КАЗАХСКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ АЛЬ-ФАРАБИ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СРС по дисциплине

История мировой журналистики

на тему: «Анализ публикаций 1985-2000 г.г.»

 

 

 

 

 

 

 

 

Выполнила: Ахметбекова Айсулу,

408 группа.

Проверила: Нода Лариса Павловна

 

 

 

 

 

Алматы 2015 год

1 материал

В шахтерских забастовках двадцатилетней давности самым ценным был не опыт остановки предприятий, а тот взрыв социальной активности, который за этим последовал.

11 июля 1989 года началась самая крупная за всю историю страны забастовка. Бастовали шахтеры. Забастовка началась по совершенно, казалось бы, незначительному поводу — в мойке, где шахтеры моются после смены, не было мыла. Не какого-то там специально ароматизированного или бактерицидного, не было обычного хозяйственного мыла! И через несколько дней в стране бастовало почти 600 тысяч человек — от Сахалина до украинского Донбасса. Да как бастовали-то! Выходили колоннами на центральные площади городов, занимали трибуны, на которые было дозволено подниматься только партийным бонзам, включали микрофоны и говорили все что хотели и всем кому хотели. Такого не было в российской истории ни до, ни после. И именно уникальность тех событий заставляет нас спустя двадцать лет вспомнить и посмотреть на них с учетом всего, что было потом.

Лежачая забастовка

Забастовка началась в Кузбассе в городе Междуреченске на закрытой ныне шахте им. Шевякова. К возмущению вышедших после ночной смены работников присоединилась первая смена, которая готовилась к спуску в шахту, тут же послали гонцов на другие шахты города — Усинскую, Томскую, Распадскую, им. Ленина. К обеду по всей области поползли слухи один диковинней другого — шахтеры в Междуреченске встали, остановили шахты, милиция ничего не может сделать… Но

шахтеры не встали, они легли. Придя на площадь, ожидая ответа и выражая готовность добиваться своих требований, шахтеры, вышедшие из шахты, следовали старому правилу, что лучше сидеть, чем стоять, но еще лучше лежать. И площадь легла — на солнцепеке, в сорокаградусную жару шахтеры начали небывалую акцию.

Точно так же все произошло и в соседних городах — Осинниках, Новокузнецке, Киселевске, Прокопьевске, Ленинске-Кузнецком, Березовском, Кемерово. Волна забастовок катилась по городам с юга на север, и вместе с ней отступала информационная блокада, которая окружала забастовку в первые дни.

Центральные телеканалы и газеты о забастовке не говорили почти ничего, а местные, особенно в первые дни, сообщали о забастовках как о незначительных инцидентах. Но уже на второй день в Междуреченске появился министр угольной промышленности СССР Михаил Щадов, который своим низким и хриплым голосом, выступая с трибуны перед площадью, заполненной шахтерами, увещевал шахтеров, убеждая их вернуться к работе и обещая решить все проблемы. Но ему, грозному министру, руководителю отрасли, где всегда преобладал суровый авторитарный стиль управления, не верили.

Прозрение гегемона

В чем дело, почему у советских тогда еще людей, у шахтеров, которые зарабатывали по тогдашним меркам приличные деньги — до 600 рублей в месяц, возникло не просто недоверие, а полноценное гражданское неповиновение.

Отказ от работы, остановка предприятий, неподчинение властям, публичный выход на площади — это все не просто противоречило тогдашнему укладу, а переворачивало его! Рабочий класс, который правящая тогда партия называла своей опорой, выступал против этой власти!

Как и всегда, конфликт имел долгую и непростую историю. Хотя забастовка и оказалась внезапной для всех, в том числе и для самих шахтеров, последующий анализ событий, предшествовавших забастовке, показал, что неожиданностью мог стать только такой масштаб выступлений, но сам конфликт был очевиден.

Уже потом, когда забастовочные события отшумели, многие лидеры тогдашней забастовки говорили примерно следующие слова: «Хоть забастовка и началась в Междуреченске, но первыми-то в том году бастовали на нашей шахте!» — и называлась почти любая шахта, почти любого шахтерского города, не только Кузбасса, но и Воркуты, Донбасса и др. Причем хвастовства здесь не было. Действительно,

почти на каждой шахте в первой половине 1989 года произошла хотя бы одна забастовка. Бастовали отдельные участки, несколько участков, отказывались спускаться в шахту смены. Поводы для этих локальных микро- и мини-забастовок были под стать тому, который привел к июльской мегазабастовке.

