[:ru]
Марат Гельман об арт-рынках, музеях и формировании цен на искусство
Марат Гельман, галерист, коллекционер, арт-менеджер, инициатор и организатор крупных культурных событий и выставок на различных мировых площадках, приехал в Алматы на презентацию проекта Qazart.com – онлайн-платформы для коллекционеров и профессионалов. Он также принял участие в нескольких встречах с местными художниками, галеристами, кураторами, искусствоведами и урбанистами. В эксклюзивном интервью Forbes Kazakhstan Гельман говорит об арт-рынках, музеях и формировании цен на искусство.
F: Марат, вы первый коллекционер, начавший собирать современное казахстанское искусство еще в конце 90-х, притом что о его существовании не знали не только в мире или в Москве, но и, кроме узкого круга специалистов, даже у нас. Как это произошло?
– Вообще, профессия галериста, если говорить о ней как о миссии, в том, чтобы открывать новое публике и коллекционерам. Большинство моих коллег ищет новое среди молодежи, я же – в удаленных от столицы регионах и странах. Я сам приехал Москву из Кишинева, поэтому, видимо, во мне никогда не было столичного снобизма. В 90-х сделал выставку украинского искусства, которая оказалась очень успешной. И до сих пор занимаюсь художниками с Украины.
В Казахстан попал почти случайно, многое в моей жизни происходит именно так. В 1993 году я преподавал в ГИТИСе, и Министерство культуры РК пригласило меня в Алматы на конференцию для чиновников Средне-Азиатского региона. Арт-менеджмент был тогда в новинку. После моего выступления ко мне подошли прекрасные ребята – Канат Ибрагимов и Жанат Елюбаева, которые, сравнив мой приезд с визитом Мика Джаггера, сказали: «Эти бюрократы ничего не поняли из ваших слов, давайте мы вам покажем молодых казахских художников». Пригласили в свою мастерскую, где я познакомился с Ербосыном Мельдибековым и другими. С тех пор моя галерея в Москве стала показывать их искусство.
F: Это была, наверное, самая знаменитая площадка, которая собирала художников со всего постсоветского пространства. Тогда все хотели за границу, ну или в крайнем случае заграничных художников, а у вас – Украина, Казахстан, Новосибирск, Самара, Пермь. Да еще и галерея имени себя. Почему все-таки провинция?
– Я был умнее всех (улыбается). Шутка. Если серьезно, думаю, потому что сам непросто пробивался в Москве и понимал, что недооцененный ресурс вне столицы огромный. В большом проекте 2011 года «Искусство против географии» идея расширения пространства была воплощена практически буквально. Следующий проект, 2012 года, «Культурный альянс» был принципиально настроен на работу с российской провинцией и постсоветскими территориями, хотя, конечно, я всегда был и продолжаю быть участником международной художественной сцены.
По поводу же нескромного названия объясню: для того чтобы работать на рынке, необходима персональная ответственность. То есть для любой институции нужна личность, ее олицетворяющая. Чтобы зайти в международный контекст, нужна информация, структура, нужен коллега, которого ты понимаешь и который понимает тебя. Ну и потом, это проверенная мировая практика, классические примеры – галереи Лео Кастелли, Ларри Гагосяна, Рональда Фельдмана.
F: Тем не менее, несмотря на любые классические примеры и даже существование плохонькой, но какой-никакой рыночной экономики на постсоветском пространстве, считается, что арт-рынок – это что-то такое стыдное. То есть продавать можно все, но вот искусство – это нечто столь высокое, что не подлежит оценке.
– Да, в советское время, когда искусство «принадлежало народу», такое отношение навязывалось, считалось, что даже коллекционер – это жулик, спекулянт и контрабандист, а рынок искусства – что-то постыдное. Но именно рынок сохраняет для нас и для потомков искусство. Представим себе пожар, а в квартире – компьютер и картину. Что человек вынесет в первую очередь? Картину, конечно, она дорого стоит. Сломанный компьютер выбросят, а картину отреставрируют.
Рынок заставляет большое количество людей, озабоченных деньгами, сохранять искусство. Поддерживать молодых художников в надежде заработать. Конечно, рынок не стоит идеализировать, но только он дает художнику свободу от институций, от государства. Художественный рынок сложился в том виде, которым является сегодня, в середине ХХ века – это уже данность. Роль эксперта в нем – «знаток будущего», хотя до этого он был «эксперт по прошлому». Ну и, как говорил Борис Гройс, деньги – это кровь искусства.
Рынок – это увлекательно, позитивно. Могу привести пример: буквально вчера увидел работу Мельдибекова, которая продавалась за $20 тыс. А вот я 13 лет назад купил его за $2 тыс.
F: Каким образом можно так угадать? Тем более в нашем случае, где велики риски?
– Ну я же еще и галерист. Конечно, ценообразование имеет свои законы, которые формируют рынок. Например, если первые семь работ художника проданы, то его цена повышается на 30%. Если проданы 20 работ, цены повышаются в полтора раза. Далее из них формируется вторичный рынок.
