[:ru]
На самом деле всех нерусских считают в этой стране неполноценными. В соответствии с негласной шкалой неполноценности, армяне, грузины и украинцы лучше других нерусских. Азиатам из советских республик — тем, у кого желтая кожа и узкие глаза — отводится место в самом низу этой шкалы. Черные — и того хуже. Реальность расизма противоречит картине социального совершенства, нарисованной властями.
В 1930 году 23-летний Роберт Робинсон, единственный на тот момент чернокожий рабочий завода Форда в Детройте, был приглашен в СССР в рамках программы по обучению советских специалистов.
Члены советской делегации предложили ему зарплату почти в два раза больше, бесплатное жилье, машину, оплачиваемый отпуск, домработницу и полное отсутствие расизма, от которого Роберт так страдал в США.
Неудивительно, что Роберт согласился заключить годовой контракт с машиностроительным заводом в Сталинграде.
В итоге он прожил в СССР сорок четыре года – с 1930 по 1974.
Чудом избежал сталинских репрессий, опять же чудом выжил во время Второй мировой войны, получил высшее инженерное образование, сделал карьеру… Но так и не завел близких друзей и семью, хотя очень хотел.
Долгие годы он притворялся счастливым, при этом молился и мечтал, чтобы выбраться из СССР.
Лишь в 1974 году с помощью посла Уганды в Москве Робинсон получил визу и разрешение на отпуск в Кампале, столице Уганды.
Больше в Советский Союз он не вернулся никогда.
В Уганде он женился, потом уехал в США, где написал свою автобиографию, был счастлив и умер в окружении родных от рака в 1994 году.
Политики двух стран сделали из него разменную монету, того, с чьей помощью они внушали своему электорату то, что им было удобно и выгодно на тот момент.
В СССР его выставляли как ширму, мол, вот, у нас все равны! А на самом деле все годы жизни за ним следили сотрудники НКВД, ему отказывали в выезде из страны на протяжении почти тридцати лет…
В США его ненавидели сначала за цвет кожи, потом за то, что он якобы хочет вернуться из СССР обратно в Америку и устроить в ней социалистическую революцию, называли коммунистом и врагом США, презирали за цвет кожи…
В итоге Роберт провел почти всю жизнь там, где жить не хотел.
В США его поняли и простили почти перед самой смертью.
Почему США в какой-то момент объявили его вне закона, почему и как власти СССР не давали Роберту выехать из страны, как он страдал от расизма в Советском Союзе, как советская пропаганда выставила его угнетенным черным, как граждане СССР отреагировали на высадку американцев на Луну, откуда у советских та самая гордость – об этом и многом другом Роберт Робинсон рассказал в своей книге, написанной в 1986 года. Мы решили дать некоторые цитаты из нее. Те, что не нуждаются в объяснениях, а пересекаются с сегодняшней действительностью.
Фото Wikipedia
“На Волге мне впервые приоткрылась страстная привязанность русских к «родине». Это какой-то исступленный национализм, настолько сильный, что даже русские, эмигрировавшие в другие страны, обычно мечтают когда-нибудь вернуться на родину, чтобы их прах покоился в русской земле.
Я написал эту книгу, ибо глубоко уверен: о том, как относятся к черным в обществе, декларирующем свободу от расовых предрассудков, нельзя молчать. На протяжении сорока четырех лет я наблюдал русских и их политический строй не как белый идеалист, но как чернокожий, которого американский расизм научил распознавать искренность человеческих слов и поступков. Я могу сказать со всей ответственностью: один из величайших мифов, когда-либо придуманных пропагандистским аппаратом Кремля, состоит в том, что в России нет расизма. Этот тезис был вбит в головы людей в России и за ее пределами.
… я тосковал по свободе — пусть далеко не полной, — которой пользовались чернокожие американцы. Даже до отмены расовой сегрегации в школах (в 1954 году), до принятия законов о равных правах по инициативе Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, до Мартина Лютера Кинга черные в Америке знали вкус свободы. Я уверен, что лучше далеко не полная свобода в Америке, чем ее реальное отсутствие в Советском Союзе.
