Не так давно разговаривал с представителем нашей зиялы каум, и, наверное, уже в тысячный раз услышал знакомое абаевское, возведенное временем в фольклорный абсолют: «Нет у казаха большего врага, чем другой казах». Пафос прозрачен: только у казахов есть такая поговорка, и никакой другой народ, во-первых, не относится к себе так самоуничижительно; а во-вторых, действительно, казахи лютые враги сами себе, ужас какой.
Раньше я такие обличительные, и в известной степени мазохисткие убеждения разделял, и всячески поддерживал. А потом разделять перестал, потому что понял – абсолютизация собственного опыта есть простое следствие ограниченного кругозора, и нежелания смотреть дальше герметичной упаковки частных устоявшихся взглядов. Платоновская космогония в этноцентричной версии, которую следовало бы назвать «казахогонией». Мы можем говорить, что казахи – самые лучшие люди во Вселенной, или что казахи – самые плохие, а поменяется только окраска, интенция останется неизменной: мы – самые. То есть мы круче всех по-любому.
Сакрализация своих недостатков – такое же утверждение собственной уникальности, как возведение в культ добродетелей, если даже не большее, так как именно в изъянах открывается сокровенное.
Но только не надо обвинять казахов в повальной междоусобице. Бородатый анекдот про казаны в аду, где все закрытые, и только один открыт, потому что казахи все равно тащат друг друга вниз, существует в разных вариантах – тот же самый анекдот в ходу у русских про себя. В Эстонии есть поговорка: «Лучший завтрак для эстонца – другой эстонец». В Испании говорят, что самым тяжелым ударом для испанца будет успех соседа. И так далее.
Короче говоря, мы в этом не уникальны.
«Сон, дорогой мой, сон — вот к чему стремятся казахи, и они всегда будут ненавидеть тех, кто захочет их разбудить, хотя бы для того, чтобы вручить им самые прекрасные дары; меж нами будь сказано, я очень сомневаюсь, чтоб в багаже нового было припасено много подарков для нас. Все, и в том числе наиболее страстные проявления казахского характера, — лишь отражение этого сна; наша чувственность — стремление к забвению; наши перестрелки и поножовщина — жажда смерти; стремлением к сладострастной неподвижности, то есть опять к смерти, является наша лень, наши сладкие шербеты с корицей; наш созерцательный вид идет от стремления ничтожеств постичь тайны нирваны. Вот отчего преуспевали у нас определенного типа лица — те, кто разбужен лишь наполовину; отсюда и знаменитое вековое отставание казахского искусства и научной мысли: новизна привлекает нас, лишь когда она уже похоронена и не в состоянии породить ничего живого; отсюда невероятное количество всяких мифов, к которым можно было бы относиться с почтением, если бы они на самом деле были древними, но ведь это лишь мрачная попытка окунуться в прошлое, которое влечет нас к себе только потому, что мертво».
Не правда ли, очень точно и мощно? Задевает за живое. Только не про нас – это цитата из «Леопарда» Томази Ди Лампедуза, и вместо «казахов» в оригинальном тексте «сицилийцы».
Или возьмите автобиографию Такеши Китано – там он пишет об японцах и японском обществе ровно те же слова, которые у нас пишут о казахах. Или диалоги Кшиштофа Кислевского – режиссер так выстраивает поляков, что ни дать, ни взять – непутевые наследники великого тюркского прошлого. Это уже не говоря о наших братьях русских, которые сделали самообличение и самобичевание родовой приметой интеллигенции.
Оба пути: самовосхваление, и самоуничижение – просты, потому что категоричны. Можно утверждать, что казахи величайший народ с древнейшей историей, и срывать аплодисменты зашоренных кумысных патриотов. Можно писать, что казахская нация наиболее завистливая или мракобесная (лучше всего это делать с такой горечью в словах и с раной на сердце), и получать комменты от русскоязычных в стиле «больно, но правда», «в точку, полностью согласен». Ни первое, ни второе непродуктивно, так как не дает простора для развития. Эти темы – как возобновляемый гумус, на котором можно вечно растить одно и то же, и кормить одних и тех же тараканов.
Каждая нация, безусловно, уникальна. Это не какая-то ее особенная заслуга, а сочетание большого количества факторов – от геоклиматических до популяционных. Я склонен считать, что окажись казахи в условиях скалистой островной местности, со всех сторон окруженной морем, они бы проявили не меньшее трудолюбие и сплоченность, чем японцы. А если бы мы жили в прериях, то были бы индейцами — и, в общем, давно известно, что именно конвергенция делает многие традиции кочевников Азии сходными с обычаями североамериканских аборигенов.
И тем не менее, мы сложились, так как было суждено, и мы уникальны. Глупо с этим спорить. Только давайте смотреть на свою исключительность шире покрытых плесенью стереотипов про единственную в мире «казахскую зависть» или «казахскую добродетель».
