«Иманды елді жау алмас»
(Страну истинно верующих не возьмет враг)
/казахская поговорка/.
«Творец Премудрый
дал неверным победу
над жестокими мусульманами»
(Ходжамкули бек Балхи.
«Тарих-и Кипчак хани»)
Вкупе с джунгарами, засучив рукава, принялась подчинять Казахскую Степь и истреблять его коренное население Российская империя. Это были не просто грабежи, угон скота либо попытки внешнего политического контроля. Царизм посягал на саму основу жизнедеятельности казахского народа – землю, территорию, беспощадно сгоняя слабо вооруженных кочевников с запада, востока, севера и даже с юга с их исконных пастбищ.
После официального присоединения к царской империи в первой трети XVIII в. облегчения жизни казахского народа не произошло, наоборот, с каждым годом и десятилетием народ лишался лучших пастбищ, озер и рек, лесов и гор. Эти земли уходили во владения казачьих войск, а также под строительство крепостей, которые согласно военно-стратегическому плану империи строились не хаотично, а по траектории дуги и кольца, чтобы в итоге железным обручем туго опоясать широкую Казахскую Степь.
Петр Первый предпринял большие усилия для укрепления империи, расширения границ, модернизации армии и т.д. Российский император назвал Казахские степи «ключом и вратами» для своего проникновения в Азию и открыто провозгласил их стратегическую важность для растущей империи. Стали регулярно снаряжать и финансировать военные и научно-разведовательные экспедиции, многочисленные дипломатические акции, делать картографию Казахской Степи. Иными словами, был разработан план окончательного покорения Казахской степи с максимально эффективным использованием всех ее природных ресурсов, транзитного географического положения и т.д.
Возмущение кочевого населения колонизационной политикой соседнего государства было огромным. Надолго в душе народа будут бушевать темные бури отрицательных эмоций: обиды, ненависти, недовольства и протеста, пессимизма, страха, депрессии, тоски. Бурный всплеск этих эмоций рождал массовые стихийные протесты… И снова восстали вожди и батыры, все казахские племена! И вот опять, почти два столетия, история для Казаха превращается в сплошное экстремальное существование между жизнью и смертью. XVIII-нач. XIX вв. можно назвать «жестоким веком» отечественной истории и метафорично – «эпохой волков». Поскольку в этот период происходили и казахско-джунгарские войны, и все знаменитые протестные движения казахов против России, самых крупных из которых насчитывается более десятка. Бунты кочевников возглавили матерые волки Степи – батыры-военачальники Сырым, Исатай и Махамбет, Жанходжа, Каратай, Арынгазы, Кенесары и другие. Символом эпохи волков был, конечно, Кенесары, последний казахский хан, в течение 10 лет отчаянно боровшийся против царизма и получивший прозвище «казахский Шамиль». Хана Кене можно назвать казахским «последним из могикан».
Казахская Степь долго сотрясалась от жесточайших столкновений людей, воинов, пожаров, разрушений, карательных экспедиций царского правительства с этническими чистками. Текли реки человеческой крови, женских и детских слез; плач народа достигал до небес….За это время нормальные народы имели нормальную историю – с изобретениями, путешествиями, наукой, философией, музыкой, искусством, развлечениями, смехом, юмором, песнями и пр. «Одна из типичных черт войны – агрессоры, уничтожающие порядок и красоту, оставляющие после себя хаос и запустение» (С. Гроф). Когда-то восхищавшиеся Золотой Ордой мусульмане Ближнего Востока теперь вырвались вперед, т.к. несмотря на общий кризис Ислама и ослабление, они все же не попали в полосу таких бедствий и жесточайших войн с неравным соперником…
Несколько столетий кровавых военных столкновений, массовых бунтов против российского режима вконец истощили казахский народ – физически и морально. Самое главное, они не дали желаемого результата – политической свободы и возвращения родных земель. А значит, серьезно упал моральный дух нации. Постепенно стала спадать воинственность казахского народа. О том, что творила на просторах Казахской Степи за 300 с лишним лет своего господства царская империя у нас написано немало книг, опубликованы сборники документов, известия очевидцев и т.д. Мы же хотим понять другое: почему вообще ЭТО СТАЛО ВОЗМОЖНЫМ?
