Реферат. ХОЗЯЙСТВО НАСЕЛЕНИЯ ТЕРРИТОРИИ КАЗАХСТАНА В ЭПОХУ бронзы, реф

Захаров С.В.
«ХОЗЯЙСТВО НАСЕЛЕНИЯ ТЕРРИТОРИИ КАЗАХСТАНА В ЭПОХУ БРОНЗЫ»

ВВЕДЕНИЕ

Обретение независимости и развитие новой государственности в Казахстане обусловили повышение интереса к прошлому, потребность узнать о том, какие исторические процессы протекали на огромной территории нашего государства, само расположение которого предопределяет как практически автохтонное существование его центральной части, так и широкие контакты с сопредельными территориями пограничных районов. В этом отношении наиболее интересным и неоднозначным явился бронзовый век Казахстана, что и составляет предмет исследования предлагаемой дипломной работы.
Бронзовый век является периодом развития производительных сил человека, следующим за энеолитом и предшествующим железному веку. Эпоха бронзы характеризуется распространением изделий из бронзы -искусственного сплава меди и олова. Однако ее часто получали из других сплавов: менее качественную бронзу можно получить из сплава меди с мышьяком, сурьмой или даже серой. Бронза — сплав более твердый, чем медь. Не менее важной является и другая особенность: бронза плавится при довольно низкой температуре — 700-900⁰С, а медь — при 1084⁰С.
В то же время бронзовый век — период окончательного утверждения производящего хозяйства — животноводства и земледелия. В комплексе это дает более высокий уровень хозяйственного, общественного и культурного развития населения эпохи бронзы.
Распространение бронзовых изделий шло не одновременно в разных регионах. Так, на памятниках Сиалк и Тосар Ирана изделия из бронзы появляются уже в VI — начале V тыс. до н.э. (слой Сиалк I). В предгорных районах Кавказа, богатых полиметаллическими рудами, они появляются в III тыс. до н.э., а во II тыс. до н.э. бронзовые изделия распространяются почти повсеместно в Евразии.
Бронзовый век на территории Казахстана представлен андроновской культурно-исторической общностью, охватывающей территорию от р.Урал на западе до р.Енисей — на востоке, от линии леса на севере, до подножия горных систем Памира, Тянь-Шаня, Тарбагатая, Алтая, тем самым занимая зоны лесостепи, степи, полупустыни и пустыни.
Хронологические рамки андроновской культурно-исторической общности занимают период с XVIII по VIII вв. до н.э., в течение которых происходит последовательная смена андроновских культур: средней бронзы — петровской и алакульской, поздней бронзы — федоровской и саргаринской, а также бегазы-дандыбаевской. Отмеченные культуры генетически связаны друг с другом (Зданович Г.Б., 1988).
Впервые андроновская культура была открыта у с. Андроново, рядом с г. Ачинском в Южной Сибири, а в 1911 г. студент Петербургского университета Ю.П. Аргентовский обнаружил аналогичные погребения в Западном Казахстане. С тех пор идет изучение бронзового века на территории Казахстана, большой вклад в которое внесли такие археологи, как А.Х. Маргулан, К.А. Акишев, А.Г. Максимова, С.С. Черников, А.М. Оразбаев, К.В. Сальников, Г.Б. Зданович, В.С. Стоколос, М.П. Грязнов и другие.
Многолетняя работа по изучению бронзового века в Центральном Казахстане была подытожена А.Х. Маргуланом в работе «Бегазы-Дандыбаевская культура Центрального Казахстана», вышедшей в 1979 г. В этой работе опубликованы открытые материалы и дана реконструкция хозяйственной деятельности бегазы-дандыбаевцев. По Северному Казахстану и Южному Уралу обобщающая работа проведена Г.Б.Здановичем в работе «Бронзовый век Урало-Казахстанских степей (основы периодизации)» (1988 г.), в которой автор дает наиболее доказательную на сегодняшний день периодизацию андроновской культурно-исторической общности и показывает динамику развития технологии изготовления керамики, строительства жилищ, орнаментации, развитие набора орудий труда, изменения в планировке поселений.
Работы нескольких поколений археологов позволили определить хозяйство населения бронзового века Казахстана как комплексное оседлое хозяйство с придомным пастушеским скотоводством, пойменным земледелием и развитой бронзовой металлургией (Зданович Г.Б., 1988, с. 154-155), которое создало базу для распространения в раннем железном веке более совершенного и продуктивного кочевого скотоводства.
Территориальные рамки работы. Предлагаемая к защите дипломная работа так же охватывает весь период существования андроновской культурно-исторической общности — с XVIII по VIII вв. до н.э., но охватывает всю территорию Казахстана в рамках его современных границ.
Целью данной работы является выявление динамики процессов, происходящий в различных отраслях хозяйства населения Казахстана в эпоху бронзового века.
В плане поставленной цели разрабатывается ряд задач: выяснить влияние на развитие хозяйства андроновцев климатических изменений, анализ изменений в технологии, выявление региональных особенностей в развитии хозяйства, степень преемственности и новационности элементов хозяйства, а также оценка значения вклада достижений эпохи бронзы в формирование нового уклада в хозяйственной жизни населения Казахстана — кочевого скотоводства.
Поставленные цели и задачи решались методом анализа и синтеза имеющейся научной литературы по предмету.
Методологической основой исследования стали принцип историзма и общецивилизационный подход к разрабатываемой теме.
Структура работы. Предлагаемое к защите дипломное исследование состоит из двух глав, заключения и списка использованной литературы.
В первой глава дается обзор эволюции производительных сил на территории Казахстана и сопредельных территориях в эпоху энеолита и ранней бронзы с целью выявления той основы, на которой происходило формирование андроновской культурно-исторической общности.
Вторая глава целиком посвящена изучению андроновского хозяйства по его отраслям. В первую очередь, рассматриваются те отрасли, которые непосредственно обеспечивали население эпохи бронзы продуктами питания — скотоводство, земледелие, охота, рыболовство, собирательство. Далее следуют те отрасли, которые обеспечивали андроновцев орудиями труда и быта: металлургия, гончарное дело, строительство, ткачество, обработка камня.
В тех случаях, когда ощущался недостаток в казахстанских материалах по предмету, он привлекался из сопредельных, культурно и ландшафтно однородных казахстанским, территорий.
В заключении формулируются основные выводы и подводится итог работы.
Основные положения настоящей дипломной работы были апробированы в ходе написания курсовой работы по археологии Казахстана, представлялись на республиканский конкурс студенческих научных работ по археологии, изложены в статье в «Вестнике Северо-Казахстанского университета» № 6 (в соавторстве с научным руководителем к.и.н., доцентом А.А. Плешаковым).
Практическая значимость работы. Материалы, выводы дипломного исследования могут быть использованы студентами для подготовки к семинарским занятиям по археологии, а также преподавателями истории и археологии Казахстана. Автор полагает, что предлагаемая к защите работа может быть использована для дальнейших научных исследований.

ГЛАВА I. РАЗВИТИЕ ХОЗЯЙСТВА НА ТЕРРИТОРИИ
КАЗАХСТАНА И СОПРЕДЕЛЬНЫХ ТЕРРИТОРИЯХ
В ЭПОХУ ЭНЕОЛИТА И РАННЕЙ БРОНЗЫ

Посредине Евразийского континента, от Уссури до Дуная, тянется Великая степь, окаймленная с севера тайгой, а с юга — горными хребтами. Эта географическая зона делится на две половины — Западную и Восточную. Западная часть Великой степи, как вмещающая ландшафт культурного ареала, включает не только нынешний Казахстан, но и степи Причерноморья, и даже, в отдельные периоды истории, — венгерскую пушту (Гумилев, 1998, с. 94). Степь понимается здесь как состояние таких природных зон, как лесостепь, собственно степь, пустыни и полупустыни. Объединяя территорию Казахстана и территории на западе до Дуная в единый ландшафт культурного ареала, Л.Н. Гумилев тем самым хотел показать схожесть материальной и культурной сфер жизни населения этих регионов, а также схожесть исторических судеб. Конечно, более отчетливо это стало проявляться ко времени раннего железного века, когда широко распространилась верховая езда и основой хозяйства стало кочевое скотоводство. Однако уже с мезолита отмечается синхронность развития материальной культуры в Казахстане и в Восточной Европе (Логвин, 1986, с. 23). Поэтому будет обоснованным рассматривать формирование подосновы хозяйства андроновской культурно исторической общности с учетом развития хозяйства на сопредельных территориях в энеолите и раннем бронзовом веке. Хотя, надо добавить, что в энеолите в Восточной Европе развитие шло более быстрыми темпами.
Вообще, эпоха энеолита сконцентрирована, «спрессована»; она как бы на одном дыхании распространила прогрессивные формы деятельности, изменила традиционный образ жизни, раскрутила пружину взаимодействия племен и народов, ускорила темпы исторического развития, подготовила новый плацдарм для человеческой лаборатории, где создались первые ростки степной цивилизации (Зайберт, 1993; Мартынов, 1987).
Энеолитическая эпоха Восточной Европы укладывается в рамки от начала IV до середины III тыс. до н.э. (Васильев, Синюк, 1985, с. 7). Начало ее знаменуется формированием мариупольской культурно-исторической общности и распространением производящего хозяйства, в основе которого лежало коневодство. Именно степные и лесостепные районы Восточной Европы рассматриваются как исконная область обитания дикой лошади (Цалкин, 1970). Именно здесь на смену охоте на этих животных, с принятием идеи скотоводства от южных племен, должно было зародиться коневодство как особая форма хозяйства (Васильев, Синюк, 1985, с. 28). В это же время здесь появляются первые медные изделия, которые проникали од влиянием уже сложившегося энеолита, в частности под влиянием культур из пределов Балкано-Карпатской металлургической провинции (Черных, 1978; Мерперт, 1981, с. 18-19).
Формирование в степной и южной кромке лесостепной зоны в позднем энеолите племен ямной культуры, которые уже стали использовать, а затем и самостоятельно изготавливать изделия из меди и бронзы, знаменует начало в данном регионе новой археологической эпохи. Вместе с металлическими изделиями ямные племена принесли новые развитые формы скотоводческого хозяйства, характеризующегося, прежде всего, овцеводческой специализацией (Мерперт, 1982). С ямными племенами было связано и формирование Циркумпонитйской металлургической провинции в Восточной Европе с несколькими очагами металлургии и металлообработки. В частности, в III тыс. до н.э. начинает функционировать Уральская горно-металлургическая область, базирующаяся на медистых песчаниках Южного Приуралья (Кузьминых, Агапов, 1989, с. 188).
В конце III тыс. до н.э., в период резкой аридизации климата, население ямной культуры двинулось на восток и северо-восток, оставив свои следы в Южном Зауралье и Притоболье (Мосин, 1996, с. 56-60). Видимо, с этого времени в Южном Зауралье впервые появляется мелкий рогатый скот. Возможно, что следствием этого перемещения стало появление на Алтае производящего хозяйства афанасьевской культуры. Это вероятней всего потому, что похожи как трупоположение в погребениях, так и состав стада. Однако существует и другая точка зрения, предполагающая проникновение скотоводов на Алтай через горные массивы Памира и Тянь-Шаня (Ермолова, 1983, с. 88).
Следующим этапом развития производящего хозяйства в Восточной Европе были изменения, связанные с распространением в лесостепной зоне к концу III тыс. до н.э. культур шнуровой керамики, в частности фатьяновской культуры. Население этой культуры занималось подсечным земледелием и разводило уже все виды домашних животных (Бадер, 1970). На базе медистых песчаников Верхнего Поволжья они создают независимо от Кавказа собственную металлургию меди, мало связанную с ямной и катакомбной (Черных, с. 77).
На это же время (конец III — середина II тыс. до н.э.) приходится катакомбный период огненного ремесла в Волго-Донском районе, Северном Причерноморье и Предкавказье с широким производством бронзовых орудий труда (Кореневский, 1983, с. 96).
В XVIII в. до н.э. на территории от Южного Зауралья до Дона формируется новый вид хозяйства — военно-скотоводческий с преобладанием коневодства. Тогда же в этом регионе распространяется новая технология металлургии — применение мышьяковистых лигатур на стадии плавки руды. Этот процесс был связан с формированием абашевской культурно-исторической общности и синташтинской культуры, взгляды на происхождение которых диаметрально противоположны. Более обоснованным выглядит точка зрения Григорьева С.А., по которой основной массив мигрантов из передней Азии проникает в Южное Зауралье (Григорьев, 1996). Видимо, причиной этого было то обстоятельство, что Волго-Донье было плотно заселено ямно-катакомбными, пострепинскими, фатьяновскими, балановскими и другими племенами, оказавшими на пришельцев большое влияние, чем объясняется значительный местный компонент в абашевской культурно-исторической общности. В Южном Зауралье ситуация была иной — здесь в это время существовали незначительные группы энеолитических охотников и скотоводов. Такие культуры энеолита Урало-Иртышского региона, как терсекская, ботайская, аятская, суртандинская, очевидно прошли весь цикл своего этногенеза и племена-носители этих культур распались, либо деградировали. Во всяком случае, ко второй четверти II тыс. до н.э.ж они плохо археологически фиксируются (Ковалева, Чаиркина, 1991). В виду этого синташтинская культура в Зауралье предстает в наименее трансформированном виде (Григорьев, 1996, с. 87).
Одновременно с абашевско-синташтинским культурным массивом на Урале появляется Сейминско-Турбинский очаг металлообработки, технология которого была оформлена на Алтае и перенесена на Урал в ходе миграций небольших коллективов. Причем, «абашевское оружие уступало турбинскому, секрет изготовления которого не был раскрыт» (Кузьминых, 1992, с. 75).
На территориях восточнее Казахстана производящая экономика появляется намного позже, чем в Восточной Европе. Энеолит здесь как самостоятельная эпоха не выделяется. Но, тем не менее, в конце III — начале II тыс. до н.э. в лесостепной Барабе на основе местного гребенчато-ямочного неолита складывается палеометаллическая культура, происходят изменения в материальной культуре и в хозяйстве (Молодин, 1977, с. 78).
М.П. Грязнов считал, что первым этапом развития скотоводства в Южной Сибири являлся доандроновский (Грязнов, 1957, с. 21). В становлении его, вероятно, приняли участие культуры самусьского культурного ареала, которые в период своего наивысшего расцвета (около второй трети II тыс. до н.э.) занимали обширные лесостепные и степные пространства между Ишимом и Енисеем (Косарев, 1974, с. 8). Приблизительно в XVIII в. до н.э. на части этой территории складывается кротовская культура, которая имеет уже сложившуюся систему производящего хозяйства (Молодин, 1977, с. 78), представляющегося комплексным, базирующимся на придомном скотоводстве. Основу его составляли крупный рогатый скот и лошадь, также значительной была доля мелкого рогатого скота (при равном соотношении коз и овец). Очевидны занятия охотой и рыболовством, возможно пойменное земледелие. Достаточно высокими были навыки металлообработки, развивалось гончарное дело, обработка кости и камня (Стефанова, 1988, с. 68). Причем, кротовцы не имели собственной металлургии, а получали готовый металл с Алтая, Горной Шории, Кузбасса или Восточного Казахстана. Ими было освоено литье в двусторонних формах (Молодин, 1977, с. 63).
Возможно, придомное животноводство было и у ташковцев, которые находились в постоянных культурных контактах с населением Южного Урала. Ташковцы также освоили металлообработку (Ковалева, 1988, с. 41). Утверждение о существовании производящего хозяйства у них тем вероятнее, что некоторые ученые относят ташковские материалы к кротовской культуре (Ковалева, Чаиркина, 1991).
В Центральном, Восточном и Северном Алтае с III тыс. до н.э. существовала энеолитическая афанасьевская культура с преобладающей ролью в хозяйстве скотоводства и подсобной ролью охоты. Состав стада — крупный рогатый скот, мелкий рогатый скот, а также лошадь.
В лесостепном Алтае следы скотоводства появляются к концу III — началу II тыс. до н.э. В это время первое место в стаде занимает лошадь. Позднее в слоях, относимых к первой половине II тыс. до н.э., появляются кости крупного и мелкого рогатого скота. Однако преобладающими были рыбная ловля, охота с зачаточным скотоводством на пойменных лугах (Кирюшин,Абдуманеев, Шамшин, 1983, с. 149). Хотя факт возникновения и оформления на Алтае сейминско-турбинского феномена (Черных, Кузьминых, 1989) заставляет предполагать более высокий уровень хозяйства на Алтае в первой половине II тыс. до н.э.
В Средней Азии распространение производящего хозяйства проходило также с запозданием, по сравнению с соседними регионами. В то время, как в Восточной Европе с начала IV тыс. до н.э. шла эпоха энеолита и развивались различные формы скотоводства и земледелия, здесь сформировалась крупная неолитическая кельтеминарская общность культур охотников и рыболовов, в сферу влияния которой входил западный и Южный Казахстан. И только на рубеже III-II тыс. до н.э. здесь происходят широкомасштабные трансформации и формируется ряд культур ранней бронзы. В последующем в этот процесс включаются земледельческие культуры Восточного Ирана и Туркменистана. Это приводит к оформлению на территории современных Узбекистана, Киргизии, Таджикистана земледельческих культур раннегородского типа.
На части территории Казахстана энеолит начинается с первой половины IV тыс. до н.э. (Логвин, 1986, с. 21), причем с сильным влиянием на ранней и средней стадии северных культур. Но скудность источников по раннему и среднему энеолиту степного Притоболья не позволяет уверенно судить о хозяйстве оставившего эти материалы населения (Логвин, 1986, с. 23). Ясно только, что в среднем энеолите начинается переход в камнеобработке от пластинчатой к отщеповой индустрии (Логвин, 1986, с. 16).
В позднем энеолите (III — начало II тыс. до н.э.) в Нижнем Притоболье формируется и бытует терсекская культура коневодов. В Северном Казахстане этот процесс отмечен складыванием и функционированием ботайской культуры (Зайберт, 1993) в Восточном — усть-нарымской. Эти культуры, наряду со схожими с ними аятской, суртандинской, можно отнести к единой энеолитической общности — Урало-Иртышской историко-культурной области (Зайберт, 1993, с. 151).
Существуют разные взгляды на происхождение этих культур. В.Ф. Зайберт считает, что сложение ботайской культуры происходило на местной неолитической основе с элементами внешних инноваций (Зайберт, 1993, с. 157); Г.Н. Матюшин видит в них пришедших в Приишимье суртандинцев; В.Н. Логвин считает, что «между степями Европы и Азии непреодолимых для людей этой эпохи барьеров нет… Если даже исходный резервуар степной энеолитической традиции находился в Восточной Европе, они неизбежно должны были проникнуть в азиатскую часть еще на стадии формирования» (Логвин, 1989, с. 23). Связи между степями Восточной Европы и Казахстана, конечно, были, но связи эти выглядят не односторонней, а двусторонней, поскольку следствием ее явилось появление памятников турганикского типа (Васильев, Синюк, 1985, с. 64).
Складывание ботайской культура (к которой В.Ф. Зайберт относит и терсекскую) в Урало-Иртышском междуречье имело огромное значение для развития производительных сил региона. На базе оседлого рыболовства возникает новый тип хозяйства — оседлый (в рамках зоны обитания) многоотраслевой хозяйственно-культурный тип с доминантой коневодства. Так определил сложившийся хозяйственно-культурный тип В.Ф. Зайберт, наиболее полно реконструировавший модель этого ХКТ (Зайберт, 1993). Причем, рыболовство и охота также получили свое дальнейшее развитие в энеолите. Именно рыболовство и оседлость определили специфику кремневой индустрии, технологии керамического производства и других видов домашних промыслов (Зайберт, 1993, с. 184).
Лошадь ботайцами использовалась как стабильный источник продуктов питания, сырья для домашних промыслов, была объектом эффективного экспорта. Ими была освоена верховая езда для контроля над табунами и для их загона, выбраковки, а также для охоты. Приручение лошади вызвало к жизни такие изобретения, как загоны, путы, удила и псалии.
Получило свое развитие у ботайцев и камнеобработка, основывющаяся на отщеповой индустрии (Зайберт, 1993, с. 185). Это было связано с ограниченным распространением медных орудий труда, с одной стороны, а с другой, возникшей необходимостью массовой обработки животноводческого сырья (шкур, костей, мяса). Из отщепов изготавливали скобели, скребки, ножи, проколки, сверла, долота, резцы, наконечники стрел, копий, дротиков и другие орудия труда. Кроме этого из камня делали терочники, наковальни, абразивы, топоры, тесла, многофункциональные диски, земелеройные орудия (не исключено применение их для обработки земли) (Зайберт, 1993, с. 187), а также культовые предметы — «утюжки».
Оседлость и развитая каменная индустрия определили и успехи в деревообработке и домостроительстве — от рубки стволов и строительства жилищ до изготовления различных поделок.
Значительное место занимало у ботайцев керамическое производство с применением трех видов техники формовки: налепа, выбивания и формовки внутри тканевого мешка с последующим окислительным низкотемпературным обжигом. Причем, величина емкости сосудов варьировалась от 0,2-0,3 до 20-39 л при полуяйцевидной форме.
Обилие костного сырья стимулировало развитие косторезного дела. Применение медных орудий труда позволило расширить ассортимент костяных орудий, а также повысить их качество. Изготавливались орудия для охоты, рыболовства, ветеринарные, деревообрабатывающие и землеройные инструменты, орудия керамического и кожевенного производства, плетения и ткачества.
Исследовав керамические фрагменты, И.Л. Чернай сделал вывод о существовании у ботайцев ткачества (Чернай, 1985). Причем, изготавливаемый текстиль был нетканым, изготавливавшимся на простой рам и из растительного сырья. В такой же, нетканой, манере происходило плетение различной домашней утвари. Основными инструментами служили кочедыки.
Практически весь каменный инвентарь коллекций энеолитических поселений в той или иной степени связан с обработкой шкур и выделкой изделий из них. Для этих целей изготавливались и многие костяные орудия. Все это говорит о большом объеме кожевенного промысла у ботайцев и его важности.
Таким образом, в энеолите на пространстве Урало-Иртышского междуречья возник принципиально новый, по сравнению с предыдущим, производящий тип хозяйства. Это было не только появление нового способа добычи пищи; приручение и доместикация лошади вызвали перестройку большинства производственных цепочек, выработку новых производственных навыков у людей, усовершенствование и развитие технологии изготовления орудий труда, увеличение их ассортимента, что позволяло решать вопросы осуществления коневодства, как технологии, и утилизации его продуктов.
Но «наступившая в регионе в конце III — начале II тыс. до н.э. резкая аридизация вызвала кризис экологических ниш. Резкому сокращению поголовья способствовал социальный фактор. Был нарушен естественный баланс между приростом поголовья и потреблением мяса лошадей. Сложившийся ХКТ распался, общество терпело упадок. Следствием экстремальных условий стало начало миграции части населения, пытающегося сохранить привычный ХКТ; закрылись экологические ниши (Южный Урал, Восточный Казахстан, Алтай, Минусинская котловина). Другая часть населения вынуждена была спуститься в долину рек, переориентировать хозяйство на присваивающие формы, а в XVI-XV вв до н.э. она вошла в число представителей андроноидных культур» (Зайберт, 1993, с. 231). «На территории Урало-Иртышского междуречья до сих пор не найдены убедительные комплексы постботайского или предпетровского времени, которые бы заполнили культурно-хронологический разрыв между двумя выдающимися культурами эпохи энеолита и бронзы» (Зданович Г.Б., Зайберт, 1989, с. 82).
Большая площадь поселений (до 15 га), значительное количество жилищ (некоторые из них использовались для общественных целей), стабильная демографическая ситуация, длительность существования поселения, высокий уровень развития промыслов, само осуществление всего круглогодичного технологического цикла ботайского ХКТ — все это говорит о высокой степени организации общества ботайцев, без чего немыслимо было бы его существование на таком уровне. Наверное, это позволяет реконструировать ботайский социум как раннее комплексное общество (Массон, 1991).
На этническом уровне высокая степень организации системы (этнос — система, в которой соединяется природная и социальная форма движения материи) соответствует инерционной фазе этногенеза, когда идет «спад пассионарности этнической системы и интенсивное накопление материальных и культурных ценностей» (Гумилев Л.Н., 1994, с. 502). Таким образом, за расцветом ботайской культуры скрывается энергетическое оскудение этноса — начало его угасания. В этой фазе этнос увеличивает давление на природу, беря от нее больше, чем она в состоянии дать без ущерба для себя. У ботайцев это выразилось наиболее сильно из-за совмещения с процессом аридизации климата и в итоге привело к биосферному кризису (Зайберт, 1993, с. 172). Процесс угасания этноса продолжается и наступает фаза обскурации. «Члены этноса, неспособные по закону необратимости эволюции вернуться к контакту с биосферой, переходят к хищничеству, но оно их не спасает. Идет демографический спад, после которого остаются периферийные субэтносы, минимально связанные с главной линией этногенеза. Они либо прозябают как реликты, либо создают новые этносы с иными поведенческими доминантами. Тогда процесс возобновляется, конечно, лишь в том случае, если происходит очередной пассионарный толчок» (Гумилев Л.Н., 1994, с. 517). Схожая ситуация наблюдается у ботайцев в начале II тыс. до н.э., когда они, исчерпав возможности своей экологической ниши, и, видимо, пройдя последнюю фазу этногенеза, не смогли сохранить свой ХКТ, население рассредоточилось по долинам рек, стало функционировать на уровне простого воспроизводства, семейные и родовые традиции были утрачены (Зайберт, 1993, с. 156). Типичная картина финальной фазы этногенеза — гомеостаза.
Таким образом, наряду с экологическим фактором в деградации ботайской культуры и этноса, ее создавшего, повлиял еще один фактор — завершившийся процесс этногенеза. Исчез этнос как система, но люди, составлявшие эту систему, остались, должны были остаться также память и некоторые традиции ботайской культуры, которые, начнись новый процесс этногенеза на территории их обитания, были бы переданы этими людьми новой этнической системе.
Конечно, все эти построения вероятностны и вопрос требует исследования. Но данное положение может прояснить, почему ботайцы, находившиеся в середине III тыс. до н.э. на высоком уровне развития, на рубеже III-II тыс. до н.э. не смогли с наступлением экологического кризиса перестроить ХКТ, например, по образцу андроновского, которые жили в том же регионе и в еще более засушливых условиях. Именно снижающаяся пассионарность этнической системы лишает этнос творческих сил и делает его консервативным и уязвимым (Гумилев Л.Н., 1994).
Ранний бронзовый век на севере Казахстана отмечен памятниками типа Вишневка I, которые типологически близки ташковским (Ковалева , 1988, с. 46) и кротовским (Стефанова, 1988, с. 72).
Итак, проследив зарождение и развитие производящего хозяйства на территории Казахстана и сопредельных территориях, видим, что производящее хозяйство в степной Евразии зародилось в первой половине IV тыс. до н.э. в форме коневодства. Этот ХКТ в полной мере и до высшей своей степени развился в ботайской культуре Урало-Иртышского междуречья в период III — начале II тыс. до н.э. В Восточной Европе процесс развития материальной культуры шел более интенсивно, в состав стада вошел крупный рогатый и мелкий рогатый скот, свинья; оформлялись металлургические провинции и очаги металлообработки, совершенствовалась обработка камня. Объясняется это, видимо, вхождением зон степей и лесостепей Восточной Европы в область формирования или влияния таких культурных образований, как Мариупольская, Хвалынско-Среднестоговская, Ямная культурно-исторические общности, области распространения культур шнуровой керамики и переднеазиатского импульса.
В конце III — начале II тыс. до н.э. крупные изменения происходят в Средней Азии, на Алтае, в Западной и Южной Сибири.
В начале II тыс. до н.э. деградирует ботайская культура, но, вероятно, навыки производящего хозяйства у населения остаются.
К этому времени происходят крупные миграции населения — носителей различных культур. Отголоски их докатываются до территории Казахстана. Так, в Нижнем Притоболье и Северном Казахстане появляются близкие кротовским памятники, в Южном Зауралье — ямные, впоследствие синташтинско-петровские, на реке Урал — абашевские. Западный Казахстан испытывал влияние катакомбно-полтавкинских племен.
Таким образом, в Урало-Иртышском регионе ко второй четверти II тыс. до н.э. появляются группы населения, являющиеся носителями своеобразных традиций в духовной, материальной культуре, обладающие различными технологиями и навыками производящего хозяйства, охоты, рыболовства и других промыслов. Это разнообразие и явилось основой сложившейся здесь и распространившейся далеко за пределы региона андроновской культурно-исторической общности.