Работа останавливалась из-за отсутствия колбасы, которую шахтеры обычно брали с собой в забой в виде обеда, из-за отсутствия сигарет, которых вообще не было в продаже (в шахту курево не брали, но перед работой и после нее покурить было необходимо многим), отсутствия спецодежды, транспорта, который доставлял на работу и обратно, и многого другого. Но за этой бытовой мелочевкой прослеживалось главное — неудовлетворенность той жизнью, той ситуацией, которая сложилась в стране. Гласность уже показала, что социалистический строй отнюдь не самый «гуманный и передовой». Да и сами реформаторы, пытавшиеся соорудить «социализм с человеческим лицом», уже наломали дров.

Передовой отряд

К 1989 году стало очевидным, что политическая и промышленная элиты испугались шквала экономической самодеятельности граждан, начало которой положил закон «О кооперации». Уже началось негласное давление на кооперативы, появились ограничительные поправки к закону.

Директора предприятий жаловались и требовали одновременно: «Люди погнались за легкими деньгами в самодеятельные лавочки и оголяют производство — надо прекратить это!»

Мысль о том, чтобы сделать условия оплаты и работы на госпредприятиях конкурентными, в голову им не приходила, приходила только мысль о запрете кооперативов.

Идиотическая антиалкогольная кампания, которая не столько ограничила пьянство тех, кто к нему был склонен, сколько принуждала нормальных людей к стоянию в унизительных очередях и к талонам для того, чтобы получить право на покупку спиртного к свадьбам, похоронам и другим многочисленным советским нуждам, подразумевающим необходимость иметь алкоголь. Ну, конечно, нельзя забывать и о тотальном дефиците.

Что толку с высокой шахтерской зарплаты, если на нее невозможно ничего купить? Кроме того, шахтерские города всегда отличались низким качеством жилья и неухоженностью.

Платя шахтерам высокую зарплату, государство сбрасывало все свои коммунальные обязанности на угольные предприятия, а от них требовалось «давать план», а уж потом решать коммунальные проблемы. Так, во многих шахтерских городах не было создано централизованного теплоснабжения. Кварталы отапливали маленькие котельные, трубы которых постоянно извергали дым и сажу. Осаждаясь на дома и улицы, сажа окрашивала города в унылый серый цвет.

Это и еще много другое сформировало у людей чувство, что ожидание перемен, которое возникло с началом перестройки, не сбывается, что те, кто инициировал реформы, уже разочаровались в них и не хотят двигаться дальше, к реальным изменениям, от которых шахтеры небезосновательно ожидали улучшений для себя.

Дисциплина стачки

Но почему шахтеры? Это уникальная группа и в социальном, и в экономическом плане. В то время большая часть электростанций работали на угле. Уголь был (да и сейчас во многом остается) основой энергопроизводства. Поэтому макроэкономическая роль шахтеров была весьма значимой. Ну а бригадная работа в опасных, подчас экстремальных условиях делала шахтеров людьми, привыкшими к совместной деятельности и солидарной поддержке. Смертельный риск был частью профессии. Ведь давно известно, на каждый миллион тонн добытого угля приходится одна шахтерская жизнь. А только в Кузбассе тогда добывалось более 200 млн тонн ежегодно…

Кроме массовости уникальной шахтерскую забастовку делал уровень ее организованности. Уже на пятый день в Кузбассе был сформирован и начал работать областной забастовочный комитет, а это значит, что еще ранее такие комитеты были созданы на уровне городов, шахт.

А ведь в Кузбассе более десятка шахтерских городков, расстояние между которыми составляет десятки и сотни километров, а из средств связи был только обычный телефон. В более компактных регионах, таких как Воркута, комитеты возникли еще быстрее. Помимо выдвижения требований забастовочные комитеты взяли на себя много других функций. Во-первых, они наладили внутреннюю дисциплину. Шахтеры приходили на площадь в соответствии со сменным графиком, как на работу. Не прийти означало совершить прогул. Во-вторых, они наладили контроль за дисциплиной — дружинники от комитетов поддерживали порядок среди бастующих и жестко пресекали всякий намек на пьянку. В некоторых городах торговля спиртным была полностью запрещена забастовочными комитетами, были даже случаи, когда шахтерские патрули заворачивали рефрижераторы с водкой, которые внезапно появлялись на въезде в бастующие города. Кстати,

в дни забастовки, и этот факт признавался органами МВД, в шахтерских городах почти исчезла бытовая преступность. Шахтеры вместе с милицией патрулировали районы городов.

