[:ru]
ИСЛАМ И ФЕМИНИЗМ СЧИТАЮТ НЕСОВМЕСТИМЫМИ. Мы привыкли слышать, что в исламских странах женщинам запрещают выходить на улицу без мужа и забивают женщин камнями в наказание. Но многие считают, что мизогиния в исламе связана скорее с культурой, чем с самой религией — на прочтение текста всегда накладывается трактовка. Мы опросили феминисток-мусульманок, во что они верят, как читают Коран, как религия помогает им в феминизме и в повседневной жизни, с какими стереотипами они сталкиваются.
В ТЕКСТЕ ИСПОЛЬЗУЮТСЯ лексика и транскрипция арабских слов, которые употребляют героини.
ИНТЕРВЬЮ: Айман Экфорд
Хафия
Я родилась в Бирмингеме (Англия) в исламской семье. Мои родители были эмигрантами второго поколения, то есть они, как и я, родились уже в Англии. Мама перешла в ислам из индуизма, когда ей было шестнадцать-семнадцать лет, отец вырос в исламской семье.
Религия помогает мне найти мир, успокоение и смысл жизни. Я практикующая мусульманка: я пощусь в Рамадан, стараюсь молиться пять раз в день и выполнять другие предписания. Практическая сторона религии для меня очень важна. К счастью, я никогда не сталкивалась с препятствиями из-за религиозности. Я выросла в Шеффилде. Все школы, колледжи, университеты, где я училась, были довольно мультикультурными: например, во второй большинство детей были мусульманами, учителя придерживались разных религиозных убеждений и к религиозности относились спокойно. Я поступила в Университет Шеффилд-Халлам на факультет психологии. В университете, как и в школе, были ученики разных религий. У нас было много студенческих клубов и групп, в том числе и религиозные — христианское общество, исламское общество. Я состояла в исламском.
Сейчас я работаю в феминистской организации Together Women. Я занимаюсь вопросами правозащиты и менторства, в основном работаю с женщинами, у которых есть расстройства личности. Мой путь как феминистки в каком-то смысле начался несколько лет назад, когда я стала сотрудничать с благотворительными организациями. Я занималась поддержкой женщин-беженок. У них во многом другие проблемы, чем у беженцев-мужчин: например, они чаще занимаются такими вопросами, как учёба детей, у них есть проблемы, связанные с женским здоровьем, и им может понадобиться помощь, чтобы обратиться к врачу, они сталкиваются с домашним насилием. Зачастую именно побег от мужей-агрессоров и является главным поводом запросить убежище.
Некоторые люди на Западе считают, что корни этого насилия лежат в исламе; они думают, что ислам и феминизм несовместимы. Я понимаю, почему эти люди так думают, и не собираюсь запрещать им так думать. Тем не менее важно отметить, что исламские женщины получили право собственности, право на образование, право на развод и многие другие права, за которые западные женщины боролись спустя столетия, ещё давным-давно, и получили они их благодаря исламу. Так что если уж и придираться к какой-то цивилизации из-за заложенного в ней сексизма, то скорее к западной.
Когда эмигрантки
из исламских стран видели перед собой женщину в хиджабе, они чувствовали себя увереннее
В исламе же с самого начала заложена идея равенства — многие феминистки в исламских странах ссылаются на религию, отстаивая свои права. Причина сексизма в исламских странах — в культуре конкретных стран, а не в исламе. Религиозные предписания в таких странах, как Пакистан, Афганистан, Саудовская Аравия, издают мужчины, которые с рождения находятся под влиянием культурных сексистских традиций. Так что проблемы женщин-беженок не в том, что они из исламской среды, а в том, что они из сексистской среды.
Зато то, что я мусульманка, помогало мне оказывать им достойную поддержку. Мне очень важно помогать людям, это именно та роль, в которой я всегда себя видела. Когда эмигрантки из исламских стран видели перед собой женщину в хиджабе, они чувствовали себя увереннее, смелее, чем если бы перед ними сидела обычная западная женщина. Они знали, что я не буду осуждать их религию, что я понимаю их и культурный контекст, из которого они вышли, что у нас общие верования. Даже в Together Women женщины, которые принимают ислам, предпочитают общаться со мной, а не с другими работниками и волонтёрами. Они доверяют свои проблемы мне.
Я думаю, что репрезентация очень важна, и на всех уровнях, а не только в СМИ. Например, все мы ходим к врачу, и я знаю, что мусульмане чувствуют себя увереннее в клиниках, в которых есть врачи-мусульмане, не скрывающие свою религию. Как сотрудница феминистской организации я могу сказать, что за последние два года ситуация с репрезентацией мусульман у нас сильно улучшилась. Мусульманки стали видимыми в феминистских пространствах во многом благодаря смелым блогерам, активисткам и спортсменкам, которые не стеснялись носить хиджабы. Так что я взаимодействую с людьми, которые умеют не поддаваться пропаганде и не распространяют вину индивидуумов-радикалов на всю социальную группу. Поэтому в феминистском сообществе я с исламофобией не сталкиваюсь.