ГЛАВА II. РАЗВИТИЕ ПРОИЗВОДЯЩИХ
И ПРИСВАИВАЮЩИХ ОТРАСЛЕЙ ХОЗЯЙСТВА
НА ТЕРРИТОРИИ КАЗАХСТАНА В ЭПОХУ БРОНЗЫ

Комплексное хозяйство, сформировавшееся на территории Казахстана в эпоху бронзового века, включало в себя ряд отраслей, обслуживающих те или иные потребности андроновских племен. Несмотря на то, что эти отрасли органически вписывались в структуру хозяйства местного древнего населения и составляли единое нерасчленимое целое, значение каждой из них в жизни людей бронзовой эпохи было неодинаковым. Степень значимости, весомости каждой из отраслей андроновского хозяйства определяет структуру данной главы, которая как бы расчленяется на два блока.
В первом блоке рассматриваются отрасли, непосредственно обеспечивающие население продуктами питания, и поэтому являющиеся наиболее важными в структуре хозяйства. В первую очередь, это скотоводство, являющееся основным занятием андроновцев, затем земледелие, играющее второстепенную роль, и замыкает первый блок присваивающие формы хозяйства — охота, рыболовство и собирательство.
Второй блок составляют отрасли, обслуживающие производство продуктов питания (обеспечивая человека орудиями труда), быт людей, социальную и культурную сферы жизни общества. Здесь рассматриваются металлургия, керамическое производство, строительство, ткацкое дело и камнеобработка. В этом ряду первой стоит металлургическая отрасль, как самая трудоемкая из вышеперечисленных и как играющая определяющую роль в развитии производительных сил. К тому же, металлургия у племен, специализирующихся на ней, могла вытеснять все остальные отрасли хозяйства и становиться основной отраслью. В этом случае продукция других отраслей поступала к металлургам в виде обмена.
Деградирующей отраслью выступает камнеобработка, что и определяет очередность ее исследования.

2.1. Скотоводство

«Возникнув первоначально как одна из основных частей многоукладной экономики, скотоводство в дальнейшем послужило движущим стимулом целого ряда важнейших явлений в истории общества, — так охарактеризовал значение изобретения человеком скотоводства В.М.Массон (Массон, 1976, с. 33). Он же выделял три группы источников, по которым возможно изучение форм скотоводческого хозяйства: а) остеологические материалы, б) орудия труда и в) данные о древней природной среде (Массон, 1976, с. 34-36). Эти источники и являются основой для знакомства с развитием скотоводства на территории Казахстана в бронзовом веке.
Скотоводство появляется в Казахстане в III тыс. до н.э. в ботайской культуре коневодов (Зайберт, 1993), но на рубеже III-II тыс. до н.э. в результате действия экологического, этнического и социального факторов ботайский ХКТ рушится, этнос распадается, наблюдается деградация производительных сил. Люди переселяются с озер в долины рек и переориентируют свое хозяйство на присваивающие формы — охоту и рыболовство. Считается, что небольшое количество скота у населения остается.
Анализ палеопочвенных и палеоботанических данных, топографии поселений, видового состава животных показал, что ранний бронзовый век характеризовался повышенной увлажненностью, в степях и полупустынях были обводнены озерные котловины. В сосновых борах Притоболья и Кокчетавской возвышенности начинался процесс болотообразования. Границы ландшафтов были сдвинуты на юг на 1-2 подзоны. Все это дает основания реконструировать лесостепные условия по всей территории Северного Казахстана, включая и северную кромку Казахского мелкосопочника примерно до 530 с.ш. (Хабдулина, Зданович, 1984, с. 151-152). Обилие воды и хороший сочный травостой создавали хорошие условия для развития домашних животных, особенно крупного рогатого скота.
В раннем бронзовом веке — в начале II тыс. до н.э. гребенчато-ямная культурная область, уходя основой в таежные районы Притоболья, заходила далеко на юг в Ишимо-Иртышскую лесостепь. Этим временем датируются такие поселения, как Сергеевка, Вишневка I, Рощинское, Баландино и находящиеся ниже по течению реки Ишим Кокуй II, Одино, Логиново VI, Лихачевское, Кай-Карагай, Малышевское и ряд других, схожие по керамике с казахстанскими. «Таким образом, очерчивается ареал наиболее близкого сходства, очевидно этнокультурного порядка» (Крижевская, 1977, с. 81-87).
Возможно, часть ботайского населения вошла в это новое этнокультурное образование. Но, тем не менее, у населения раннего бронзового века сформировался совершенно иной состав стада. Остеологические материалы показывают, что в этот состав входили крупный и мелкий рогатый скот, лошадь, а на поселении Баландино также были найдены кости верблюда. На всех казахстанских поселениях отмечены остатки собаки (Ахинжанов, Макарова, Нурумов, 1992, с. 53-55). В целом, доандроновский период скотоводства характеризуется наличием небольшого количества остатков мелкого и крупного рогатого скота при значительном преобладании остатков лошади.
Анализ костных материалов из поселения Сергеевка (Косинцев, Варов. 1993) показал, что основой жизнеобеспечения его жизнеобеспечения была лошадь. Причем, реконструкция возрастного состава забитых животных показала, что забивалось: молодых (до 1,5 лет) — 7%; полувзрослых (1,5-3,5 лет) — 16%; взрослых (5-15) — 31%; старых (больше 15 лет) — 8%. Большое количество молодых и полувзрослых особей (в сумме 61%) говорит о преимущественном использовании лошади в качестве источника мяса. Характерно, что «по размерам костей лошадь из поселения Сергеевка отличается своеобразием и сближать ее с лошадью Ботая или поселений поздней бронзы нельзя» (Косинцев, Варов. 1993, с. 164). По преимущественному использованию в пищу лошади образ жизни и хозяйство населения Сергеевки был ближе к ботайскому типу, но в отличие от него здесь уже был крупный и мелкий рогатый скот.
Если на казахстанских поселениях встречены кости диких животных (Ахинжанов, Макарова, Нурумов, 1992, с. 53-55), то все костные остатки из Кокуя II принадлежат только домашним животным — крупному рогатому скоту, лошади и собаке (Крижевская, 1977, с. 107). Отсутствию костей диких животных соответствует каменный инвентарь: крайне ограниченный и невысокого качества. Все, вместе взятое, свидетельствует о значительной роли скотоводства и небольшом удельном весе охоты и рыболовства. О значении его, в частности, роли крупного рогатого скота, постепенно все больше обеспечивающего потребность населения в мясной пище и других бытовых нуждах, говорит и культовое погребение молодых его особей из того же Кокуя II. Оно свидетельствует, как считает Л.Я. Крижевская, и о ранней фазе скотоводства, когда домашние животные составляли редкость, своего рода новизну, в то же время определенную ценность, вызывавшую их почитание и культ.
Интересно отметить, что в Кокуе II не было остатков мелкого рогатого скота. Видимо, это объясняется тем, что памятник находится на севере лесостепи, тогда как основной район овцеводства — степь. Кроме того, на всех выше перечисленных памятниках не найдены остатки свиньи.
Несколько иная ситуация складывалась у населения ташковской культуры. Здесь придомное скотоводство характеризуется как зарождающееся и предполагается не столько по остеологическим материалам, сколько по косвенным доказательствам — многочисленности населения (от 60 до 100 человек на поселении) и недостаточности ресурсов рыболовства и охоты, выявление в каменном инвентаре ножей для срезания травы с мягким стеблем, что может свидетельствовать о заготовке травяного корма на зиму для домашних животных. Хотя найдены также и кости лошади (Ташково II, ЮАО XIII, Заводоуковское XIII), быка (Ташково II) (Рожкова, 1994, с. 13-14).
Таким образом, уже в начале II тыс. до н.э. на территории Северного Казахстана и Нижнего Притоболья уже сложилось скотоводческое хозяйство с разнообразным видовым составом животных — крупным рогатым и мелким рогатым скотом, лошадью. Причем, в пище преобладала лошадь. Если для Северного Казахстана характерен мелкий рогатый скот, то в Кокуе II и в памятниках ташковской культуры его остатков не обнаружено. Это свидетельствует либо о том, что овца в этот район еще не успела проникнуть. Либо о том, что разведение ее в условиях северной кромки лесостепи было затруднительно. Как уже отмечалось, на всех памятниках отсутствуют кости свиньи. Общепринято считать, что доместикация крупного рогатого и мелкого рогатого скота произошла не здесь. Видимо, эти виды скота на данные территории попали в ходе миграционных или этнокультурных процессов.
В XVIII в. на этот фон накладывается петровско-синташтинская культура, происхождение которой Григорьев С.А. связывает с мощной кратковременной миграцией населения из Передней Азии. Население этой культуры проживало в благоприятных климатических условиях (Хабдулина, Зданович, 1984, с. 152). Памятники этого времени занимают современную лесостепную, степную и частично полупустынную зоны от линии Челябинск- Курган — Омск на севере до верховьев Тобола и Нуры на юге.
В Зауралье переселенцами была перенесена переднеазиатская традиция расселения и хозяйствования с высокой концентрацией населения в локальных точках (Григорьев, 1996а, с. 46). Зона расселения пришельцев, условно названная «Страной городов», протянулась вдоль восточных склонов Урала с севера на юг на 400 км и на 100-150 км с запада на восток. Укрепленные центры в пределах этого региона располагались на расстоянии 40-70 км друг от друга. Средний радиус освоенной территории каждого административно-хозяйственного центра составлял примерно 25-30 км, что соответствует расстоянию одного древнего перехода (Зданович, Батанина, 1995, с. 56-59). Налицо недостаточность территорий для выпаса скота. Вместе с тем Г.Б. Зданович отмечает, что аркаимцы огромное количество скота использовали во время отправления различных культовых обрядов, и это — кроме затрат на воспроизводство (Зданович, 1992, с. 269). Приняв во внимание цифры возможностей выпаса скота в долинах уральских рек, слабую освоенность округи городищ, малую площадь долин и низкое количество биомассы на водоразделах, С.А. Григорьев делает вывод о недостаточности биологических ресурсов Южного Зауралья для воспроизводства синташтинского общества (Григорьев, 1996а, с. 45). Положение усугублялось резким преобладанием количества лошадей в стаде, по сравнению с количеством костей лошади среди кухонных остатков поселений. В качестве компенсации подобного дисбаланса создается система хозяйства, которую можно назвать военно-скотоводческой. Она была основана на изъятии скота у соседей (Григорьев, 1996а, с. 46).
Подобный факт известен и в этнологической литературе (Гумилев Л.Н., 1998а, с. 289-291). В начале V в. в результате повышения увлажненности степной зоны Причерноморья полоса сухих степей сузилась, а значит, сузился и гуннский ареал. Поэтому гунны сдвинулись на территории, завоеванные, где было можно использовать труд наемных аборигенов. Лишенные своей экологической ниши, они были вынуждены получать необходимые им продукты как дань или военную добычу. На чужой земле они превратились в хищников, которые вынуждены были охотиться на соседей, чтобы не погибнуть, и пользоваться услугами этносов, на них непохожих и им неприятных, но крайне нужных.
Таким образом, в Южном Зауралье в XVIII-XVI вв. существовала химера — сосуществование двух и более чуждых суперэтнических этносов в одной экологической нише, причем, один из этносов паразитирует за счет других (Гумилев Л.Н., 1994, с. 380). И все же именно в это время складывается тот состав стада, который еще целое тысячелетие будет определять экономику населения всей бронзовой эпохи (Зданович Г.Б., 1988, с. 139). Большое количество остеологического материала с памятников средней бронзы позволяет реконструировать скотоводство у населения лесостепного Зауралья в эпоху средней бронзы (Косинцев, 1989).
Крупный рогатый скот на этой территории в эпоху бронзы был в основном комолым, как и в Восточной Европе. На севере лесостепи по размерам выделяется крупный рогатый скот из поселения Черемуховый Куст. Средняя высота его в холке (по таранным костям) составляла 125 см, а из Сухарино III — 119,5 см. Размеры костей из поселения Черемуховый Куст очень близки костям из поселения Петровка II на юге лесостепи. Но в целом, крупный рогатый скот в эпоху бронзы на севере лесостепной зоны был мельче, чем на юге, а вместе — не мельче восточноевропейского. Анализ соотношения в стаде крупного рогатого скота — коров и быков, быков и волов (14:5:5) показывает, что относительное количество быков и волов было очень велико. Анализ возрастного состава забитых животных (большое количество забито в возрасте до 6 месяцев на поселении Петровка II и Черемуховый Куст) наводит на мысль о сознательном искусственном отборе. Среди телят-первогодков в первую очередь забивали слабых, плохо растущих особей. В результате в стаде оставались крепкие, быстрорастущие экземпляры, которые во взрослом состоянии имели крупные размеры. Судя по возрастному составу, скотоводство у населения севера лесостепной зоны в эпоху развитой бронзы имело мясо-молочное направление. В южной лесостепи мясное направление имело большое значение. В Восточной Европе же скотоводство носило более выраженный молочный характер, чем в Зауралье.
Овцы также были в основном комолые, козы — рогатые и принадлежали к краниологическому типу prisca. На местообитаниях развитой бронзы северной лесостепи кости коз составляют 16%, а овец — 84%. Козы были заметно меньше овец (примерно 66 см в холке) и поэтому не совсем ясно, почему их держало древнее население. Возможно, как дополнительный источник молока или из-за того, что козы, а особенно козлы — компонент, организующий и поддерживающий структуру стада. Козы обычно бывают вожаками в стадах, где основная масса животных овцы — таким образом легче управлять. Видимо, это одна из основных причин разведения коз в древности, если, конечно, козоводство не было самостоятельным направлением в скотоводстве.
Овцы бронзового века Зауралья были весьма крупные. Высота в холке у овец севера лесостепи была в среднем 77,0 и 78,0 см, а у овец южной лесостепи — 78,0 и 76,0 см по пяточным и таранным костям соответственно. Они были крупнее овец Восточной Европы эпохи развитой (поздней) бронзы.
Возрастной состав забитых животных на памятниках северной и южной лесостепи различен. На первых — животные до одного года составляют 34,3%, от одного до двух лет — 26,3% и старше — 39,4%. Это указывает на преимущественное использование мелкого рогатого скота в мясных целях. Иная картина наблюдается на памятниках южной лесостепи. Здесь животные до одного года составляют 13,0%, причем, особей в первом возрастном классе (до 3 месяцев) нет ни одной. В возрастном классе от одного года до двух лет — 38,6% и старше — 48,4%. Существенное значение имело разведение овец и коз для получения шерсти.
Остатков лошади меньше, чем других домашних животных (за исключением собаки). Имеется шесть пястных костей, из которых три принадлежат лошади ниже среднего роста в холке (128-136 см) и три — лошадям среднего роста (136-144 см). Две особи были полутонконогими, три — средненогими, одна — полутолстоногой. Даже этот небольшой материал указывает на значительное разнообразие лошадей в степной зоне. Соотношение данных групп в стаде пока установить невозможно.
Лошади Зауралья в эпоху развитой бронзы были крупными, и в пищу использовали значительное количество (почти половину) молодых и полувзрослых особей. Возрастная структура другой половины забитых животных показывает, что только единичные особи в эпоху развитой бронзы доживали до старости. Подобный возрастной состав свидетельствует о значительной роли лошади как мясного животного. Почти полное отсутствие старых особей может указывать на преимущественное использование лошади для работ, где нужна резвость, например, при скачках или в упряжках колесниц. Об этом же свидетельствуют и археологические материалы — находки псалиев и остатки колесниц.
Собак в пищу не употребляли, судя по хорошей сохранности костей. Собаки были средней величины.
В стаде преобладали коровы (до 74%), на втором месте по численности — мелкий рогатый скот, на третьем — лошадь, количество которой обычно не превышало 10% (Хабдулина, Зданович, 1984, с. 148).
Имеющийся материал позволяет со всей определенностью говорить о производящем характере хозяйства всего населения зауральской лесостепи в эпоху развитой бронзы (Косинцев, 1989, с. 102). Для этого периода характерно придомное пастушеское скотоводство.
Аналогичная ситуация складывается в синхронной синташтинско-петровской кротовской культуре, где основу стада составляли крупный рогатый скот и лошадь. Доля мелкого рогатого скота была значительной (при этом соотношение коз и овец примерно одинаковое), и скотоводство также было придомным (Стефанова, 1988, с. 68).
На западе, в бассейне реки Белой, и у абашевцев скотоводство выступало в виде придомного. На первом месте по остеологическим материалам стоит крупный рогатый скот (61-78%), мелкий рогатый скот составлял 9,9-22%. Незначительным был процент костей лошади и свиньи (Горбунов, 1977, с. 16).
Таким образом, можно сделать вывод, что в XVIII-XV вв. придомное скотоводство с преобладанием в стаде крупного рогатого скота, меньшей долей мелкого рогатого скота и незначительной — лошади было в лесостепной зоне Приуралья, Зауралья и Западной Сибири явлением стадиальным.
Наступивший после плювиала длительный период усыхания привел к значительной смене экологических условий. Крайний ксеротерм, по археологическим данным, падает на бишкульско-федоровское время (Хабдулина,Зданович,1984, с. 157).
Костные материалы алакульских поселений лесостепного Притоболья Кипель, Камышное I, ранний слой Язево I (определение Данильченко В.П.) дают следующий состав стада: главное место занимает также крупный рогатый скот (40,6-66,5%); второе место — мелкий рогатый скот (26-36,4%); третье — лошади (6,7-13,7%) (Потемкина,1988, с. 50). Эти данные показывают, что в алакульское время состав стада практически не изменился, по сравнению с петровским временем. В то же время археологи отмечают прекращение использование лошади в колесницах и использование ее для верховой езды (Зданович Г.Б., 1988, с. 143), о чем свидетельствует замена плоского с шипами псалия на стержневой.
И еще один момент. Анализ костей с поселения Кулевчи III (раннеалакульское и алакульское время) показал в местном стаде очень большое количество особей мелкого рогатого скота, по сравнению с одновременными памятниками этой и соседних территорий (Косинцев, 1988).
Здесь крупный рогатый скот представлен уже не только комолой, но и рогатой формами. Высота его в холке была по таранным костям — 119,1 см, а по метоподиям — 121,8, что совпадает с высотой крупного рогатого скота из Сухарино III (119,5 см) и ниже, чем из Черемухового Куста (125 см) по таранным костям. Средний рост быков в холке составлял 128,0 см, коров — 114,8 см, волов — 133,1 см. Соотношение коров и быков было еще выше, чем в предыдущее время, и составляло 1:1, что говорит о мясном направлении в использовании крупного рогатого скота. До 0,5 года забивали 1,3% крупного рогатого скота; от 0,5 до 1 года — 5,0%; от 1 года до 1,5 лет — 18,5%, от 2 до 2,5 лет — 12,3%, от 2,5 до 3 лет — 16% и старше 3 лет — 46,9%. Такое большое количество забитых животных в возрасте свыше 3 лет, вероятно, говорит об использовании их в молочных целях (коров) либо для работы (волов).
Возрастной состав забитого мелкого рогатого скота был следующим: до 3 месяцев — менее 0,1%; 3-12 месяцев — 6,0%; 12-24 месяца — 52,6%; старше 24 месяцев — 41,6%. Содержание основной массы овец до возраста более одного года (94,4%), скорее всего, свидетельствует о преимущественном разведении овец для получения шерсти (для петровского времени эта цифра равна 87%). Видимо, этим и объясняется очень большое количество костей мелкого рогатого скота на поселении.
Лошади по высоте в холке в большинстве относились к группе «средних» (136-144 см). Почти все — к полутонконогим и только одна — к тонконогим. Около 30% особей было забито в возрасте до 3 лет.
Остатки свиньи не позволили выявить, была она домашней или нет.
Сильная засушливость климата в бишкульско-федоровское время не повлияла на состав стада, так как «середина — третья четверть II тыс. до н.э. дают, в целом, однотипный состав стада на обширных территориях Зауралья, Западной Сибири и Казахстана, которые охватывают современную степь и лесостепь, включая северную часть последней» (Хабдулина, Зданович, 1984, с. 148-149).
В это время идет сильная миграция населения на юг, север и восток (Хабдулина.Зданович, 1984, с. 152). Видимо, уходя в другие места, часть федоровцев оставляет экологические ниши свободными для другой части населения. На федоровских поселениях увеличивается количество костяных изделий, связанных с обработкой кожи. Вероятно, это свидетельствует о возрастании роли скотоводства в комплексном хозяйстве андроновцев (Зданович Г.Б., 1988, с. 147).
Иначе дело обстояло в Центральном Казахстане, где «начиная с атасуского этапа, удельный вес к.р.с. уменьшается и ведущее место занимает м.р.с. и лошадь, появляется верблюд. Это несомненно говорит о подвижном характере стада и о начале перекочевок на короткие расстояния» (Маргулан, 1979, с. 258). А.Х. Маргулан считал, что уже в эпоху средней и поздней бронзы верблюд являлся одним из основных транспортных животных, особенно у племен, обитавших в пределах пустыни Бетпак-Дала. Впервые широкое распространение получили стержневые костяные и роговые псалии (пос. Атасу, Карлуга и др.).
В целом, единый состав стада петровской, алакульской и федоровской культур в эпоху поздней бронзы — саргаринской и бегазы-дандыбаевской культур теряет свое единообразие. Обычно это связывают с наступившим к рубежу бронзового и раннего железного века увлажнением, похолоданием и ростом глубины снежного покрова (Хабдулина, Зданович, 1984, с. 149). Так, по всей зоне лесостепей и степей идет увеличение лошади в стаде и сокращение количества крупного рогатого скота (Зданович С.Я., 1981). Причем, на юге лесостепи лошади стало почти в два раза больше, чем на севере. Только на двух поселениях южной лесостепи (Кипель и Камышное I) остатков лошади немного — 3,9 и 5,8% соответственно; на всех остальных — от 17,4 до 54,2%. (Косинцев, 1989, с. 102).
В северной лесостепи крупный рогатый скот мельчает и теряет в холке примерно 4,5 см (Косинцев, 1989, с. 90).
Во время перехода от андроновского этапа к бархатовскому идет резкое сокращение численности и мелкого рогатого скота (Косицев, 1989, с. 101).
Тенденция к увеличению доли мелкого рогатого скота и лошади, а также уменьшение доли крупного рогатого скота в Центральном Казахстане была упомянута выше. Видимо, увлажнение в конце бронзового века позволило бегазы-дандыбаевским скотоводам и металлургам освоить обычно пустынные районы Северной Бетпак-Далы и Северного Прибалхашья (Маргулан, 1979, с. 261).
Преобладание на значительном временном отрезке в стаде крупного рогатого скота, который не способен доставать из под снега корм, позволяет предполагать его стойловое содержание в зимнее время и, следовательно, заготовку на зиму значительных запасов сена (Косарев, 1984, с. 54). Для этой цели у ташковцев служили каменные ножи, предназначенные для срезания мягкой травы (Рожкова, 1994), а впоследствии — металлические серпы и даже косы (пос. Чаглинка). Поскольку андроновцы вели оседлый образ жизни, то для того, чтобы обеспечить скот водой и травой, селились в широких плодородных долинах, богатых водой и лугами. Тот факт, что население должно было стремиться сберечь от потравы скотом покосные луга и поля, лежащие около зимовок, навели М.Ф. Косарева на мысль о том, что у андроновцев существовало отгонное скотоводство (Косарев, 1984, с. 59). Он предполагает, что андроновские поселения были, в основном, зимними местообиталищами, то есть зимой на них жил, видимо, весь производственный коллектив, летом же часть жителей оставались на поселении (возделывать пашню, охранять посевы, убирать урожай, заготавливать сено для зимней подкормки скота и т.д.), тогда как другая часть с основной массой скота кочевала на летних пастбищах, которые были расположены сравнительно близко от поселений. М.П. Грязнов считал, что зимой скот содержался в жилых помещениях.
Увеличение в Центральном Казахстане в составе стада мелкого рогатого скота и лошади, способных самостоятельно добывать корм зимой, говорит о том, что в эпоху поздней бронзы скотоводство принимает все более яйлажный характер. В прежнее время при малой численности стад необходимости в расширении пастбищ не было. В бегазы-дандыбаевское время с развитием скотоводства и ростом населения речные долины становятся тесными, возникает необходимость освоения широких просторов безводных степей. Это начинается с позднеатасуского (позднефедоровского) времени (Маргулан, 1979, с. 261). Значение яйлажного скотоводства заключается именно в том, что это была новая для того времени форма организации отгонного скотоводства, обеспечившая повышение продуктивности стад и увеличение поголовья.
Теперь необходимо остановиться на использовании скота андроновцами. До начала II тыс. до н.э. на территории Казахстана разводилась только лошадь. В начале I тыс. до н.э. осуществился переход к кочевому и полукочевому хозяйству. Э. Хан высказал мысль о том, что одной из важнейших предпосылок перехода к кочевому хозяйству было знакомство с молоком и его продуктами. Многие специалисты увязывают с молочным хозяйством сосуды особого рода, среди которых выделяются несколько типов: для доения и хранения молока (горшки или кринки с высоким горлом и двумя ручками), для сбивания масла (высокие большие сосуды с боковыми отверстиями), для изготовления сыра (открытые чаши, дно и стенки которых усеяны дырочками) (Шнирельман, 1980). Видимо, использовались и деревянные сосуды, но из-за недолговечности материала они не фиксируются. Сосуды с отверстиями у дна встречались во II тыс. до н.э. у андроновцев и, по предположению К.В. Сальникова, использовались ими для молочного хозяйства. Все вышесказанное позволяет предположить, что андроновцы освоили доение коров (у ариев оно зафиксировано в Ригведе во второй половине II тыс. до н.э.) и производство из него масла, творога, сыра.
Как упоминалось выше, кроме молока скот использовался и как источник мяса. Для его заготовки впрок устраивались специальные хозяйственные ямы (Евдокимов, 1993, с. 95-77). В таких же хранились и молочные продукты.
Наличие волов (Косинцев, 1988; 1989) свидетельствует о распространении у андроновцев техники кастрации и использовании их мускульной силы — запряжения их в плуг и повозку (Шнирельман, 1980, с. 227). Бычья упряжка распространилась задолго до того, как в колесницы и телеги стали запрягать лошадей. Бык предшествовал лошади и в качестве верхового животного (Шнирельман, 1980, с. 231). Об использовании лошади в колеснице для верховой езды упоминалось выше.
Одомашнивание верблюда в Центральном Казахстане в эпоху бронзы позволило сделать его одним из основных транспортных животных в пустыне Бетпак-Дала (Маргулан, 1979, с. 258). Мелкий рогатый скот, так же, как лошади и крупный рогатый скот, использовался в качестве мяса. Однако находки остатков шерсти в андроновских могильниках (Шнирельман, 1980) и возраст забитых овец (Косинцев, 1988; 1989) свидетельствуют о разведении шерстистых овец, что является также одной из предпосылок возникновения кочевничества, так как шерсть обеспечивала кочевников важным сырьем для домашних производств и служила для обмена с соседними земледельцами (Шнирельман, 1980, с. 226). В дело шли и кости. Они использовались в качестве орудий труда и украшения. Тупики из нижней челюсти крупных животных служили орудиями для обработки дубленой кожи. Лопатки использовались для огребания дробленой руды. Из кости делали пряслица и украшения военных доспехов, конского наряда, а также изящные пластинки, украшенные тонкой резьбой. Непригодные для других целей (или лишние) кости использовались в качестве топлива. Шкуры животных могли широко использоваться для изготовления различных видов одежды, обуви, конской сбруи и других изделий.
Возвращаясь к технологии обеспечения скота в эпоху бронзы водой и кормом, нужно отметить, что, видимо, андроновцами широко мог использоваться самый древний способ улучшения пастбищ с целью повышения их продуктивности — выжигание весной сухой прошлогодней травы.
Другим важным достижением было изобретение колодцев, которые стали особенно необходимы со второй половины бронзового века, когда в связи с возрастающей засушливостью климата сократилось количество естественных водных источников. Сначала они копались на поселениях, обычно прямо в жилищах (Тасты-Бутак в Западном Казахстане, Черемуховый Куст на юге Тюменской области, Тюбяк в Южной Башкирии) и использовались, в основном, зимой, при стойловом содержании скота, но с переходом к кочевничеству их делают, главным образом, в безводных междуречьях с целью расширения летних пастбищных угодий. Видимо, это было и одной из целей устройства искусственных запруд и плотин в Центральном Казахстане (Маргулан. 1979, с. 262). Западная часть аридной зоны Азии (Средняя Азия и Казахстан) получает основные осадки в холодное время года (Абросов, 1996, с. 272) в виде снега. Поэтому перед степняками стояла задача собрать талые воды в искусственные водоемы, чтобы ее хватало для животных на все лето и, возможно, на зиму, как это широко практикуется в современное время в селах, удаленных от пресных озер и рек.
Итак, мы видим, что уже в раннем бронзовом веке на территории Казахстана, в северной его части, сформировался трехкомпонентный состав стада — крупный рогатый скот, мелкий рогатый скот и лошадь. На этом этапе главное место в стаде занимала лошадь, в основном используемая в мясных целях. Видимо, уже с этого времени скотоводство можно считать придомным пастушеским. В эпоху средней бронзы в стаде начинает господствовать крупный рогатый скот, а доля лошади заметно снизилась. Этот состав стада был стабильным не петровском, алакульском и федоровском этапах андроновской культуры. На петровском этапе скотоводческое хозяйство населения, вероятно, испытывало двойную нагрузку — должно было обеспечивать само население и пришельцев из Передней Азии, которые широко использовали скот в ритуальных целях, а лошадь — для запряжки в колесницах. На алакульском этапе лошадь используется уже для верховой езды. На федоровском этапе скотоводство широко распространяется по всей территории Казахстана.
К концу федоровской культуры намечается падение роли в стаде крупного рогатого скота и увеличение доли мелкого рогатого скота и лошади. В основном, этот процесс характерен для Центрального Казахстана, где получил дальнейшее развитие в бегазы-дандыбаевское время. Тогда же на смену придомному пастушескому скотоводству в результате интенсификации скотоводства приходит яйлажное, переросшее впоследствии в кочевое скотоводство. На севере, в лесостепи, в стаде главное место занимает лошадь, а в северной ее части значение скотоводства падает и возрастает роль охоты на диких копытных. На оба эти процесса, скорее всего, повлияли климатические изменения — активное облесение лесостепи и увеличение глубины снежного покрова.
Такова общая картина развития скотоводства на территории Казахстана. В то же время имелись локальные различия, например, на алакульском поселении Кулевчи II. Кроме того, население северных районов занималось свиноводством (Зданович Г.Б., 1988, с. 154).
В эпоху бронзы скотоводы Казахстана освоили сенокошение, строительство колодцев, плотин, запруд. Они научились перерабатывать животноводческую продукцию (мясо, молоко, шерсть), усовершенствовали обработку кожи. Все эти достижения подготовили местное население к восприятию новой хозяйственной технологии — кочевому скотоводству, переход к которому, вероятно, был быстрым и безболезненным. Пути и способы этого перехода спорны.