В-третьих, они наладили профилактическую работу на шахтах. Забастовка забастовкой, но шахту без присмотра оставлять нельзя — нужно откачивать воду, поддерживать выработки и забои. В-четвертых, шахтеры вместе с опомнившимися властями начали налаживать работу городского хозяйства, вмешивались в распределение продуктов, в работу транспорта. Не всегда это было оправданно, но, с другой стороны, паралич городских властей в дни забастовок был очевиден.

Ну и, конечно, готовились к приезду московской делегации. Ждали первых лиц государства, но они не снизошли. Приехала комиссия во главе с секретарем ЦК КПСС Николаем Слюньковым. Примечательной фигурой этой комиссии был глава тогдашних профсоюзов (ВЦСПС) Степан Шалаев, который принимал участие в работе на стороне правительственной комиссии, а не членов своего профсоюза.

На всех площадях в Кузбассе была организована радиотрансляция, благодаря которой люди на площадях слушали, как идут переговоры забастовочных комитетов с властью. По радио, через громкоговорители выступали лидеры забастовщиков, тогда люди узнали имена Теймураза Авалиани, Виктора Рудольфа, Вячеслава Голикова, Вячеслава Шарипова, Александра Сергеева, Александра Асланиди и многих других, которые на несколько лет стали значимыми фигурами не только в общественном мнении, но и в политической жизни региона.

Одни за всех

Интересно складывались отношения шахтеров с работниками других отраслей. В первые дни готовность поддержать шахтеров была колоссальной. Остановить работу были намерены железнодорожники, хлебопеки, учителя. Именно

тогда родилась формулировка «Шахтеры бастуют от имени всех и за всех». Потом, правда, это вылилось в обиду, что шахтеры бастовали от имени всех, а повышение зарплаты выбили только для себя.

Суть шахтерских требований, которые рождались в яростных, до белого каления, внутренних дискуссиях заключалась в том, чтобы изменить структуру управления отраслью. Шахтеры требовали не зарплаты, не продуктового изобилия, а того, чтобы у шахт не отбирали добытый уголь, а оставляли его. Это позволило бы шахтам самим продавать произведенное, сохраняя для себя часть выручки, чтобы благополучие предприятие зависело не от благоволения высоких угольных начальников, а от работы коллектива. Как потом показало время, это было хоть и не бесспорное, но вполне рыночное требование. Но главное — рабочие реформировали структуру управления отраслью!

Конечно, были еще и другие требования — по городам, по инфраструктуре, по системам оплаты — и много еще чего. Важно то, что

правительственная комиссия уехала из Кузбасса, а потом и из других регионов с протоколами, где были четко обозначены согласованные меры по улучшению жизни каждого города, каждого предприятия, с конкретными сроками и ответственными.

Потом, через полгода, в феврале 1990-го, теперь уже рабочие комитеты снова встречались с правительственными чиновниками и проверяли исполнение заключенных протоколов и составляли новые. Не все удалось сделать из того, что было намечено, но немало было и сделано того, что без забастовки просто бы не состоялось.

 

АНАЛИЗ: К чему привела забастовка 1989 года? Прежде всего, она показала, что стране нужны реальные перемены. Шахтеры демонстративно избегали политических требований, но, даже оставаясь в экономических рамках и добиваясь исполнения простых и приземленных требований, они существенно меняли политическую структуру. Структура управления отраслью стала меняться, предприятия вырвались из-под пресса вышестоящих структур и получили значительную самостоятельность. В шахтерских забастовках самым ценным был не опыт остановки предприятий, а тот взрыв социальной активности, который за этим последовал; потенциал людей, желающих взять судьбу в свои руки, оказался колоссальным. Властям потребовалось несколько лет для того, чтобы вытеснить всех, кто стал общественными лидерами после этой забастовки.