В исламском сообществе некоторых разве что удивляет, что я берусь за такую сложную работу, как поддержка женщин, попавших в тяжёлые ситуации. Экстремисты, которые считают всех европейцев крестоносцами, а всех женщин, работающих в феминистских организациях, — отступницами, в принципе не взаимодействуют ни со мной, ни с большинством британских мусульман. Они живут в отдельных районах, изолировали себя от других мусульман и общаются в основном с себе подобными. У меня нет с ними ничего общего.
Что же касается общества в целом, ситуация куда сложнее. С одной стороны, сейчас у власти премьер Борис Джонсон, который не раз позволял себе исламофобные и сексистские высказывания. После 11 сентября моих друзей и членов семьи стали тщательнее обследовать в аэропортах из-за религии или просто из-за арабского имени. Но с другой стороны, сама я никогда не сталкивалась с исламофобией. Моё ближайшее окружение сталкивалось с ней только в виде более тщательных проверок правоохранительными органами. В СМИ попадают истории о том, как мусульманок оскорбляют в транспорте, толкают, как на них нападают, но это истории из крупных СМИ, которые в основном описывают ситуацию в Лондоне и в других городах, где много народа. Это скорее исключения, чем повседневность. Вероятно, дело в том что британская культура основана на принятии отличий и в Британии всегда были люди разных религий.
Айман
Я приняла ислам, когда «эвакуировалась» из православия, пережив очень сильную религиозную травму. Я люблю шутить, что пришла в ислам благодаря ИГИЛ (запрещённая в России террористическая организация. — Прим. ред.). Правда, можно сказать и иначе: я пришла в ислам вопреки ИГИЛ. Я выросла в православной фундаменталистской семье и, вероятно, поэтому так упорно изучаю фундаментализм. Это вызвало у меня дикий, всепоглощающий интерес к джихадизму и ближневосточной политике.
Из этого интереса вырос другой — к исламу в целом, к исламскому богословию, исламскому феминизму и антиколониализму. Ислам — разумеется, не в экстремистском виде, которому я противостояла, — оказался мне близок благодаря жёсткому следованию идее единобожия. К тому же я выбрала направление, в котором было очень мало мистицизма: я к мистике не склонна и мистичность очень сильно мешала мне в православии — как и огромное количество святых, которым зачем-то принято молиться, несмотря на то что Бог один.
Вторая причина приверженности исламу — в политизированности и склонности к социальной справедливости. Оказалось, что Пророк Мухаммед при создании Первого Халифата был намного более продвинутым в вопросах прав женщин, прав дискриминируемых, в вопросах идентичности. Мне, аутсайдеру в своей семье, была приятна сама мысль, что больше тысячи лет назад был человек, который ставил личные убеждения человека выше кровных уз, который уважал идентичность тех, кто не вписывается в доминирующую культуру.
Я не сидела и не думала, какую же религию принять — просто теряла связь с христианством и старалась за что-то уцепиться в момент сильнейшего интереса к исламу. Постоянно спрашивала у своей девушки: «Что, если я приму ислам? А как все отреагируют?» Точно так же я вела себя до каминг-аута, до того, как признала свою негетеросексуальность, и она раньше меня осознала, к чему всё идёт. В каком-то смысле она ускорила неизбежное, уговорив меня произнести шахаду (свидетельство, произнося которое человек принимает ислам. — Прим. ред.), что я сделала очень даже искренне.
Отреагировали все, мягко говоря, не очень. К тому моменту я уже больше десяти лет была феминисткой и год — ЛГБТ-активисткой. Активистская тусовка в Питере была единственной, с которой я взаимодействовала, и там все были немного в шоке. Самая феерическая реакция была у моей матери, которая, похоже, на полном серьёзе решила, что я хочу вступить в ИГИЛ. И ей было всё равно, что я феминистка, правозащитница и ненавижу любой фундаментализм. Помню, я так переживала из-за этого, что однажды в буквальном смысле вырубилась, сидя у компьютера.