На самом деле всех нерусских считают в этой стране неполноценными. В соответствии с негласной шкалой неполноценности, армяне, грузины и украинцы лучше других нерусских. Азиатам из советских республик — тем, у кого желтая кожа и узкие глаза — отводится место в самом низу этой шкалы. Черные — и того хуже. Реальность расизма противоречит картине социального совершенства, нарисованной властями. Русские гордятся тем, что они свободны от расовых предрассудков. И это особенно раздражает. Им трудно понять, насколько они несправедливы по отношению к людям с другим цветом кожи.
Что бы ни говорили мне мои русские соседи, как бы ни превозносили коммунистические начальники страну, где якобы достигнуты социальная справедливость и равенство, меня никогда не принимали за равного. Да, меня ценили за профессиональные качества, однако я оставался диковиной и потенциальным героем советской пропаганды. Я как-то приспособился ко всему этому. Смирился даже с одиночеством: некому было согреть мою постель, некому обнять и назвать папой. Я научился переносить почти все. Кроме одного.
Я так никогда и не примирился с расизмом в Советском Союзе. Расизм постоянно испытывал мое терпение и оскорблял человеческое достоинство.
Поскольку русские кичатся тем, что они свободны от расовых предрассудков, расизм их более жесток и опасен, чем тот, с которым я сталкивался в годы юности в Соединенных Штатах. Мне редко доводилось встретить русского, считавшего черных — а также азиатов или любых людей с небелой кожей — ровней себе. Пытаться их переубедить — все равно что ловить призрак. Я кожей чувствовал их расизм, но как можно бороться с тем, что официально не существует? Я ощущал на себе расовую неприязнь, хотя и заслужил признание как инженер-механик, чьи изобретения позволили в несколько раз повысить производительность труда. Я даже получил свою долю советских медалей и почетных грамот.
Помню, я пошел на вечерний сеанс в кино. Показывали кинохронику. Когда на экране красноармейцы-пехотинцы и бронемашины проходили по Бессарабии, зал встал: все принялись аплодировать, громко выражать свое одобрение, кричать “ура” и угрожающе потрясать в воздухе кулаками. Они откровенно гордились тем, как их родина опустошает беззащитную страну. Меня это поразило.
Стоять перед экзаменационной комиссией было для меня настоящей пыткой. Я заметил, что русские вообще любят держать вас в состоянии неопределенности. Такое впечатление, что они испытывают удовольствие, глядя на то, как вы волнуетесь.
Я не мог смириться с варварским неуважением к человеческой жизни, не мог испытывать гордость от того, что я советский гражданин.
Газеты, радио, плакаты и лозунги постоянно напоминали о великих достижениях русского народа. До небес превозносили великую Россию и великий русский народ, давший человечеству почти все самое ценное — от булавки до аэроплана.
В одном из московских драматических театров я видел пьесу о том, как в России были открыты законы электричества. Когда после долгих экспериментов изобретатель добавил в овальный сосуд с какой-то жидкостью раствор хлористого натрия, сосуд тускло засветился. Американский ученый Томас Эдисон, узнав о гениальном открытии русских, решает его купить и с этой целью отправляет в Россию своих агентов. Русские соглашаются на их предложение, но несмотря на это, буржуазная делегация идет на подлое предательство и похищает открытие.
О спектакле говорила вся Москва, и мне удалось достать билет лишь через шесть недель после премьеры, да и то переплатив за него в четыре раза. Когда по ходу спектакля на сцене что-то слабо засветилось, взволнованные зрители вскочили на ноги и больше пяти минут стоя аплодировали в темном зале. Разумеется, я тоже хлопал в ладоши, причем не менее горячо, чем мой сосед. Где бы ни показывали спектакль, успех был потрясающий.
В июле 1945 года — через два месяца после окончания войны — я обратился в отдел виз и регистраций Министерства иностранных дел с просьбой отпустить меня в Америку: мне хотелось повидать престарелую мать и брата. Ответ пришел через год. Мне отказали, причем без объяснения причин.