 

Месть цензуры

Ветеранов той Великой войны, 71−ю годовщину начала которой мы вспоминаем в июне, осталось мало. Но участники других войн (почти безвестных) столь же почти безвестно живут в обществе. Мы молчим в те минуты, когда поминаем павших. Но в остальные минуты, часы и годы нужно говорить. Правду. Тема волнующая и пугающая. Не каждый журналист решится выбрать и разрабатывать ее по многим причинам. Выпускники покидают стены журфаков с почти неискоренимым чувством собственной значимости как «четвертой власти». Однако на деле ст. 47 Закона о СМИ может не иметь для чиновников никакого значения. Нас могут никуда не пустить, запретить, потребовать или даже просто попросить: «На выход, господа журналисты, вас тут не стояло»… И тогда вместо правды пишутся сказки.

Недавно мне удалось получить подтверждение внешне очевидному, но не всегда доказуемому тезису о влиянии СМИ на общественное мнение, причем не в демократическом государстве, а авторитарном – Советском Союзе. В аспирантуре, работая над темой медиатизации войн во Вьетнаме (1957–1975) и Афганистане (1979–1989), я выдвинула несколько гипотез и получила ряд подтверждений. Но если с первой войной все было относительно понятно (там прослеживалась отчетливая динамика отношения СМИ к политике войны США), то с Афганистаном все было сложно при видимой простоте (запреты, умолчания, цензура). Но именно поэтому! Именно потому, что сначала запреты, умолчания и цензура, а потом – нежданные гласность и демократия, – черное стало белым, а белое черным. Одна из гипотез касаемо освещения Афганской кампании: СМИ создали образ «сказки о войне, которой не было».И по контент-анализу у меня получилось ее подтвердить. Но хотелось получить доказательства из первых рук.

Недавно посчастливилось побывать на встрече с военными писателями и ветеранами этой войны, организованной в рамках Книжного салона-2012 в Санкт-Петербурге. Разные проблемы тревожили участников. Например, последовательная изоляция военного ведомства от журналистов. Николай Федорович Иванов, секретарь правления Союза писателей России, в прошлом – военнослужащий, корр. и главный редактор «Советского воина», предложил редакции «Красной звезды» учредить премию «Судьба человека» – для тех, кто жил на фронтах и писал о боях, как Михаил Александрович Шолохов, с первого дня Великой Отечественной ставший фронтовым корреспондентом. Так вот: Иванова поразил ответ корреспондентов издания. Их не пускают в воинские части! Не нужны писатели и журналисты, готовые писать о войне и людях на войне.

Военная литература, как и любая другая, содержит книги для «ума и сердца» и для развлечения. Причем, как отметили участники семинара, большая часть – все же для развлечения. Если в метро люди читают бульварные романы или детективы на пару поездок, то чтиво брутальных мужчин – боевики. «Пипл хавает про бандитов, мы про это и лабаем», – процитировал редактора одного питерского издательства Николай Прокудин, ветеран войны в Афганистане (1985–1987), ныне прозаик и зампред Союза писателей Санкт-Петербурга, член Союза российских писателей.

Итак, есть ли связь между журналистикой и литературой? Есть. Прямая. Если война во Вьетнаме – непопулярная, дикая и негероическая (такой ее представили СМИ), в которой участвовали «лучшие парни Америки», – то она такой и запечатлена в искусстве. Достаточно на звать фильмы «Апокалипсис сегодня» (1979), «Взвод» (1986), «Цельнометаллическая оболочка (1987), «Высота Гамбургер» (1987), «Рожденный 4−го июля» (1989), «Военные потери» (1989). Причем в основе многих кинолент лежат реальные события, описанные в журналистских репортажах («Высота Гамбургер», «Военные потери»), а некоторые корреспонденты работали в качестве сценаристов или озвучивали закадровый текст (Д. Ланг, М. Герр).

В нашей же культуре литература вообще имеет особенное значение, поэтому не столько кинематограф, сколько именно художественные произведения о войне в Афганистане запечатлели образ конфликта. А «боевики», как их назвал Николай Прокудин, это «сказки о войне». Потому что именно сказкой была война в советских СМИ – нереальное, несуществующее событие, о котором молчали первые шесть лет, списывая все достижения на афганскую народную армию. А потом (вдруг!) резко стали освещать проблемы ветеранов, у которых, с точки зрения общества, не должно быть проблем – ведь в Афганистане «высаживали аллеи дружбы».