2.2. Земледелие

Основу андроновского хозяйства, как было описано выше, конечно, составляло скотоводство, но «чисто скотоводческое хозяйство вряд ли могло вообще существовать в ранний период при отсутствии земледельческого окружения» (Шнирельман, 1980, с. 216). Этнографические данные показывают, что и намного позже, у кочевников, земледелие так же присутствовало в системе скотоводческого хозяйства. Так, в XV в. на территории Золотой Орды существовал такой порядок. В феврале в орде объявлялось, чтобы все, кто собирается сеять, начинали готовиться к севу, который проходил в мартовское новолуние в определенном месте. Впоследствии «хан поступает со своей ордой так же, как мать, пославшая детей на прогулку и не спускающая с них глаз. Поэтому он объезжает эти посевы — сегодня здесь, завтра там, не удаляясь (от своих людей) больше, чем на четыре дня пути. Так продолжается, пока хлеба не созреют. Когда же они созреют, то он не передвигается туда со всей ордой. Но уходят туда лишь те, кто сеял, и те, кто хочет закупить пшеницу… Земли там плодородны и приносят урожай пшеницы сам-пятьдесят — причем высотой она равна падуанской пшеницы, а урожай проса сам-сто. Иногда получают урожай настолько обильный, что оставляют его в степи» (Иосафат Барбаро, 1993, с. 140). Это наблюдения очевидца. И эти наблюдения ценны не только тем фактом, что даже в высокоспециализированном кочевом скотоводстве было место земледелию, но (даже с учетом преувеличения урожайности) и очень высокой его продуктивности при малых затратах труда. Итак, наряду с животноводством у скотоводов должно присутствовать в хозяйстве земледелие.
К тому же, «… довольно многочисленные находки орудий вторичной обработки почвы позволяют предположить существование примитивного пашенного земледелия, которое базировалось на лиманном орошении» (Зданович Г.Б., 1988, с. 155). К тому же, все исследователи признают довольно оседлый образ жизни андроновцев, и единственной отраслью (в условиях первобытной производственной экономики), обеспечивающей оседлость населения, было земледелие. Если скотоводческо-земледельческие группы по каким-либо причинам утрачивали земледелие и превращались в «чистых» скотоводов, они теряли оседлость.
В умеренной зоне Европы и в Северной Европе плужное земледелие четко документировано находками, относящимися ко времени не ранее середины II тыс. до н.э. и соотносится с культурами шнуровой керамики (Шнирельман, 1980, с. 229), но эти культуры широко распространяются по территории Европы уже во второй половине III тыс. до н.э. У фатьяновцев, как считает О.Н. Бадер, уже было подсечное земледелие (Бадер, 1970, с. 46), что требует обработки земли плугом. Лигнвисты также утверждают, что плужное земледелие имелось у индоевропейцев в период распадания их протоязыка, то есть в середине III тыс. до н.э. Правда, В.А. Шнирельман считает, что реконструируемые термины «пахать» (arэ), и «плуг» (arэ-tro-m) могли первоначально относиться к такой системе, в которой использовались орудия, влекомые не животными, а человеком (бороздовые орудия) (Шнирельман, 1980, с. 229). В.И. Цалкин считает, что появление волов в стаде связано с использованием их для плужного земледелия. Выявлениекостей волов на поселениях андроновского времени (Косинцев, 1988; 1989), видимо, указывает на распространение в среднем бронзовом веке земледелия на территории Казахстана. Г.Б.Зданович считает, что поля, сохранившиеся в районе Аркаима, вероятно, возделывались еще в эпоху бронзы. Причем, к ним воду можно было подвести из реки при самом минимальном объеме земляных работ (Зданович Г.Б., 1992, с. 263).
Более определенно о существовании плужного земледелия говорят петроглифы Каратау и верховьев Иртыша. На них изображены сцены пахоты, где в плуг впряжены быки, лошади и козлы. За плугом идет человек. Видимо, эти сцены связаны с празднованием Нового года, с весенним солнцестоянием, праздником обновления природы, с плодородием. Важной частью праздника являлось проведение первой борозды, этот акт должен был гарантировать богатый урожай. Право первой борозды предоставлялось царю, поэтому в «Авесте» говорится о том, что верховный бог Апура Мазда вручил первому царю иранцев Йиме «Золотой Плуг», чтобы он распахал землю. Представление о золотом плуге и первой борозде характерно для многих народов (Самашев, 1992, Кадырбаев, Марьяшев, 1992).
Наряду с плужным земледелием. А, возможно, и предшествовало ему, существовало мотыжное земледелие. Этому свидетельствуют находки каменных мотыг в поселениях Центрального Казахстана (Маргулан, 1979, с. 262), кротовских мотыг из рога лося, вытянутых пропорция, с асимметрично-клиновидной рабочей частью (Стефанова, 1981, с. 65), пешеневидного орудия из рога лося длиной до 24 см, использовавшегося, вероятно, в качестве землеройного (Молодин, 1988, с. 60-61). Г.Ф. Коробкова, опираясь на экспериментальные данные, отмечает, что «роговые мотыги могли быть основными землекопными орудиями в хозяйстве ранних земледельцев» (Цит. по: Стефанова, 1988, с. 65).
Вот как реконструирует мотыгу и ее применение в земледелии трипольцами Т.С. Пассек «Одна мотыга. Сделанная из целого рога, представляет большое орудие 0, 37 метра длиной и 0,1 метра шириной с наискось просверленным отверстием для деревянной рукояти. Судя по сравнительно небольшому диаметру сквозного отверстия, рукоятка должна была быть не очень длинной, из твердого дерева. Этой мотыгой производили процесс обработки земли: острым концом рога разрыхляли верхний покров почвы, а тупым (обушным) — разбивали комья. В соответствии с этим на найденной нами мотыге с одной стороны заметна сильная затупленность и заполированность острого конца рога, а другая (обушная часть) сильно стерта и уплощена» (Пассек, 1951, с. 57).
Такая техника землеобработки не позволяла андроновцам возделывать тяжелые степные почвы. Для земледелия они выбирали только мягкие почвы в широких поймах рек. А.Х. Маргулан считал, что в Центральном Казахстане «в эпоху ранней бронзы существовало только огородное земледелие, в основном, в плодородных поймах степных рек. В период средней бронзы землю обрабатывали и на заливных участках естественных лиманов. В эпоху поздней бронзы для возделывания почвы использовали лиманное орошение. Для этого сооружали мощные плотины из двух рядов вертикально врытых гранитных плит с засыпкой внутреннего полого пространства, а боковые стороны мощной каменной стены — обломками камней, щебнем и землей. Толщина таких плотин достигала 3-10 м». Иногда их делали с водоспусками для спуска лишней воды (Маргулан, 1979, с. 263). Здесь явно прослеживается тенденция увеличения обрабатываемой площади земли, что, вероятно, было связано с увеличением потребности в земледельческих продуктах, в свою очередь вызванным ростом населения. Таким образом, введение в использование новых площадей земли и увеличение общей обрабатываемой площади, прослеженная по этнографическим материалам высокая урожайность пшеницы и проса, могут по-иному поставить вопрос о месте земледелия в хозяйстве бронзового века Казахстана. Обычно утверждается, что оно хотя и было стабильной отраслью хозяйства, но все же менее продуктивной, чем скотоводство (Зданович Г.Б., 1988, с. 155) и его вес был незначительным (Маргулан, 1979, с. 262), и к концу эпохи бронзы удельный вес земледелия неуклонно снижался. Основываясь де на выше приведенных фактах, можно в качестве гипотезы предположить о его более высокой роли. Тем более, что именно земледелие определяло оседлость население бронзового века, в то время, как скотоводы, имеющие на зимовках земледелие в роли подсобного, определяются, как полукочевники (Масанов, 1995). М.Ф. Косарев полагает, что в конце бронзового века могло происходить «межплеменное разделение земледелия и скотоводства» (Косарев, 1984, с. 60). Сходная картина вырисовывается у абашевцев в бассейне реки Белой, где в демском бассейне преобладал скотоводческий тип хозяйства, а в среднем течении реки Белой — комплексный оседло-земледельческий (Горбунов, 1977, с. 16). К тому же, на примере древних речных цивилизаций видно, что пойменные поля дают высокие урожаи. Те же абашевцы возделывали в основном высокоплодородные и легкие для обработки пойменные земли (Горбунов, 1977, с. 16). Вероятно, заставляет археологов недооценивать роль земледелия у андроновцев малая, по сравнению с остеологическим материалом, встречаемость на памятниках земледельческих орудий, что можно объяснить их недолговечностью.
Другим доказательством значимости земледелия служит тот факт, что кризис саргаринской культуры в большой степени был вызван именно ухудшением природных условий, необходимых для пойменного земледелия (Зданович Г.Б., Шрейбер, 1988).
Открытие на юге Казахстана оседлых поселений эпохи бронзы позволяет говорить о возникновении к этому времени оросительных сооружений (Грошев, 1996, с. 58). Картина возникновения навыков орошения и сопутствующих форм оросительных подобна той, которая была представлена Б.А. Латыниным для предгорных районов Ферганы эпохи бронзы. В ранний период эпохи бронзы земледельцы осваивали конусы выноса саевых потоков и ручьев, увлажняемых во время паводков. В период средней бронзы конусы выноса саевых потоков начали обваловывать. В эпоху поздней бронзы уже от регулярных водных потоков жители научились отводить небольшие по протяженности арыки-каналы, что дает основание говорить о возникновении долговременных поселений.
В то время, как в Центральном и Южном Казахстане в эпоху финальной бронзы земледелие получает свое развитие, в Северном Казахстане оно переживает кризис. Связано это было со следующими моментами. Потребность растений в тепле выражается в виде «суммы активных температур». Она складывается из суммы среднесуточных температур выше 100С за вегетационный период. Хлебные злаки могут произрастать в районах, где сумма активных температур выше 14000С. В степной полосе Урало-Иртышского междуречья продолжительность периода со среднесуточной температурой воздуха выше 100С колеблется от 120 до 150 дней, что отражает самый низкий предел, необходимый для созревания хлебных злаков.
Весенние разливы рек — чего не было на протяжении всего II тыс. до н.э. — приносили на поля неплодородный глинистый ил. Затянувшиеся на месяцы весенние половодья сокращали необходимый вегетационный период. Увеличение влажности сопровождалось похолоданием, так что изменение сроков посева усугублялось еще одним фактором — сокращалась «сумма активных температур», необходимая для произрастания и вызревания злаков (Зданович Г.Б., Шрейбер, 1988, с. 12-13).
Таким образом, увлажнение конца II тыс. до н.э. в Центральном Казахстане создало благоприятные условия для земледелия, в Северном Казахстане оно земледелие подорвало за счет похолодания, сокращения сроков вегетации и оглинивания пойменных земель.
Само земледелие бронзового века выражалось сначала в огородничестве, где выращивали зерно, а возможно, и овощи. Впоследствии посевы расширились. Культивировались, в основном, пшеница, рожь и просо. Все эти виды зерновых культур зафиксированы в жилых и хозяйственных сооружениях (Минаева, Фурсаев, 1934, с. 150).
Землю пахали или рыхлили каменными либо роговыми мотыгами. Для уборки использовали сначала, видимо, бронзовые ножи, а в эпоху поздней бронзы — медные и бронзовые серпы. О последующем процессе веяния и молотьбы зерна можно только догадываться, либо реконструировать его по этнографическим материалам. Для дальнейшей обработки зерна использовались зеонотерки, прямоугольные и круглые песты для дробления и растирания зерна в муку, ступочки. Само зерно хранили, как и мясо, в хозяйственных ямах.
М.Ф. Косарев предполагает, что андроновцы могли срывать только колосья, отавляя стебли в земле (Косарев, 1984, с. 57), но факт стойлового содержания зимой скота, которому нужен запас корма, позволяет с этим утверждением не согласиться.
Таким образом, у андроновцев существовало пойменное земледелие, которое могло быть пашенным и мотыжным.
Сама идея земледелия на территории Казахстана была воспринята со стороны. В северных районах она могла прийти с территории Восточной Европы. Не ясно его развитие в доандроновскую эпоху в Западно-Сибирском круге культур. На юге Казахстана земледелие, очевидно, приходит из районов Средней Азии. В Центральный Казахстан земледелие, скорее всего, приносят андроновцы.
В течение бронзового века, вероятно, намечается тенденция увеличения площади посевов, вызванная ростом численности населения. Учитывая плодородие почв пойм рек и ряд других факторов, можно утверждать, что доля земледелия в хозяйстве андроновцев также была значительной, возможно, такой же, как и скотоводство. Во всяком случае, именно земледелие определяло оседлость населения бронзового века Казахстана. Более определенно говорить о роли земледелия не позволяет имеющийся в наличии археологический материал. Возможно, как полагает М.Ф. Косарев, к концу бронзового века произошла специализация племен: одних — в земледелии, других в скотоводстве.

2.3. Присваивающие отрасли хозяйства

Переход к раннему бронзовому веку в лесостепной зоне непосредственно происходит на базе местных нео-энеолитических племен (Зайберт, 1993; Крижевская, 1977; Косарев, 1984). Ввиду этого, у населения названного периода сохраняется многоотраслевая экономика (Косарев, 1984, с. 111) со значительной долей присваивающих отраслей.
Так, на поселениях Сергеевка, Баландино, Петровка, Кенеткуль VIII увеличивается доля костей дикой фауны, и постботайское население переориентирует свои занятия на присваивающие формы (Зайберт, 1993, с. 154-156). И на поселениях Южного Зауралья освоение металлургии не вызвало автоматически резких изменений хозяйственной деятельности и формы материальной культуры (Крижевская, 1977, с. 105). Остались, в основном, старые формы добычи средств существования. Основу экономики составляли охота и рыболовство. По-прежнему бытуют наконечники стрел разнообразных форм и размеров: мелкие — для охоты на водоплавающую дичь и крупные — на лесного зверя. Почти до конца раннебронзового времени сохраняется с постепенным количественным уменьшением и бытовой каменный инвентарь (скребки, ножи и др.), употребляемый, в частности, для разделки продуктов охоты. Сохраняется так же старая топография памятников в непосредственной близости их к воде.
Аналогичная ситуация складывается и в Нижнем Притоболье, на поселениях ташковской культуры. Рыболовство здесь служило основой оседлости населения. Лов рыбы осуществлялся с помощью сетей, ловушек, запоров и других приспособлений. О значительной роли рыболовства свидетельствуют многочисленные находки глиняных грузил на всех памятниках этой культуры, остатки ихтиофауны с поселения Ташково II. Объектами промысла здесь были язь, щука, чебак, окунь, ерш, сырок, карась, налим и др. (Рыжкова, 1994). Объектами охоты были водоплавающая и боровая птица, лесные копытные (лось, олень, косуля), хищники (медведь, волк), пушной зверь (белка, заяц).
Подобную роль в хозяйстве играло собирательство. Оно поставляло определенные добавки к пищевому рациону и сырье для хозяйственных нужд. На поселениях найдены ножи для срезания растений с мягким и твердым стеблем (типа камыша, крапивы, дикой конопли, веток тальника) (Коробкова, Рыжкова, 1993, с. 147-148). Из волокон крапивы и дикой конопли изготавливали нити, используемые в ткачестве и вязании сетей для рыболовства или охоты на дичь. Из веток тальника могли плести корзины, короба, ловушки для рыб.
В то же время, на других памятниках Исетско-Тобольского и Ишимского бассейнов (Кокуй II и др.) было более развито скотоводство, а роль охоты и рыболовства была незначительной (Крижевская, 1977, с. 107-108).
В меню кротовцев также немаловажную роль играло мясо диких животных, в основном лося (Стефанова, 1988, с. 68). Находки в Преображенке большого количества костей и чешуи рыбы также свидетельствуют о занятии населения рыбной ловлей и охотой (Молодин, 1977, с. 65). На кротовских поселениях были найдены два типа грузил для сетей — бочкообразные и в виде фаланги пальца с отверстием (Молодин, 1977, с. 64).
Важное место занимало рыболовство у абашевцев реки Белой. Из присваивающих форм оно стояло на первом месте, охота и собирательство играли меньшую роль (Горбунов, 1977, с. 16).
Считается, что, по сравнению с ранней бронзой, присваивающие отрасли хозяйства в период развитой бронзы теряют свое значение (Зданович Г.Б., 1988, с. 155; Маргулан, 1979, с. 262), что связывается с повсеместным развитием скотоводства.
Тем не менее, палеозоологи среди остеологического материала поселений и могильников на территории Казахстана выделили и определили значительное количество костей диких животных (Ахинжанов, Макарова, Нурумов, 1992). Так, в северной части Казахстана встречены кости кулана, кабана, сайги, лося, бобра, зайца — в Новоникольском I, бобра, лося, кабана — в Петровке II. На поселении Конезавод III определены кости зайца, сурка, сайги, лисицы, медведя, кабана. В Чаглинке — кости тура, кулана. Хорька, лисицы, сайги, архара, северного оленя, лебедя. В Саргаре — зайца, бобра, сурка, сайги, кабана, лисицы, волка.
В Центральном Казахстане на поселении Атасу выявлено значительное количество, по сравнению с другими поселениями бронзы, костных остатков кулана, сайги, джейрана. Из близкого ему поселения Мыржик происходят кости зайца, оленя, сайги, кабана, джейрана, архара, лисицы, волка, медведя. Столь большое количество костей диких животных на этих двух поселениях объясняется обилием их в данном районе и расположением Атасу и Мыржика на путях миграций животных.
Таким образом, несмотря на развитие скотоводства и земледелия у андроновцев, охота все же была весомым источником мясной пищи для населения (Ахинжанов, Макарова, Нурумов, 1992, с. 179). Об этом говорит как количество костных остатков (Атасу, Мыржик), так и их видовое разнообразие. По всей видимости, домашний скот берегли и потребность в мясе, по возможности, удовлетворяли охотой на диких животных. Возможно, уже на этапе развития яйлажного скотоводства в период поздней бронзы дикие животные становятся конкурентами домашних животных в борьбе за пастбища и воду, особенно в пустынных и полупустынных районах (см. Масанов, 1995).
Расположение андроновских поселений в поймах рек само собой предполагает использование в пищу рыбы и, следовательно, ее вылов. Собирательство же и в наши дни достаточно развито в сельской местности.
Охота на всех этапах бронзы имела ярко выраженный «мясной» характер. Так, памятники развитой бронзы лесостепи дают 85% костных остатков диких копытных, а поздней и финальной — около 91% (Косинцев, 1989, с. 102).
Удельный вес охоты и рыболовства в хозяйстве резко увеличивается в лесостепи в период поздней бронзы. Причины этого могут быть связаны как с кризисом скотоводства в меняющихся условиях (Хабдулина, Зданович Г.Б., 1984), так и с охотничьими традициями таежного гамаюнского населения, появившегося на севере лесостепи в начале эпохи и оставившего комплексы карьковского (Ишим) и красноозерского (Иртыш) типов (Косинцев, Стефанов, 1989).
Таким образом, присваивающие отрасли хозяйства — охота, рыболовство и собирательство — присутствовали у населения Казахстана и сопредельных территорий на всем протяжении бронзового века. Однако удельный вес их не во все периоды был одинаков. Особенно важны они были в раннем бронзовом веке. В среднем бронзовом веке доля охоты и рыболовства снижается ввиду развития скотоводства и земледелия, но все же роль их была значительной. В конце бронзового века в северном ареале андроноидных культур роль охоты и рыболовства снова повышается в силу ряда вышеуказанных причин. В Центральном Казахстане охота, вероятно, тоже могла усилить свои позиции, но уже не только как источник мяса, но и как средство борьбы с дикими конкурентами растущих стад домашних животных, которым было необходимо все больше травы и воды.

