Те, кого власть назовет «русским народом» (словосочетанием, отдающим терпким феодальным привкусом), рассказывали мне о себе такое: нас имеют, нас используют, нас в гробу видели, нас е…т (а крепчаем ли мы?). Мы с этим миропорядком ничего не поделаем, революции не совершим. Но зато мы можем поиметь кого-то другого. Мир построен на том, что все нарушают правила, и побеждает тот, кто наиболее красиво их нарушит.
Отсюда — одновременное восхищение западной цивилизацией, признание ее достижений, и, с другой стороны, страх по отношению к западным законническим установлениям как к тому, что может разрушить нашу собственную вселенную, построенную на хрупком навыке нае…ния. В совершенствовании которого никогда нельзя останавливаться: остановка — крах и потеря квалификации.
Каждый раз, когда я говорила о жизни “по закону”, они смеялись мне в лицо: они знали — и ничем не выбить из них этого природного, примордиального знания — что если мы однажды попытаемся жить по закону, то этот закон будет касаться кого угодно, кроме тех, кто имеет власть.
Мы же, лишившиеся зубов и умения нае…ть, будем растерты, уничтожены, убиты и даже не похоронены.
И если когда-то во власть в России придут прекрасные и честные рыцари на белых котах, им придется много и долго унижать себя перед людьми, отчитываться за каждую потраченную копейку и ездить не то что на велосипедах, но на самокатах трехрублевых добираться на работу в Государственную думу. Чтобы те хоть немного поверили, что жизнь «по закону» есть. Как Бог, который есть.