Ведь предки говорили: «Иманды елді жау алмас» (Страну истинно верующих не возьмет враг). Если взял враг, то значит мы не были достаточно верующими и совестливыми, справедливыми и богобоязненными (считается, что «иман» – это и вера, и совесть)? А если бы мы жили по совести, в истории Отечества была бы другая альтернатива? Почему среднеазиатский историк Ходжамкули бек Балхи написал о мусульманах того времени «Творец Премудрый дал неверным победу над жестокими мусульманами»? Почти ту же мысль выражали уже в XIX веке казахские поэты литературного течения «Зар заман»?
Чтобы болезнь одолела человека, иммунитет организма должен ослабеть. «В потоке истории» можно заметить, что нравы и характер казахского народа, как элиты, так и массы народа неуклонно трансформировались в худшую сторону. Ослаблялись былые степные эталоны, практикуемая религия уже не была действенной и цивилизующей, иссякало духовно-интуитивное, связанное с суфийским гносисом Степное Знание-Даналык. Вместо этого стал доминировать догматический подход к традиции, буквализм.
Как мы уже отмечали, кризис и общая деморализация коллективного сознания начались уже с распадом Золотой Орды, событиями смуты и междоусобиц, первых поражений от России. Безусловно, необходимо учитывать все объективные факторы как «смягчающие обстоятельства». Это – негативное влияние внешних агрессий, столетий неравной борьбы, морально-психологический прессинг от жестоких сцен войны, разрухи, человеческих и материальных потерь, болезней, голода, джута, миграций и т.д. Надо пытаться реально представить обстановку, с каждым столетием ухудшающийся социальный микроклимат, постепенное преобладание в жизни новых поколений материально-бытовых и военно-политических интересов над духовным творчеством и «вечными» аристократическими идеалами.
В таких неблагоприятных социальных условиях мужчина-кочевник, среднестатистический член казахского социума, стал снижать показатели духовно-нравственного здоровья, чаще отходить от древнего степного Кодекса Чести, эталона благородства и мудрости. Внешне люди мало изменялись, они носили ту же национальную одежду, по-прежнему ели мясо и пили кумыс, говорили на казахском языке, считали себя мусульманами, даже читали намаз и чтили Священный Коран. Но именно изнутри шла эрозия, обмельчание, нравственное оскудение, как будто где-то в глубине коллективной души уже поселился некий злобный дух.
«Адам мен адамның арасы – жер мен көктей» (Человек может отличаться от человека как небо – от земли), «Малдың аласы сыртында, адамның аласы ішінде» (Пятнистость животных видна снаружи, «пятнистость» человека спрятана внутри) – в этих поговорках сам народ, его лучшие люди, выразили известную закономерность о том, что внутреннее содержание человека часто скрывается за обманчивой благообразной личиной. На самом деле незаметно для себя и тем более для окружающих Человек внутри может превратиться в зверя, герой стать антигероем, религия – антирелигией, культура – антикультурой, эрзац-культурой; цивилизация и традиция – хаосом и антисистемой, а нормальный народ («халык» — букв. перевод с казахского и арабского «творение Бога») – в простое сборище биологических индивидов, отвратительный сброд или «этнографический материал». И только пытливый «рентгеновский» ум, высшая духовная проницательность может разгадать и отличить истинное от ложного, жалкую (или хитрую) копию от оригинала, «золотого человека» от его подделки и имитации…
Итак, мы не должны замалчивать стихийную «демусульманизацию» сознания, деморализацию, проявившиеся к новому времени (около XVII-нач. XIX в.) негативные черты коллективной ментальности казахов, как-то: общее ожесточение и озлобление, усиление агрессивности, конфликтности, мстительности, ослабления доброты и милосердия. Как мы знаем из Священного Корана и Хадисов, Аллах в мусульманской теологии является именно Рахман и Рахим (т.е. Милостивый и Милосердный), а в одном хадисе передано, что Всевышний сказал о Себе: «Милосердие мое пересилило гнев». А значит, и человеку-мусульманину, мусульманскому сообществу в целом предписывается контролировать гнев, при малейшей возможности мириться, уметь прощать и любить, забывать обиды, не проявлять чрезмерной жестокости и не быть по сути своей конфликтным. Таким был на самом деле Пророк Мухаммад (простивший главного врага – Абу Суфьяна и других язычников Мекки), великие люди Ислама, древние тюркские герои и рыцари, доблестные рыцари, великие ханы древности …
То ли сыграла свою роковую роль страшная и трагическая судьба великой Золотой Орды, разлетевшейся на мелкие кусочки и словно раздробившая Великое Сердце Кочевника, поселив в душе боль и месть, то ли все тяжелые обстоятельства вместе взятые (и чума, и голод, и войны, и бедность) предопределили надлом народной психики, но это правда, что многие образцы поведения поздних кочевников Казахстана свидетельствуют о серьезном духовном кризисе и закате номадической традиции. В частности, в предколониальную эпоху, включая первую половину XIX вв., в это межвременье, в казахском характере наблюдается кратковременное усиление жестокости и «мужской» разрушительной энергии, агрессии и «волчьего» нрава (а потом, с конца XIX-нач. XX вв. начнется новая эпоха – эпоха т.н. «баранов»; это другая тема).