2.4. Металлургия

Освоение металлургии древними людьми дало им в распоряжение качественно новое сырье для изготовления орудий труда, вооружения, украшений и других изделий. Переход к выплавке металла из руды и изготовление из нее изделий не могли произойти на пустом месте. Для этого необходимы были накопленный опыт в изготовлении орудий труда, знание технологических качеств различных видов каменного сырья, которые подготовили этот переход. Не последним, а даже обязательным условием перехода от каменного века к бронзовому на данной территории было наличие месторождений медной руда и таких месторождений, в которых бы присутствовала легковосстановимая и легкодобываемая руда.
Такие месторождения широко распространены в Приуралье: в междуречье Волги и Камы (металл ВК), в Волго-Уральском районе (ВУ), в бассейнах Камы, Вятки, Белой, в ряде районов Среднего Поволжья и Южного Приуралья (МП). В Зауралье выделяются три группы месторождений: Мугоджарская, Южноуральская и Среднеуральская (Черных, с. 100), представленные такими древними рудниками, как Никольский, Таш-Казгак (ТК), Усть-Кобанский, Санарский, Каменский, Бугодак, Воровская Яма, Бакр-Узяк, Ишкининский, Еленовский, Уш-Катты (ЕУ) (Зайков, 1995, с.92, рис. 1). В них содержатся окисленные сульфидные руды, в составе которых преобладают карбонаты меди — малахит и азурит. Здесь особенно уникально месторождение Таш-Казган, имеющее высокое содержание мышьяка в исходной руде (Черных, 1970). На базе месторождений меди Приуралья и Зауралья в древности сложилась Уральская Горно-Металлургическая область (ГМО) с двумя горно-металлургическими центрами — Зауральской и Приуральской, в свою очередь состоящих из нескольких очагов металлургии и металлообработки.
Главнейшими меднорудными базами Центрального Казахстана являются Джезказганский и Прибалхашский районы, крупную роль в древнем горном деле играли районы Успенско-Спасский, Баянауло-Каркалинский (Жауымбаев, 1984, с. 113). К Джезказганской группе древних рудников относятся: «Петро», «Покро», «Златоуст», «Кресто», «Карпинский», Таскудук, Кыпшакбай, Карашошак. Из всех запасов медной руды в недрах Джезказгана более 90% приходится на долю сульфидных руд, остальные 10% составляют окисленно-сульфидные и окисленные руды (Сатпаев К.И., 1961). Мощность зоны окисления не везде одинакова. В районе древнего рудника «Златоуст» она составляет 40-45 м (Сатпаева Т.А., 1961).
Исключительно важное значение по масштабу и объему медных месторождений составляет Прибалхашье. Главшнейшее из них — Коукрад, содержащее азурит и малахит. Месторождение Гульшат содержит малахит, азурит, хризоколл. В Саякской группе распространены малахит, лимотит, хризоколл.
В Успенско-Спасской зоне распространены: азурит, брошактит, самородная медь, хризоколл, малахит в рудниках Успенский, Кенказганский, Бесчокинский, Кучокинский, Босагинский, Огызтауский, Куз-адырский, Сарыбулакский, Алтын-Тобинский (АТ) и Алмалы I-II.
В Южном Казахстане только в Джунгарском и Заилийском Алатау зафиксировано около 110 месторождений и рудопроявлений медных и полиметаллических руд. В 1954 году М.П. Русаковым обнаружено медное месторождение Коксайское. Проявления олова зафиксированы в Кетменских горах. Выявлены разработки руд и в долине реки Кааратал. В западной части Южного Казахстана известны медные месторождения Ирисуское (Шымкентская область) и Чатыркульская группа (Жамбылская область). Месторождение Чатыркуль является уникальным по залежам медного сырья и содержанию меди в руде.
Медными и полиметаллическими рудами также богаты Восточный Казахстан, Алтай, Горная Шория, Кузбасс.
На базе вышеперечисленных месторождений сформировались самостоятельные горно-металлургические области — Казахстанская и Саяно-Алтайская.
Таким образом, на территории Казахстана и граничащих с ним регионов была богатая меднорудная и полиметаллическая база, что явилось основой для развития здесь культур бронзового века. Во многих месторождениях руды залегали близко к поверхности земли, были удобны для добычи. Часто они были представлены легко восстанавливаемыми минералами.
К началу бронзового века Казахстана по соседству с ним действовали две металлургические провинции: Циркумпонтийская — на западе и Ирано-Афганская — на юге.
В период функционирования в лесостепи абашевской, синташтинской, петровской культур начинается угасание Циркумпонтийской металлургической провинции и сложение новой Евразийской (ЕАМП). Это хорошо прослежено по материалам Потаповского могильника (Агапов, Кузьминых, 1994), в которых одновременно встречаются ямно-полтавкинские и абашево-петрово-синташтинские металлургические изделия. И.Б. Васильев, П.Ф. Кузнецов, А.П. Семенова считают возможным синхронизировать эти два комплекса, что позволяет предполагать сосуществование, по крайней мере, в XVIII-XVI вв. до н.э. Евразийской и Циркумпонтийской провинций (Васильев, Кузнецов, Семенова, 1994). Это предположение подтверждается гипотезой С.А. Григорьева о миграции арийских племен из передней Азии в лесостепи Восточной Европы и в Южное Зауралье (Григорьев, 1996) и быстрым передвижением групп скотоводов-воинов из азиатской части бывшего СССР, как это реконструировано для сейимнско-турбинского транскультурного феномена (Черных, Кузьминых, 1989).
Формирование во второй четверти — середине II тыс. до н.э. Евразийской провинции вызвало коренные изменения в технологии на огромнейших пространствах, а вместе с тем, и распространение искусственных сплавов, главным образом, оловянистых бронз.
Основой для формирования ЕВМП первоначально стала Уральская ГМО, которая до этого входила в состав Циркумпонтийской МП, и, видимо, этому периоду соответствует начало раннего бронзового века Южного Зауралья и Северного Казахстана.
Л.Я. Крижевская считает, что в Южном Зауралье самостоятельно была открыта выплавка металла в среде неолитических горняков, которые «обладали тем общим запасом сведений по геологии и минералогии, которые необходимы для горного дела» (Крижевская, 1977, с. 101-104). На основе этнографических данных она реконструирует процесс выплавки меди следующим образом. Он сводился к нагреванию породы, содержащей медь, с помощью костров, разложенных у выхода ее на поверхность. Порода растрескивалась, а затем сразу же остужалась водой, и куски меди извлекались из ее гнезд при помощи каменных молотков. Впоследствии руда уже добывалась и обогащалась.
На этой стадии огненного ремесла изделия изготавливались из чистой меди с примесями естественного происхождения. Вещи были сделаны с помощью ковки и не обладали стандартностью форм, имели маленькие размеры. Все, вместе взятое, отражает начальный период металлургии и металлообработки.
Следующий этап развития местной металлургии был ознаменован появлением в Южном Зауралье населения синташтинско-петровской культуры, а на Среднем Урале — сейминско-турбинских племен, которые двигались навстречу друг другу (Григорьев, 1996). Новые группы населения приносят и новые технологии. Так, сеймо-турбинские изделия изготавливались способом отливки и состояли из искусственных сплавов (Черных, 1970а), а синташтинцы умели легировать металл на стадии его выплавки из руда (Григорьев, 1996). Основными слагаемыми металлообработки становятся следующие категории орудий: копья, топоры, кельты, долота, тесла, ножи, кинжалы, серпы, крюки, шилья (Кореневский, 1983, с. 96). С.А. Григорьев полагает, что в это время у синташтинцев металлургическое производство товарных форм не имело. Его расчеты показывают, что на каждого синташтинца приходилось не более 1-2 кг добытого металла, что не позволяет говорить о городищах как о крупных металлургических ценнтрах. «Мышьяковистая бронза, производимая уральскими производственными центрами, поступает преимущественно на запад по южной кромке лесостепи в среду родственного населения. Иноэтнические коллективы ее, как правило, не получают, что похоже не на товарное производство, а на одно из средств обеспечения своего присутствия в Восточной Европе» (Григорьев, 1996, с. 45). Этот вывод показывает, что иноэтническое, то есть коренное население, должно было пользоваться своими традиционными технологиями производства металла и изделий из него, то есть указывает на сосуществование местной и пришлой технологий в огненном ремесле.
В свою очередь, Г.Б. Зданович отмечает, что серия металлургических изделий петровского времени самая многочисленная из всех коллекций, полученных с памятников бронзового века Урало-Казахстанских степей, и называет петровские слои металлоносными (Зданович Г.Б., 1988, с. 127). С.А. Григореьв считает петровскую культуру заключительным этапом синташтинской культуры. Видимо, в этом разрешение несоответствия их выводов о металлургии означенного периода.
В петровскую эпоху началось более активное освоение медных месторождений Урала и Казахстана, в первую очередь, наиболее доступных рудных тел с выходом минералов на поверхность. «Петровчане» не особенно экономили металл — вещи они часто теряли, сломанные или просто отслужившие свой срок орудия труда выбрасывали. Переплавка при изобилии исходного сырья, вероятно, практиковалась редко. Кратко петровский материал можно охарактеризовать как пластинчатые изделия. На пластинах выполнены наиболее массивные орудия труда — двулезвийные и однолезвийные ножи различных типов, серпы-струги, тесла. Пластинчатая техника характерна и для женских украшений. Из тонких пластин изготавливали желобчатые браслеты, подвески в полтора оборота, овальные нашивные бляхи, плоские «шумящие» подвески, накладки на накосники и нагрудники, пронизы и бусы. Отливали только некоторые категории украшений, например, крестовидные подвески, обнаруженные в кургане 1 могильника Графские развалины и в культурном слое Кулевичи III. На поселениях Южного Зауралья и Северного Казахстана обнаружены одностворчатые глиняные формы для отливки этих предметов.
Спектральный анализ металлических находок с поселений Новоникольское I, Петровка II, Петровка III показал, что в период средней бронзы из искусственных сплавов было отлито только 23% изделий, а 77% были медными, во второй половине — соответственно 40% и 60%, в X-VIII вв. до н.э. — 47% и 53% (Кузнецова Э.Ф., 1983, с. 37, табл. I). Автор анализа также делает вывод о существовании в Северном Казахстане собственного центра по производству медных и бронзовых изделий.
О химическом составе металлических изделий и источниках сырья говорят данные спектрального анализа находок из Потаповского могильника (Агапов, Кузьминых, 1994). Здесь всего выделены четыре металлургических группы, причем, босспорна среди них лишь одна — оловянистые бронзы; сурьмяно-мышьяковые бронзы, естественная мышьяковая и «чистая» медь могут быть названы сплавами лишь условно.
Крупнейшими являются медно-мышьяковые сплавы — 41,7%, которые отождествляются с химической группой ТК (таш-казганской). Естественный характер мышьяковых «бронз» ТК обусловлен высоким содержанием мышьяка в исходной руде уникального месторождения Таш-Казган.
Мышьяковая медь ТК наиболее широко представлена в коллекции абашевского металла, где она является основной (более 50%). Значительно преобладает эта медь и в могильнике Синташта (67,3%), равно как и в древностях уральского абашева. Широко пользуются этим металлом литейшики некоторых сейминско-турбинских групп Евразийской зоны (37%), особенно среднекамской (Турбино, Заосиново, Корасуново).
Таким образом, естественные мышьяковые бронзы в фазе сложения Евразийской металлургической провинции являлись основным сырьем для производства орудий, оружия и украшений (Агапов, Кузьминых, 1994).
Если учесть миграционное происхождение абашевцев и синташтинцев из южной зоны Циркумпонтийской провинции, в которой бронзы представлены мышьяковыми сплавами, то приверженность их к металлу группы ТК не удивительна. Пришельцы старались иметь дело со знакомым им металлом. С началом функционирования очагов срубной и алакульской общностей медно-мышьяковые сплавы ТК выходят из употребления.
Второй по величине группой является металлургически «чистая» медь — 39,6%. Она представлена химическими группами ВУ, ЕУ, МП.
Относительно невелика доля оловянно-мышьяковых и сурьмяно-мышьяковых бронз группы ВК. Низкий процент оловянно-мышьяковых бронз не случаен. За этим кроется уровень и характер технологии очагов металлообработки ранней фазы ЕАМП. Например, в суммарной серии металла уральского абашева и синташты содержание оловянных бронз не превышает 2,5% (за счет Синташты). Совершенно иная картина наблюдается в петровских древностях. Где их доля повышается до 70%, в основном, за счет высокой легированности украшений, как и в могильнике Синташта.
Жители Синташты (анализ Е.В. Зайкова) использовали пять типов металла: три типа меди и два типа бронзы (мышьяковая — 1-4% мышьяка и оловянистая — 1-7% олова).Основное количество предметов получено из мышьяковой бронзы (48%) и мышьяковой меди (34%). Металлические изделия из Аркаима оказались медными (Зайков, 1995).
Все поселения эпохи бронзы равнинного Зауралья снабжались привозной рудой. Места для обогащения этой руды находились на руднике Таш-Казган (Григорьев, 1988). Предполагалось, что синташтинцы отправляли экспедиции для добычи руды, но С.А. Григорьев в этом сомневается, так как руда была достоянием близ живущего и специализирующегося на ее добыче населения. Этому противоречит и порядок на древних выработках. Видимо, в Синташту руда поступала или в процессе обмена, либо в виде дани, что не удивительно, если учесть, какие отношения должны были сложиться у синташтинцев с местным населением.
На привозном металле основывалась и металлообработка соседей петровчан и синташтинцев с востока — кротовцев (Молодин, 1977). Этот металл поступал с Алтая, Горной Шории, Кузбасса или Восточного Казахстана. Поэтому металл у них очень ценился. Кротовцы освоили литье как в односторонних, так и в двусторонних формах. На это указывает, прежде всего, находка литейной шишки, а также обломков от крупных форм.
Такое же обилие металлических изделий и таких же металлоемких, как в петровских памятниках, характерно и для первого периода срубной культуры Восточной Европы, что объясняется, видимо, ее частичной преемственностью абашевской культуры, либо синхронностью абашевцам и петровцам, причем, последнее — предпочтительнее (Агапов, Васильев, Кузьмина, Семенова, 1983).
В позднепетровское время андроновское население продвинулось на восток почти до Иртыша и на юг до контактной зоны с земледельческими оазисами Средней Азии и Южного Казахстана. На этой территории и формируется алакульская культура (Зданович Г.Б., 1988, с. 140). Алакульцами (в Центральном Казахстане соответствуют атасускому этапу бронзового века (Маргулан, 1979, с. 58)) осваиваются и разрабатываются месторождения меди и олова Центрального Казахстана (Жауымбаев, 1984). Федоровцы, расселяясь на восток до Енисея, освоили рудные месторождения Алтая. Миграции привели к формированию новых горно-металлургических областей в системе ЕАМП — Казахстанской и Саяно-Алтайской ГМО.
С началом функционирования новых очагов медно-мышьяковые сплавы ТК выходят из употребления (Агапов, Кузьминых, 1994), зато возрастает доля оловянистых бронз: в коллекциях украшений достигает 52-55%, а в категории орудий труда и оружия — 40% (Черных, 1970).
Если для поздних очагов ЦМП доля украшений, по сравнению с орудиями труда, очень незначительна, то в очагах ЕАМП многие коллекции на 40-60% состоят из украшений. В «андроновской коллекции металла этот показатель достигает максимума — 70-80%» (Агапов, Кузьминых, 1994).
По всей северной половине Евразии на смену формовке орудий ковкой приходит новая, более сложная технология — отливка тонкостенных орудий с так называемой «слепой» втулкой (кельтов, наконечников копий, дротиков и стрел, тесел). Уже во время существования Балкано-Карпатской и Циркумпонтийской провинций сформировались тысячекилометровые пути распространения металла от мест выплавки меди. Еще более разительны перемены в рамках ЕАМП. По лесостепным и степным пространствам Азии и Европы прокладываются многотысячекилометровые торговые пути древности: «медный» и «оловянный». Даже в степях между Доном и Днепром, в предгорьях Кавказа распространяется не кавказский металл, а зауральский или казахстанский.
Особенно это заметно в погребальном инвентаре второго периода срубной культуры, где более половины подвесок является либо копией алакульских, либо прямым алакульским импортом (Агапов, васильев, Кузьмина, семенова, 1983, с. 22). Исследованная коллекция из женского погребения Ново-Ябалыклинского могильника показала, что 62,8% изделий сделаны из металла химической группы ЕУ (Кузьминых. 1983, с. 134). Ведущая роль в распространении андроновских импортов в Восточной Европе принадлежала импорту сырья и изделий (Кузьминых, 1983, с. 134). К тому же, срубные кузнецы воспринимали от алакульцев технологические идеи (Агапов, Васильев, Кузьмина, Семенова, 1983, с. 24).
Сами алакульцы явились наследниками в металлообработке синташтинско-петровской культуры. Этот вывод основан на следующих фактах. О.В. Кузьмина считает, что алакульцы переняли абашевские традиции в изготовлении укаршений, но перед этим они были переработаны синташтинцами. Причем, алакульский набор украшений (Усманова, Логвин, 1998) ьолее похож на синташтинский (Кузьмина О.В., 1992, с. 57-58). Но в последнее время доказана синхронность металла абашевской и синташтинско-петровской культур (Агапов, Кузьимных, 1994).
Вероятно, через синташтинцев к андроновцам перешли от катакомбников такие виды металлических изделий, как долота с кованной втулкой, тесла с расширяющимся к лезвию клинком, возможно, крюки, техника литья топоров в спинку через литник, принципиальная идея конструкции ножа с перехватом. Другие же категории изделий — копья, кельты, серпы, тесла с закраинами, долота с литой втулкой, кинжалы с прорезными рукоятками и др. — с катакомбниками связи не имеют (Кореневский, 1983).
Начало федоровской эпохи ознаменовалось значительными изменениями металлического инвентаря. При этом прослеживается тесная связь между алакульскими и федоровскими изделиями (Зданович Г.Б., 1988). По-прежнему широкое распространение имели ножи с выемкой, которые правомерно определить как кинжалы. Однако длина их лезвия увеличилась, а выемка переместилась от лезвийной части клинка к рукояти. Эволюция серпов шла в направлении увеличения изгиба лезвия и выделения рукояти. На гладко-вислообушных топорах раннеалакульского времени появились новые морфологические признаки — валиковые утолщения на стенках проушных отверстий. К началу федоровского времени фактически исчезли пластинчатые изделия. Усложнение технологических приемов отразилось не только на орудиях труда, но и на металлических украшениях. В федоровских комплексах представлены такие сложные изделия, как литые браслеты с рожками, литые серьги с раструбом, бляшки с петелькой.
В конце эпохи бронзы в Урало-Ишимской лесостепи металлургия явно переживала кризис. Это выразилось, с одной стороны, в сокращении производства металлических изделий, с другой стороны, в образовании многочисленных кладов (Зданович Г.Б., 1988, с. 151). Ученые объясняют наступление кризиса в металлургии исчерпанностью металлургической базы, основанной на разработке медных рудных тел (Зданович, Шрейдер, 1988). Ю.В. лаврушин считает, что обильное увлажнение конца бронзового века (Хабдулина, Зданович, 1984) сопровождалось появлением больших лесных массивов. Это привело к тому, что в таких неблагоприятных для поисков руд условиях затормозилось выявление новых месторождений. Кроме того, на некоторых рудниках разработка была осложнена грунтовыми водами, приток которых, естественно, выше во влажные периоды.
В саргарински-алексеевскую эпоху получили распространение двухлопастные втульчатые лавролистные наконечники стрел предскифского и раннескифского времени. Вошли в обиход однолезвийные ножи без выделенной рукояти с кольцевым навершием. Широко бытовали тесла с уступом, косари, двулезвийные ножи с кольцевым упором, втульчатые желобчатые долота. Однолезвийные ножи с выделенной рукоятью и т.д.
Одной из причин упадка саргаринской металлургии могло явиться окончательное перемещение центров по добыче руды, выплавке из нее металла и производству бронзовых изделий с территории Южного Зауралья и северного Казахстана в Центральный и Северо-Восточный Казахстан. «Обильные находки бронзовых и золотых украшений свидетельствуют о том, что добыча золота и меди носила в центральных и северо-восточных районах Казахстана интенсивный характер, позволив древним умельцам эпохи поздней бронзы создать высокое ювелирное искусство» (Маргулан, 1979, с. 316).
При раскопках поселений и могильников эпохи бронзы Центрального Казахстана обнаружено большое количество бронзовых орудий труда, доспехов и украшений из меди, бронзы и золота. Для изготовления этих изделий применялись техника ковки, литья, чеканки или тиснения. Особый интерес представляют многочисленные золотые украшения, изготовленные ювелирами поздней бронзы: кольца, золотые обоймы, служившие украшением ременных поясов, золотые серьги (круглые, спиральные с раструбом), ожерелье из нитки крученого золота, массивные браслеты.
По данным геолога С.Х. Болла, количество вынутой руды в рудниках Джезказганской группы определяется в миллион тонн. Самые скромные подсчеты говорят, что в районе Джезказгана объем выплавленной меди составил, примерно, 100 тыс. тонн. На Успенском медном руднике было вынуто 200 тыс. тонн руды, отвалы же древних выработок Имантауского месторождения выражаются в 48 тысяч тонн медной руды. Подсчет по всем исследованным пунктам древних горных работ по добыче касситерита показал, что здесь было добыто 130 тонн олова. Разрабатывали только окисленную руду (малахит, азурит, касситерит) с богатым содержанием меди и олова.
По соседству, в Минусинской котловине, формируется карасукская культура с высокоразвитыми металлургией и металлокомплексом, восходящим к сейсминско-турбинским бронзам (Григорьев, 1996, с. 91).
Итак, первоначально металлургия появляется в Южном Зауралье в среде горняков, специализирующихся на добыче каменного сырья и изготовлении из него орудий труда. Этому благоприятствовали накопленные знания в области геологии, многочисленные месторождения окисленных руд, выходящих на поверхность, обилие топлива и воды. В это время Уральская ГМО входила в сферу влияния Циркумпонтийской МП. Металлические изделия изготовлялись техникой ковки.
В начале среднебронзового периода (XVIII-XVII вв. до н.э.) Уральская ГМО входила в состав формирующейся Евразийской МП, что связывается с появлением в лесостепи абашевской КИО, синташтинско-петровской культуры и сейсминско-турбинской. В этот период появляются новые технологии в металлургии и металлообработке, распространяются искусственно сплавы — мышьяковые и оловянистые бронзы, идет масштабная разработка коренных месторождений Зауралья, Южного Урала и Мугоджар. Синташстинский металл не поступает в окружающую инокульурную среду, что позволяет предположить сосуществование в оперделенный период местной, традиционной и новой технологий в металлургии. Некоторые формы и конструкции металлических изделий заимствуются из катакомбного очага металлургии, другие приносятся из передней Азии или разрабатываются на месте. На этом этапе металлургия носила натуральный характер.
В конце среднего периода бронзы и в период поздней бронзы металлургическая база андроновцами переносится на месторождения олова, меди и золота Центрального Казахстана и Алтая. Производство бронзы уже носит товарный характер, формируются многотысячекилометровые связи для торговли металлом. Алакульские изделия и технологии активно заимствуются соседними культурами. В силу ряда причин металлургия Южного Урала и Северного Казахстана в конце бронзового века приходит в упадок, но зато расцветает металлургия Центрального и Северо-Восточного Казахстана, где формируется бегазы-дандыбаевская культура.
Рассмотрев развитие металлургии и металлообработки в культурах андроновской КИО, необходимо обратиться к технологиям осуществления этих процессов.
Металлургический процесс бронзолитейного производства предполагает знания и навыки в нескольких областях: а) приемы и принципы обнаружения месторождений; б) разработка месторождений (открытые карьеры, штольни, шурфы, разрезы) и добыча руды; в) получение металла-сырца; г) непосредственное изготовление металлических изделий и весь подготовительный комплекс, связанный с производством (тигли, уголь и т.д.) (Пяткин, 1983, с. 25).
О приемах и принципах обнаружения месторождений древними металлургами можно только догадываться, либо реконструировать их по этнографическим материалам, или брать из арсенала геологов недалекого прошлого. Тем не менее, обилие древних рудников на Урале, Алтае, в Казахстане говорит о том, что этими приемами андроновцы обладали в совершенстве. В обнаружении месторождений им помогали сами руды, которые имели выходы на поверхность.
Более определенно можно говорить о разработке месторождений и добыче руды.
На Урале на начальных этапах металлургии были широко распространены окисленные руды, содержащие самородную медь и выходящие близко к поверхности (Труды IV Всесоюзной геологической конференции по цветным металлам, вып II, М.-Л., 1937, раздел «Медь. Урал и Башкирия»). Добыча их не требовала глубоких подземных работ и велась еще в доандроновское время открытым способом, от которого сохранились узкие невысокие камеры (Кузьмина Е.Е., 1962, с. 92). По всей видимости, эти разработки были похожи на индейские медные шахты в районе Больших Озер Северной Америки. Они представляли собой неглубокую канавку, не более 3 м (24 фута) глубины, выкопанную у подножия. Это обеспечивало естественный дренаж. Максимальная длина ее 70 м (20 футов). Иногда местом добычи являлась яма глубиной не более 7-8 футов. С помощью самых примитивных методов без знания приемов выплавки и даже дробления, индейцы извлекали из жилы достаточно большие куски, легко отделяя их от жильной породы (Martin P., Cumby G., Coller D., 1947).
С развитием металлургии андроновцами применялись все более сложные приемы добычи руды. В каждом случае это зависело от условий залегания рудного тела. Так, на руднике Сарыбулак карьеры представляли собой ямы длиной до 35,7 м, шириной до 13,9 м, глубиной до 3 м. Разработка здесь велась только по направлению рудного тела. На руднике Алтын-Тобе такие карьеры были глубиной до 5 м. Там же была открыта шахта глубиной 2 м. Размер ее устья был 2 х 1 м и книзу оно расширялось наподобие колокола (Жауымбаев, 1994). Использовался и метод штолен. При проходе глубоких штолен оставляли так называемые целики, которые предохраняли кровлю от оседания, иногда применяли и деревянные подпоры (Радлов, 1896, с. 14). Тем не менее, шахты нередко обваливались и засыпали рудокопов. Об этом говорят находки в копях человеческих скелетов с еще уцелевшими при них кожаными мешками, наполненными рудой (Таллас, 1786, с. 354).
Рыхлые руды добывали простым «кайлование» отбойниками и топорами, изготовленными из вязких третичных пород и кварцитов. В плотных рудах, не поддающихся кайлованию, использовался метод огневой проходки. На поверхности жилы или в глубине перед забоем разводили костер, а, когда порода растрескивалась, ее поливали водой (Черников, 1949, с. 42). Каменными кирками, кайлами разрыхленную породу откалывали и деревянными лопатами насыпали в кожаные мешки, затем поднимали на поверхность земли.
Вместе с огневой проходкой использовали также подбой. Под площадку, на которой залегал крупный рудный камень, древние рудокопы делали подкоп, после чего ударами кварцитового молота отбивали нависшую над подбоем руду.
Для различных операций использовались и различные виды орудий труда. Отбойники (массой до 40 кг) использовались дли сильного удара по свисающим породам и рудам, для его применения необходимы были усилия двух рабочих. Большие каменные молоты (5-8 кг) — для забивки клиньев в трещины скал и для раскалывания больших глыб породы, дробления руды. Массивные каменные кайла (до 10 кг) — для раскопки и откалывания скал. Каменные клинья — для откалывания скал и огромных глыб пород. Впоследствии стали применяться не только каменные орудия труда, но и медные кирки (Маргулан, 1979, с. 237-239).
После того, как руда была добыта, начинался процесс ее обогащения — освобождение ее от породы с целью удешевления ее перевозки и для подготовки к плавке. Обогащение руды могло происходить и в другом месте. Так, в районе Джезказгана руду добывали на руднике «Кресто», а перерабатывали ее в Милыкудуке (Маргулан, 1979, с. 234).
Уникальная по сохранности мастерская по обогащению руды была обнаружена С.А. Григорьевым на руднике Никольский II в Угалинском районе Башкирии, что позволило реконструировать процесс переработки руды (Григорьев, 1988а). на поверхности фиксировались два небольших отвала породы. Первый из них сложен из крупных кусков кварцита, достигающих размеров 20-25 см. К нему примыкает отвал из мелко дробленного щебня, представленного, по преимуществу, мелкозернистым песчаником. Характер этих отвалов говорит о том, что около первого из них осуществлялась разбивка крупных глыб породы и извлечение из них прожилок рудосодержащего песчаника. Извлечение из него руды производилось рядом, возле второго отвала.
На этом же руднике сохранился и комплекс из 17 каменных орудий, использовавшихся для обогащения руды. Весь комплекс разделяется на 4 группы: 1) крупные кайла (от 4,2 до 6,2 кг) с приостренным веерообразным рабочим краем, предназначенные для разбивания крупных глыб породы; 2) молоты-кайла (1,8-2,7 кг) для раскалывания и дробления рудосодержащей породы; 3) молоты (2-3,5 кг) для дробления руды и породы; 4) плиты (2,7-20,6 кг) для растирания и дробления руды.
С.А. Григорьев считает, что дифференциация отвалов и количество орудий свидетельствует о том, что в работе принимало участие несколько человек, причем, функции их были, вероятно, разделены.
Для изготовления орудий использовались плитки порфирита, требующие минимальной обработки. Рабочие поверхности оформлялись достаточно небрежно. По вложенным трудовым затратам орудия были чрезвычайно экономичны.
Сырье в древности очень высоко ценилось и наверняка было достоянием населения, жившего поблизости и специализирующегося на его добыче и переработке. Поэтому работа была спланирована и отвалы удалялись от выработок на значительное расстояние, чтобы не захламлять и не затруднять добычу руды. Это видно на примере рудника Таш-Казган (Григорьев, 1988).
В Центральном Казахстане для обогащения руды использовали метод «мокрой флотации». С этой целью создавались рядом с рудниками искусственные водоемы (Маргулан, 1979).
Другой необходимой стадией в разработке месторождений и в подготовке условий для выплавки руды была добыча флюсов и компоновка шихты для нее. Использование флюсов металлургами эпохи бронзы подмечено еще С.С. Черниковым. Выработки. В которых добывались кварциты и железистый чограйский песчаник, были обнаружены неподалеку от поселения Синташты. Предположительно использовалась огневая проходка.
Для выплавки из руды металла необходим был древесный уголь. Пожог такого угля являлся одной из трудоемких операций. К этому следует добавить еще и заготовку для этой операции дров. Сейчас известно три основных способа получения угля: костровой выжиг, в поленницах, обложенных дерном и в крытых ямах. В ходе экспериментальных работ эти три способа были опробованы. Наиболее качественный уголь получился в крытых ямах (Григорьев, Русанов, 1995, с. 150).
В Верхнеуфалейском районе Челябинской области была открыта площадка для кострового пожига угля, вероятно, раннего железного века (Григорьев, 1988, с. 52-53). Пожог угля, осуществляемый на ней, выглядел следующим образом. Вокруг площадки, предназначенной для пожога, выкапывался ров, дерн с площадки срезался и на ней складывался приготовленный лес. После пожога он обкладывался срезанным дерном.
Следующим этапом металлургического производства была выплавка из обогащенной руды металла-сырца.
В раннебронзовое время, по мнению Л.Я. Крижевской, выплавка была похожа на индейскую. Куски руды, содержащие самородную медь, раскаливали в костре, затем обливали водой. Впоследствии руду разбивали каменными молотами и извлекали из ее пазух кусочки меди (Крижевская, 1977).
Л.Л. Гайдученко и В.Н. Логвин проводили экспериментальные выплавки с обычным костровым углем и на естественном дутье (Гайдученко, Логвин, 1998). Использованная ими печь выглядела следующим образом. Она строилась из песчаника и сланцевых пород на скале, постоянно обдуваемой ветрами. Высота печи составляла 70 см, наружный диаметр — 40-50 см, внутренний 25 см снизу и 20 см — сверху. Для притока воздуха на высоте от 3 до 5 см над подом по окружности оставлены были 7 каналов размерами от 3 х 7 до 5 х 6 см. Одно из отверстий, помещавшееся на противоположной стороне от ветра, было сделано большим (9 х 10 см) и предназначалось для извлечения шлака и остатков после плавки.
Перед началом плавки, в зависимости от направления и скорости ветра, все отверстия у пода печи, за исключением одного-двух, замазывались наглухо глиной. Иногда по ходу плавки со стороны ветра ранее замазанное отверстие вскрывалось до усиления притока воздуха, — так можно регулировать процесс при снижении скорости ветра.
Печь вначале разжигалась дровами, а после их почти полного прогорания засыпалась шихта и производилась плавка. В такой печи развивалась температура до 14000С и более (белое каление).
Примитивность примененной в эксперименте технологии и отсутствие у экспериментаторов навыков подобной работы, дали вплоне ощутимые результаты — выход металла доходил до 15% от использованной руды. Это позволило ученым предположить возможность применения такой технологии в древности.
Металлургические печи Аркаима выглядели иначе (Григорьев, Русанов, 1995). Они представляют собой округлые наземные сооружения со слегка углубленным подом диаметром от 0,6 до 1 м. Часть их имела дымоходы. Большинство печей пристраивались к колодцам. В одной из печей на уровне пода сохранилось вмонтированное воздухонадувное сопло. Особняком стоит двухкамерная углубленная печь восьмеркообразной формы. Верхние части конструкций почти нигде не сохранились, но были реконструированы в виде купола. Купол сооружался и над колодцем, что создавало в нем низкую температуру и сильный естественный поддув. Дымоходы служили для отвода сернистого газа при плавке меди из кавеллина или других вторичных сульфидов.
Двухкамерная печь состояла из плавильной камеры глубиной до 30 см и выложенной целиком из камня, и углубления под мех. Друг от друга их отделяла перегородка, оставленная в материковом песке. В середине перегородка имела выемку для установки сопла.
Подомные аркаимским, но без колодцев, печи обнаружены и на поселении Семиозерка II (Евдокимов, Григорьев, 1996). Здесь присутствует даже трехкамерная печь — две плавильные камеры, а между ними — углубление под мех.
Наземные печи Аркаима служили как для металлургии, так и для металлообработки. Углубленные в землю, как правило, для металлургии, так как из них практически невозможно извлечь тигель с расплавленной медью. В поде всех печей были небольшие лунки для стока металла или для установки тигля.
В восстановленной печи напротив сопла были сделаны два отверстия, которые естественным поддувом способствовали равномерному разогреву шихты. Для принудительного нагнетания были использованы двухкамерные мехи постоянного дутья. Из нескольких использовавшихся способов разогрева шихты лучшим оказался следующий. В печь помещались дрова, зажигались, и начиналось медленное дутье. Закладка не была очень плотной, поэтому они выгорали довольно быстро, обеспечив разогрев печной полости. Уголь начинали засыпать до завершения прогорания дров, причем, очередной слой насыпался после возгорания предыдущего. На всю эту операцию уходило не более 15 минут, а материальные потери на разогрев исчислялись 3-4 поленьями.
Если руда находилась в тигле, он ставился в печь до засыпки угля. Дрова слегка разгребались, приостанавливалось дутье, что вело к резкому снижению температуры, после чего устанавливался тигель и производилась засыпка угля.
В ином случае руда засыпалась непосредственно в слой угля. Необходимо было следить, чтобы она легла компактно в зоне температурного максимума. Не исключено, что в древности для этой цели служили берестяные сосуды. Подобный сосуд, заполненный рудой, обнаружен А.Д. Таировым в могильнике у села Степное.
После полного возгорания угля дутье интенсифицировалось и температура поднималась до максимума. Максимальные температуры достигались не во всей полости печи, а лишь в местах прохождения и, особенно, пересечения струй воздуха.
В печах, пристроенных к колодцам, температура распределялась более равномерно и целом была выше. Это объясняется тем, что поступающий из колодца воздух шел не прямой струей, а потоком по периметру печи, неоднократно сталкиваясь со струями воздуха, подаваемыми мехами.
Более сложным оказалось создание оптимальной атмосферы в ходе плавки. Малая подача воздуха не позволяет получить высоких температур, а большая приводит к купритизации руды. Эта проблема очень остро стала и перед древними металлургами. Такие же трудности были присущи и металлообработке. Для создания температуры, достаточной для расплавливания меди, необходимо осуществлять дутье внутрь тигля. При этом, как показали опыты, до 30-40% меди переходи в куприт и шлакуется.
Выявленная микроструктура шлаков с поселения Семиозерки II позволила В.В. Евдокимову и С.А. Григорьеву выделить две типологические схемы плавки руды. Первая характеризуется температурой 1300-14000С, восстановительной атмосферой плавки и медленной скоростью остывания. Вторая — температурой более 1350-14000С, окислительной атмосферой и более высокой скоростью остывания расплава (Евдокимов, Григорьев, 1996).
Таким образом, считают эти ученые, полученные данные иллюстрируют тенденции развития металлургического производства Евразийской металлургической провинции. Если синташтинская металлургия базировалась на легкоплавких, но бедных рудах в ультраосновных породах, то петровские металлурги интенсивно осваивали более богатые и тугоплавкие руды в кварцевых жилах. Это потребовало существенной модификации технологии производства. Происходит переход к использованию двухкамерных мехов и, как следствие, интенсификации дутья. Археологически он фиксируется в появлении на поселениях так называемых «восьмеркообразных» печей.
Однако это повлекло за собой, наряду с увеличением температуры, большие потери металла в шлаке. Видимо, богатство руды позволяло с этим мириться.
Если печи Аркаима и Синташты редко достигали 1 м в диаметре (Григорьев, 1996а, с. 116), то бегазы-дандыбаевские в диаметре имели 3-4 м и вырывались в земле на глубину от 1 до 2 м (Маргулан, 1979). Они часто устраивались на наклонных террасах около воды или в речных долинах. Думается, что здесь использовался то же принцип усиления естественного поддува за счет охлажденного водой воздуха, как и в печах Аркаима.
А.Х. Маргуланом были описаны две печи, типичные для эпохи бронзы Центрального и Северо-Восточного Казахстана (Маргулан, 1979, с. 237). Одна в плане была круглая, диаметром 4 м и глубиной 2 м, с наклоном пода к устью. Стенки выложены кладкой из сланцевых плит, свод в виде усеченного конуса служил дымоходом. Вдоль стенки печи, по спирали сверху вниз шел канал для воздуха, который равномерно охватывал всю полость печи. Он был сделан в земле и его стенки обмазывались глиной. Вторая печь была длиной до 4 м, шириной 0,8 м и вырыта в земле без наклона пода.
По наблюдениям Н.В.Валукинского, такие печи имели разное назначение: для обжига угля, для дробления руды до восстановительного периода, для выплавки обожженной и измельченной медной руды в тиглях, для кучевого обжига. Размеры печей говорят о том, что производство металла в них носило товарных характер.
Технология этого периода характеризуется менее тщательной сортировкой руды, что связано с большими объемами загрузки печей (Григорьев, 1996а, с. 119). Специфику составляют также достаточно высокие температуры (более 1350-14000С), окислительная атмосфера плавки и высокая скорость остывания расплава (Сатпаева, 1966). В период поздней бронзы у степных племен фиксируется, как минимум, еще две родственные традиции. Различие их не качественное. Одну из них характеризуют несколько более высокие температуры, меньшая скорость остывания расплава, большая текучесть шлака, более восстановительная атмосфера в печи и, как результат всего этого, совершенно незначительные потери металла (Григорьев, 1996а, с. 119). Как видно, металлурги позднего бронзового времени смогли решить проблему высоких потерь металла в шлаке, так остро стоящих перед петровцами. Выплавка руды преимущественно происходила непосредственно в печах, а не в тиглях, что восходит еще к синташтинской культуре Южного Зауралья.
Для осуществления следующей стадии металлургического производства — изготовления металлических изделий — необходимы были небольшие металлургические печи, тигли, льячки, формы и орудия обработки и доводки изделий. Тигли изготавливались из глины и обжигались. Они, в основном, служили для отливки крупных изделий. С.А. Григорьевым и И.А. Русановым использовались тигли, по форме близкие к бытовой синташтнской керамике и абашевским плавильным чашкам (Григорьев, Русанов, 1995, р. 1 б-в). Льячки служили для отливки мелких изделий.
Кротовцы литейные формы делали из глины. Ее сначала формовали, а затем твердым предметом в заготовке делалось углубление (Молодин, 1977), у них же бытовали и шишки для двустороннего литья.
Бегазы-дандыбаевцы изготавливали формы из мягкого песчаника. Они были в виде квадратных, прямоугольных и круглых плиток с хорошей обработкой и шлифовкой сторон (Маргулан, 1979, с. 247).
Сейминско-турбинские племена освоили литье по восковой модели. «Петровчане» отливали пластины, а затем осуществлялась доводка изделий ковкой. Отливали только некоторые категории украшений. Алакульцы и последующие мастера бронзы перешли на отливку готовых изделий (Зданович Г.Б., 1988).
Группа каменных орудий, использовавшихся для металлообработки, найденная на поселении Петровка II, была исследована С.Я.Зданович и Г.Ф. Коробковой (1988). В эту группу входили: молоты — весом не менее 1,5 кг; молоты среднего действия — средний вес 700-800 г (рукоятные — для ковки горячего металла и ручные — для холодной ковки); молоточки легкого действия — весом 150-200 г; подставки-наковальни; гладилки-выпрямители для разглаживания фольги; оселки и абразивы.
Молоты предназначались для первичной проковки массивных изделий — тесел, секачей и т.д. Молотки среднего действия использовались для обработки более мелких инструментов. Ими осуществлялась проковка корпуса орудий, оттяжка рабочего лезвия и разгонка заготовок в пластины или листы фольги. В основном, доработочные операции производились при температуре 600-7000С. если же качество металла не допускало горячей ковки, то изделия обрабатывались в холодном виде с промежуточными обжигами. Особенно тщательно обрабатывались рабочие части инструментов, где степень обжатия достигала 70-80%. На последующих этапах доработки металлических изделий использовались сравнительно небольшие молотки с подквадратным или округлым сечением корпуса и слегка выпуклым бойком. Маленькие молоточки использовались для обработки мелких и ювелирных изделий.
Для заточки и направки инструментов и орудий труда использовались оселки и абразивы.
Древние металлурги прекрасно знали свойства различных химических групп меди и использовали их для изготовления строго определенных категорий металлических изделий. На возможность такой зависимости указывал Е.Н. Черных. На примере металла абашевской КИО соотношение тип-металл исследовал П.Ф. Кузнецов (1983). Абашевцы для изготовления украшений предпочтение отдавали меди МП, а при изготовлении орудий, браслетов и вооружения — меди ТК. Во-первых, на такое разграничение типа изделия и металла оказывало влияние степень прочности металла. Медь МП менее твердая, чем медь ТК, содержащая до 10% примесей мышьяка и являющаяся естественной мышьяковистой бронзой. Поэтому медь ТК выгоднее было использовать для изготовления изделий, от которых требовалась значительная прочность. Повышенная прочность для украшений явно могла считаться второстепенным эффектом, особенно ввиду нехватки качественного металла.
Во-вторых, в сплавах с содержанием мышьяка более 3% содержится эффектоид в виде включений Cu3Ag. Этот эффектоид резко снижает пластичность металла, холодная обработка которого делается почти недоступной. Е.Н. Черных указывает, что для изготовления украшений (перстней и пронизок) абашевские металлурги применяли холодную ковку с последующим отжигом, горячая же ковка, которую требует медь ТК, при столь незначительных размерах и массе изделий была невозможной. Холодной ковке хорошо поддавалась медь МП, а медь ТК целесообразнее было использовать при горячей ковке.
Таким образом, на соотношение тип-металл у металлургов бронзового века абашево-синташтинско-петровского периода оказывали влияние как требования, предъявляемые к изделию, так и требования технологии.
При изготовлении андроновцами украшений из оловянистых бронз преследовалась и другая цель — придать изделию красивый золотистый цвет. В случае, если матера имели дело с изделиями, изготовленными из «чистой» меди, в частности, с височными кольцами, они обтягивали их золотой фольгой, чтобы придать тот же золотистый цвет. В свите евразийских культур бронзового века все памятники андроновской общности особенно выделяются обилием украшений, изготовленных в подобной технике. Часть из них явно предназначалась для внешнего обмена.
Таким образом, проследив основные этапы металлургического производства, можно согласиться с выводом о том, что оно было наиболее трудоемким видом производства в бронзовом веке (Григорьев, 1988). И, видимо, прав А.Х. Маргулан, предполагавший специализацию на добыче руды и производстве металлических изделий из нее в Центральном Казахстане целых родов и племен (Маргулан, 1979). Кроме этого, можно сделать ряд выводов: 1) синташтинцы, придя из районов распространения мышьяковистых бронз, стали использовать как более знакомую в технологическом отношении мышьяковистую медь ТК и месторождения легкоплавких, но бедных руд. Когда петровцы стали осваивать тугоплавкие руды в кварцевых жилах, то перед ними стала проблема больших потерь металла, к эпохе поздней бронзы андроновские металлурги эту проблему преодолели; 2) синташтинско-петровская металлургия носила характер домашних промыслов и обеспечивала потребность в металле только абашевскую и свою. Уже в алакульскую эпоху она принимает характер специализированного товарного производства; 3) андроновские металлурги прекрасно знали химические свойства используемых металлов, их технологические характеристики и свойства сплавов, полученных из них; 4) металлурги ЕАМП, начав свою деятельность с производства естественной мышьяковой бронзы, постепенно перешли на производство оловянистых, более качественных бронз. В соответствие с этим, изменилась и меднорудная база металлургического производства. Зародившись в Уральской ГМО, оно цент тяжести впоследствии перенесло на Казахстанскую Алтайскую ГМО; 5) андроновская металлургия оказала огромное влияние на развитие металлургии соседних культур, особенно в Восточной Европе и в Средней Азии. На востоке такую же роль выполняли карасукские металлурги.
В целом, можно сделать вывод, что металлургия племен бронзового века Казахстана и южного Урала развивалась по восходящей линии. Зародившись на Урале, она впитала в себя достижения ЦМП, выработала свои и наивысшего расцвета достигла в бегазы-дандыбаевской культуре Центрального Казахстана, где она сохранила свои некоторые позиции и в период раннего железного века в культуре тасмолинских племен.