При прочтении Корана и хадисов
я читаю конкретное описание существовавшей
на тот момент социальной ситуации
Меня бесило, что все ставят знак равенства между исламом и терроризмом. Я переводила статьи на тему борьбы с исламофобией и исламского феминизма, «лоббировала» их репосты в дружественных группах, планировала лекции. И пыталась понять логику исламофобов, считающих, что мусульманка не может быть феминисткой, и мусульман-сексистов. Например, всем известно, что Пророк Мухаммед поначалу запрещал своим сподвижникам защищаться от нападения неверных, — в итоге он и его сторонники мигрировали из Мекки в Медину, где мусульманская община смогла вырасти. И только когда мусульман стало больше, они стали сражаться с теми, кто их угнетал. Следуя этой логике, мы видим, что Пророк Мухаммед прежде всего стремился физически сохранить исламскую общину и, следовательно, идею единобожия, которая лежит в основе ислама. Нет ничего удивительного, что он, создавая государство на абсолютно новых для того времени принципах и вводя революционные законы, касающиеся прав женщин (которых западные феминистки добились только в XIX и XX веках), не сделал их ещё более радикальными. Тогда нужно было сохранить саму религию, а вот справедливое общество можно строить постепенно.
При прочтении Корана и хадисов (историй о жизни пророка Мухаммеда) я прежде всего обращаю внимание на то, кто, что и в какой конкретно ситуации сказал. Когда я читаю аят 4:34 («Мужчины являются попечителями женщин, потому что Аллах дал одним из них преимущество перед другими и потому что они расходуют из своего имущества»), я читаю конкретное описание существовавшей на тот момент социальной ситуации. Анализ исторического контекста для меня даже важнее, чем анализ арабского языка (который я, увы, знаю плохо) и влияния наследия колониализма на современные доминирующие трактовки и на зарождение исламского фундаментализма.
Исламский феминизм для меня — часть более широкого анализа ислама и продолжение исламской традиции борьбы с социальной несправедливостью, которая началась ещё при Пророке Мухаммеде. Моё упорство в этой борьбе привело к одной очень неприятной ситуации. В 2017 году я совместно с питерской инициативной группой «Рёбра Евы» читала лекцию по исламскому феминизму. Один из пунктов анонса был посвящён тому, как исламофобия и колониализм приводят к радикализации мусульман, в том числе к тому, что некоторые из них вступают в ИГИЛ и «Аль-Каиду». Колониализм и исламофобия служат ещё и укреплению сексизма в современных исламских странах — там, как и в России, есть мода на всё, что не похоже на современный «Запад», поэтому это был очень важный пункт.
Меня обвинили в симпатиях к терроризму, угрожали поймать, избить и увезти в Чечню. Фактически на меня объявили охоту. В России я была беженцем, поэтому я понимала, что если со мной что-то случится, никто возиться не станет. Угрозы поступали и в адрес организаторок мероприятия. Они думали его отменить, но я упёрлась что хочу проводить эту лекцию. Я просто не могла позволить, чтобы «борьбу с терроризмом» в очередной раз использовали для пропаганды «скреп».
В течение нескольких дней мне поступал непрерывный поток оскорблений и угроз от провластных чеченцев. Моя девушка в срочном порядке примчалась из Франции, куда она полетела к сестре, недавно родившей ребёнка. В метро я шарахалась от любого человека, который слишком резко ко мне подходил, оглядывалась на улице, выискивая чеченцев, лишний раз старалась не выходить из дома. Меня тошнило и била дрожь.
Я не люблю, когда кто-то говорит мне, что у феминисток ислам «понарошку»
Перед самой лекцией, в последний момент изменили место проведения мероприятия из-за бродивших неподалёку подозрительных личностей; я узнала об этом, только когда прибыла на старое место. В итоге меня и мою жену провожали под охраной из четырёх человек в соседнее охраняемое здание — его выделили союзники «Рёбер Евы». На этом ужасы не закончились: мне рассказывали, что люди, которые угрожали мне, пытают и убивают ЛГБТ-людей в Чечне. Знакомые из ЛГБТ-организации советовали мне уезжать в Канаду.
Посреди всего этого хаоса я, несмотря на страх, испытывала странную эйфорию. Мне нравилось рисковать жизнью ради Бога. Нравилось осознавать, что я борюсь за Его умму (исламскую общину), что я в каком-то, пусть и ничтожном смысле продолжаю дело Пророка. И мне явно нравилась мысль, что меня могут вынудить к моей личной «хиджре» — говоря простым языком, заставят бежать и спасаться.
Я не люблю, когда кто-то говорит мне, что у феминисток ислам «понарошку». Можете мне поверить, что человек, который готов настроить против себя практически всех своих знакомых из-за веры в единобожие, а рискуя жизнью, испытывает восторг, потому что думает, что следует по пути Пророка, верит очень даже всерьёз. Пожалуй, слишком всерьёз. Оглядываясь назад, я понимаю что была фанатичной. Да, увы, фанатичными бывают не только фундаменталисты.