И снова об Исламе, вернее, исламской доктрине и философии войны. Считая войну (и смертную казнь) самым крайним, самым нелицеприятным и нежелательным средством разрешения конфликтов, способом искоренения зла и злодеев, Ислам в то же время имел в своем духовном арсенале большой набор религиозно-психологических средств и методов защиты психики, умения с Богом в сердце («иман») бороться и побеждать, сохраняя равновесие, и что самое главное – не ожесточаться в глубине сердца, не потерять в хаосе свою душу, уметь вовремя остановиться, даже брататься с врагом. К сожаленью, Казахстан как часть глобальной мусульманской уммы переживал тогда кризис подлинной религиозности (при сохранении внешних атрибутов, мечетей и т.д.), ослабление мусульманской ментальности, нехватку личностей высокого духовного ранга, которые могли бы воспитать у воинов правильное отношение к войне и всем другим серьезным испытаниям, приходящим от Бога, сформулировать гуманистическую философию, обеспечить духовно-психологическую защиту человеческой души от Шайтана (Зла).
Поэтому, наверняка, была отчасти и вина самого народа, их вождей и элит, мусульманских учителей, мужчин и женщин той тяжелой эпохи, которые в ответ на агрессию соседей стали отвечать насилием на насилие, возрождать в сознании древние языческие инстинкты, которые не имели ничего общего с подлинным Исламом, суфийской мудростью, духовным содержанием древней традиции кочевников. Конечно, это нелегко – простить того, кто убил родного человека; быт толерантным к людям, чье государство отбирает твою землю, пускает по миру твой народ, посягает на твою веру и язык… И все же, быть может, необходимо было принять это величайшее испытание в религиозном духе – как страдания Айюба (библейский Йов), как известные гонения и трагедии в жизни пророков и святых? Твердо верить в Высшее Правосудие, и при малейшей возможности показывать пример милосердия, любви, прощения, гуманизма.
Размышляя над историческим прошлым, невольно признаешь, что для психологии казахов того сложного времени становятся нередки, с одной стороны, проявления малодушия, трусости, предательства, властолюбия (чаще – в среде правящего класса), а с другой стороны – коллективные черты раздражительности и злобы, надменности и жестокости, насилия и авторитаризма. Так, имел место случай, когда казахские джигиты напали на мирную дипломатическую миссию джунгар и вырезали всех ее участников, около 500 человек (когда возвращали попавшего в плен сына Тауке-хана). В более ранний период одной из причин угасания международной торговли по Шелковому пути были участившиеся нападения и грабежи караванов со стороны номадов. Русская администрация иногда справедливо жаловалась по поводу беспричинных нападений кочевников на мирные караваны с торговыми и дипломатическими целями.