2.5. Керамическое производство

Глиняная посуда относится к числу самых информативных изделий древних обществ. Она встречается практически на каждом древнем памятнике. Глиняные изделия после обжига могут тысячелетиями находиться в земле и хранить информацию о навыках и приемах ее изготовления. Как правило, керамика представляет собой самый массовый археологический материал. Если исходить лишь из формы сосудов, то можно определить и эпоху их существования, и принадлежность к определенному кругу археологических культур. Своеобразие формам древних сосудов придает ручной способ их изготовления. Хотя при изготовлении сосудов гончар придерживался сложившихся десятилетиями и даже веками традиций, все же каждый сосуд отличался индивидуальностью, присущей навыкам самого мастера.
Другим культуроопределяющим признаком является орнамент глиняной посуды. Поражает воображение многообразие орнаментальных элементов (самых простых деталей узора), композиций (сочетание и порядок расположения элементов орнамента) и приемов их выполнения. Отдельные элементы могут повторяться на разных сосудах, но одна и та же композиция, как правило, не встречается дважды.
Исследуя керамику Южного Зауралья, Л.Я. Крижевская выделяет на этой территории три микрорайона: приозерье Южного Зауралья, Исетско-Тобольский и Ишимский бассейны (Крижевская, 1977, с. 116), входящие в Урало-Сибирский этнокультурный ареал. В приозерье Южного Зауралья бытовала круглодонная с гребенчатым и веревочным орнаментом керамическая посуда и по этим признакам близкая западно-казахстанской.
В Исетско-Тобольском и Ишимском бассейнах керамика характеризуется, в основном, плоскодонными сосудами баночных форм с гребенчатой, ямочной, а также линейно-накольчатой орнаментацией. В то же время, бытует и круглодонная посуда со смешанными «ранними» и «поздними» признаками орнаментации. Круглодонная посуда при этом занимает подчиненное место. Этот комплекс посуды исследовательница называет боборыкинским.
Сочетания кругло- и плоскодонной посуды М.Ф. Косарев считает характерной чертой развития самусьской культуры в эпоху ранней бронзы (Косарев. 1964, с. 172, рис. 2). В.И. Молодин кротовскую культуру считает родственной и синхронной самусьской (Молодин, 1977, с. 66, 78). В последнее время к кротовской считают близкой и ташковскую культуру и датируют ее тем же временем (Ковалева, Чаиркина, 1991).
Для кротовской и ташковской культур также характерны баночная форма (в кротовской культуре до 98% сосудов — банки), плоское дно небольшого диаметра, сочетание различных способов нанесения орнамента (Молодин, 1977; Стефанова, 1988; Рыжкова, 1994). На ташковской так же украшались днища (на кротовской — редко).
Л.Я. Крижевская считает, что боборыкинская керамика схожа с североказахстанской раннебронзовой керамикой. Таким образом, вырисовываются схожие традиции в изготовлении керамики кротовской, самусьской, боборыкинской, ташковской культурах и памятниках ранней бронзы Северного Казахстана.
В Северном Казахстане раннебронзовая керамика поселения Вишневка I была исследована Н.С. Татаринцевой (Татаринцева, 1984). Здесь также посуда представлена сосудами баночной формы, стенки прямые, горловина вертикальная или слегка вогнутая. Венчики плоские или скругленные, иногда отогнутые наружу. Диаметр горловин колеблется от 8 до 40 см. Преобладающим является диаметр от 21 до 37 см (около 70%). Придонная часть резко сужается. Дно плоское, диаметр от 4 до 14 см, в отдельных случаях достигает 25 см. Встречаются экземпляры с резким переходом от стенок к днищам, однако в большинстве случаев переход слегка скруглен. Некоторые сосуды имеют днища округлые или уплощенные. Тесто характеризуется хорошо промешанной ожелезненной глиной с поверхностным окислительным обжигом. Отмечено небольшое количество примесей песка, кварцита, известняка. В качестве искусственной примеси использовался шамот, близкий к основе. Поверхность керамики шероховатая, имеет следы заглаживания, незначительное количество фрагментов носит отпечатки текстиля.
Орнаментом покрывалась вся боковая поверхность сосуда, с обычным подчеркиванием зоны в верхней части тулова. Дно орнаментировалось лишь в отдельных случаях.
По способу нанесения орнамента керамика делится на три группы. Первая группа, линейно-накольчатая, близка к посуде памятников Западной Сибири, известной как керамика кротовской культуры. В этой же группе присутствует небольшое количество логиновской керамики. Керамика второй группы, украшенная наклонными оттисками короткого штампа, близка ямочно-гребенчатой посуде Зауралья и западной Сибири. Однако в массовом количестве. Кроме как на вишневских памятниках, она нигде не встречается. Керамика третьей группы, ямочная, близка материалам Тюменского Притоболья.
Своеобразие керамики последующих этапов бронзы Урало-Казахстанских степей, эволюция форм и орнаментации прослежена Г.Б. Здановичем в работе «Бронзовый век урало-казахстанских степей». Он выделяет четыре культуроопределяющих групп керамики: петровскую, алакульску, федоровскую, саргаринскую.
В Центральном Казахстане синхронно с саргаринской бытует бегазы-дагдыбаевская (Маргулан, 1979).
Посуда петровской группы оригинальна и отличается удивительным единообразием на всей огромной территории степной и лесостепной полосы Урало-Ишимского междуречья. Своеобразным памятником является могильник Синташта и поселение Аркаим — здесь имеется ряд инокультурных компонентов. Керамические комплексы Южного Урала и Казахстана характеризуются близостью форм и технологий изготовления сосудов, техники нанесения орнаментов и набора орнаментальных композиций.
Специфика петровской посуды в острореберных горшках с довольно приземистыми пропорциями, широких горловинах и узких днищах. Шейки сосудов невысокие, обычно это просто оттянутый верхний край горловины, имеющий плоский срез, обращенный наружу. К ним тяготеет группа горшков таких же пропорций, но с несколько сглаженными ребрами. Среди керамики 30% сосудов баночной формы. По своим формам и орнаменту, считает Г.Б. Зданович, они восходят к более древним местным прототипам эпохи неолита и ранней бронзы. Это категория сосудов отличается наибольшим консерватизмом и почти в неизменном виде продолжает существовать в алакульских и федоровских памятнкиах.
Орнаментальные композиции включают небольшое число элементов. Это крупные заштрихованные треугольники, волнистые линии желобков, зигзаг, ногтевые защипы, ямочные вдавления. Орнамент занимает верхнюю часть тулова, иногда — зону у дна. В ранних комплексах часто встречаются сосуды, полностью покрытые рисунком, включая днище. Последние украшали прямыми или волнистыми линиями, ромбической сеткой, спиралью, свастическими узорами или линиями ямок. Оригинальность посуде придают композиции из вписанных друг в друга треугольников, зигзагов, разделенных вертикальными линиями, которые образуют своеобразные «древа», а также ряд элементов, связанных с техническими приемами керамического производства — отпечатками тканей, примесью в глиняном тесте раковины и слюды. Рисунки, в основном, выполнены прочерченной техникой плоского штампа, реже встречаются ямочные вдавления, крупная гребенка и оттиски веревочки. На поздних этапах развития культуры в орнаментации формировалась зональность, начали исчезать узоры на днищах сосудов, увеличилась роль геометрических рисунков: треугольников, ромбов, ступенчатых узоров.
Алакульская группа керамики характеризуется сосудами горшечной формы с уступчиком, четко отделяющим шейку от тулова. Некоторые горшки имеют небольшой выступ, проходящий по середине шейки, в результате чего ее профиль состоит как бы из двух дуг. В алакульские комплексы входит многочисленная посуда баночной формы, редко встречаются острореберные сосуды. Технология отличается высоким уровнем, стенки сосудов тонкие (5-8 мм), тщательно обожжены; для примеси использовался мелкий песок и шамот. Орнамент наносили в трех зонах — по шейке, плечикам и у дна. В нижней части шейки сохраняли неорнаментированную полосу. Самыми распространенными элементами узора являются горизонтальные линии и зигзаг. Из геометрических рисунков наиболее часто встречаются равнобедренные треугольники, заштрихованные наклонными линиями, ступенчатые узоры, ромбы. Сосуды баночной формы памятников Южного Урала и Северного Казахстана в массе украшены оттисками шагающего штампа. На алакульские сосуды орнамент наносили в основном с помощью гребенчатого и плоского штампов с некоторым преобладанием последнего.
Развитие алакульской посуды во всех районах распространения культуры шло в одном направлении. Исчезли острореберные сосуды, резкие уступчики на плечиках постепенно сгладились, шейки стали высокими и прямыми, конические тулова уступили место более плавной усложненной профилировке придонной части. Диаметр днища стал меньше при неизменно широкой горловине. В целом, поздние алакульские сосуды приобрели более стройную вытянутую форму, на плечиках и верхней части тулова появились простые меандры, увеличилось количество рисунков, нанесенных оттисками мелкого гребенчатого штампа. Об изменении технологии изготовления керамики (по сравнению с петровским временем) свидетельствует полное отсутствие отпечатков тканей на внутренней поверхности сосудов.
Федоровская группа керамики. Весь комплекс посуды Г.Б. Зданович делит на две подгруппы — бишкульскую (по поселению Бишкуль IV) и собственно федоровскую (по могильнику Федоровка). Основу бишкульской подгруппы составляют сосуды горшечно-баночной формы с прямыми или несколько расходящимися вверх стенками и слабо суженными горловинами. В эту же подгруппу входят сосуды с прямыми или вогнутыми горловинами и сосуды горшечного облика (не более 20-25% общего количества сосудов в комплексе). Горшки имеют дугообразные или прямые шейки, плавно профилированное и слабо раздутое тулово. Плечевые уступчики встречаются только в ранних комплексах на единичных экземплярах и подчеркиваются обычно каннелюрами. Орнамент покрывает шейку и верхнюю часть тулова. Узор состоит преимущественно из горизонтальных зигзагов, желобков, поясков, наклонных линий, заштрихованных треугольников. Около половины посуды украшено оттиском плоского штампа, широко применяется плоский штамп, реже — оттиски веревочки и ямочные вдавления.
Федоровская подгруппа представлена классическими андроновскими сосудами горшечных форм с плавной профилировкой тулова, относительно узкими днищами и четко выраженными шейками. Сосуды, как правило, тонкостенные, поверхность тщательно обработана, встречается лощение. Орнамент сплошным полем покрывает шейку и верхнюю часть тулова. Зональность подчеркивается только с помощью композиционного построения рисунка. Главная черта орнаментации — ярко выраженный геометризм. Наиболее характерные элементы — косые и равнобедренные треугольники, сложные меандровые рисунки, ступенчатые флажковые композиции. Наряду с геометрическими рисунками сосуды покрывали лентами наклонных линий, горизонтальными елочками и росчерками желобков.
Бишкульская подгруппа представляет собой набор бытовой и хозяйственно-производственной посуды, которая в большом количестве залегает в культурных слоях поселений (Бишкуль IV, Канай, Ключи). Федоровская подгруппа посуды встречается, в основном, в могильниках и реже — на поселениях. Г.Б. Зданович объясняет это тем, что на поселениях посуда федоровской подгруппы могла играть парадно-бытовую и ритуальную роль, в системе погребального обряда она приобретает культовое значение.