F: А откуда берутся первоначальные цены?
– Это зависит от экономической ситуации в стране. Если в Москве, к примеру, работа молодого художника стоит $2 тыс., то в Берлине – уже $7 тыс.
F: В Казахстане с покупкой-продажей современного искусства сложнее. А с молодыми художниками и подавно. Гораздо большим успехом на местном рынке пользуются художники, заявившие о себе в 60-х годах прошлого века. Иметь их в коллекции считается очень патриотичным. Кроме того, принято думать, что это неплохие инвестиции…
– На самом деле существует три рынка. Первый – это искусство для украшения интерьера. Его появление объясняется экономическим состоянием общества. Меняется статус человека, он хочет жить и работать в более комфортных условиях. Второй рынок состоит из местных артефактов и связан с идентичностью страны. То есть диктуется политическими условиями. И третий – это глобальный рынок, где самый важный момент – индивидуальность художника.
Долго считалось, что первый рынок мешает развитию искусства, но нет – у него свои задачи, которые он выполняет. Второй и третий рынки иногда счастливо совпадают – как, например, импрессионизм или арте повера, что дает самые сильные результаты.
F: Однако казахстанцы почти не покупают местное современное искусство, а в прессе общим местом является зачин: художник хорошо известен в Европе, но почти неизвестен на родине.
– В России наоборот – коллекционеры очень смотрят за успехами российских современных художников за рубежом. Может быть, играет роль информационная оторванность? C другой стороны, многие люди не понимают, как изменились искусство и общество. Цена произведения фиксирует социальные отношения. Например, считаются дорогими работы, репродуцировавшиеся в учебниках, в частности, в России это Айвазовский, «Родная речь» Шишкина, «Опять двойка» Решетникова и т. д. На самом деле это не так. Вторичный рынок сильнее, чем идеологическая составляющая. Хотя в целом рынок – это очень искусственная, cконструированная вещь.
F: И в Казахстане?
– Скорее нет. Здесь много случайного и фрагментарного, к сожалению. Нет логики.
F: Почему?
– В обычных странах цены часто определяет музей, являющийся неотъемлемой частью инфраструктуры. Например, выставка художника в музее автоматически поднимает на него цены. Вам сложнее – в Казахстане нет музея современного искусства, следовательно, нет ориентиров и критериев.
Существование музея – это уже вопрос культурной политики. Заниматься музеями должен город, поскольку культура живет в городах. Государство же, то есть министерство культуры, должно заниматься международными проектами. И, конечно, поскольку впервые в истории музеи стали собирать искусство живых художников, то необходимо формировать коллекции современного искусства. Да и для представительского международного государственного уровня наличие музея современного искусства весьма важно. Это и туризм, и развитие города, и престиж государства, и даже иногда градообразующее предприятие – так называемый эффект Бильбао. Там построили музей, и количество туристов увеличилось с 20 тыс. до 600 тыс., при этом каждый из них оставляет городу около $200.
То есть существование музея современного искусства – важное условие развития рынка, и не только художественного.
F: Получается, в Казахстане мы попали в замкнутый круг? Наши музеи – это неподвижные структуры, оплот государственной идеологии. После безуспешных попыток сотрудничества современное искусство махнуло на них рукой и бросилось организовывать независимые фестивали и галереи. Сможет ли наш алогичный и слабый арт-рынок самостоятельно справиться с архаичной культурной политикой?
– Соглашусь, часто мы переоцениваем рынок. В случае Казахстана я вижу абсолютно немодернизированную инфраструктуру и проблему кадров. Задача культурной политики, кроме всего прочего, поддержка частного лица в искусстве. Здесь много инструментов – конкурсы, гранты, программы для развития. То есть модернизация всей сети профессионалов, работающих в сфере искусства. И, конечно, художников – через экспертизу и комиссию по закупу произведений в музейные коллекции, то есть опосредованно, а не напрямую через заказ министерства. Идеологически правильные работы неинтересны и никому не нужны. И, конечно, без музея современного искусства полноценный арт-рынок невозможен.
F: Как я люблю замечать, в Русском музее есть работа Мельдибекова (подаренная, кстати, вами), а в казахских нет.
– Не все потеряно. То же самое было в свое время в США. Они были вынуждены втридорога выкупать для своих музеев работы Уорхола, поскольку основная их часть была у японцев. И, кстати сказать, японские банки были единственными мире, которые давали кредиты на покупку произведений искусства. Я уверен, что и Казахстан когда-нибудь будет вынужден выкупать «свои» работы для музеев. Если, конечно, что-то не сдвинется с мертвой точки сейчас. Я бы советовал инвесторам сейчас собрать коллекцию казахского искусства и просто подождать того момента, когда появится музей. Очень выгодное вложение.
Редакция благодарит Qazart.com за помощь в организации интервью.
https://forbes.kz/life/umnee_vseh_1568963019/
[:]