Кремлевская пропаганда на славу поработала над образом угнетенного американского негра Роберта Робинсона, который обрел спасение и свободу в Советском Союзе. А вдруг я скажу миру, что на самом деле все обстоит совершенно не так?! Несмотря на то, что я был абсолютно чист…
Начиная с 1945 года я ежегодно подавал бумаги. Двадцать семь попыток за двадцать семь лет…
… Соединенные Штаты запустили свой первый искусственный спутник. И радио, и газеты сообщили эту новость вскользь, но этого оказалось достаточно, чтобы ошеломить советских граждан. Официальная пропаганда заверяла их, что США потребуется шесть, восемь или даже десять лет, чтобы повторить достижение советских ученых, которые к тому времени, в соответствии с космической программой, уже перейдут к межпланетным полетам.
В тот день, когда мы узнали о запуске Эксплорера-1, рабочие в моем цеху скорбели, как на похоронах. Меня поразило, насколько внезапно и резко способно было измениться их настроение. За несколько минут после того, как они услышали эту новость, петушиная боевитость сменилась апатией — казалось, они вот-вот заплачут. Я понял, что не услышу от них больше «бип! бип!» Коммунисты, из наиболее твердолобых, попытались поднять настроение своих товарищей, распуская слух о том, что сообщение о запуске американского спутника было уткой, но никто в это не поверил. Один коммунист, занимавший довольно высокое положение в заводской иерархии, подошел ко мне и, оглянувшись, прошептал: «Товарищ Робинсон, почему, скажите, они врали нам?»
После обеденного перерыва другой коммунист отвел меня в сторону и сказал: «Не могу взять в толк: нам говорят одно, а происходит совсем другое. Оказывается, американцы отставали от нас всего-то на несколько месяцев». Он покачал головой, помолчал, вероятно, собираясь с духом, и добавил: «Почему они нас за дураков принимают?»
Не важно, что я был гражданином их страны, платил налоги, был членом профсоюза, плохого слова не сказал про Советский Союз и не расхваливал США. Для них я не только оставался иностранцем, чужаком, которому традиция и врожденное чувство не позволяют доверять, но и представителем Соединенных Штатов. Они завидовали Америке и переносили эту зависть на меня.
Когда Хрущеву сообщили о запуске американского спутника, уточнив, что он невелик, тот засмеялся и воскликнул: «Так он, значит, не больше апельсина!» Шутку Хрущева передали в отдел пропаганды, оттуда — партийным секретарям двадцати трех районов Москвы. Те в свою очередь поручили секретарям партийных организаций всех предприятий довести слова первого секретаря ЦК КПСС об американском спутнике до каждого рабочего. Такая же команда была дана партийным секретарям по всей стране, вплоть до самой отдаленной деревеньки. Удивительная демонстрация способности советского аппарата в течение трех дней изменить восприятие действительности более двухсот миллионов человек! Нечто невероятное — хотя я сам это наблюдал — и даже пугающее.
21 июля 1969 года стало днем расплаты за тщеславие. Я проводил отпуск в доме отдыха под Москвой. Было прекрасное солнечное утро. В девять часов, когда отдыхающие собрались на завтрак, в столовую вошел директор дома отдыха. Он громко прочистил горло и попросил минуту внимания. Выглядел он подавленным, и я приготовился услышать плохие новости. Наверное, умер кто-то из членов Политбюро. «Товарищи, я должен сделать важное сообщение, — начал директор. — Двое американских космонавтов совершили посадку на Луну и до сих пор там находятся. В 10:30 в зимнем актовом зале будет демонстрироваться документальная хроника, переданная через специальный спутник на землю». Слезы навернулись ему на глаза. Не сказав больше ни слова, директор вышел из столовой.
(…) Что это было за зрелище! Затаив дыхание, мы смотрели, как Нил Армстронг и Базз Олдрин ступили на поверхность Луны. Вместо естественных для такого момента аплодисментов послышались всхлипывания, а кто-то не смог сдержать рыданий. Когда короткая хроника закончилась и зажегся свет, люди некоторое время оставались на своих местах, а потом молча потянулись к выходу. У многих на глазах были слезы. Я вышел одним из последних — старался не попадаться на глаза русским, пребывавшим в столь подавленном состоянии. На улице все мужчины и почти все женщины медленно двинулись в одну сторону, образовав нечто вроде похоронной процессии.
Любопытство одержало верх над осторожностью, и я, держась на безопасном расстоянии, пошел вслед за ними. Оказалось, что отдыхающие направлялись в сельский магазин в двадцати минутах ходьбы от дома отдыха, чтобы там утопить свое горе в бутылке.