По-видимому, в федоровское время начинается выработка новых канонов в форме и орнаментации керамики. Но эти каноны еще не оформились и население находится еще под обаянием алакульских традиций. Этот процесс похож на интерпретацию Л.Н. Гумилевым находок предметов скифского «звериного стиля» в погребениях хуннского шаньюя Учжулю в Ноик-Уле (Гумилев, 1998, с. 107-109).
Несмотря на значительные различия обе подгруппы составляют единое целое как характерное проявление федоровской культуры. Эти подгруппы объединяет одна общая категория посуды — банки — архаичная форма, повсеместно распространенная на поселениях, редко в федоровских могильниках Урало-Иртышского междуречья и часто — в погребениях к востоку от Иртыша.
Развитие керамики федоровской группы идет по линии упрощения орнаментации, сокращения количества геометрических узоров. Орнамент в подавляющем большинстве наносился резными линиями и насечками, тесто сосудов огрублялось, становилось рыхлым. Однако ведущей формой оставался сосуд с плавной профилировкой тулова и широко открытой горловиной. В поздневедоровское время произошло «сближение» керамики поселения и могильников и по характеру орнаментации и по технологии изготовления посуды.
На проблему генезиса федоровской кераимки есть, по крайней мере, три взгляда. Г.Б. Зданович (1988) непосредственно выводит ее из алакульской через переходный «кожумбердинский» (Южный Урал) и «амангельдинский» (Северный Казахстан) этапы. Н.Б. Виноградова, В.П. Костюков, С.В. Марков (1996) считают, что из алакульской формируется только бишкульская подгруппа, а керамика федоровской подгруппы на Южном Урале является новацией, внедряющейся с началом инфильтрации в регион степного центрально-казахстанского населения. С.А. Григорьев (1996) считает некоторые формы синташтинской керамики протофедоровскими и отстаивает гипотезу синхронного развития алакульской и федоровской культур.
Саргаринско-алексеевская группа керамики. Керамика этой группы отличается устойчивыми традициями по всему Урало-Казахстанскому региону. Она темного цвета; глиняное тесто, из которого ее изготавливали, содержало песок и шамот. Сосуды в большинстве случаев имеют довольно высокие пропорции, широкую горловину, невысокую шейку, умеренно раздутое тулово и небольшое днище. Впервые в комплексах эпохи бронзы появились узкогорлые сосуды. Около 30% посуды не орнаментировано, на остальной — узор занимает обычно узкую полосу в нижнем отделе шейки и по верху плеча. Зафиксировано два десятка элементов узора, наиболее распространенными являются насечки, елочки и узоры из крестообразно поставленных линий. Довольно часто в оформлении декора встречаются ямочные вдавления, линии. Геометрические узоры — треугольники, ромбы составляют 1-3% орнаментики. В композиционном отношении орнаментация простая и довольно бедная, в среднем, на один орнаментированный сосуд приходится 1,6-2,3 элементов. Валик — ведущий признак керамики саргаринско-алексеевской группы — оформляет от 10 до 30% сосудов. Обычно он сформован в процессе изготовления сосуда, реже бывает налепным. Традиционно валик размещен на месте перехода от шейки к тулову, чаще всего он сплошной, а когда разорван, его концы оформлены шишечками или опущены вниз в виде «усов». Валик покрыт полоской орнамента, причем, для бедно орнаментированных сосудов узор по валику является единственным украшением. Общая тенденция в развитии саргаринской керамики связана с обеднением орнаментации и широким распространением простейших узоров.
Кроме основных групп выделяются еще три переходные группы керамики. Петровско-алакульская «кулевчинская»; алакульско-федоровская — «амангельдинская» («кожумбердинская»); федоровско-саргаринская (представлена на поселениях Явленка, Павловка, могильниках Приплодный Лог, Путиловская Заимка и др.).
Орнамент керамики отличается большей изменчивостью, чем ее форма, а, следовательно, и технология изготовления. Так, алакульская орнаментация впервые появилась на острореберных петровских сосудах, а пышные федоровские узоры отличают посуду амангельдинского (кожумбердинского) типа. Для которой характерна алакульская профилировка тулова. Формирование обедненной саргаринско-алексеевской орнаментации произошло на сосудах федоровских форм.
Бегазы-дандыбаевскую группу керамики объединяет общность форм и орнамента: хорошо выраженные прямые шейки сосудов, шаровидные тулова, налепные венчики, сетчатые и бугристые орнаменты, не свойственные предыдущим этапам бронзовых культур Центрального Казахстана. Во всех случаях основным средством украшения являются различные типы штампов, при помощи которых созданы весьма сложные сюжеты и композиции.
Для этой группы керамики характерны налепные валики — одинарные, двойные и тройные, часто очень рельефные, украшенные вдавлениями, косоугольной сеткой, косыми насечками, защипами, рядами Х-образной фигуры. Они встречаются больше на шейке тонкостенных нарядных сосудов. Зачатки валиков появляются в памятниках переходного периода от средней к поздней бронзе, например, в керамике атасуского населения и поселения Бугулы II (XIII-XI вв.).
Так же характерно применение для орнаментации штампов, дающих отпечатки лапчатой фигуры, кружков в виде горошин, окрашенных черной мастикой, жемчужный орнамент в виде налепного бугорка, выдавленного изнутри. Широко применялись такие элементы, как ногтевые, полуциркульные, подковообразные, треугольные вдавления, часто залитые черной мастикой, которые создавали целый композиционный сюжет, сплошной ковровый орнамент. Все элементы декора совершенно своеобразны и неповторимы. В технике изображения господствующее значение имеет контрастирование двух тонов — белого и черного. Однако все богатство декора в керамике бегазы-дандыбаевского времени этим не исчерпывается.
В целом, в бегазы-дандыбаевской керамике происходит большое обновление художественной отделки, традиционный геометрический орнамент претерпевает коренные изменения, создается новый тип декора, основанный на игре тонов, на применении новых средств нанесения узоров. Впервые возникает идея применения в декоре расписной техники.
Характерную черту этой керамики составляет большое разнообразие форм и орнамента. В каждом поселении и могильнике сосуды не повторяют друг друга, сделаны в особой манере. В условиях замкнутого домашнего производства каждый мастер лепил посуду по-своему, на свой лад.
Вся керамика делится на две группы: на тонкостенную столовую и толстостенную кухонную посуду. Все тонкостенные сосуды вылеплены из тщательно приготовленной глины с примесью мелко измельченного гранитного песка. Большинство ее имеет черный и красный цвет и хорошо полировано гематитовым порошком. При изготовлении чернолощенной керамики часто использовался обугленный кадеин.
По сравнению с предыдущими этапами, процесс изготовления гончарных изделий (выбор сырья, заготовка теста, формовка и обжиг) в это время стол на более высоком уровне. Обжиг производился в специальных горнах, устроенных в мастерских.
Кухонная посуда отличается более грубой лепкой, небрежным орнаментом или его отсутствием. Если толщина тонкостенной посуды 3-5 мм, то толстой — 6-8 мм. В основном, это котлообразные сосуды. Большие корчаги, различные типы гладкостенных горшков с шаровидным туловом и плоским дном. Характерным признаком кухонной посуды является присутствие на дне сосудов следов нагара пищи, копоти.
Разнообразием типов и необычайным богатством узоров отличается тонкостенная керамика, изготовленная с большим умением.
Основную типологическую группу ее составляют кувшины, вазы, миски, чашки, кубки (бокалы), чарки, плошки, горшки, сосуды типа чарок с ручкой, сосуды с сливным носиком, сосуды в виде плоского конуса с прямым венчиком, круглым или уплощенным дном.
Ученые считают, что бегазы-дандыбаевская культура и саргаринско-алексеевская синхронны и сосуществуют на одной территории (Мартынюк, Зданович, 1985; Варфоломеев, 1988).
А.А. Бобринский весь процесс изготовления керамики разделил на три последовательные стадии: подготовительную, созидательную и закрепительную, а внутри каждой из них выделялись дополнительные ступени (Бобринский, 1978). А.И. Гутков (1995а) использует в своей методике шесть ступеней: 1+ отбор исходного глинистого сырья; 2) подготовка формовочных масс (то есть, смешение глины с искусственными примесями); 3) изготовление начина (непрерывное изготовление первой части сосуда); 4) изготовление полого тела (фигура сосуда после строительства днища и стенок); 5) придание сосуду формы; 6) механическая обработка поверхностей.
Особенно устойчивыми к изменениям и смешениям являются навыки конструирования сосудов. Для их частичного изменения необходим период времени, измеряемый жизнью не менее 2-3 поколений гончаров (Бобринский, 1978), то есть 40-50 и 120-150 лет соответственно. Как показал Г.Б. Зданович, быстрее изменяется орнаментация посуды (Зданович Г.Б., 1988).
Исходным глинистым сырьем андроновские гончары преимущественно выбирали ожелезненную глину (Гутков, 1995; Тепловодская 1983; Ермолаева, Тепловодская, 1993), на Аркаиме зафикисровано также использование илистого глиноподобного сырья с естественной примесью раковин пресноводных моллюсков и 2 сосуда были сделаны из неожелезненной глины. Так же использовался прием смешивания двух глин, видимо, чтобы получить среднепластичные глины. Ожелезненные глины обычно содержат естественные примеси из раковин моллюсков, полевого шпата, кварцита, бурого железняка, слюды, известняка и других.
При подготовке формовочных масс в исходное глинистое сырье добавляли целый ряд искусственных отощителей: дресву, шамот, дробленную раковину, органику (навоз, птичий пух). Использование органики было технологически оправдано. Хотя она и давала при выгорании рыхлое тесто, но зато предохраняла стенки сосудов от растрескивания во время обжига и сушки, а также уменьшала их вес. Шамот и дресва используются для повышения огнестойкости изделий. Их совместное использование не является необходимостью.
На Атасу зафиксированы как «чистые» формовочные массы (к исходному сырью добавляется один отощитель), так и смешанные (к глине примешиваются две или несколько искусственных примесей) (Тепловодская, 1983, с. 46). Ведущим рецептом формовочных масс в петровской, алакульской и федоровской керамике является глина + дресва. В вишневской керамике ведущим выступает глина + шамот (Татаринцева, 1984). Шамот на Аркаиме стоит на втором месте, а в последующие периоды встречается в единичных случаях, зато становится основным отощителем (и даже двух видов) в алексеевской керамике (Гутков, 1995; Тепловодская, 1983).
А.Х. Маргулан считает, что в формовочную массу бегазинцы добавляли жирное молоко — казеин, что при умеренном обжиге давало черную глянцевую поверхность (Маргулан, 1979, с. 151).
Изготовление начина и полого тела. На южноуральских (Одино и Кокуй II) и североказахстанских (Вишневка I) поселениях обнаружены фрагменты керамики с текстильными отпечатками как только с наружной стороны, так и с обеих сторон. Исследуя отпечатки тканей на фрагментах с поселения Вишневка I, И.Л. Чернай пришел к выводу о том, что посуда, имеющая отпечатки только снаружи, изготавливалась в «текстильной форме». Ею могла быть ямка, выстланная тканью. На нее накладывались лоскуты глины и выравнивались изнутри гребенчатым орудием, которое к тому же срезало лишнюю глину со стенок. Позднее текстильная фактура становится средством декоративного оформления сосудов и наносится аккуратно, с определенным направлением элементов на сосуде.
Сосуды, имеющие отпечатки с наружной и внутренней сторон, считает И.Л.Чернай, изготавливались уже на болванке, обтянутой мокрой тканью. Болванкой мог служить перевернутый кверху дном сосуд. На эту основу накладывались лоскуты глины и равнялись лощилом. Таким образом формировался сосуд только до уровня плечиков. Тканевая основа служила для более легкого снятия нового полого тела с сосуда-болванки. Наружные отпечатки текстиля на таких сосудах носили уже не технологический, а чисто декоративный характер.
На этой категории фрагментов прослеживается этап перехода в раннебронзовое время от энеолитической технологии в изготовлении керамики к среднебронзовой, где формовка сосудов на твердой основе-болванке широко представлена в петровское и раннеалакульское время, а затем сходит на нет (Зданович Г.Б., 1988). Текстильные отпечатки для оформления наружной стороны сосудов применялись в виду еще неосвоенности техники лощения. На Аркаиме также были выявлены эти две технологии: 2 сосуда были сделаны в энеолитической технике (в тканевом мешке), остальные — на сосуде-болванке (Гутков, 1995). Начины аркаимских сосудов изготовлялись из двух слоев лоскутов. Впоследствии они стали спиральновитыми или выдавленными из одного куска глины (Тепловодская. 1983; Ермолаева, Тепловодская, 1993) и вставлялись в сосуд изнутри. Формовка полого тела проводилась кольцевым ленточным, спиральным или лоскутным способами в алакульское, федоровское и саргаринское время (Тепловодская, 1983, с. 47). На Аркаиме — в два слоя лоскутов (Гутков, 1995), в бегазы-дандыбаевское время использовались два способа — ленточный и выдавливание стенок из одного кома глины (Маргулан, 1979, с. 150). В раннебронзовое время Л.Я.Крижевская выявила 3 способа подлепа ленты глины: 1) подлеп производился с внутренней стороны, полоса подлепа была узкая и не превышала 1 см, край подлепной ленты утоньшался и сходил на острие; 2) стыковой — глиняные ленты соединяются не подлепом, а налепом одна на другую, соединительной зоной являются лишь торцовые части обеих лент, в результате чего край нижней ленты заканчивается желобком, край верхней — соответствующей выпуклостью; 3) налеп последующей ленты на значительную часть, иногда больше половины предыдущей, так что образовывалась почти двойная толщина из верхней и нижней ленты (Крижевская,1977, с. 13, 77).
Придание сосуду формы. После того, как были выведены налеп и нижняя часть сосуда выводилась шейка и венчик. Ввиду того, что нижняя часть сосуда вылепливалась в петровское и раннеалакульское время на болванке, а шейка с венчиком выводилась во второй прием и без шаблона, тулова сосудов того временит отличались стандартностью, в то время, как шейки были очень разнообразны. Этим объясняется и острореберность керамики средней бронзы.
Механическая обработка поверхностей. В раннебронзовой керамике поверхность обрабатывалась наложением на нее текстиля (Чернай, 1985, с. 98). Впоследствии эту функцию стало выполнять лощило из камня или кости с размерами 0,7-1,0 х 1,5 х 2 см, крупные — 1,5 х 4,0 см (Зданович С.Я., Коробкова, 1988, с. 67). Лощение производилось как по мокрой, так и по подсушенной поверхности. При лощении поверхность становится гладкой, ровной, блестящей, на ней выделяется любой узор, кроме того, лощение уменьшает пористость глины и делает сосуд прочнее. Также использовался другой способ — покрытие поверхности сосуда слоем ангоба — жидкой глины, заравнивающей неровности и придающей сосуду красивый вид. Судя по следовым признакам, керамики с поселения Атасу «доводка» изделий здесь производилась на довольно быстро вращающейся подставке. Внутренняя поверхность чаще заглаживалась рукой, реже — лоскутом кожи, иногда пучком травы или деревянным инструментом.
Затем производилось нанесение на сосуды орнамента, сушка и обжиг. Орнаментация производилась как инструментами, таки и штампом.
Обжиг сосудов производился, в основном, в восстановительной среде с температурой не выше 7000С и с недостаточной выдержкой. Восстановительным он получался не по желанию гончара, а в силу недостаточно разработанной технологии обжига. И, вероятно, для того, чтобы скрыть серый или черный цвет, некоторые сосуды после обжига обмазывались глиной с разной степенью ожелезненности (Тепловодская, 1983, с. 47). Встречаются также сосуды с окислительным обжигом (Ермолаева, Тепловодская, 1993).
На поселении Атасу при раскопках жилища 21 была вскрыта рабочая площадка, интерпретированная как гончарная печь (Маргулан, 1979, с. 166), наземная, восьмеркообразной формы. В центральной части жилища прослежена западина круглой формы глубиной 20 см и диаметром 7 м. В центре западины находилась разрушенная постройка куполообразной формы высотой около 4 см. В плане она представляла собой круг (диаметр 1,45 м), дно которого выстлано двумя крупными плоскими плитами гранита. На плитах глиняное возвышение — столик овальной формы размером 60 х 60. Стены этой печи возводились из бутового камня средней величины на глиняном растворе.
Хорошо обжигались сосуды, сушившиеся вверх дном. Регулярное же изменение положения сосудов при сушке (вверх дном — вниз дном), как дающее более равномерную сушку керамики, во время обжига приводило к отслаиванию от стенок сосудов различной величины пластин обожженной глины (Григорьев, Русанов, 1995, с. 150-151). Этот вывод подтверждается находкой на поселениях керамической посуды, расположенной вверх дном, вероятно, как раз для просушки изделий.
Керамическая посуда населением бронзового века, очевидно, ценилась. Это подтверждается тем, что были найдены ремонтированные бронзовыми скрепками сосуды, изготовлением из черепков пряслиц, грузил дя рыбной ловли, форм для отливки металлических изделий. Из глины изготавливались также и приспособления для рыбной ловли и металлургического производства: грузила, тигли, льячки, литейные формы.
Хотелось бы вернуться еще раз к вишневской и петровской керамике и проблеме их соотношения. Ряд исследователей обнаруживает связь вишневских керамических комплексов с петровскими или алакульскими, считая «вишневку» одним из компонентов сложения культур развитой бронзы (Зданович Г.Б., Зданович С.Я., 1980), то есть предшествующей петровской культуре. В то же время Н.С. Татаринцева (1984) указывает на присутствие в вишневской керамике петровских элементов: заштрихованных треугольников, ромбов. Сюда можно отнести и формовку сосудов на твердой основе с отпечатками уже ткацкого текстиля (Чернай, 1985). Поэтому Н.С. Татаринцева делает вывод о том, что эти два комплекса на каком-то этапе сосуществуют. В последнее время выводится гипотеза о пришлом характере населения, оставившего памятники типа Синташты и Аркаим, датирующихся последней третью XVIII-XVI вв. до н.э. (Григорьев, 1996, с. 92).
Анализируя керамику Аркаима, А.И. Гутков (1995) считает, что она свидетельствует о различиях в программах конструирования начинов, сопровождающихся различиями в отборе и подготовке исходного сырья, подготовке формовочных масс, конструировании полого тела и обработке поверхностей сосудов. Ссылаясь на А.А. Бобринского, он считает это результатом брачных связей аркаимцев с местным населением, вследствие которых местные женщины, входя в состав аркаимского общества, вносили в его керамику черты местной технологии. Этот вывод аодтверждает мнение Н.С. Татаринцевой о сосуществовании петровской и вишневской керамики.
Археологи отмечают сходство с вишневской керамикой кротовской (Стефанова, 1988, с. 71-72) и ташковской (Ковалева, 1988, с. 46). В то же время ташковская культура более поздняя, чем раннебронзовые памятники типа Логиново (Ковалева, 1988), и в последнее время по времени синхронизируется с кротовской (Ковалева, Чаиркина, 1991). Дата бытования кротовской культуры XVIII-XIII вв. до н.э. (Молодин, 1979, с. 78). Кротовцы родственны самусьцам, которые около второй трети II тыс. до н.э., как считает М.Ф. Косарев, занимали обширные лесостепные и южно-таежные пространства между Ишимом и Енисеем. Вишневские памятники по плоскодонной и округлой керамике входят в этот самусьский культурный ареал.
Такая же ситуация прослеживается и на р. Белой, где в культурных слоях поселений энеолитическая и раннебронзовая керамика перемешана с абашевской и стратиграфически не выделяется, что также может свидетельствовать о синхронности обоих типов (Горбунов, 1977, с. 18).
Таким образом, вишневские материалы, вероятно, можно датировать временем позже, чем начало II тыс. до н.э., и соотносить по времени (по нижней дате) с кротовскими и считать синхронными синташтинско-петровской культуре. Следовательно, деградировавшая энеолитическая ботайская культура доживает до второй четверти II тыс. до н.э. На нее накладывается население самусьского культурного ареала, оставившего на севере Казахстана памятники типа Вишневка I. Чуть позже, в последней трети XVIII в. до н.э., на Южный Урал мигрирует население, оставившее «Страну городов» и вступившее в брачные отношения с местным населением. Кстати, ситуация была сходной у гуннов во II в. н.э., когда они, убегая от саяньбийцев, перекочевали в междуречье Волги и Урала и в Западный Казахстан, и вынуждены были недостаток в женщинах восполнять браками с местным угорским населением (Гумилев, 1998а, с. 266).
Подводя итог обзора керамического производства эпохи бронзы на территории Казахстана, можно увидеть, что оно не стояло на месте. Изменялись формы сосудов, технология их изготовления, рецепты формовочных масс, способы, содержание и стиль орнаментации, способы обработки поверхностей. На ранних этапах наблюдается острое различие между петровскими приземистыми горшками и вишневскими банками вертикальных пропорций. В то же время встречаются следы взаимовлияния. В алакульское время острореберность исчезает, на смену ей приходит более плавная профилировка тулова. Так же исчезает способ изготовления тулова на основе-болванке. Зато возрождается (или усиливает позиции) вертикальность, вытянутость форм посуды.
С петровского времени в орнаментации присутствует геометризм, достигший своего расцвета в парадной федоровской посуде.
С позднеалакульского времени намечается разделение до того общей керамической традиции на две: североказахстанскую (саргаринскую) и центральноказахстанскую (бегазы-дандыбаевскую). Уже в федоровское время посуда разделяется на бытовую и парадно-ритуальную. Саргаринская керамика развивается по пути упрощения орнаментации. В рецепт формовочных масс на место дресвы возвращается шамот. Бегазы-дандыбаевская керамика, наоборот, испытывает взлет в своем развитии. Ее отличает как разнообразие форм, так и богатство, пышность орнаментации сосудов. Обе эти группы объединяет принадлежность их к общности культур с валиковой керамикой.

2.6. Строительство

История жилища является составной частью истории становления производящего хозяйства и неразрывно связана с историей цивилизации.
Собирательство и охота требуют дальних передвижений охотников, кочующих за стадами промысловых животных. Переход же к земледелию и разведению доместицированных животных приводит и к доместикации самого человека: в период освоения производящей экономики люди покидают пещеры, навесы, временные хижины и начинают строить монументальные долговременные жилища. На территории Казахстана прочная оседлость появляется в ботайской культуре коневодов III тыс. до н.э. (Зайберт, 1993). Ботайцы стали возводить прочные долговременные, круглые в плане жилища (Кисленко, 1993), из которых состояли огромные поселения общей площадью до 15 га (Зайберт, 1993, с. 20).
Со строительством долговременных жилищ на смену стоянок приходят поселения. «Поселением в системе понятий археологии следует считать комплекс археологических объектов, расположенных на территории, служившей местом обитания человеческого коллектива в течение более длительного времени, чем один сезон, что находит отражение в мощности и характере культурных напластований в пределах одного стратиграфического слоя и в наличии остатков тех или иных строений… Поселение в целом представлялет собой систему сочетания различных компонентов, из которых, учитывая информационные возможности археологических материалов, нам представляется важным выделить следующее: планировка, размеры, «публичные здания», производственные центры и укрепления» (Массон, 1976, с. 127-128).
По конструкции крыши и стен ботайский тип жилища не вписывается в единый центральноевразийский тип, характеризующийся большой однокамерной постройкой каркасно-столбовой конструкции, основу которой составляют большие опорные столбы, на которые опирается двускатная крыша (Кузьмина Е.Е., 1988, с. 36).
Вполне выработанный тип дома с каркасно-столбовой конструкцией появляется в раннебронзовое время на поселении Вишневка. Этол полуземлянка площадью 18 х 7 м с вбитыми по центру бревенчатыми столбаим, поддерживающими двускатную крышу.
Иной тип жилища реконструирован в результате раскопок поселения Одино (Крижевская, 1977, с. 87, р. 21). Эта полуземленка, глубиной 0,5-0,7 м и подчетырехугольной формы, имела размеры 8 х 8 м. Наземная часть ее была невысокой, стены по углам укреплялись кольями, а крыша сооружена без центрального столба и была либо плоской, либо односкатной. В центре крыши оставлялось отверстие для дыма. Землянка делилась перегородкой на две части. Причем, в одной части было 2 очага, в другой же — ни одного. Выход из жилища находился в южной его стороне и был направлен к реке. Само поселение имело одно жилище и локализовалось только в его пределах.
Ташковские памятники дают прочные, бревенчатые дома и развитую планировку поселений (Рыжкова, 1994, с. 7). Для этих поселений характерна круговая планировка с количеством жилищ от 10 до 17. По кругу, как правило, располагалось нечетное количество жилищ. Внутри замкнутого пространства на некоторых памятниках располагался дом (Ташково II) или кострище (ЮАО XIII). Жилищем был бревенчатый дом прямоугольной формы площадью от 30 до 53 м2, со слегка углубленным округлым или овальным очагом в центральной части. В некоторых жилищах удалось проследить детали внутренней планировки: остатки деревянных нар или мета для отдыха, хозяйственные ямы, запасы глины, точки по изготовлению каменных орудий. Выход из поселения был направлен в сторону реки или озера. В.Т. Ковалева (1988) считает, что пространства между домами могли укрепляться короткими бревнами и тогда поселение превращалось в своеобразную деревянную крепость с теплыми стенами.
Среднеиртышские кротовские поселки демонстрируют разнообразные домостроительные традиции. Наиболее устойчивы такие признаки, как подпрямоугольность обширных, но неглубоких котлованов, направленность выходов от водоема, размещение очагов в центре жилищ, каркасное устройство стен и жилищ (Стефанова, 1988). Поселение Черноозерье IV состояло из двух жилищ, расположенных почти параллельно друг другу. Поселение Инберень V состояло из одного жилища, но двухкамерного, в котором большая камера соединялась с меньшей посредством перехода. Крыша меньшей камеры была двускатной, а большой — в виде пирамиды. На обоих поселениях имелась рядом с жилищем площадка, огороженная рвом, очевидно, загон для скота. Жилища Саранино II реконструированы И.Г. Глушковым как наземные, имеющие плетеные стены. Возможно, это были летние постройки.
Принципиально иной тип поселений и жилищ дают памятники типа Аркаим и петровской культуры. Главное их отличие в наличии фортификационных сооружений, что нетипично для степной и лесостепной полосы в предшествующее и последующее время бытования этих памятников, а также концентрическая планировка и глинобитная техника.
В конце 80-х гг. на Южном Урале была открыта целая страна укрепленных поселений XVIII-XVI вв. до н.э., названная «Страной городов». На сегодняшний день известно 17 пунктов с 21 укрепленным поселением, а также многочисленными селищами и могильниками (Зданович, Батанина, 1995, с. 56). Укрепленные центры расположены на расстоянии 40-70 км. Средний радиус освоенной территории каждого административно-хозяйственного центра составлял примерно 25-30 км. Обращает на себя внимание создавшаяся в результате этого теснота. С.А. Григорьев (1996а) считает подобную компактность неестественной для степной экосистемы и, по его мнению, этот фактор в числе прочих предопределил гибель синташтинской культуры и отказ населения от городищ.
Из раскопанных городищ больше всего информации для реконструкции дают остатки Аркаима (Зданович Г.Б., 1992; Зданович, Батанина, 1995).
Городища имеют различную планировку — овал, круг, квадрат. Расположение домов и улиц диктуется конфигурацией фортификационных сооружений. Самыми ранними являются, вероятно, поселения с овальной планировкой, затем появляются поселения круговые и квадраты. Аналоги подобным городищам известны в Анатолии и Сирии. Идентичные есть на Дону (Шиловское) и в Приуралье (Тюбяк).
Аркаим имел круговую планировку и состоял из двух колец, вписанных друг в друга оборонительных стен. Внешняя оборонительная стена диаметром около 150 м. Была сделана из бревенчатых клетей, забитых или залитых грунтом с добавлением извести. По верху стены шел частокол из бревен. Так что общая высота стены была 5-5,5 м. С наружной стороны клети были облицованы сырцовыми блоками, которые укладывались, начиная со дна рва, окружавшего поселок, на всю высоту грунтовой части стены, это примерно 3-3,5 м. Изнутри к стене вплотную примыкали торцы жилищ, обращенных выходом к единственной, покрытой некогда деревянным настилом кольцевой улице, которая шла через все поселение. Между улицей и домами располагались небольшие дворики. В древности под мостовой проходил ровик, на дне которого примерно через каждые 30 м были вырыты глубокие ямы — составная часть хорошо продуманной системы ливневой канализации. Не вся дождевая вода сбрасывалась с кровли домов в этот ровик, часть ее собиралась в специальные ямы, очень напоминающие систему отстойников.
Внутренняя стена, менее массивная, чем внешняя, была, возможно, выше последней. Изнутри к ней вплотную примыкали торцы жилищ, которые также располагались радиально, но с выходом на центральную, прямоугольной формы площадь со стенами примерно 27 х 25 м. Она была тщательно выровнена, утрамбована и в древности, вероятно, покрыта специальным цементирующим раствором. На ней по кругу располагались зольники. Не исключено, что это следы от огня, горевшего здесь когда-то.
Городище имело четыре входа. Один из них был ложным. Оборонительная стена и ров «прогибались» внутрь поселка на 7-8 м, однако на участке наибольшего излома ров не только не прерывался, а наоборот оказался и широким и глубоким. Враг, Не знакомый с системой укреплений, устремившийся в поисках входа в крепость, мог попасть под град стрел, которые летели бы со стен и «надвратной» башни.
Вход был обнаружен в торце западного отрезка внешней стены, где стена и ров делали резкий поворот на юго-восток. Фактически, это был тоннель в виде лабиринта, проложенный внутри втены. Сравнительно неширокий в начале, он расширялся дальше до 3 м, а потом снова сужался выступом внешней стены. Только преодолев этот участок, можно было попасть на открытую и более или менее свободную площадку у основания предвратной башни. С трех сторон площадка была ограничена стенами, а с одной — обращена к широкому проходу, ведущему вдоль радиальной стены на круговую улицу. Однако пройти по нему можно было только в том случае, если он перекрывался деревянным настилом, иначе легко оказаться в одной из ям, напоминающих скрытые «ловчие» ямы средневековых крепостей.
Ворота главного входа были замаскированы и выходили не к центру поселка, а на круговую улицу и только через особый проем в конце внутренней стены можно было попасть на центральную площадь и к окружающим ее жилищам. Такой маршрут мог иметь не только оборонительное, но и ритуальное назначение.
Жилища в городище были крупными трапециевидными в плане зданиями длиной от 16 до 22 м и площадью от 100 до 180 м2 со стенами из двух параллельных рядов столбов, обшитых плахами и отстоящими друг от друга почти на метр. Промежуток между столбами заполнен грунтом или сырцовым кирпичом. Здание разделено перегородками на отдельные комнаты. Хозяйственные отсеки с погребами и колодцами расположены в глубине помещений. Здесь обнаружены производственные, прежде всего, металлургические следы. Конструкции очагов, каминов и печей очень разнообразны.
При реконструкции такого жилого дома было затрачено около 100 м3 дерева (больше вагона). Если суммировать количество древесины, ушедшей на постройку всех городищ в «Стране городов», то можно представить, какой ущерб был нанесен местному геокору. Из дерева также строились колесницы, срубы в погребениях и колодцах и т.д.
Довольно развитая оборонительная система, создание поселения по заранее продуманному плану, выделение хозяйственно-бытовых, жилых и религиозных комплексов- все это говорит о синташтинско-аркаимских поселениях как о ранних городах. Термин «протогород» С.А. Григорьев (1996а) предлагает не употреблять в отношении этих городищ, так как своего дальнейшего развития в центральноевразийском регионе они не получили.
Г.Б. Зданович (1992) считает Аркаим одновременно крепостью, храмом, ремесленным центром и жилым поселком. На назначение Аркаима есть еще, как минимум, два взгляда: 1) это опорные центры пришельцев, позволяющие им господствовать над местным населением (Григорьев, 1996); 2) это церимониальные «замки» оставшихся на родине родовых групп индоиранцев, которые должны были защищаться в ритуальных схватках, здесь должно было проигрываться то, что индоиранцы в действительности испытали во время их переселения (K. Jettmar).
Временная протяженность Синташты, по данным дендрохронологии (определения А.Г. Гаврилюка), 130 лет (Григорьев, 1996, с. 92). Собственно петровские поселения относятся к позднему этапу функционирования городищ и синхронны раннесрубным (XVI в. до н.э.). Хотя, если предположить синхронность петровских и синташтинско-аркаимских городищ, то эта возможность может говорить об уровнях управленческой иерархии (Березкин, 1991, с. 13), в которой городища «Страны городов» занимали более высокий уровень иерархии, а петровские — более низкие уровни. Это могло хорошо вписываться в систему управления мигрантов коренным населением.
В алакульское время происходит отказ от укрепленных городищ. Это произошло либо в результате отторжения чуждого хозяйственно-культурного типа степной экосистемой (Григорьев, 1996а, с. 46), либо в результате умиротворения обстановки в степи, что должно предполагать слияние мигрантов с аборигенами.
Для алакульских жилищ характерны большие размеры (от 100 до 200 м2). Это жилище полуземляночного типа, имеющее удлиненные прямоугольные котлованы глубиной от 0,6 до 1,3 м. Выходы в них, как правило, угловые (как в Одино), коридорообразные, длиной от 1 до 5 м. Помещения разделены на две части. Иногда одну из частей жилища углубляли относительно другой на 0,4-0,5 м. Количество очагов в помещении от 1 до 8, они состоят из мелких овальных ям, сочетающихся с каменными выкладками или возвышениями из материковой глины. В жилищах поселения позднеалакульского времени Тасты-Бутак присутствуют колодцы со стенками, укрепленными плетнем из саксаула.
На поселениях лесостепной зоны основным материалом для сооружения жилищ служили березовые бревна. Каркасом, несущим основную нагрузку, были ряды столбов, вкопанных вдоль стен котлованов, а также два ряда столбов, расположенных параллельно длинным сторонам помещения и разделяющих его на три примерно равные части. Оформление основы стен, вероятно, было различным. Бревна, плетень, камыш с глиняной обмазкой, пласты чернозема, зола — все шло на утепление помещений в суровых условиях континентального климата. Для реконструкции кровли нет достаточно сведений, она могла быть и пирамидальной, и плоской с небольшим уклоном для стока воды.
В строительстве и оформлении жилищ на поселениях Южного Урала и Зауралья широко применялся камень. Из него возводили внутренние перегородки, им ограждали очаги, делали выкладки для различных хозяйственных нужд, из каменных плит сооружали основания стен. Такие постройки отличаются меньшим размером, по сравнению с каркасными полуземлянками. Дерево использовалось здесь в ограниченном количестве и в основном только для перекрытий. Перекрытия представляли собой, вероятнее всего, пирамидальный сруб с плоским верхом.
Планировка алакульских поселений не выявлена. Вероятно, жилища часто возводились попарно, плотно примыкая друг к другу длинными сторонами. Таких групп на поселении несколько, и расстояние между ними может быть значительным, достигая многих десятков метров.
В федоровской культуре можно выделить две традиции в развитии домостроения: возведение небольших каркасных наземных построек и крупных прямоугольных сооружений полузмеляночного типа. Ярким образцом облегченной каркасной конструкции является сооружение, исследованное на однослойном поселении Бишкуль IV в Петропавловском Приишимье. Оно имело форму неправильного квадрата с сильно закругленными углами. Сохранилась часть помещения площадью 140 м2. Котлован только подрезал погребальную почву и почти на углублен в материк. В северной части сооружения прослеживается коридорообразный вход. Основу каркаса составляли столбовые конструкции. В отличие от алакульских жилищ, количество ямок вдоль границ котлована федоровских строений незначительно. Основная их масса расположена вокруг центральной площадки помещения.
В средней части жилища обнаружены два очага и обугленная деревянная рама, размером 1,3 х 1,8 м. По размеру рамы предполагается, что она была центральной конструкцией перекрытия, рухнувшего во время пожара. Стены такого сооружения не могли быть вертикальными. Их образовывали, вероятно, наклонно поставленные плахи или бревна, нижний конец которых устанавливался на край котлована, а верхний укладывался на прямоугольную бревенчатую раму, поддерживаемую рядом столбов, отстоящих на 1,5-2 м от внутренних границ помещения. Здесь же лежали и концы плах перекрытия. Верхняя часть крыши опиралась на центральную раму малых размеров, которая располагалась над очагом. Такое жилище имело пирамидальную форму, стенки его для укрепления подсыпали золой, вероятно, обкладывали шкурами животных.
Вторая тенденция в развитии домостроения федоровской культуры продолжает алакульские традиции. Крупные прямоугольные сооружения полуземляночного типа известны на поселении Новоникольское I (жилище 4) и на Атасу. Площадь федоровских (нуринских) построек на Атасу составляет от 150 до 200 м2. Характерной их сообенностью является выраженное функциональное назначение, среди сооружений выделены «дом земледельца» и «дом гончара». В отдельных постройках зафиксированы уникальные по сохранности металлургические печи с остатками бронзолитейного производства. Наряду с крупными полуземлянками на поселении Атасу функционировали и легкие каркасные сооружения наземного типа.
Поселения саргаринско-алексеевской культуры четко разделяются по своим размерам на две группы — крупные, площадью 10-30 тыс.м2 (Новоникольское I, Саргары, Конысбай), и мелкие, площадь которых не превышает 10 000 м2. Межовские поселения в лесной зоне были немного меньше и имели площадь 1-5 тыс. м2 с 1-4 постройками. В лесостепи же межовско-алексеевские и межовско-срубные поселения достигают 10-35 тыс.м2. Количество построек иногда составляет 10-15 жилищ. Кратковременные стоянки без следов каких-либо построек имеют небольшую площадь, в среднем 500-2000 м2 (Обыденнов, 1985, с. 126).
На крупных саргаринских поселениях насчитывается от 10 до 20 впадин от жилищных котлованов, на меньших поселениях фиксируется обычно три-четыре впадины (Петровка III, Владимиро-Борисовка I). В некоторых случаях поселения отмечены только подъемным материалом. Происходящим из очень тонких культурных слоев. Выявлено три основных типа планировки поселков. В первом случае жилища располагались вдоль кромки берега в один-два ряда. При этом расстояние между постройками может быть различным. Во втором случае планировка вдоль берега сочетается с планировкой жилищ по кругу (Новоникольское I, Виноградовка IV). Жилища расположены здесь недалеко друг от друга и опоясывают площадки размером 500-800 м2. Третий тип планировки — сплошная застройка. На поселении Саргары, которое является наиболее характерным памятником с такой планировкой, 16 сооружений расположены компактно на расстоянии 0,5-3 м друг от друга. Системой проходов они соединены в две группы.
На поселениях саргаринской культуры Северного Казахстана исследовано 44 постройки. По форме, глубине котлованов и внутреннему устройству они разделены на четыре типа. К первому отнесены крупные полуземляночные жилища прямоугольной удлиненной формы площадью 200-400 м2 и глубиной 0,7-1,5 м. Постройки имеют от двух до пяти коридорообразных выходов или переходов в другие жилища. Внутри помещений обнаружено от одного до семи очагов. Постройки второго типа характеризуются аналогичными признаками, но имеют квадратную форму, что существенно отражается на их конструкции и интерьере. Сооружения первого и второго типов представляют собой сложный жилой и хозяйственный комплекс, без четкого изолированного разделения жилых и производственных площадей. К третьему типу относятся овальные и округлые в плане наземные постройки хозяйственного назначения площадью 90-160 м2. Они имеют по одному выходу в виде короткого тамбура или проема. В отдельный тип выделяются многоугольные сооружения. Постройка 2 поселения Саргары, отнесенная к этому типу, обращает на себя особое внимание. Наличие жертвенных комплексов в полу сооружения, отсутствие в заполнении котлована керамики, орудий труда и других свидетельств постоянного обитания человека подчеркивает его особую, вероятно, культовую роль на поселении.
Богатый материал для реконструкции жилищ и поселка в целом происходит с поселения Саргары. Все постройки — каркасные. Их основу составляет система из нескольких рядов столбов высотой около 3 м, на которые опираются кровля и стены. Крайние ряды столбов впущены в котлован и расположены в 0,5-0,75 м от его краев. Стены жилищ наклонные, а кровля в зависимости от формы котлована плоская или усеченно-пирамидальная. Края котлована укреплены плетнем или каменной облицовкой, в них устроены ниши и хозяйственные ямы. Пол в жилищах утрамбован или обмазан глиной. Остатки очагов формируются в виде пятен прокала в канавках длиной до 3 м, забутованных камнем.
Соседние, межовские, жилища отличаются меньшей площадью. В основном, они имеют размеры от 70 до 150 м2 и составляют половину всех жилищ. 18% жилищ имеют площадь от 8 до 15 м2, 14% — от 25 до 40 м2. И только пять построек характерны для степной культуры (Обыденнов, 1985, с. 127-128). Большие жилища распространены на поздних памятниках эпохи бронзы, знаменующих переход к раннему железному веку.
Хозяйственно-функциональный анализ ирменских жилищ поселения Быстрово (Матвеев, 1983) показал, что продольные ряды столбов в каркасно-столбовых жилищах играли роль не только опоры крыши и стен, но и делили жилище на части — боковые, для содержания скота, и центральную — жилую. Землянки поселения Ирмень I площадью свыше 100 м2 с бревенчатой кровлей в виде пирамидального сруба рассчитаны были на содержание в них скота в зимнее время.
В целом, развитие домостроения в северной половине Казахстана и на Южном Урале шло следующим образом. В раннебронзовых культурах появляются каркасно-столбовые прямоугольные жилища с рядом столбов в центре, поддерживающие кровлю. В петровско-синташтинской культуре основным типом поселения являются укрепленные городища с жилищами, сооруженными из бревен, образующих срубы примитивной вязки (Зданович Г.Б., 1988, с. 132). В раннебронзовое время хозяйственные ямы устраивались за пределами жилища (Крижевская, 1977, с. 69, р. 16). Эти ямы ограждались стенами и, видимо, имели кровлю, либо их верх был устроен в виде конического шалаша из жердей, обложенных дерном с плетеной дверкой-заслоном. В последующее время хозяйственные ямы стали устраиваться внутри жилища в промежутках стенок котлованов и стен жилищ.
В позднепетровское время социально-экономические процессы, происходящие в обществе, требовали создания все более и более крупных жилищ. Возможно, этого требовали и местные экологические условия, заставляющие мигрантов адаптировать к ним свое жилище. Размеры срубов, ограниченные длиной бревен, не могли предоставить необходимой жилой и хозяйственной площади, перекрытой кровлей. Проблему старались решить в традиционном плане. На поселениях стали появляться длинные постройки, состоящие из двух срубов, приставленных торцами друг к другу. По сравнению с ранними конструкциями, жилища увеличились по площади в четыре раза, вероятно, они объединяли четыре сруба (жилище 4 поселения Кулевчи III).
Однако нерациональность техники срубов при создании значительных по площади жилых и хозяйственных построек стала очевидной. В конечном итоге, на смену срубам пришел аборигенный тип жилища — каркасно-столбовой землянки, как наиболее рациональный в данных климатических условиях, когда в зимнее время вся жизнь — бытовая, социальная, хозяйственная, производственная — сосредотачивалась в пределах жилища. Этот переход произошел в алакульское время. В позднеалакульское время и те легкие каркасные жилища наземного типа, которые стали характерными для федоровской эпохи. Дальнейшая эволюция жилищ шла по пути увеличения площади постройки и в саргаринское время она достигает 400 м2. Идет и дифференциация помещений по их назначению: жилищно-производственные, производственные и культовые. Появляются поселения без остатков жилищных конструкций, а также сезонные поселения с жилищами наземного типа, вроде Алабуга I (Шорин, Косинцев, Ражев, 1993).
Г.Б. Зданович считает, что кровля помещений в андроновское время была либо плоской, с уклоном для стока воды, либо усеченно-пирамидальной. Е.Е. Кузьмина (1988) считает их двускатными, когда центральные столбы служили для поддерживания главной опорной балки дома-конька, на который клали поперечные слеги, образующие двускатную крышу. Концы балок опирались на стенку дома. Два ряда столбов (даже три), считает исследовательница, служили для уменьшения перекрываемого пролета. Поверх строения настилали жерди, тростник, солому и обмазывали их глиной. Дома с двускатной или четырехскатной крышей, опиравшейся на систему опорных столбов, утверждает Е.Е. Кузьмина, обычна для лесостепных районов, богатых лесом.
Деревянные конструкции использовались также и в погребальных сооружениях как петровского, так и более позднего времени (могильник Байкара, курган 4). Из дерева, очевидно, строились загоны для скота. Возможно, что и поля также обносились андроновцами изгородью, как это делалось у древних земледельцев для защиты посевов от домашних животных (Шнирельман, 1980).
Если обратиться к строительной отрасли андроновского хозяйства на территории Центрального Казахстана, то здесь мы столкнемся с совершенно иной традицией в домостроении — традиции, основанной на каменном сырье. Основными объектами архитектуры были жилища, монументальные надгробные и поминальные памятники, а также гидротехнические устройства (водоемы, плотины, запруды). Строительное искусство племен эпохи бронзы Центрального Казахстана описано А.Х. Маргуланом (1979).
Здесь на поселениях насчитывалось от 15 до 80 строений. Группы жилых и хозяйственно-производственных помещений располагались очень близко друг к другу. Жилые и хозяйственные постройки обычно расположены по кругу, внутри круга — открытая площадка, где размещалось стадо (открытый загон). Возле жилища, в специально построенных тамбурах, а нередко и внутри жилых строений находились мастерские для плавки и обработки металла, изготавливалась керамическая посуда. За чертой поселений, на холмах находились усыпальницы родовой общины и культовые сооружения, сложенные из гранитных плит.
Поселения весьма схожи между собой, незначительные различия связаны с характером местного ландшафта, иногда бытом отдельных племен. Все они расположены в широких плодородных долинах, богатых водой и лугами. В конце эпохи поселения строятся в самых отдаленных от речных бассейнов местностях: северной Бетпак-Дале, Северном Прибалхашье, в районах Джезказгана.
Планировка жилищ так же совершенно тождественна. Это, в основном, квадраты и прямоугольники, опущенные в грунт на 30 см. Важным строительным достижением эпохи бронзы являются стены. Примитивные стены существовали еще в энеолите и в раннем бронзовом веке. Но только с атасуского этапа (средняя бронза) каменные конструкции начинают играть ведущую роль в строительном деле. В качестве сырья для строительства использовались такие породы камня, как гранит, диорит, песчаник, мергель, порфирит, сланцы, туфы и другие. Начиная с конца средней бронзы получают свое дальнейшее развитие два принципа сооружения каменных конструкций. Первый — в два ряда вертикально врытых каменных плит с забутовкой из камня с глиной. Второй — горизонтальная кладка из двух рядов плит с забутовкой. Плиты — длинные и прямоугольные, от чего стены получались ровными.
Возможно, что в каменном строительстве техника кладки и забутовки полого пространства была занесена в Центральный Казахстан алакульцами, предки которых (синташтинцы и аркаимцы) широко применяли подобную технологию при возведении «Страны городов».
На поселениях Каркаралы II, Суук-Булак, Шортанды-Булак население строило жилища из деревянных плах и бревен. Видимо, и здесь сохраняется северная традиция, что позволяло наличие древесины, обработка которой, к тому же, была более легкой, да и само строение было гигиеничней каменного.
Использовалось в жилых строениях дерево и в эпоху поздней бронзы. Кроме того, сохранились следы глинобитных стен в Джезказгане. Каменные стены поселений бегазинского времени частично имеют надземный характер. Отличительная особенность каменных стен — это их толщина, составлявшая 1,4-2,0 м для жилых и поминальных сооружений.
Основная конструкция полуземлянок покоилась на каркасных столбах, обшитых плахами, плетенкой, обмазанной глиной.
Появляются многокомнатные жилые постройки. Деление жилища осуществлялось путем устройства внутри каркасных столбов и возведения капитальной каменной стены. Одно жилище с другим соединялось подземными ходами. Подземные части в эпоху поздней бронзы рылись уже острыми металлическими орудиями, дающими четкие геометрические линии прямых углов.
Достижения строительного дела более ярко представлены в надгробных и поминальных сооружениях, увековечивающих память об умерших членах общины или какое-либо важное событие.
Одну из многочисленных и ранних групп надгробных сооружений Центрального Казахстана составляют цисты — небольшие строения в плане круглой, квадратной или прямоугольной формы, построенные горизонтальной кладкой из тонких сланцевых плит на глине с кольцевой оградкой.
Высшего расцвета каменная архитектура региона достигает в бегазы-дандыбаевское время. Памятники этого времени поражают крупными размерами, внушительным видом и нередко остроумным архитектурным решением.
Отличие бегазинских мавзолеев от других подобных сооружений заключается в том, что поверх кладки они имеют облицовку из огромных гранитных плит, установленных ан ребро. Характерную черту всех каменных сооружений бегазы-дандыбаевского времени составляет наличие опорных каменных столбов, на которых покоилось перекрытие, а также вспомогательных подпорок в виде длинных, часто отесанных каменных блоков, которыми были укреплены стенки вертикальных облицовочных плит и слабые места в кладке стен. Высота опорных столбов была несколько выше стен. Одну из характерных особенностей бегазинских усыпальниц составляет длинный коридор, примыкавший к зданию с восточной стороны. У входа установлены две самые большие плиты. Внутри устраивались каменные алтари.
Тагискенские мавзолеи в Кызылкумах и долине р. Сырдарьи полностью повторяют архитектуру и технологию бегазинских, что говорит об их единокультурности. Различие в том, что они целиком сделаны из глины.
Перекрытия жилищ и ритуальных сооружений были разнообразными. Часто для этих целей применялась идея ложного свода, при котором каменные плиты накладывались сначала на стены, затем на ниже лежащие, со смещением к центру, так постепенно закрывалось все пространство. Для поддержания ложного свода использовались каменные столбы-опоры.
Е.Е. Кузьмина (1985), ссылаясь на реконструкции археологов, занимавшихся этим вопросом, приводит следующие типы перекрытий: пирамидально-ступенчатый (рассмотренный выше), его усложненный вариант и типа чор-хона.
Усложненный вариант пирамидально-ступенчатого перекрытия реконструирован А.Х. Маргуланом на поселении Атасу: жилище разделено двумя продольными рядами столбов, боковые пролеты перекрыты на два ската поперечным накатом, а в центре над очагом сооружен пирамидально-ступенчатый свод с дымовым отверстием.
Третий вариант пирамидально-ступенчатого свода типа чор-хона предполагается в жилище на поселении Шанданга: балки, образующие ступенчатый каркас кровли в перекрытии чор-хона, укладываются по диагонали, срезая углы, затем на образовавшуюся квадратную или шестиугольную раму положены вновь по диагонали балки, образующие вертикальный квадрат следующего ряда и т.д. Система перекрытия чор-хона дает большую экономию леса, что немаловажно для степных районов.
Обращает на себя внимание схожесть принципа пирамидально-ступенчатого свода, особенно типа чор-хона, с реконструируемым сводом для ботайского жилища (Кисленко, 1993). Такие дома и сооружения могли быть возведены только усилиями целого родового коллектива. Технические приемы и операции, применявшиеся при передвижении и установке огромных каменных масс говорят о высоком уровне строительного искусства того времени. Работы производились при помощи рычагов, катков и бревен, а транспортировка осуществлялась зимой.
Разрабатывая основные идеи строительной техники, жители большое внимание обращали на постройку жилищ из камняредеерва и глины. В большинстве случаев бутовый камень был основным материалом в развитии архитектуры жилища. Вместе с тем, в строительстве жилищ роль леса и камыша была огромна. Дерево использовалось в виде жердей, бревен, плах, лежней и круглых столбов, из которых состояла вся деревянная конструкция жилища эпохи бронзы. Этому способствовало появление острых металлических инструментов типа плоских топоров, долот, сверл и др.
В виду складывания отгонного скотоводческого уклада должны были возникнуть и бытовать легкие летние постройки.
Итак, строительство, как и другие отрасли хозяйства населения бронзового века, динамично развивалось. Причем, вначале вырисовывается две местные раннебронзовые традиции: на севере Казахстана — строительство каркасно-столбовых помещений, в Центральном Казахстане — примитивных из камня. В культуре средней бронзы на севере появляются срубные дома, применяется технология кладки и забутовки полого пространства между стенами, а также укрепленные городища. В данном регионе эта традиция не развилась из-за климатических, социально-экономических, экологических особенностей региона. К тому же, укрепленные поселения, требующие огромных затрат сырьевых и трудовых ресурсов, для этого региона не характерны, даже, вероятно, чужды менталитету местного населения, то есть было явное нарушение принципа необходимости и достаточности. В лесостепной зоне происходит возврат к каркасно-столбовым конструкциям из дерева, материала, имеющегося в изобилии, легко обрабатываемого и гигиеничного. В то время, как толщина промерзания в этих широтах каменных стен составляет 64 см, дерево не промерзает, не создает сырой атмосферы в жилище. К тому же, снижается потеря тепла организмом путем теплоизлучения, которая особенно высока в жилищах с холодными каменными стенами.
В Центральном Казахстане, в условиях степей, пустынь и полупустынь, древесного сырья мало. К тому же, огромная его часть должна была обеспечивать углем металлургическую отрасль хозяйства. Зато каменного сырья было в достатке. Вот здесь и пригодились кладка стен и забутовка полостей. Эти технологии не только применялись, но и развивались. Проблема сохранения тепла в доме решалась за счет утолщения стен. Вырабатывалась идея ложного свода, различных видов пирамидально-ступенчатого свода. Возможно, истоки этих видов перекрытий лежат еще в энеолите. Тем не менее, если каркасно-столбовой конструкцией андроновские дома входят в единую центральноевразийскую зону распространения традиций домостроения (Кузьмина Е.Е., 1988), то перекрытием своим они, особенно центральноказахстанские, из этого ряда выбиваются. С одной стороны, такая конструкция близка ботайской, а с другой — юрте.