Замечательные слова сказал Николай Иванов: «Пока мы обижаемся на жизнь, жизнь проходит мимо». Если соотнести это с журналистикой, то получится: «Пока мы не пишем правду, правда проходит мимо». И уже никто ее не опишет. Эта война так и осталась, увы, сказкой, о которой сказывали как о нереальном событии. Эту злую шутку сыграла судьба с советскими журналистами, поставленными временем и правительством в рамки железной цензуры.

http://journalist-virt.ru/archive/2012/06/document1870.phtml

 

 

 

АНАЛИЗ:

 

 

Как Горбачев на Литву санкции наложил

25 лет назад Горбачев ввел экономическую блокаду Литвы со стороны СССР

18 апреля 1990 года Михаил Горбачев в попытке оставить Литву в составе Советского Союза наложил на нее санкции посредством введения экономической блокады.

Воплощая в жизнь курс на перестройку и пытаясь сохранить территориальную целостность трещавшей по швам страны, Михаил Горбачев был вынужден пойти на множество уступок на разных уровнях. Так, по его инициативе был внесен ряд поправок в Конституцию СССР, благодаря одной из которых он стал президентом СССР. Это произошло 15 марта 1990 года в ходе III Съезда народных депутатов СССР, проходившего в Москве. Тем временем в других центрах Советского Союза вовсю помышляли о том, как перестать быть частью этого государства.

Например, в Литве еще 8 февраля 1990 года отказались признавать действительной Конституцию СССР, а также решение Народного сейма от 1940 года о вхождении страны в состав Советского Союза. Все это происходило при непосредственном участии представителей литовского движения «Саюдис», которое было создано в 1988 году с тем, чтобы сделать Литву независимой. По итогам выборов в Верховный Совет Литвы, которые прошли в конце февраля 1990 года, победу одержали сепаратисты.

А уже 11 марта 1990 года представителями движения «Саюдис» был принят Акт восстановления независимости Литвы.

При этом в Вильнюсе обратили внимание и на то, что в Конституции СССР 1924 года, «сталинской» Конституции 1936 года и «брежневской» Конституции 1977 года провозглашалось право на выход республик из состава СССР. Ответ на это в Москве был дан лишь 15 марта, когда депутаты заявили, что подобный сценарий станет возможным лишь тогда, когда будет законодательно установлен порядок выхода республик из состава страны. При этом закон «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР» был принят уже 3 апреля. При этом действовать в данной ситуации мог исключительно Горбачев, ведь уже произошла отмена 6-й статьи Конституции СССР о руководящей роли КПСС.

И в этих действиях он остался верен себе, предложив вести с Вильнюсом диалог посредством политиков и деятелей культуры. Вслед за этим по ночной столице Литвы прошел марш военной техники, который многими был воспринят как акция устрашения.

«Нынешнее литовское руководство не внемлет голосу разума, продолжает игнорировать решение III внеочередного Съезда народных депутатов СССР, предпринимает в одностороннем порядке действия, идущие вразрез с Конституцией СССР и носящие откровенно вызывающий и оскорбительный для всего Союза характер», — писал Горбачев в своей статье, которая вышла в газете «Правда» и которая была обращена к гражданам Литвы. Кроме того, президент СССР написал и статью, обращенную к Верховному Совету Литвы.

Обе статьи вызвали лишь негативный отклик и никак не помогли наладить диалог. Поэтому было решено перейти от попыток наладить диалог к угрозам, а от них — к действию. Примечательно, что еще в марте сам Горбачев вел секретные переговоры о предоставлении Литве независимости. Вот только вел он их с первым секретарем Коммунистической партии Литвы Альгирдасом Бразаускасом, который после выборов в Верховный Совет начал требовать колоссальные денежные компенсации.

Поэтому накануне Пасхи — в Страстную пятницу 13 апреля 1990 года — Горбачев вместе с председателем Совета министров Николаем Рыжковым направил литовскому руководству ультиматум.

В нем предлагалось в срок до 15 апреля признать действие Конституции СССР и отказаться от претензий на независимость. В противном случае Литве грозили настоящими санкциями в форме экономической блокады. Поскольку положительного ответа на ультиматум не последовало, 17 апреля Совет министров ввел против Литвы санкции, которые вступили в силу уже на следующий день.

Экономическая блокада началась с ограничений на поставки нефти и газа в Литву, а продолжилась появлением списка товаров, ввоз которых в Литву был запрещен, который включал пищевые продукты и различное сырье, отсутствие которого останавливало работу большинства литовских предприятий. Закономерно, что и цены на газ и бензин в республике также подскочили. Все это поспособствовало введению Верховным Советом Литвы продуктовых талонов.