После войны официальная политика состояла в восхвалении русского народа — лучшего в мире. Со старых предрассудков смахнули пыль и пустили их в оборот. Быстро распространился антисемитизм; евреи — или, как их уничижительно называли, «жиды», — снова стали людьми второго сорта. Вступить в брак с евреем или еврейкой — значило уронить себя в глазах русских друзей и родственников. Из-за постоянного социального давления смешанные браки зачастую заканчивались разводом. К концу пятидесятых годов евреев перестали принимать в ведущие учебные заведения страны, а большинство из тех, кто успел сделать партийную или военную карьеру, сместили с руководящих постов.
Из всех этнических групп и национальностей хуже всего русские относятся к черным и азиатам. Я узнал о фанатической нетерпимости русских к своим же советским гражданам из восточных регионов страны на второй год войны. К нам на завод прислали большую группу желтокожих мужчин из Узбекистана и Казахстана, чтобы заменить ушедших на фронт рабочих. В действующую армию азиатов старались не брать, а направляли их в строительные батальоны: считалось, что им можно доверить разве что лопаты и кирки, но не оружие. Они ворочали камни, валили лес, строили дороги, как американские каторжники.
Сообщение о том, что к нам едут рабочие из Средней Азии, вызвало всеобщее неодобрение. Заводские относились к ним с брезгливостью; послушать их, так азиаты были и глупые, и ленивые, и злобные, и вероломные, да еще от них плохо пахло. Однако, оказавшись в чужой среде, среди враждебно настроенных людей, рабочие из Средней Азии, на мой взгляд, вели себя скромно и спокойно.
Разумеется, были у них свои проблемы — плохое знание русского языка, недостаток технического опыта, неприспособленность к жизни в большом городе. В Москве жизнь их превратилась в настоящий ад. На работе русские осыпали их насмешками и оскорблениями. Какие бы неполадки ни случались, вину неизменно взваливали на кого-нибудь из азиатов. Мне было странно слышать, как издевались наши рабочие над узбеками и казахами, которые летом не снимали теплых халатов. Им и в голову не могло прийти, что такая одежда служит прекрасным термоизолятором, и азиаты, в отличие от них самих — краснолицых и потных, не страдают от жары. После нескольких месяцев издевательств рабочие из Средней Азии одновременно, как по команде, снизили темп работы. Через несколько дней ни одного из них не осталось на заводе. Думаю, что их не расстреляли на месте, а отправили на родину только потому, что страна в военное время особенно нуждалась в рабочей силе.
Среди русских распространено мнение, что китайцы, японцы и корейцы принадлежат к особой породе людей, отличающейся необыкновенной хитростью. Благоразумный русский и не подумает жениться на китаянке или кореянке. Я много раз замечал, с каким предубеждением относятся русские к людям желтой расы.
К концу пятидесятых годов усилиями советского руководства в сознании русских людей укоренился кичливый национализм, который я, чернокожий и не русский, едва мог выносить. К 1962 году расизм принял острую форму. На всех чернокожих смотрели, как на людей второго сорта. Казалось, навсегда ушла в прошлое та страна, в которой жили простые, радушные, дружелюбные русские люди. Такого откровенного расизма, по-моему, не было в Америке даже в двадцатые годы, не говоря уже о более позднем времени.
По крайней мере большинство американцев — не только черных, но и белых — сознают, что в Америке есть бытовой и институциональный расизм. Против этого зла ведут борьбу различные политические группы, организации и отдельные лидеры. Что же касается Советского Союза, то русские категорически отрицают существование расовых, национальных и этнических предрассудков в стране. Признать это — значило бы испортить ими же созданную картину равенства и братства. Многие американские чернокожие, привлеченные советской пропагандой, приехали в Советский Союз с убеждением, что попали в свободную страну с неограниченными возможностями. И что же? Забыв про свою выработанную годами осторожность, они устремлялись навстречу русским братьям и были ими отвергнуты. Униженные, они в конечном счете потеряли все иллюзии. По крайней мере в Америке они знали официальные и неофициальные правила социального поведения и могли им следовать, одновременно им сопротивляясь.