2.7. Ткачество

Ткачество было и остается трудной для изучения темой. Это объясняется, в первую очередь, состоянием источниковой базы. Собственно ткани или плетения находят очень редко, они фрагментарны и, как правило, плохой сохранности. Столь же редко обнаруживаются и орудия ткацкого дела, что обусловлено спецификой этого рода производства — использованием обычных подручных вещей. Такая работа, как плетение шнурков, поясков, нешироких полос текстиля, вообще не требовала какого-то специального оборудования. Кроме того, примитивные станки для ткачества и плетения изготавливались из органических материалов, не сохраняющихся при археологических раскопках.
В археологической литературе общепризнано, что материальные свидетельства ткачества — это глиняные или каменные пряслица и грузики со следами специфической стертости, кочедыкообразные орудия, предметы в виде кружочков с двумя отверстиями, изготовленные из стенок сосудов, «текстильная» керамика и, конечно, сами ткани и плетения.
Истоки текстильного дела на территории Казахстана уходят корнями в энеолит (Зайберт, 1993; Чернай, 1985). На ботайских памятниках найдены остатки инструментов и приспособлений для ткачества. Например, два обломка шестереночных дисков, предназначавшихся для свивания нитей, а также часть дисков, служивших грузиками при производстве текстиля. Найдены также фрагменты керамических сосудов с текстильными отпечатками нетканого текстиля (Чернай, 1985).
Текстильные отпечатки на керамике широко распространены от Прибалтики до Дальнего Востока, он неолита и до раннего железного века. Керамика с текстильными отпечатками была обнаружена на поселениях ранней бронзы Одино, Кокуй II (Крижевская, 1977); Вишневка (Татаринцева, 1984). На этих памятниках отпечатки текстиля были как с наружной стороны керамики, так и с внутренней. Отпечатки на керамики с поселений развитой бронзы были уже только с внутренней стороны.
«Текстильные» отпечатки на раннебронзовой керамике, как и на энеолитической, были оставлены нетканым текстилем, качество которого заметно снизилось (Чернай, 1985). Этот текстиль был неизвестного строения, в котором нити не переплетаются, а перевиваются по определенной системе. Такой текстиль характеризуется глубокой структурой, применением довольно тонких нитей при выразительной и довольно крупной фактуре. Отсутствие переплетающихся нитей свидетельствует о том, что текстиль вырабатывался не на ткацком станке. Раннебронзовый текстиль выработан из более толстых (0,15 и более), чем в энеолите, нитей, что обуславливает более крупную и менее регулярную фактуру.
Т.Н. Глушкова (1993) в этом вопросе выступает оппонентом И.А. Черная (1985). Она считает, что «текстильные» отпечатки в своей массе оставлены не тканью, а прокатыванием намотанного на палочку двух- или трехжильного жгута (энеолитические отпечатки), многоразовым оттискиванием одинарного «гребенчатого» штампа или прокатом твердого инструмента; часть оттисков — следы выбивки твердой колотушкой (на части фрагментов одиновской и крохалевской керамики). В ряде случаев многочисленные оттиски близко расположенных жгутов удается реконструировать как «жгутиковый текстиль», когда тонкая нить, продернутая в витки жгутов, соединяла отдельно сплетенные жгуты. Образуемую таким образом ткань, можно условно назвать «технической», поскольку особенности ее структуры свидетельствуют о том, что она вряд ли использовалась как полотно для производства одежды. Таким образом, исследовательница считает, что за исключением отпечатков на донышках сосудов с Валентина перешейка, все остальные, исследованные ею, «текстильные» отпечатки относятся к ложно-текстильным, то есть, получены с помощью различных инструментов. Поэтому она высказывает сомнения в том, что все отпечатки, исследованные Л.И. Чернаем, являются «текстильными» (Пиринова, 1993, с. 64). В то же время отпечатки неткацкого текстиля зафиксированы и на внутренней стороне керамики, что исключает нанесение их каким-либо инструментом.
На поселении Крохалевка 4 обнаружены керамические кружки, сделанные из стенок сосудов с двумя просверленными отверстиями. Они реконструируются как распределители нитей в примитивном ткацком станке. В.И. Молодин и И.Г. Пиринов (1989, с. 123) считают, что для «самусьского ткачества можно реконструировать, по крайней мере, два способа плетения, причем, один из них — с использованием малопроизводительного примитивного станка», другой представляет собой безутковыую вязку простой сетки.
Сырьем для ткачества в этот период в основном являлось растительное сырье (дикорастущие крапива, конопля, осока), и только к середине II тыс. до н.э. появилась шерсть (Глушкова, 1993, с. 69). Возможно, шерсть в ткачестве стала в Урало-Ишимском регионе использоваться раньше, так как уже на рубеже III-II тыс. до н.э. сюда продвигаются группы ямных племен-овцеводов (Мосин, 1996). Но в технологии ткачества все же резкое изменение произошло в период средней бронзы (Чернай, 1985).
Все образцы керамики с «текстильными» отпечатками на внутренней стороне имеют отпечакти текстиля полотняного переплетения. Примечательной особенностью этого текстиля является то, что при изготолвении этой довольно грубой ткани вместо одинарных нитей основы и утка, соответствующих толщине данного вида ткани, используются группы довольно тоникх нитей. Плотность тканей на 1 см по основе составляет 5-10 групп, по утку — 6-20 групп. Количество нитей в группах основы — 2020, утка — сложенная вдвое или вчетверо нить аналогичной толщины (0,15-0,25 мм) правого кручения. Это следы старой технологии ткачества — изготовления неткацкого текстиля. Такое прядение было необходимым условием при изготовлении неткацкого текстиля со сложноорганизованной и глубокой структурой, так как в ином случае текстиль был бы не только грубым, но его невозможно было бы изготовить вообще. Сохранением тонкого прядения для сравнительно грубого полуткацкого текстиля, причем с многократным перерасходом количества нитей, представляется нецелесообразным, своего рода анахронизмом.
Другой особенностью полуткацкого текстиля является то, что количество нитей в группах основы не постоянно, так как отдельные нити нередко переходят из одной группы в другую. Эти особенности свидетельствуют об отсутствии в устройствах для выработки текстиля основной детали ткацкого станка — ремизки, обеспечивающей автоматическую смену «ткацкого зева» (интервала между рядами четных и нечетных нитей, через который при каждом цикле ткачества перебрасывается челнок с уточной нитью). В то же время характер ошибок в переплетении нитей свидетельствует о том, что ткани вырабатывались на более сложном, нежели простая рама для натяжения нитей, устройстве, так как на последней при последовательном (поочередном) переплетении нитей с помощью кочедыка или иглы было бы исключительно трудно прослеживать принадлежность каждой тонкой нити к определенной группе. Ошибки могли бы быть чаще и производительность также была бы низкой и не могла бы удовлетворять потребностей в тканях не только для одежды, но и для технических целей. Видимо, здесь присутствовало разделение групп нитей на четные и нечетные с постоянным ткацким зевом. Работа на подобном устройстве состояла из двух повторяющихся циклов. При первом уточная нить с прикрепленным к ней кочедыком перебрасывалась через зев в одну сторону; второй цикл заключался в последовательном поочередном переплетении нитей основы кочедыка в обратном направлении. Совмещение автоматического и поочередного способов переплетения на таком устройстве и позволило И.Л. Чернаю (1985, с. 100) назвать получаемый текстиль полуткацким. Отпечатки на керамике второй половины II тыс. до н.э. показывают, что техника текстиля несколько улучшилась, так как ошибки в переплетении стали реже, ткани более однородны по плотности и фактуре. Текстиль вырабатывается уже из одинарных нитей. В середине II тыс. до н.э. ткани окрашивались экстрактом морены, возможно, в подражание дорогим импортным пурпурным тканям или, если связать появление новой технологии с появлением в регионе синташтинцев, пришедших из Восточного средизмноморья — региона, где вырабатывали пурпурный краситель из моллюсков, в целях замены его местными красителем.
«На фоне изображенной картины развития текстиля и керамического производства у древнего населения Евразии резкие изменения в этих производствах у населения Южного Зауралья и Северного Казахстана предстают как аномалия и феномен» (Чернай, 1985, с. 107). Исследователь считает, что одними качественными изменениями в хозяйстве местного населения этот феномен объяснить невозможно, так как они происходят постепенно. Он считает, что эта технология пришлая (из Южной Туркмении), но прижиться в местной среде она смогла именно блигодаря соответствующему ей уровню развития экономики. Пришлыми считаются синташтинцы (пришедшие из передней Азии), а присутствие в ранних полуткацких тканях технологии тонкого прядения нитей схоже с присутствием инокультурных традиций в производстве аркаимской керамики (Гутков, 1995) и так же, очевидно, объяснимо брачными связями между мигрантами и аборигенами. Аркаимские жнещины, используя новое ткацкое устройство, применяли в прядении нитей традиционную технологию Тем более, что в своем развитии ткачество и керамическое производство идут рука об руку (Чернай, 1985).
В остальных районах Евразии продолжается развитие неткацкого текстиля. Когда степной население освоило ткацкий станок, пока остается невыясненным.
В полной мере судить о развитии ткачества по отпечаткам на керамике представляется не вполне возможным, поскольку, как справедливо заметил Б.А. Литвинский и другие, в гончарство шли сорта ткани не высшего качества (См. в: Крижевская, 1977, с. 111).
Кроме производства тканей, ткачество обеспечивало население бронзового века нитями, веревками, сетями, циновками. Их производство было освоено еще в неолите (Глушкова, 1993). Веревки и жгуты изготавливались из растительного сырья способом кручения. Причем, веревки свивались правым кручением стеблей, а жгуты — левым. Жгуты служили для вязания сетей. При изготовлении применялись приспособления, улучшающие качество сырья и облегчающие процесс изготовления изделий (например, циновки производили с помощью конструкции, которую можно было бы назвать предтечей ткацкого станка или примитивным станком; затем появился станок с керамическими распределителями нитей и, наконец, приспособление для изготовления полуткацкого текстиля).
Итак, в раннебронзовых памятниках Северного Казахстана существовала еще евразийская энеолитическая технология производства неткацкого текстиля. В XVIII-XVII вв. на Южном Урале и в Северном Казахстане появляется новая технология — производство полуткацкого текстиля. На ранних стадиях ее бытования в изготавливаемых тканях прослеживаются отдельные энеолитические традиции (тонкопрядение), впоследствии сошедшие на нет. Производство полуткацкого текстиля являлось особенностью ткачества региона в эпоху бронзы. На территории Восточной Европы продолжало развиваться производство неткацкого текстиля.
Изменялась не только технология изготовления ткани, но и исходное сырье. Первоначально в его качестве выступали дикорастущие растения с сильно развитыми лубяными волокнами — крапива, конопля, осока. В период средней бронзы их потеснила шерсть, так как прядение шерсти позволяло получать нити неограниченной длины. Возможно, это произошло несколько раньше.