А по инициативе Горбачева была начата и морская экономическая блокада прибалтийской республики.

Однако санкции, наложенные на Вильнюс, больно ударили по советской экономике, ведь на территории Литвы находились порядка ста предприятий союзного значения, а также по Калининградской области, получавшей из соседней республики большую часть электроэнергии. В то же время власти Литвы перестали поставлять электроэнергию и в советские военные части, располагавшиеся на территории республики.

Кроме того, Верховный Совет Литвы принял решение о реконструкции порта Клайпеда для того, чтобы сделать возможным принимать танкеры с нефтью и газом из других стран. Наконец, власти Литвы, Латвии и Эстонии подписали соглашение о создании Балтийского рынка, который был призван консолидировать усилия трех стран в сторону независимости и сделать их менее экономически зависимыми от СССР.

«Сахар завозим, соль, маргарин, я говорю только о самых необходимых продуктах. Эти товары у нас есть на два месяца — на май и июнь. Более тяжелое положение с растительным маслом, которое нам практически перестала поставлять Украина. На вчерашний вечер уже не работало 7,5 тыс. рабочих. В связи с нехваткой сырья без работы на 1 мая могут остаться 35 тыс. рабочих», — безрадостно сообщил 30 апреля Альгирдас Бразаускас, который тогда уже занимал пост вице-премьера республики.

К маю ситуация лишь усложнилась, но не изменилась — литовцы продолжали активно противодействовать действиям центра и даже начали обращаться за помощью к европейским лидерам. Апогеем явилось 9 мая, когда состоялся традиционный для Вильнюса парад. Вот только настроение тогда было у всех далеко не праздничное.

«В 10 часов начался марш военной техники. Часть публики бросала военным цветы, литовские «афганцы» швыряли свои медали под колеса бронетранспортеров. Группа молодежи развернула транспарант с надписью «Красная армия — go home» и начала скандировать «Литва» и «Позор!», тогда, по сообщениям местных наблюдателей, десантники стали заталкивать скандирующих прикладами автоматов в глубь площади. После военной техники по проспекту прошли ветераны Второй мировой войны и члены Комитета советских граждан в Литве. Они пели «Катюшу», выкрикивали «Фашисты! Фашисты! Долой литовцев!», —описывал происходящее «Коммерсантъ».

После этого премьер-министр Литвы Казимира Прунскене отправилась в Москву и попыталась добиться компромисса при посредничестве американского посла, но сделать ей этого не удалось. А к сороковому дню блокады остановились все электростанции, работающие на мазуте. Вслед за ними остановились все котельные.

В то же время по Прибалтике совершал поездку Борис Ельцин, поддержавший сепаратистские тенденции в отношении входивших в СССР республик.

Литва решила ответить, и было принято решение, что поставки мясо-молочной продукции в СССР сокращаются на 10%.

В то же время аналогичные процессы по объявлению независимости начались в Латвии и Эстонии, что доставило Москве новые проблемы. А когда власти трех республик возобновили действие подписанной в 1934 году «Декларации о единодушии и сотрудничестве Латвийской Республики, Литовской Республики и Эстонской Республики», и вовсе стало очевидно, что действовать придется разом против всех. В июне лидеры трех республик провели переговоры с Михаилом Горбачевым в Москве, но они оказались безрезультатными.

Однако ближе к концу июня консенсус все-таки был найден: Горбачев попросил председателя Верховного Совета Литвы Витаутаса Ландсбергиса приостановить действие Акта о восстановлении независимости. В Литве решили приостановить действие акта ровно на сто дней, а Горбачев пообещал снять блокаду, что и произошло 2 июля 1990 года.

Вот только переговоры о выходе Литвы из СССР и условиях такого выхода растянулись до декабря и ничего не принесли, поэтому 28 декабря 1990 года было возобновлено действие Акта о восстановлении независимости.

В ответ Горбачев решил применить силу и отправить в Вильнюс и ряд других литовских городов войска, в том числе и десантников. Кульминацией явились события 13 января 1991 года, когда при штурме телевизионной башни погибли мирные жители. Договор между Литвой и СССР был разорван кровью, а о вхождении в состав нового Союзного государства не могло быть и речи…

http://www.gazeta.ru/science/2015/04/18_a_6644025.shtml

АНАЛИЗ: