В условиях системного кризиса российская власть превращает войну в универсальный инструмент легитимации. Это не стратегия — это способ не умереть, считает Altyn-orda.kz
Российская экономика слабеет. Геополитическое влияние сокращается. Внутренние институты деградируют. Социальная ткань — истончается. Но несмотря на всё это, Кремль демонстрирует удивительное упорство в одном: в продолжении войны — как идеи, как фона, как образа жизни.
Причём речь идёт не только о военных действиях в Украине. Россия, очевидно, переходит в режим перманентной мобилизации, где всё — от бюджета до детского образования — подчинено логике конфликта. Конфликт теперь не средство, а самоцель. В отсутствие других источников легитимности власть держится за войну, как за последнюю надёжную валюту.
Вопрос, который всё чаще звучит — в кулуарах, в закрытых чатиках, на чужбине, — звучит просто: зачем всё это? Ответ — не менее прямолинеен: чтобы выжить. Не стране — режиму.
Война вместо реформ
С начала полномасштабного вторжения в 2022 году российская власть последовательно превращает внешнюю агрессию в политический кислород. Война закрыла собой всё: провал в социальной сфере, коррупцию, технологическое отставание, неработающие суды, утрату независимой прессы. Всё можно оправдать «высокой целью», «национальной безопасностью», «борьбой с Западом».
В этом смысле война — идеальный инструмент. Она не требует результатов, она допускает жертвы, она мобилизует страх и парализует сомнение. И, главное, она обнуляет внутреннюю политику: не может быть диалога, когда идёт бой.
Пропаганда — больше не сопровождение
Если раньше пропаганда обслуживала политику, сегодня она её формирует. Глубина проникновения милитаристской риторики в общественную жизнь беспрецедентна: она начинается в детском саду, продолжается в школе и кульминирует в государственной телевизионной картинке, где Россия — всегда жертва, но при этом исторически права.
Риторика обороны, осаждённой крепости, святой миссии против «сатанизма» Запада — всё это не просто идеологические конструкции. Это — система контроля, выстроенная на предварительном согласии общества на бесконечную войну.
Церемонии, как, например, похороны пропагандиста Тиграна Кеосаяна, превращаются в театры, где актёры давно забыли, что играют. Как заметила российская журналистка Ксения Ларина, эти сборища больше напоминают встречу политических мертвецов, чья легитимность давно умерла, но тела ещё ходят по студиям.
Дугин как голос истерики
Особую роль в этой экосистеме играет так называемое «стратегическое мышление» — от философов и идеологов, близких к власти. Один из самых ярких — Александр Дугин — озвучил, по сути, официальный курс: если Россия не будет действовать жёстко на всём постсоветском пространстве, её спровоцируют на войну.
«Мы не хотим войны. И вы не хотите? Так давайте тогда осуществим политические трансформации. Не хотите — вы оставляете нам один путь», — говорит он, предлагая проактивное вмешательство в дела Молдовы, Казахстана, Армении, Азербайджана.
Это не столько стратегия, сколько вопль режима, оказавшегося в ловушке своих амбиций. Страна, потерявшая экономические рычаги влияния, переключается на принуждение, надеясь, что жесткость компенсирует слабость.
Потеря Молдовы как политическая травма
Особое раздражение Кремля вызывает Молдова — бывшая зона влияния, стремительно дрейфующая в сторону ЕС и НАТО. Потеря Кишинёва, на фоне европейской перспективы Украины и Грузии, воспринимается как символ геополитического унижения.
Москва не может позволить себе признать это поражение. Взамен — истерическая реакция. Пропагандисты говорят о «цветной революции». Дипломаты обвиняют Сороса и «агентов влияния». Идеологи призывают к «возвращению контроля».
На практике это может вылиться в попытки дестабилизации — от энергетического давления до поддержки внутренних конфликтов. Но всё это — симптом кризиса, а не демонстрация силы. Россия всё меньше управляет реальностью, и всё больше — реагирует на её потерю.
Война без конца: стратегия выживания
Всё это — не случайность. Это структура. Россия больше не предлагает миру образ будущего — она предлагает только образ войны. Война становится вечной не потому, что она выигрышна, а потому, что альтернатива — конец системы.
Любая мирная развязка автоматически ставит под вопрос: зачем были жертвы, потери, разрушения, санкции, изоляция, утрата молодёжи, бегство капитала? Поэтому мир невозможен. Он опасен для режима.
Бесконечная война — это не геополитика, а психотерапия режима, который боится признать, что проиграл. В экономике, в технологиях, в демографии, в культуре. Проиграл всё, кроме права держать палец на красной кнопке.
Что дальше?
У российской власти осталась только одна стратегия: держать страну в состоянии контролируемого (пока) кризиса. Идеология «великой России» — это фасад над обрушившимся зданием.
Мобилизация — это не подготовка к победе, а средство подавления вопросов. Вроде главного: зачем всё это?
Но в отличие от режима, общество рано или поздно задаст этот вопрос вслух. И тогда мифы, на которых держится вертикаль власти, могут обрушиться под собственной тяжестью.
История знает немало примеров, когда империи падали не от атак снаружи, а от усталости изнутри. И чем дольше продолжается война, тем ближе этот момент.