В отличие от многих американских чернокожих, я не ожидал найти в Советском Союзе рай. Однако и я пострадал от расизма в СССР. Я многого добился в своей профессии, и, не будь я чернокожим, моя карьера сложилась бы много лучше. После 1930-х годов ни руководство страны, ни ее граждане не желали официально признать, что человек с черной кожей может быть не менее, а подчас и более способным, чем белые. Меня никогда не посылали в командировки на иностранные или советские предприятия; туда ездили другие конструкторы, — разумеется, русские, — с меньшим производственным опытом. Нередко они возвращались из командировок с новыми идеями, но сделать чертежи не могли. И тогда они просили меня найти способ, как воплотить ту или иную заимствованную ими идею.
С одной стороны, они утверждают, с необычайной гордостью и высокомерием, что все сделанное в СССР — самое лучшее в мире, с другой стороны, изо всех сил стремятся заполучить какую-нибудь иностранную вещь. Я понял, что в России рискованно носить западного вида одежду, потому что обязательно кто-нибудь подойдет и скажет: «Слушай, продай рубашку, мне она нравится». Та же история с ботинками, плащами, носками в ромбик и яркими галстуками. В последний мой дом отдыха, откуда я уехал до окончания срока, я взял с собой пару красивых французских носков, подарок студента из Сенегала. За один день, когда я надел эти носки, ко мне дважды подходили с предложением их купить. Сначала заводили со мной разговор, а через две минуты начинали восхищаться моими носками. Один человек предварительно убедился, что я не приобрел их в советском магазине, после чего предложил мне за них пятьдесят рублей (55 долларов). Второй использовал другую тактику. «Знаешь, — сказал он, — у меня были почти такие же носки, я их очень любил, но два года назад их украли. Не продашь ли мне свои перед отъездом?»
За годы жизни в Советском Союзе я знал шестнадцать человек, рожденных в смешанных браках. В школе каждый из них был объектом расистских шуток и насмешек. Некоторых — несмотря на отличные знания — заваливали на экзаменах пристрастные учителя. Один из поступивших в институт вынужден был из-за расизма перевестись на заочное отделение. Лишь пятеро из шестнадцати смогли получить институтский диплом, но возможности работать по специальности им не дали.
Две особенности поведения русских повлияли на мое отношение к ним. По природе своей русские высокомерны. Мне было отвратительно глубоко укоренившееся в сознании людей представление, что всё в России — идеи, культура, история и достижения — лучшее в мире. Кроме того, русские часто ведут себя совершенно непредсказуемо. Думаю, что виной тому страшно холодные зимы. Иногда невозможно понять, что с ними происходит. В те дни, когда температура опускалась до минус тридцати градусов, я заранее знал, что стану свидетелем аномального поведения. Я нередко наблюдал, как та или иная женщина без явной причины вдруг замрет, уставится в одну точку, начнет плакать и раздражаться.
Русские мужчины легко выходят из себя и начинают кричать друг на друга по малейшему поводу. Некоторые рабочие моего цеха, обычно разговорчивые, без всякой причины отказывались со мной говорить и раскрывали рот лишь в случае крайней необходимости, если работа того требовала. Когда я здоровался с рабочим, пребывающим в дурном настроении, то, как правило, он делал вид, что меня не замечает.
Угрюмость, непредсказуемость поведения, а часто и грубость, свойственные многим русским, замечают только те из иностранцев, которые живут среди них годами, поскольку во время непродолжительного общения русские способны сдерживаться.
Я знаю — советские коммунисты уверены, что их стране предназначено господствовать над миром, и это знание давит на меня тяжелым бременем. Идея превосходства овладела этой страной. Эту идею вдалбливают в головы коммунистов пять дней в неделю на собраниях после окончания рабочего дня. Их обязаны посещать все коммунисты, и рекомендуется посещать беспартийным, если те хотят завоевать благосклонность своих начальников.
Детей начинают обрабатывать с ранних лет. В школе, на пионерских сборах и комсомольских собраниях они слышат, что Советский Союз обязательно одержит верх над Америкой и станет самой сильной страной в мире.