На всем пространстве мусульманского мира от Марокко до Кашгара нагнеталась пропаганда в духе военного «джихада» и эскалация ненависти к «кафирам». Если в отдельные эпохи религиозное сознание номада-мусульманина было уравновешенным, диалектическим (например, Султан Мухаммед Узбек хан находил общий язык с Русской Православной Церковью, дружил с Папой Римским и т.д.), то теперь из-за частоты конфликтов с немусульманскими народами, а также разнузданной пропаганды фанатичных мулл, казахи в промежутке XVI-нач. XIX вв. превращаются, между прочим, в весьма нетерпимое к иноверцам сообщество. Об этом есть немало свидетельств. Любое лицо немусульманского вероисповедания (русский, китаец, калмык), оказавшееся в Казахских степях, подлежало пленению и обращению в рабство, жестокому отношению, даже мучительным пыткам (иногда обрезанию и «превращению» в мусульманина), а часто лишению его жизни.
В поздние века среди народов Центральной Азии вопреки гуманистическому духу классического Ислама распространились изощренные пытки для пленных и рабов, любого провинившегося человека. И легенда о Манкурте, приведенная Ч. Айтматовым в его романе «Буранный полустанок», не является просто выдумкой, а скрывает какое-то достоверное ядро. Некие воинственные люди своим рабам на выбритую голову натягивали кусок влажной тонкой шкуры свежезарезанного животного, затем держали их под солнцем до высыхания. Прилипшая и сжимающая голову шкура не давала хода росту волос, из-за чего волосы раба начинали расти внутрь мозга, были страшные мучения и боли, потеря сознания, однако человек не умирал, но превращался в «манкурта»: потеряв память, он не помнил кто он, а беспрекословно слушался хозяина, не убегал и пр.
Более достоверна информация о том, что военнопленным, обращенным в рабство тюрками-суннитами в Центральной Азии (помимо христиан и буддистов это могли быть «кызылбаши» из Ирана) особым образом повреждали пятки, так что они могли ходить только на цыпочках; став инвалидами, они только пасли скот, выполняли другие физические работы и не могли убежать далеко.
Известно, что особой жестокостью отличались в эту эпоху кочевые туркмены, некоторые племена которых были сплошь головорезами. Не приходится говорить о кокандских и кашгарских беках. В связи с ослаблением исламского гуманизма и суфийской мудрости некоторые народы (особенно имевшие в подсознании инстинкты насилия и агрессии) как бы «вспоминают» свое языческое прошлое, былую жестокость и садистские наклонности. Вспомним сцены казни казахского хана Кенесары «мусульманами»-киргизами: говорят, что тело расчленили, куски трупа варили в котлах (в отместку за поруганную честь своих дочерей, пострадавших главным образом от младшего брата Кенесары). Но зачем надо было отвечать злом на зло, как это вяжется с духом великого святого Манаса?! Превышать меру возмездия, творя такую мерзость, поистине языческую вакханалию… Не зря русский автор написал о «зверонравии» тогдашних алатауских киргиз и назвал их «дикокаменными».
В целом, метаморфозы социальной реальности были таковы, что повсеместно рыцари степей, пустынь и гор (включая народы Кавказа) дегенерируют в обычных разбойников и алчных конокрадов. Так, например, бедуины в Аравии стали промышлять грабежами, нападая на торговые караваны и даже на паломников, направляющихся в Мекку. Русские, побывавшие в плену у казахов в XVIII-XIX вв. и которым удалось бежать, рассказывали, что часто с ними обращались весьма жестоко, не давали еду, избивали, и только женщины-казашки изредка проявляли жалость и милосердие.
Жестокость и кровожадность – признак языческих народов, не усвоивших код мировых религий, великую заповедь «не убий!». У древних племен убить человека, в том числе свое дитя, жену, даже отца не считалось тяжким грехом. В практике престолонаследия у монголов убийство отца-правителя было неудивительным. Из истории гуннов известно, что Модэ, будущий великий правитель, спокойно убивает из лука свою жену, отца и т.д. Только Ислам, который пришел ко многим древним народам Востока как средство смягчения нравов, как школа гуманизма и благоразумия, в течение многих столетий сумел искоренить из сердца кочевника этот чрезмерный инстинкт насилия. Он принес тюркам Евразии и другим язычникам великое благо, называемое мусульманским правом (шариат), которое могло конкурировать с развитыми правовыми системами народов мира. Кроме того, для дальнейшего одухотворения и возвышения сознания нашим предкам был дан Суфизм, учение Любви, этот подлинный бриллиант исламской цивилизации.