2.8. Камнеобработка

В эпоху бронзы значение камнеобработки снижается ввиду замены многих видов изделий из камня металлическими. Однако в ряде случаев каменные орудия сохранили свои позиции. Сокращение сферы применения каменных орудий происходило постепенно, по мере развития металлургии. В раннебронзовых культурах по-прежнему бытуют наконечники стрел разнообразных форм и размеров: мелкие — для охоты на водоплавающую дичь и крупные — на лесного зверя. Почти до конца раннебронзового времени сохраняется с постепенным количественным уменьшением и бытовой каменный инвентарь (скребки, ножи и др.), употребляемый, в частности, для разделки продуктов охоты (Крижевская, 1977, с. 105). Сланцевая индустрия Кокуя II представлена топорами и теслами. Из отщепов сланца изготовлены нож, миниатюрное долотце. Кремневая индустрия характеризуется пластинчатой техникой невысокого качества, небольшим числом орудий и ограниченностью их форм, значительным процентом заготовок из отщепов, малочисленностью производственных остатков.
Пластинчатая техника была характерной и для ташковской камнеобработки. Здесь на пластинах изготовлено 60% орудий, а на отщепах — 14% (Рыжкова. 1994, с. 10). Для изготовления орудий ташковцы использовали различные виды техники: оббивку, скалывание, ретуширование, шлифование, пиление и сверление камня. Причем, дефицит каменного сырья побуждал экономить его, изготовляя комбинированные орудия или используя сломанные изделия в другом качестве. В целом, у ташковцев каменная индустрия достигает высшего расцвета (Ковалева, 1988). Отмечается специализация орудий по сырью. Распространение отщепа или плитки позволило с меньшими затратами сил изготовить облее прочное орудие.
Каменные орудия кротовской культуры отличаются невыразительностью форм, плохим качеством материала, грубостью обработки. Из устойчивых форм бытует черешковые наконечники, конфигурация которых, видимо, становится типичной для этого времени (Молодин, 1977, с. 60). Черешковые наконечники появляются с движением синташтинских и сейсминско-турбинских племен, двигающихся навстречу друг другу. Они аналогичны наконечникам Бактрии (Григорьев, 1996, с. 80). Особенное развитие они получили в уральской абашевской культуре (Кузьмина О.В., 1992). Перо приобретает стройный вытянутый вид, узкое основание, короткий черешок. Весь наконечник как бы «уходит» в перо, то есть совершенствуется боевая часть орудия.. Шипы хорошо выделены и опускаются ниже основания пера. Весь наконечник тщательно отретуширован. Черешок всегда треугольный с острым окончанием, сечение линзовидное. Масса и форма улучшают его качества. Этот тип в абашевской культуре единственный.
В петровской культуре подобные черешковые наконечники редки, в основном бытуют треугольной формы с усеченным основанием (Зданович Г.Б., 1988). С исчезновением петровской культуры этот вид каменного орудия также исчезает. Характерной чертой петровской камнеобработки являются булавы с коническими и биконическими отверстиями. Они тщательно отполированы и изящны по форме. Они встречаются и в катакомбных культурах, но в целом, это очень ранняя традиция, широко распространенная в Передней Азии.
В последующих бронзовых культурах Урало-Казахстанских степей каменный инвентарь многочисленен и разнообразен. Особенно это заметно в саргаринской культуре, пережившей кризис в металлообработке. Здесь каменные изделия представлены зернотерками, терочниками, пестами, колотушками, молотами, топорами, шлифовальными плитками, лощилами, пращевыми камнями и другими поделками.
Наиболее крупная коллекция каменных орудий труда эпохи бронзы получена с поселения Петровка II (определения Зданович С.Я.. Коробковой Г.Ф., 1988). В качестве сырья использовались различные породы песчаников, алевритов, алевропесчаников, тонкозернистые гранитные, кварцевые и кварцитовые материалы, чаще всего в виде окатышей и гальки. Песчаники и алевриты имеют местное происхождение. Твердые породы могли поступать из районов Казахского мелкосопочника, а также из глубинных обнажений в русле реки. Здесь представлены горнометаллургические и металлообрабатывающие орудия и орудия домашних производств.
Исследовав коллекцию каменных орудий с поселений Южного Урала, В.В. Зайков (1995) пришел к следующим выводам: во-первых, все изделия изготовлены из местных горных пород, выходы которых известны в исследуемом районе; во-вторых, выделяются породы строго функционального назначения, из которых сделаны совершенно определенные предметы. Например, наконечники стрел и сверла изготовлены из кремнистых пород с острыми режущими гранями. Для абразивов использованы исключительно обломочные породы с зернами кварцита. Литейные формы сделаны из тальковых пород с высокой огнеупорностью. Ударные орудия изготовлены из пород с высокой прочностью и вязкостью — эпидоизтов, силицитов, яшм. В-третьих, использование пород определялось не только их физико-механическими свойствами, но и ориентировкой систем трещин. Именно эта причина обусловила использование «вязких» эпидозитов, в которых развита призматическая отдельность, для изготовления молотков, а базальтовых и риолитовых лав с клиновидной системой трещин — для мотыг.
Очень эффективным минералом, который использовался в древности, был горный хрусталь.
«Племена эпохи бронзы Центрального Казахстана продолжали развивать микролитическую индустрию, проявляя более тонкую изощренность при изготовлении кремневых орудий, чем их предки. В этом большие услуги им оказали металлические орудия» (Маргулан, 1979, с. 306).
Важное значение имело изготовление горнометаллургических и металлообрабатывающих орудий труда, несмотря на то, что в конце эпохи бронзы некоторые из них начинают изготавливаться из металла. Тщательностью обработки отличаются круглые и яйцевидные каменные шарики. Находимые во множестве. Метательные шарики для пращи с вырезанным на узком конце желобком для привязывания ременной петельки в большинстве случаев имеют яйцевидную форму. Миниатюрные круглые камешки, хорошо отшлифованные и часто лощенные, несомненно, предназначались для игры.
Сильно было развито каменоломенное и каменотесное дело. Свидетельство этому — каменные жилые и культовые постройки. Камнетесное дело поднялось до уровня искусства, в процессе которого изготавливались высокие каменные стелы — менгиры, из камня в зачаточной форме воспроизводился облик людей и животных.
В малой каменной скульптуре, типа жезлов. мастера реалистически изображали головы верблюда, коня, человека и т.д.
Таким образом, в бронзовое время на территории Казахстана и Южного Урала бытуют две традиции в камнеобработке: в северном регионе — пластинчатая с переходом к плитке и отщепу; в центральном — развитие микролитической индустрии. Безусловно, в ранний период эпохи каменное дело господствует в сфере изготовления орудий труда. С расширением металлургического производства это господство исчезает. Остаются только две сферы, где позиции каменных орудий были непоколебимы — это добыча руды и обработка металлов (орудия для этих целей и возникли только с появлением металлургии) и растирание зерна. В камнеобработке использовались все известные приемы, и она достигает своего совершенства, переходя в разряд искусства. Изготавливаются не только орудия труда, оружие, но и культовые и престижные предметы. А также предметы для забав. Навыки камнеобработки применяются в монументальном строительстве.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Бронзовый век сыграл большую роль в истории развития хозяйства на территории Казахстана. В этот период оформился и развился комплексный пастушеско-земледельческий тип хозяйства. Этот тип хозяйства был основан на пойменном земледелии и придомном пастушеском скотоводстве. Ученые считают, что ведущей отраслью хозяйства было скотоводство. Но думается, что велика была и роль земледелия. Как было доказано Л.Н. Гумилевым, скотоводческие народы не могли прожить без контактов с земледельческими цивилизациями. Подобного разделения труда в эпоху бронзы на территории Казахстана еще не существовало, поэтому земледелие было важной составной частью хозяйства андроновцев. К тому же, именно оно определяло оседлость бронзовиков. Возделывание (и последующие расширения площади полей) земли в поймах рек, вероятно, обеспечивало население достаточным количеством зерновых культур, овощей. Использование именно этих земель, видимо, и явилось лимитирующим фактором в развитии земледелия на последних этапах эпохи, когда увеличилось количество населения, а обработка тяжелых степных почв еще не была освоена.
В эту эпоху определяется трехкомпонентный состав стада из коров, овец, лошадей. Соотношение этих видов животных в стаде на разных этапах и на отдельных территориях не было одинаковым. Но в целом, прослеживается тенденция увеличения в стаде количества тех видов скота, которые приспособлены к самостоятельному добыванию корма из-под снега: на севере — лошади, а на юге — овцы. Развитие переживала также и технология скотоводства. Из придомного оно постепенно трансформируется в отгонное, яйлажное. В этот же период население освоило переработку молочных продуктов и шерстяного сырья, а также шкур животных. С увеличением количества домашних животных они начинают вытеснять диких животных-конкурентов, на которых, возможно, уже в бронзовое время начинаются организованные загонные охоты с целью истребления их и получения дополнительного количества мяса.
Происходило и освоение скота для различных целей. Лошадь использовалась вначале для запряжки в колесницы. А затем для верховой езды и в рабочих целях. В качестве тягловой силы использовались и волы. В бронзовый период был приручен верблюд, ставший неоценимым помощником человека степей. Особенностью скотоводства степняков было отсутствие в стаде свиньи.
Развитие скотоводства и земледелия было обусловлено развитием металлургии бронзы, которая в своем развитии прошла от робких первоначальных шагов до наивысшего расцвета и приняла характер специализированного товарного производства. В этот период Казахстан стал мощным центром распространения на огромных пространствах Евразии оловянистых бронз. Применение бронзовых изделий было широким — из них изготавливались как орудия труда и оружие, так и великолепные украшения.
Бронзовые орудия потеснили, но не исключили применения в хозяйстве каменных орудий труда, технология производства которых вобрала в себя лучшие традиции энеолитической каменной индустрии.
Большие изменения происходили и в керамическом производстве. Изменялись как технологии производства глиняной посуды, так и форма посуды, и ее орнаментация. От формовки внутри тканевого мешка население перешло к формовке сосудов на твердой болванке, мешочке с песком, к выдавливанию из одного куска глины. Стали использоваться вращающиеся подставки и печи для обжига сосудов.
Развитие хозяйства на территории Казахстана в андроновское время не везде шло одинаково. Производящее хозяйство бронзового века появляется на территории Северного Казахстана. Оно сочетает в себе энеолитические традиции и достижения западносибирской раннебронзовой этнокультурной общности. С XVIII в. до н.э. синхронно с местным типом хозяйства начинает бытовать синташтинский военно-скотоводческий тип хозяйства, привнесший на территорию региона нетрадиционный тип поселения, своеобразную керамику, высокоразвитую бронзолитейную технологию, новые строительные технологии. В последующих культурах часть новшеств была воспринята и развита андроновцами (особенно в области металлургии и каменного строительства), а часть была отвергнута.
С середины II тыс. до н.э. производящее хозяйство андроновцев распространяется на всю территорию Казахстана. С этого времени намечается две линии развития бронзовых культур региона: одна линия представлена культурами Южного Урала и Северного Казахстана, вторая — культурами Центрального и Северо-Восточного Казахстана. Различие ощущается практически во всех отраслях хозяйства. Причем, наивысшего расцвета оно достигает в бегазы-дандыбаевской культуре Центрального Казахстана, тогда как в финальной бронзе северного региона четко выделяются кризисные моменты. По-видимому, население Центрального Казахстана активно воспринимает петровско-алакульские достижения и творчески перерабатывает их, в то время, как население Северного Казахстана возрождает раннебронзовые традиции. Этот традиционализм, к тому же, был осложнен экологическим кризисом. Как бы то ни было, с середины II тыс. до н.э. центр производства смещается на юг.
Итак, развитие хозяйства в бронзовом веке шло как вширь, так и вглубь. Огромные масштабы производственной деятельности в бегазы-дандыбаевское время свидетельствуют о высокой степени организованности населения и соответствующем развитии управленческих структур. Постройка монументальных культовых зданий, менгиров, изготовление предметов искусства, требующие больших затрат человеческого труда, говорят о том, что производство продуктов питания и всего необходимого для поддержания жизни и воспроизводства ее стояло на таком высоком уровне, что позволяло отвлекать людские ресурсы на непроизводственные цели. Все это свидетельствует о достижении населения бронзового века Казахстана в период финальной бронзы цивилизационной стадии. На этой стадии произошло переоформление андроновской культуры, создание, в результате переработки старых идей, новых канонов. Особенно это заметно в керамическом производстве.
Бегазы-дандыбаевская цивилизация была второй по счету (после ботайской) древней цивилизацией Казахстана. Но судьба ее была счастливее ботайской. Ботайцы достигли наивысшего этапа своего развития, но испытали и упадок своей культуры, распадание ее на реликтовые элементы, опосредовано вошедшие в состав бронзовых культур. Бегазы-дандыбаевская цивилизация не успела прийти в упадок. В VIII в.до н.э. на нее накладывается кочевая культура, впитавшая в себя достижения этой цивилизации, чему свидетельствуют тасмолинские памятники Центрального Казахстана.
На происхождение кочевого скотоводства на территории Казахстана и Западной Сибири есть разыне взгляды. Одни ученые считают, что оно вырастает из пастушеского скотоводства андроновцев через трансформацию его в яйлажное, а затем — в собственно кочевое скотоводство. М.Ф. Косарев полагает, что это произвошло в ходе разделения местных племен в процессе постепеннйо специализации на земледельцев и скотоводов. Оба этих взгляда стоят на эволюционистских позициях. Да, в бронзовое время в хозяйств епроизошли большие изменения, подготовившие переход к кочевому скотоводству. И в этом заслуга андроновцев. Но они были оседлым народом, а это уже определенный стереотип поведения, который вдруг не изменяется. Как доказал Л.Н. Гумилев, этносы отличаются именно стереотипным поведением и один стереотип поведения у этноса сменяется другим только в том случае, если этот этнос попадает в сферу нового этногенетического процесса. Кочевничество связывается, в первую очередь, со скифами, предполагаемая родина которыз — Центральная Азия (Гумилев, 1994, с. 414). Видимо. Это их появление фиксируется в VIII-VII вв. до н.э. на территории Казахстана керамикой, схожей с керамикой большереченской культуры Верхенй Оби (маргулан, 1979, с. 331-332). Очевидно, это не «деградированная» керамика, а керамика пришлого народа, вероятно, скифов.
Таким образом, развитие хозяйства бронзового века достигло такого уровня, когда население было в технологическом плане готово к принятию идеи кочевничества. К этому подталкивали как сделанные достижения, так и рост численности населения. Эволюционный переход мог занять века, но под воздействием скифов он произошел в виде того скачка, о котором говорили Г.Б. Зданович и В.К. Шрейбер (1988), но археологически фиксируемого. Вхождение андроновцев в сферу действия скифского этнического поля изменило их стереотип поведения оседлого народа на стереотип поведения кочевников.

ЛИТЕРАТУРА

1. Абросов В.Е. Гетерохронность периодов повышенного увлажнения гумидной и ардиной зон / В кн.: Гумилев Л.Н. Открытие Хазарии. — М.: ДИ-ДИК, 1996.
   2. Агапов С.Я., Кузьминаых С.В. Металл Потаповского могильника в системе Евразийской металлургической провинции/ В кн.: Васильев И.Б., Кузнецова Г.Ф., Семенова А.П. Потаповский курганный могильник индоиранских племен на Волге. — Самара: Самарский уни-т, 1994.
   3. Агапов С.А., Васильев И.Б., Кузьмина О.В., Семенова А.П. Срубная культура лесостепного Поволжья (итоги работ Средневолжской археологической экспедиции) // Культуры бронзового века Восточной Европы. Межвуз. сб. научн. тр. — Куйбышев, 1983.
   4. Ахинжанов С.М., Макарова Л.А., Нурумов Т.Н. К истории скотоводства и охоты в Казахстане. — Алма-Ата: «Гылым», 1992.
   5. Бадер О.Н. Бассейн Оки в эпоху бронзы. — М., 1097.
   6. Барбаро Иосафат Путешествие в Тану / В кн. : Каспийский транзит. В 2-х кн. Кн. 2. — М.: ДИ-ДИК, 1993.
   7. Березкин Ю.Е. Изучение ранних комплексных обществ Нового света (разработки американских археологов) // Социогенез и культурогенез в историческим аспекте. Материалы методологич. Семинара ИИМК АН СССР. — СПб: АН СССР-ИИМК, 1991.
   8. Бобринский А.А. Гончарство Восточной европы. — М., 1978.
   9. Варфоломеев В.В. О культурной принадлежности памятников с валиковой керамикой Сары-Арки // Проблемы археологии урало-казахстанских степей. Межвузов. сб. ЧелГУ: Изд-во БашГУ, 1988.
   10. Васильев И.Б., Синюк А.Т. Энеолит Восточно-Европейской лесостепи. (Вопросы происхождения и перодизации культур). — Куйбышев: Куйбышевский госуд. пединститут, 1985.
   11. Васильев И.Б., Кузнецов П.Ф., Семенова А.П. Потаповский курганный могильник индоиранских пелмен на Волге. — Самара: изд-во Самарский университет, 1994.
   12. Виноградов Н.Б., Костюков В.П., Марков С.В. Могильник Солнце-Талика и проблема генезиса федоровской культуры бронзового века в Южном Зауралье // Новое в археологии Южного Урала. — Челябинск: изд-во «Рифей», 1996.
   13. Гайдученко Л.Л., Логвин В.Н. Итоги полевого эксперимента по выплавке меди на естественном дутье. // Новое в археологии Южного Урала — Челябинск: «Рифей», 1996.
   14. Глушкова Т.Н. Общие тенденции развития ткацуого дела в Сибири в древности. // Проблемы реконструкции хозяйства и технологий по данным археологии. — Петропавловск, 1993.
   15. Горбунов В.С. История племен абашевской культуры в бассейне реки Белой. — Автореф.дисс. … к.и.н. — М., 1977.
   16. Григорьев С.А. Синташта и арийские миграции во II тыс. до н.э.. // Новое в археологии Южного Урала. — Челябинск: «Рифей», 1996.
   17. Григорьев С.А. Эколого-хозяйстьвенные аспекты функционирования и гибели синташтинской культуры. // Взаимодействие человека и природы на границе Европы и Азии. Тез. докл. конф. 18-20 декабря 1996. — Самара, 1996а, с. 45-46.
   18. Григорьев С.А. Новые материалы к истории металлургии Южного Урала. // Проблемы археологии урало-казахстанских степей. Межвузов. сб. — ЧелГУ: изд-во БашГУ, 1988.
   19. Григорьев С.А., Русанов И.А. Экспериментальная реконструкция древнеметаллургического производства. // Аркаим: Исследования. Поиски. Открытия. — Челябинск: «Каменный пояс», 1995.
   20. Грошев В.А. Древняя ирригация юга Казахстана. — Алматы, 1996.
   21. Грязнов М.П. Этапы развития хозяйства скотоводческих племен Казахстана и Южной Сибири в эпоху бронзы. // КСИЭ. — М., 1957. № 26.
   22. Гумилев Л.Н. Тысячелетие вокруг Каспия. — Соч. Л.Н. Гумилева, т. 11. — М.:ДИ-ДИК, 1998.
   23. Гуимлев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. / М: «Танаис. ДИ-ДИК, 1994.
   24. Гумилев Л.Н. История народа хунну в 2-х кн. — Кн. 2. — М.: ДИ-ДИК, 1998а.
   25. Гутков А.И. Техника и технология изготовления керамики поселения Аркаим // Аркаим: Исследования. Поиски. Открытия. — Челябинск: «Каменный пояс», 1995.
   26. Евдокимов В.В. Формально-типологический анализ поселений эпохи бронзы степного Притоболья // Проблемы реконструкции хозяйства и технологий по данным археологии. — Петропавловск, 1993.
   27. Евдокимов В.В., Григорьев С.А. Металлургические комплексы поселения Семиозерье II // Новое в археологии Южного Урала. — Челябинск: «Рифей», 1996.
   28. Ермолова Н.М. Вопросы изучения остатков животных в археологических памятниках в связи с проблемой возникновения и развития производящего хозяйства // Использование методов естественных и точных наук при изучении древнейшей истории Западной Сибири. Тез докл. и сообщ. научн. конф. — Барнаул, 1983.
   29. Еромлаева А.С., Тепловодская Т.М. Керамический комплекс из федоровских погребений Востоно-Казахстанского Прииртышья // Проблемы реконструкции хозяйства и технологий по данным археологии. — Петропавловск, 1993.
   30. Жауымбаев С.У. Древние медные рудники Центрального Казахстана // Бронзовый век Урало-Иртышского междуречья. — Челябинск, 1984.
   31. Jettar Karl, von Bemerkungen zu Arkaim // Eurasia Antikva. T. 3.
   32. Зайберт В.Ф. Энеолит Урало-Иртышского междуречья. — Петропавловск, 1993.
   33. Зайков В.В. Каменная летопись Аркаима и «Страна городов» // Аркаим: Исследования. Поиски. Открытия. — Челябинск: «Каменный пояс», 1995.
   34. Зданович Г.Б. Бронзовый век Урало-Казахстанских степей (основы периодизации). — Свердловск: Изд-во УрГУ, 1988.
   35. Зданович Г.Б. Аркаим: арии на Урале. Гипотеза или установленный факт? // Фантастика и наука. Международный ежегодник. 1992. Вып. 25.
   36. Зданович Г.Б. Щитковые псалии Среднего Приишимья // Энеолит и бронзовый век Урало-Иртышского междуречья. — Челябинск, 1985.
   37. Зданович Г.Б., Батанина И.М. Страна городов — укрепленные поселения эпохи бронзы XVIII-XVI вв. до н.э. на Южном Урале // Аркаим: Исследования. Поиски. Открытия. — Челябинск: «Каменный пояс», 1995.
   38. Зданович Г.Б., Зайберт В.Ф. Основные закономерности становления хозяйства производящего типа в урало-казахстанских степях // Становление и развитие производящего хозяйства на Урале. — Свердловск: Изд-во УрО АН СССР, 1989.
   39. Зданович Г.Б., Зданович С.Я. Могильники эпохи бронзы у с.Петровка //СА, 1980. № 1.
   40. Зданович Г.Б., Шрейбер В.К. Переходные эпохи в археологии: аспекты исследования (на материалах СКАЭ-УКАЭ) // Проблемы археологии урало-казахстанских степей. — Челябинск: Изд-во БашГУ. 1988.
   41. Зданович С.Я. Новые материалы по истории скотоводства в Зауралье и Северном Казахстане в эпоху финальной бронзы // Материалы по хозяйству и общественному строю племен Южного Урала. — Уфа, 1981.
   42. Зданович С.Я., Коробкова Г.Ф. Новые данные о хозяйственной деятельности населения эпохи бронзы (по данным типологического изучения орудий труда с поселения Петровка II) // Проблемы археологии урало-казахстанских степей. — Челябинск: Изд-во БашГУ, 1988.
   43. Кадырбаев М.К., Марьяшев А.Н. Наскальные рисунки хребта Каратау. — Алма-Ата, 1992.
   44. Кирбшин Ю.Ф., Абдуманеев М.Т., Шамшин А.Б. К методике поиска археологических памятников эпохи энеолита и бронзы на Алтае // Использование методов естественных и точных наук при изучении древней истории Западной Сибири. — Барнаул, 1983.
   45. Кисленко А.М. Опыт реконструкции энеолитического жилища // ПРОблемы реконструкции хозяйства и технологий по данным археологии. — петропавловск, 1993.
   46. Ковалева В.Т. Ташковская культура раннего бронзового века Нижнего Притоболья // Материальная культура древнего населения Урала и Западной Сибири. Свердловск: УрГУ, 1988.
   47. Ковалева В.Т., Чаиркина Н.М. Этнокультурные и этногенетические процессы в Среднем зауралье в конце каменного- начале бронзового века: итоги и поблемы исследования // Вопросы археологии Урала. Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1991.
   48. Кореневский С.Н. Наследство катакомбного периода в металлообработке эпохи поздней бронзы Урала горно-металлургической области // Культуры бронзового века Восточной Европы. — Куйбышев: Куйбышевский гос.пед.ин-т, 1983.
   49. Косарев М.Ф. Западная Сибирь в древности. — М., 1984.
   50. Косарев М.Ф. К проблеме западносибирской культурной общности //СА, 1974. № 3.
   51. Косарев М.Ф. О происхождении ирменской культуры // Памятники каменного и бронзового веков. — М., 1964.
   52. Косинцев П.А. Охота и скотоводство у населения лесостепного Зауралья в эпоху бронзы // Становление и развитие производящего хозяйства на Урале. -Свердловск: УрО АН СССР. 1989.
   53. Косинцев П.А. Предварительные сообщения о фауне поселения Кулевчи III // Материальная культура древнего населения Урала и Западной Сибири. — Свердловск: УрГУ, 1988.
   54. Косинцев П.А., Варов А.И. Костные остатки из поселения предандроновского времени Сергеевка // Проблемы реконструкции хозяйства и технологий по данным археологии. — Петропавловск, 1993.
   55. Косинцев П.А., Стефанов В.И. Особенности хозяйства населения лесного Зауралья и приишимской лесостепи в переходное время от бронзового века к железному // Становление и развитие производящего хозяйства на Урале. — свердловск: УрО АН СССР, 1989.
   56. Крижевская Л.Я. Раннебронзовое время в Южном Зауралье. — Ленинград: Изд-во ЛГУ, 1977.
   57. Кузнецов П.Ф. Соотноешние тип-металл в абашевской КИО // Культуры бронзового века Восточной Европы. — Куйбышев, 1983.
   58. Кузнецова Э.Ф. Спектральный анализ медных и бронзовых находок из раскопок в Северо-Казахстанской области // Использование методов естественных и точных наук при изучении древней истории Западной Сибири. — Барнаул: ИИФиФ, АГУ, 1983.
   59. Кузьмина Е.Е. Две зоны развития домостроительных традиций в Старом Свете // Проблемы археологии урало-казахстанских степей. — Челябинск: БашГУ, 1988.
   60. Кузьмина Е.Е. Археологическое обследование памятников Еленовского микрорайона андроновской культуры // КСИА, 1962. Вып. 88.
   61. Кузьминых О.В. Абашевская культура Волно-Уралья. — Самара, 1992.
   62. Кузьминых С.В. Андроновские импорты в Приуралье (на примере женского захоронения из Новоябалаклинского могильника) // культуры бронзового века Восточной Европы. — Куйбышев, 1983.
   63. Кузьминых С.В., Агапов С.А. Медистые песчаники Приуралья и их использование в древности // Становление и развитие производящего хозяйства на Урале. — Свердловск: УрО АН СССР. 1989.
   64. Логвин В.Н. Неолит и энеолит Степного Притоболья. — Автореф. дисс. к.и.н. — М., 1986.
   65. Маргулан А.Х. Бегазы-дандыбаевская культура Центрального Казахстана. — Алма-Ата, 1979.
   66. Martin P., Cumbe G., Collier D. Indians before Columbus. — Chicago, 1947, ch. V.
   67. Мартынов В.И. Степи Евразии в истории человечества // ПРОблемы археологии степной Евразии. — Кемерово, 1987.
   68. Мартынюк О.И., Зданович С.Я. Погребальные памятники позднего бронзового века в Кокчетавской области // Энеолит и бронзовый век Урало-Иртышского междуречья. — Челябинск, 1985.
   69. Масанов Н.Э. Кочевая цивилизация казахов. — Алматы, 1995.
   70. Массон В.М. Феонмен ранних комплексных обществ в древней истории // Социогенез и культурогенез в историческом аспекте. — С-Пб: ИИМК, 1991.
   71. Массон В.М. Экономика и социальный строй древних обществ (в свеет данных археологии). — Л, 1976.
   72. Матвеев А.В. О хозяйственно-функциональнойй планировке ирменских жилищ Быстровского поселения // Использование методов естественных и точных наук при изучении древней истории Западной Сибири. — Барнаул: ИИФиФ, АГУ, 1983.
   73. Минаева Т.М., Фурсаев А.Д. Ботанические находки в археологическом материале. // Советская ботаника, 1934. № 3. С. 150.
   74. Молодин В.И. Эпоха неолита и бронзы лесостепного Обь-Иртышья. — Новосибирск, 1977.
   75. Молодин В.И., Глушков И.Г. Самусьская культура в Верхнем приобье. — Новосибирск. 1989.
   76. Мосин В.С. Стоянка Бурли II и некоторые вопросы энеолита Южного Зауралья // Новое в археологии Южного Урала. — Челябинск: «Рифей», 1996.
   77. Обыденнов М.Ф. Ареал межовской культуры позднего бронзового века и характеристика поселений на Южном Урале // Энеолит и бронзовый век Урало-Иртышского междуречья. — Челябинск, 1985.
   78. Паллас А.С. Путешествие по разнымместам Российского государства. Ч. 2. Кн. 2. — СПб, 1786.
   79. Пассек Т.С. Первые земледельцы // По следам древних культур. — М.: «Госкультпросветиздат», 1951.
   80. Потемкина Т.М. Некоторые аспекты интерпретации осттологических материалов с поселений и могильников при реконструкции хозяйства // Материальная культура древнего населения Урала и Западной Сибири. — Свердловск: УрГУ, 1988.
   81. Пяткин Б.И. Металлообрабатывающее производство как одна из характеристик культурного прогресса (по материалам эпохи бронзы Южной Сибири) // Использование методов естественных и точных наук при изучении древней истории Западной Сибири. — Барнаул: Изд-во ИИФиФ; АГУ, 1983.
   82. Рыжкова О.В. Ташковская культура в Нижнем Притоболье. — Автореф. дисс… к.и.н. — Ижевск, 1994.
   83. Радлов В.В. Сибирские древности. — СПб, 1896.
   84. Самашев З.С. наскальные изображения хребта Каратау. — Алма-Ата, 1992.
   85. Сатпаев К.И. Минеральные ресурсы Джезказган-Улутауского района // Большой Джезказган. — Алма-Ата, 1961.
   86. Сатпаева Т.А. Минералогический состав руд Джезказганского метосрождения // Большой Джезказган. — Алма-Ата, 1961.
   87. Сатпаева Т.А. Результаты исследования образцов шлаков с Атасукского посеелния // Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К, Оразбаев А.М. Древняя культура Центрального Казахстана. — Алма-Ата, 1966.
   88. Стефанова Н.К. Кротовская культура в Среднем Прииртышье // Материальная культура древнего населения Урала и Западной Сибири. — Свердловск: УрГУ, 1988.
   89. Тепловодская Т.М. Результаты микроскопического анализа керамики поселения Атасу // Использование методов естественных и точных наук при изучении древней истории Западной Сибири. — Барнаул: ИИФиФ, АГУ, 1983.
   90. Усманова Э.Р., Логвин В.Н. Женские накосные украшения Казахстана эпохи бронзы. — Лисаковск, 1998.
   91. Хабдулина М.К., Зданович Г.Б. Ландшафтно-климатические колебания голоцена и вопросы культурно-исторической ситуации в Северном Казахстане // Бронзовый век Урало-Иртышского междуречья. — Челябинск, 1984.
   92. Цалкин В.И. Древние домашние животные Восточной Европы. — М., 1970.
   93. Чернай И.Л. Текстильное дело и керамика по материалам из памятников энеолита-бронзы Южного Зауралья и Северного Казахстана // Энеолит и бронзовый век Урало-Иртышского междуречья. — Челябинск, 1985.
   94. Черников С.С. Древняя металлургия и гороное дело Западного Алтая. — Алма-Ата, 1949.
   95. Черных Е.Н. Металлургические провинции и периодизация эпохи раннего металла на территории СССР // СА, 1978. № 4.
   96. Черных Е.Н. История древнейшей металлургии Восточной Европы. — М., 1966.
   97. Черных Е.Н. Древнейшая металлургия Урала и Поволжья. — М., 1970.
   98. Черных Е.Н. Спректро-аналитическое изучение металла Сеймы и Турбина // Бадер О.Н. Бассейн Оки в эпоху бронзы. — М., 1970а.
   99. Черных Е.Н., Кузьминых С.В. Древняя металлургия Северной Евразии. — М., 1989.
   100. Шнирельман В.А. Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема). — М., 1980.
   101. Шорин А.Ф., Косинцев П.А., Ражев Д.И. О хозяйственно-функциональном назначении поселений позднебронзового времени Алабуга I (хутор Андроник) // Проблемы реконструкции хозяйства и технологий по данным археологии. — Петропавловск, 1993.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АГУ — Алтайский гсударственнй университет.
АН — Академия наук.
ДИ-ДИК — Декоративное искусство — Диалог истории и культуры.
ИИМК — Институт истории материальной культуры.
ИИФиФ — Институт истории, философии и филологии.
КСИА — Краткие сообщений института археологии.
КСИЭ — Краткие сообщения института этнографии.
СКАЭ — Северо-Казахстанская археологическая экспедиция.
УрГУ — Уральский государственный университет.
УрО — Уральское отделение.
УКАЭ — Урало-Казахстанская археологическая экспедиция.