Поскольку другие точки зрения не допускаются, индоктринация работает. Прожив в Советском Союзе сорок четыре года, могу с уверенностью сказать, что для советского гражданина вера в грядущее господство Советского Союза над миром столь же естественна, как для американца вера в превосходство демократии над любой другой системой. Русские готовы едва ли не на любые жертвы, чтобы достичь этой цели. Они похваляются своей способностью покрепче затягивать пояса и стремятся сделать все возможное ради того, чтобы сокрушить США.
Страна одержима идеей превосходства над Америкой. Тактика может меняться в зависимости от обстоятельств, но цель неизменна. Будь то разрядка во внешней политике или гласность и перестройка в политике внутренней — все это лишь тактика для достижения той же цели. Увы — американцы не способны отличить тактику Советов от их целей.
В 1972 году, когда советская экономика явно катилась по наклонной плоскости, Америка не должна была препятствовать начавшемуся спаду. Вместо этого американцы открыто и втайне принялись помогать Советам. Я еще жил в Советском Союзе, когда он начал покупать американское зерно. Русские не имели ни малейшего представления, откуда это зерно поступает. Когда я уезжал, в 1974 году, советские заводы все еще использовали оборудование, закупленное за границей в тридцатые годы. Станки были в плохом состоянии, что не удивительно, ведь на них работали в три смены, семь дней в неделю на протяжении сорока лет. Они часто ломались, требовали ремонта, но потеря времени грозила невыполнением военных заказов, поэтому руководство заводов не шло на серьезный ремонт.
Какой же должна быть политика Америки в отношении Советского Союза? В большинстве случаев пряник лучше кнута, а мир всегда лучше войны, при условии уважения территориальной целостности, личной свободы и человеческого достоинства.
Организация труда в СССР страшно устарела. Они заимствовали на Западе и приспособили к своим нуждам различные идеи (например, количественные показатели), объявив их своими открытиями. Определение плановых заданий и оплата в соответствии с их выполнением не ведет к повышению производительности. Совсем наоборот. Советская система устроена таким образом, что обычный человек может прилично заработать только путем обмана и коррупции. Рабочие, руководители предприятий, члены советской административной элиты (номенклатуры) — все они соучаствуют в фальсификации производственных показателей. Система коррумпирована сверху донизу: номенклатура существует за счет коррупции; инспекторы, посланные, чтобы сверить цифры отчетов с реальными показателями, получают взятки от руководителей заводов. Все помогают заводу получать ежемесячные премии за выполнение или перевыполнение плана.
Сомневаюсь, чтобы советские руководители смогли в обозримом будущем фундаментальным образом перестроить систему производства. Они загнали себя в тупик. Большинство людей не желают перемен и готовы изо всех сил держаться за то, что имеют. Другие же хотят воспользоваться открывающимися возможностями и будут требовать новых.
Американцам следует внимательно следить за изменениями, происходящими в Советском Союзе, но вряд ли стоит радоваться перспективам подписания советско-американских соглашений. Нам нужно научиться понимать людей, с которыми мы имеем дело. Русский способен сказать вам сегодня одно, а завтра другое, уверяя, что вы его вчера неправильно поняли. Ровно так же ведет себя Советский Союз, подписывая международные соглашения. Для советских политиков договор — лишь бумажка, которую можно за ненадобностью выбросить в корзину.
Советский Союз должен:
1. Предоставить гражданам свободу выезда из страны.
2. Положить конец провокациям и дезинформации.
3. Умерить повсеместно насаждаемую ненависть к Америке. 4. Говорить своим гражданам правду.
Соединенные Штаты должны:
1. Научиться терпению в переговорах с Советским Союзом. Советы могут иметь свои собственные планы. Главное для нас — суть соглашения, а не сроки его заключения.
2. Признать, что трумэновская доктрина сдерживания больше не действительна.
3. По возможности поощрять поездки американцев в СССР и советских граждан в США и их общение на личном уровне.
4. Поощрять изучение русского языка в американских школах, чтобы наши лидеры лучше понимали противника, а рядовые американцы были готовы донести до советских граждан идеи свободы и демократии.”
Напоминаем: книга была написано в 1986 году…
Прочитать ее полностью можно по ссылке Черный о красных: 44 года в Советском Союзе
Photo by Soviet Artefacts on Unsplash
[:]