Однако в поздние времена формально называвшиеся «мусульманскими» народы Востока стали репродуцировать из недр своей души старых языческих демонов, либо заражаться болезнями своих противников, уподобляться им в пороках и грехах. Если порча ментального характера оседлых мусульман происходила в направлении оживления таких черт, как жадность, расчетливость, коварство и лицемерие и пр., то номады (казахи, киргизы, туркмены и др.) дали ход древнему инстинкту насилия и скифской (или монгольской) жестокости, «зверонравию», деспотизму.
Чтобы не быть голословным, обратимся к материалам устной истории казахов. Вслед за великим Шакаримом, записавшим и передавшим в поэтической форме эти трагические истории, постараемся донести их краткую суть на русском языке. Речь идет о потрясших Казахскую Степь трагедиях – историях несчастной любви «Калкаман–Мамыр», «Энлик –Кебек», из которых можно ясно увидеть возрождение в поздней казахской ментальности культа насилия, слепого авторитаризма, традиционализма и «аксакализма», отсутствия элементарного милосердия и жалости, уважения личности и свободы человека, в том числе женщины. Сразу скажем: это не была подлинная Традиция, тем более не являлось истинно исламским подходом, методологией наших мудрых предков-данышпанов.
История молодого джигита Калкамана относится ко времени накануне джунгарского нашествия Цеван Рабдана. Границы давно были неспокойными, у казахов постоянно были жестокие стычки с калмыками. Одним из воинов был Калкаман, из рода тобыкты в составе аргынов, чьи кочевья расположены в северо-восточных областях Казахстана. Умный и благородный джигит, батыр Калкаман полюбил девушку Мамыр, чувство оказалось взаимным. 15-летняя Мамыр была единственной любимой дочерью влиятельного человека и богача Кокеная, который был батыром, охотником и мергеном (стрелок). Он ее баловал и одевал как мальчика, девушка выросла смелой наездницей, знатоком лошадей и т.д.
Влюбленных волновало и печалило то обстоятельство, что если следовать генеалогии, они приходились друг другу дальними родственниками, а у казахов действовал обычай не вступать в брак до седьмого колена. Однако Калкаман успокаивал Мамыр, говоря, что можно урегулировать вопрос, ссылаясь на шариат, в котором мусульмане могут жениться даже на двоюродных сестрах. И еще он надеялся, что можно уладить потенциальный конфликт и протест старших посредством богатого выкупа. Зная, что разрешения им никто не даст, молодые прибегают к обычаю умыкания невесты, за которым обычно следуют церемонии «извинений», «примирения», и переговоры о размере калыма, свадьбы и т.д.
Но, к несчастью молодых, конфликт оказался намного тяжелее, чем они могли предположить. Сторона джигита во главе со знаменитым мудрецом Анет Баба, хотя тоже была обескуражена этой вестью, но все же склонялась к принятию этого редкого случая. Однако разъяренный отец девушки Кокенай со своим кланом показал образец крайней непримиримости, жестокости, догматизма, упрямства, бессердечия. Будучи среди тобыктинцев вторым человеком после Анет Баба, он никого не слушал, не соглашался ни на какие условия. Он не только не простил и не собирался давать благословения, но требовал, чтобы молодых забили камнями. Когда прошло некоторое время и Мамыр в надежде, что ей удастся смягчить сердце отца, приехала в родной аул, Кокенай на глазах у народа застрелил свою единственную и беременную (!) дочь прямо в сердце! Умирая, Мамыр взывает к Аллаху и говорит отцу, что все же прощает его при условии, что он оставит живым Калкамана.
