено к фильму Станислава Говорухина по Сергею Довлатову «Конец прекрасной эпохи». Была некая полемика в социальных сетях, что, мол, Говорухин – авторитет для тех, кто в свое время травил Довлатова, – теперь ставит Довлатова.
Даниил Дондурей– Мне кажется, что мы перешли в России в сферу всего гибридного, то есть это гибридные войны, гибридные диалоги, это гибридные люди, гибридные ценности, взгляды и так далее. То есть ты не можешь отличить, например, ближайшего многолетнего друга Высоцкого от человека, который является председателем Народного фронта и председателем ассоциации доверенных лиц президента. Как это в одном и том же человеке все спокойно уживается? У него даже нет никаких здесь зазоров, внутренних трагедийных взаимоотторжений, ничего нет. Он издевается в начале фильма над Хрущевым, все-таки генсек, берет куски знаменитого прихода Хрущева на 30-летие МОСХа, когда тот кричал, – именно эту замечательную цитату оставляет Говорухин: «Вы думаете, у нас еще оттепель? У нас еще и заморозков нет, у нас настоящие морозы». Ставит такую мощнейшую ироничную фразу одно из доверенных важнейших лиц системы. Как это все уживается? Где Довлатов, где Говорухин? Фильм никакой, в нем ничего серьезного нет – это одно из достижений советского и последнего времени, это никакое кино, без запаха, без жанра, без всего. Больше причин для обсуждения нет.
– Какой фильм вам больше всего понравился, ваш личный выбор?
– Были три талантливых фильма, по-настоящему талантливых. Это в первую очередь для меня Василий Сигарев с фильмом «Страна Оз», это Алексей Федорченко с фильмом «Ангелы революции» и это просто безмерный по таланту, он такой простенький, даже гламурный, даже милый, даже легкий, фильм тотального успеха, когда ты можешь рядом посадить всех не здоровающихся или бросающихся друг в друга камнями лидеров политической жизни в России, бомжей, миллиардеров, богачей, жителей пригородов в один зал, и они будут очень рады – фильм «Про любовь» Анны Меликян. Только благодаря тому, что она очень талантливый человек, смех в зале был все час 45 минут. Есть еще один такой парень, он может соревноваться с Аней Меликян по дару и комедийной мощи, человек под псевдонимом Жора Крыжовников, который показал, может быть, не самую лучшую свою короткометражку, но он сейчас снимает какой-то революционный фильм про караоке, когда впервые в истории кинотеатров люди должны петь во время сеанса вместе с экраном. Это автор фильма «Горько!», помните, такой был чемпион позапрошлого года, тоже такой этножанр. Но «Горько!» – всесословный, а у Ани все-таки для среднего класса скорее, то есть для тех, кто знает, что такое пересадка во Франкфурте-на-Майне. Для всех, кто имеет зарубежные паспорта и личные автомашины.
– «Кинотавр» поддерживает государство. По сравнению с прежними годами, как-то сказываются на фильмах последние события?
– Я очень рад, что я здесь был с самого начала, всю эту неделю. Потому что для меня было, может, скорее не открытие, а такое доказательство того, что Володин и Громов (Вячеслав Володин и Алексей Громов, первые заместители руководителя администрации президента. – РС) не только очень успешно поработали в 2014 году с массовой аудиторией Российской Федерации, безмерно успешно, блистательно, я бы сказал, но они смогли и очень аккуратно и тоже превосходно, косвенно, без приказов, через десятки институций, технологий, невидимых способов распределения денег, дружбы одних продюсеров с другими, одних режиссеров с другими – зачистить и авторское пространство. Я посмотрел 17 полнометражных фильмов, то есть абсолютно все, что было показано в рамках официального фестиваля, короткий метр – это 22 фильма. И для меня было важно, что кроме, может, фильма Сигарева (и то достаточно придуманного и специального) и еще за каким-то редким исключением нет ни одного фильма о реальной жизни в Российской Федерации. Здорово! То есть анекдоты, шутки, жанры, иронические подколы, разные старые советские схемы, связанные с тем, что нужно быть хорошим человеком, если девушка бросила ребенка, надо ее найти и узнать, почему она бросила, стиль гуманизма 1970-х и так далее. О реальной нынешней 2015 года жизни Российской Федерации – кроме всевозможных эвфемизмов стилевых, ты видишь эти автомашины, эти улицы, Москва-сити небоскребы, все это ты видишь, все детали видишь – а боли, драм, трагедий, природы происходящего в России нет ни в одном фильме. То есть это вообще асоциальное кино. Когда это не два-три фильма, а 40 и притом эти конкурсные ленты выбраны из 80 картин, и еще три я посмотрел вне конкурса, фильм Бекмамбетова, фильм знаменитого Буслова «Родина», все это разные формы компенсаторных мест, куда режиссеры уходят, объясняя, что они пытаются разобраться в себе и в человеке или найти универсальные ценности смысловые и психологические для зрителей всех возрастов, поколений и так далее. Может быть, был один фильм, который приглашали в Берлин, «Пионеры-герои», и то через эвфемизм,– о том, что хочется иметь какие-то неприкосновенные идеалы, но когда ты их имеешь, то попадаешь либо в монастырь, либо тебя взрывают террористы, либо еще что-то, добром это тоже не кончается. То есть когда ты имеешь идеалы, добром это тоже не кончается.