Интересно, что «ненастоящей» мусульманкой меня называли в основном немусульмане. Для мусульман-консерваторов же я была просто грешницей. Обвинение в неверии — такфир — в исламе довольно серьёзно. Сейчас я и правда отступница, но, конечно, не из-за «такфира» очередного воинствующего атеиста. Я никогда не была уверена в существовании Бога до конца, но старалась верить. Сейчас я понимаю, что больше не могу верить в то, что не в состоянии доказать, и строить свою жизнь, полагаясь на это. И не могу быть лицемеркой, продолжая при этом называть себя мусульманкой. Так что теперь я агностик. Но при этом в каком-то смысле я осталась исламской феминисткой: использую феминистскую оптику при анализе ислама и исламскую оптику при анализе феминизма как активистский инструмент.
Ната Хворова
Я пришла в ислам как-то сама собой, через научный интерес к Ближневосточному региону и небольшой жизненный кризис. И так в исламе и осталась. История долгая: сперва я слепо старалась идти за всеми трактовками и следовать всем правилам, потом у меня стало формироваться своё видение ислама, которое мы с друзьями между собой называем «либеральным исламом». Феминизм вошёл в мою жизнь примерно на том же этапе, но тут я не могу сказать, зависело ли одно от другого. Сейчас эти два понятия помогают мне смотреть по разные стороны баррикад. Я вижу системные проблемы с правами женщин среди людей, исповедующих ислам, так же как ярче ощущаю негативное отношение со стороны феминистского сообщества к мусульманам.
Насчёт повседневной жизни могу сказать лишь, что чем больше ты погружаешься в религию, тем больше меняется жизнь: элементарно взять омовение пять раз в сутки в течение обычного рабочего дня — уже небольшая, но трудность. А мы ещё не начали говорить о предубеждениях, дресс-кодах в офисе и так далее.
Родители меня очень поддерживали, но в вузе были проблемы. Меня внезапно попросили приехать, потому что было «что-то в деканате», по итогу из деканата увели в комнатку, где сидели два товарища в гражданском. Представились центром «Э» (Главное управление по противодействию экстремизму. — Прим. ред.). Общались на разные темы, пытались узнать, что и когда я делала, как трактую Куран, и задавали другие вопросы, намекающие, что меня подозревают в терроризме.
В основе классического исламского феминизма лежит установка, что божественные указания (Куран) и советы и примеры из жизни Пророка Мухаммада (Сунна) до сих пор трактуют мужчины, и это в корне неверно. Религия как продуманная система является конструктом патриархата, но в исламском феминизме остаётся право на веру в Бога (Аллаха), а значит, и на веру в священные писания, трактование которых нужно пересмотреть. Каноничный пример — интерпретация аята 4:34. В классическом варианте он звучит так: «Мужчины являются попечителями женщин, потому что Аллах дал одним из них преимущество перед другими и потому что они расходуют из своего имущества. Праведные женщины покорны и хранят то, что положено хранить, в отсутствие мужей, благодаря заботе Аллаха. А тех женщин, непокорности которых вы опасаетесь, увещевайте, избегайте на супружеском ложе и побивайте. Если же они будут покорны вам, то не ищите пути против них. Воистину Аллах — Возвышенный, Большой». Весь аят разбирать не будем, но вот, например, «побивайте» разные современные исследователи переводят как «уходите от них», «игнорируйте их», «подайте пример» и так далее. Камень преткновения в данном случае — сам арабский язык, корни слова в котором перегружены значениями. Феминистки пытаются уйти от патриархального дискурса при разборе текстов.
Что же касается предвзятого отношения к женщинам в исламе и феминисток к исламским феминисткам — думаю, это всегда было и будет. Первое, как и многие проблемы с правами женщин, происходит от мужецентричного устройства мира, второе же — от незнания материала. Например, у нас есть фемкомьюнити, в котором, на первый взгляд, пытались показать, что относятся к моему выбору с уважением, но в разговорах время от времени звучали всякие шуточки про мусульман. Даже если исламофобные шутки не были направлены на меня, мне было очень неприятно. Я ушла из сообщества и больше на встречи не ходила. Время от времени некоторые из участниц бросали мне фотографии забитых камнями женщин с вопросами: «Ты что, это поддерживаешь?» Я не раз сталкивалась с мнением, что если женщина и мусульманка, и феминистка, то она какая-то «глупая», это не очень приятно.
Атеисты и христиане часто набиваются в «спасатели» исламских женщин, но спасать надо тех, кому эта помощь нужна. Ответ на вопрос «спасать или нет?» не должен строиться по наличию хиджаба на голове. Исламофобы-спасители лично у меня вызывают отвращение. Я вижу, что им всё равно, что я думаю и как я это вижу, их задача — использовать меня, чтобы высказаться против ислама, в котором они при этом часто слабо разбираются.
ФОТОГРАФИИ: Ifrah Akhter/Unsplash
[:]