Но не таков был агрессивный казах начала XVIII века по имени Кокенай! Используя авторитет степного обычая, он кричит, что теперь сторона джигита тоже должна предать смерти Калкамана и сам готов участвовать в этой казни. Не имея возможности противостоять натиску насильника и его невежественных сторонников (грозивших порвать все родственные связи и т.д.), и даже своего клана, требующего ради мира и спокойствия края принести в жертву одного человека, Анет Баба произносит окончательный приговор: вдали, на определенном расстоянии Калкаман верхом на скакуне проскачет перед взором Кокеная, если тот сумеет в него попасть, то джигит будет убит; если же спасется, то, значит, Бог защитил его. Кровопийца Кокенай принимает условие, будучи уверен в себе как прославленный стрелок.
И вот, в назначенный день батыр Калкаман, фактически приговоренный к смертной казни (оққа байлау), прощается с народом и произносит свое последнее слово. Молодой батыр держится с достоинством, но не скрывает своей обиды на родичей, готовых пролить его кровь, он назвал их несправедливыми и жестокосердными. Сейчас, пригнувшись к спине быстроногого скакуна, он промчится на горизонте, а его дальний родственник и тесть Кокенай, прицелившись, будет стрелять в него как в зверя из своего охотничьего лука. Батыр понимает, что Анет Баба оказался заложником ситуации и просит благословения у старца. Почитаемый святым Анет Баба, остается молиться Аллаху, обливаясь горячим потом; рыдали женщины, матери, многие люди сочувственно вздыхали…
Всевышний Аллах защитил джигита: раненный в бедро, он чудом остался жив. Подбежавшим к нему молодым сверстникам, возносившим хвалу Богу и утешавшим его предстоящим тоем в честь чудесного спасения, Калкаман сказал, что «уже после Мамыр я знал, что мне нет места среди вас, а тем более теперь…» Пережив страшную трагедию (потеряв любимую женщину и ребенка в утробе, сам оказавшись на волоске от смерти), этот смелый и неординарный молодой человек впервые в истории казахов отказался от своего рода и племени. На прощание он сказал остающимся родичам с укором: «Посмотрим, что будете делать, когда придут джунгары». Он демонстративно покинул земли тобыкты, своих предков, и уехал к своим «нагашы» – родственникам по линии матери – в сторону Средней Азии.
Потом грянули годы Великого Бедствия (джунгарское нашествие), тобыктинцы испытали страшные беды и тяготы, бежали из своих земель. О дальнейшей судьбе батыра Калкамана точно ничего не известно. Безусловно, благородный человек не мог стоять в стороне, когда пришла беда, и просторы Казахстана заполонили джунгарские полчища. Не исключено, что в числе сотен тысяч казахских шахидов Калкаман мог отдать жизнь за Родину; тем более душевная рана от потери возлюбленной и жуткой трагедии была еще свежа, и герой, быть может, принял эту достойную смерть как свое освобождение… Хотя среди тобыктинцев была молва о том, что он женился, и якобы его многочисленные потомки в южных регионах Казахстана образовали самостоятельный род.
Казалось бы, зачем устраивать такую бойню из факта нарушения принципа адата «семи предков»? Ведь не было, как доказывал сам Анет Баба, ни факта прелюбодеяния, ни умыкания чужой жены и т.п. Тем более правило «семи предков» обосновывалось древним мудрецами-данышпанами скорее как желательное, рекомендательное, а не как некий абсолютный приказ Бога. А эти люди попросту идолопоклонствовали перед некими адатами, обычай стал для них дороже человеческой жизни, родной дочери, сыновей и т.д.
Да, это не хорошо, возможно даже – в рамках той традиции и эпохи – преступление. Но ведь как редчайший случай можно было его простить и предать виновных другим, более мягким видам наказания, например, изгнание из рода, лишение имущества и т.д. И, конечно, является тяжким грехом не уважать святое чувство любви, свободу и выбор молодых. Это противоречит общечеловеческим ценностям. Запрещает такое насилие и Ислам, в котором павшие на пути истинной любви считаются шахидами – т.е. приравнены к святым мученикам за веру!