– В прошлом году все обсуждали фильм «Левиафан», то есть ничего подобного больше российское кино не производит?
– Нет, не производит, ничего подобного не производит, ни «Дурака», ни «Левиафана». Эти два фильма, мне кажется,– очень серьезное высказывание о принципах, жизнеустройстве, моделях будущего, моделях поведения, о выборе, стоящем перед каждым человеком, имитации, которыми наполнена жизнь в стране. Ничего подобного [теперь нет]. Это какие-то конкретные вещи, связанные либо с личной жизнью, либо с желанием перепродать зрителям что-нибудь похожее на американское кино или восстановить советские идеалы во ВГИКе… Способности чувствовать, я это так немного пафосно называю, вызовы времени, боли времени – нет. В этом смысле это, я думаю, с конца 1950-х первый этап, то есть настоящая культурная перезагрузка в 2014 году произошла – и с помощью телевизора для народа, и с помощью кино, инвестиций и государства как основного игрока на этом рынке – в авторском киноискусстве.
– Как это работает? Ведь режиссеры на то и режиссеры, их волнуют какие-то темы, вряд ли можно прийти к ним и сказать: снимай на ту тему или на другую. Как можно этим манипулировать? Понятно, что государство выделяет деньги, но дальше что?
– Это вещь из многих обстоятельств складывается. Кино – недешевая вещь. Хотя Бекмамбетов учит снимать кино за сто тысяч через компьютер, здесь Лео Габриадзе показал такой фильм «Убрать из друзей», естественно, вне конкурса. Они попытались показать, что из этого можно сделал хоррор. Хоррор – шикарный коммерческий жанр на компьютере, здорово, дешево, но это все-таки пока еще не кино, или это специальное кино. Все остальное – большие деньги. Большие деньги –это экономические механизмы, государство и менеджеры, семь компаний, вместе практически контролируют процентов 80 кинорынка России. Если Сигареву повезет, он что-то найдет, а может не повезти. Или человек может быть так талантлив, что упрятать в разрешенную тему какое-то свое видение. Или скитаться, не найти денег и так далее. Это не «мягкая сила», это такой экономически детерминированный контроль за контентом, манипулирование через людей, через механизмы контентом.
– То есть режиссеры и то, что они делают, либо созвучно государству, и государство дает деньги и считает, что это выгодно, либо они сами подстраиваются, понимая, на что можно получить деньги.
– Они как бы такие мягкие и лояльные, они такие мягкие и милые. И весь акцент переводится на два момента, которые к контенту тоже имеют прямое отношение. То есть ты либо очень одаренный и ты показываешь свое эстетическое мастерство, либо ты должен создавать продукт, который должен продаваться, то есть быть понятен зрителям, удобен, ничего не нарушать, иметь доступ к кинотеатральным залам и так далее. Вот два приоритета. Как они говорят: «Я снимаю для зрителей». А другие: «А я снимаю для себя», то есть для себя – художника, философа и так далее. И то, и другое оканчивается такой современной экономической, профессиональной, психологической зачисткой, он превращается в некую лояльность.
– Как вы видите в такой ситуации будущее? Придет поколение рассерженных, не милых режиссеров, которые будут на коленке, на цифровые фотоаппараты снимать новое жесткое кино, отражающее реальность?
– Пока не видно. То есть, конечно, выходы будут какие-то радикальные, будут какие-то сообщества смотреть кино в интернете. Потому что не надо забывать, что кинотеатры тоже понимают, какие фильмы брать, какие фильмы не брать. Кроме того, все профессионалы прекрасно знают, что мы единственная страна в Европе, где российское авторское кино для кинотеатров запрещено. Можете себе представить, что в Южной Корее или в какой-то Венгрии, Финляндии, Исландии не показывали исландское кино, финское кино в Финляндии, корейское в Корее? В России не показывают. То кино, которое попадает на «Кинотавр», последние два года не показывается на телевидении, может быть, по каким-то кабельным каналам специальным. Остаются фестивали, значит, надо снимать фестивальное кино. Прелестный фильм Ани Меликян Каннский фестиваль не взял, потому что он слишком коммерческий, он не в структуре фестивальных поэтик. Он сделан для среднего класса, хотя все понимают, что он сделан отлично. Так же как Жора Крыжовников никогда ни на какой фестиваль попасть не может, такое кино фестивали не берут. Я много беседовал с молодыми кинематографистами, ходил на дискуссии, они невероятно закрытый народ, вот эти 20-летние режиссеры, которые только что окончили ВГИК, Высшие курсы и другие учебные заведения. Они все говорят: «Да, я все понимаю, но стараюсь закрыться, потому что я не хочу никуда эмигрировать, а хочу при этом работать». «Я закрываюсь, я стараюсь про это не думать». Я беседовал с двумя девушками, 27, 25 лет, авторами короткого метра, умные, хорошие, мне понравились по профессии, по всему. Вот такой у них выбор сегодня.