Другая история произошла чуть позже и тоже на востоке страны. Она касается жизни двух крупных казахских родов – тобыкты и найман (матай). Молодой батыр, ловкий охотник Кебек, бродивший по лесам и горам, набрел в землях найманов на дом одинокого старика и попросил ночлега. У старика была одна-единственная дочь, красавица по имени Энлик (Еңлік). Влюбившись в нее, Кебек нашел глубокое ответное чувство. Более того, Энлик, засватанная за нелюбимого жениха, горько жаловалась на судьбу и умоляла теперь своего возлюбленного спасти ее, предлагая бежать. Кебек приезжал еще несколько раз, молодые тайно встречались возле высокого утеса.
Однажды, взглянув на утес, Кебек вдруг вспомнил, как давным-давно некий прорицатель предсказал ему мрачное будущее. Вещий старец сказал, что смерть его будет из-за высокой бледнолицей красавицы, что видит он их двоих возле черного утеса, что «если не опомнишься» станешь предметом народной молвы на века… Джигит тогда забыл предсказание. И даже сейчас, вспомнив на миг, не стал придавать ему значения. От судьбы не убежишь, свой роковой выбор он уже сделал. Кебек и Энлик убегают на быстрых конях в сторону Чингизтау. Старик-отец остается опечаленным и разбитым, и ничего не может ответить своим сватам. Родители и родичи Кебека тоже были встревожены тем, что сын похитил и привез девушку, засватанную за другого (за человека из чужого края). За нее был уплачен большой калым, помимо этого такой поступок считался у казахов позором для жениха и всего племени.
Вожди матайцев в поисках невесты нагрянули в аул отца Кебека. Инцидент был расценен как случай умыкания чужой невесты. Разгорелся крупный конфликт между родами тобыкты и матай. И здесь мы видим такие реалии коллективного сознания казахов XVIII-XIX вв., как корпоративность и неуважение свободы личности, цинизм по отношению к чувствам молодых и подчинению института брака всецело рациональному расчету и решению аксакалов, жестокость, невежество и фанатизм, абсолютизацию родовых предрассудков, отсутствие элементарного милосердия и понимания, недопущение гибкости и диалектического мышления. Как показывает дальнейший ход событий, казахи этого времени ожесточились до того, что могли, не вздрогнув сердцем, обагрить руки кровью своих же казахов – притом своих детей-«кровиночек» и невинных влюбленных. И даже не пощадить новорожденного младенца!
Итак, разгневанные и оскорбленные кочевники, прибывшие из Семиречья, не соглашаются ни на какие условия, ни на мольбы и слезы, ни выплату огромной контрибуции в виде лошадей. Они упрямо требуют жестокого наказания «преступников» и нарушителей вековых обычаев, угрожая войной и пр. И тогда род Кебека вынужден уступить авторитету степного адата и боясь дальнейшей эскалации ситуации, предлагает: ищите сами и если найдете их, вы вольны сами наказать. Кебек и Энлик (с новорожденным дитя) убегают и прячутся в горах Чингизтау. Рыская по всей местности, всадники находят виновных и ведут на место казни. Был приведен в исполнение жестокий, варварский способ убийства – влюбленных крепко привязали к хвостам лошадей и пустили коней вскачь. Перед смертью Энлик умоляла пощадить ребенка и отвезти его в дом Кебека, в руки его брата. Однако это просьба не была выполнена. Удовлетворенные убийцы ускакали, младенец был оставлен умирать рядом с трупами родителей!
А теперь подумаем: прав или неправ был историк Балхи, когда написал, что «Аллах отдал власть неверным над жестокими мусульманами»? Ведь сам могущественный Бог прощает грешников, порой даже совершивших страшные прегрешения, а почему слабый человек не прощает другого человека?! Разве это по-мусульмански?! Конечно, мы понимаем, что речь идет об экстраординарных случаях и действиях конкретных отрицательных личностей. Весь казахский народ не стал таким жестоким, как эти убийцы и деспоты. В народе пока еще превалировал тип мудрого, справедливого и богобоязненного героя-батыра; казахский народ еще долго будет выдвигать из своей среды образцовых личностей. Еще будут рождаться на Казахской земле духовные аристократы, мудрецы, миротворцы, гуманисты. И все же налицо некий надлом в коллективной психике людей «жестокого века». И сохранившиеся в памяти народа трагические истории любви настораживают как первые симптомы генетической и духовной дегенерации…
Назира Нуртазина,
историк, религиовед
