[:ru]
«Тот, кто не говорит правду
– молчащий шайтан»
(хадис Пророка Мухаммеда)
…В этнографических источниках и материалах устной истории казахов можно найти немало примеров порочного поведения и «черных пятен» повседневной жизни казахов колониальной эпохи.
Конечно, хочется придерживаться национальной этики «Жаманын жасырып, жақсысын асырып» (эквивалент русского выражения «не выносить сор из избы»), «жақсы сөз – жарым ырыс» (хорошее слово – половина благодати), да и религиозного, общечеловеческого правила о нежелательности обсуждения пороков и грехов. Но, с другой стороны, тот же Ислам и Степное Знание-Даналық всегда требовали в случае необходимости хотя бы единожды раскрыть и озвучить горькую правду – в целях коллективного покаяния и очищения сознания нации.
Это есть у всех народов, во всех религиях мира (например, «горькая правда лучше сладкой лжи»). Казахские данышпаны (мудрецы) учили: «Дос жылатып айтады, дұшпан күлдіріп айтады» («Враг говорит сладко, а друг – горько»), а пророк Мухаммад (мир ему!) оставил общине изречение «Тот, кто не говорит правду – молчащий шайтан». Иначе говоря, мусульманской традиции известен не только грех слова и речи, но и грех молчания и лицемерия. Поэтому хотя бы в общих чертах необходимо коснуться мерзостей и казахского беспредела в эпоху Николая II.
Да, ныне многие думают, что моральная порча и грехи – это удел советской эпохи, а якобы до революции 1917 года казахи были достойными подражания и их надо только хвалить. Конечно, все познается в сравнении. По сравнению с безбожием и культурной перекодировкой в составе СССР дореволюционные казахи в целом и в определенных аспектах жизни выглядят более благополучным сообществом: они еще не приобщились к алкоголю; пусть искусственно, силой авторитета держались устои семьи, сохранялись язык и религия. И все же…
Из традиционной устной истории, описаний русско-европейских авторов, мы узнаем, что в связи с расшатыванием нравственных устоев и хаотизацией ментальности, ослаблением мусульманского закона и просвещения в эпоху XIX-нач.XX вв. среди казахов стали учащаться случаи незаконных добрачных и внебрачных связей и любовных похождений («ойнас»). «Тамағы тоқтық, жұмысы жоқтық аздырар адам баласын»/ Сытость и безработица приводят к нравственному падению (Абай). Помимо безделья проблемой стало невежество («надандык») – религиозное, духовное, светское. Шакарим-хаджи сказал, что потакание лени и невежеству логически завершается полной дегенерацией и утратой человечности («…жоғалар содан адамдық»). И он был прав.
Казахские девицы и молодухи (келіншек) с XIX в. становились все более раскрепощенными и пошловатыми. Гостивший в ауле мужчина или молодой джигит, если ему приглянулась хозяйская дочь, ночью мог подкрадываться к ее кровати за широким занавесом и приставать к ней (до трех раз), и порой красавица уступала. Чокан Валиханов писал о том, что у его народа прелюбодеяние в девичьем возрасте особо не возбраняется (конечно, с присущим ему желанием произвести эффект на русского читателя Чокан немного утрировал), так что случается, когда матери и сами эти девицы, пекущиеся лишь о внешней репутации, устраивают искусственные аборты, выкидыши различными варварскими способами.
Далее, поскольку баснословный калым стал огромным препятствием для женитьбы обедневших казахских юношей, то в дореволюционном казахском обществе стало очень много неженатых мужчин (к тому же, как и во всем мусульманском Востоке в казахском обществе тогда численно преобладали молодые мужчины). К началу ХХ века это вообще стало серьезной демографической и психологической проблемой. Народ массово беднел, но отцы и братья казахских невест упорно не спускали цены за «живой товар». Большая вина лежит здесь на тогдашних муллах, ишанах, хазретах, которые, боясь испортить отношения с новыми баями и казахскими чиновниками, не вмешивались и даже поощряли такую порочную практику, прямо подрывающую исламскую этику и законы.
Как известно, калым вообще относится к области адата (древних обычаев), а не шариата. В исламе в силу его изначального «протестантизма» и рациональности все намного демократично: брак (никах, каз.«неке») не подразумевает никакой обязательной платы за невесту и даже свадьбы. По Сунне Пророка, во-первых, каждый должен исходить из своего имущественного положения, и можно ограничиться скромным угощением, даже подарить любимой дешевое железное колечко, но лишь бы это было от всего сердца. Во-вторых, в нормальном исламе бракосочетание должно быть добровольным, родители и старшие могут только советовать молодым, исходя из своего жизненного опыта и т.д.
Однако в Казахстане XIX-нач.XX вв. родоначальники и муллы равнодушно взирали на то, что здоровые казахские джигиты порой до 40-летнего возраста не имеют возможности жениться и даже вообще не обзаводятся семьей. Кстати, это было, между прочим, одним из мотивов перехода обедневших казахов на сторону Советской власти, которая вела агитацию против калыма и освобождала женщин, насильно отданных замуж за баев. Как известно, многих бывших «токал» потом «бесплатно» взяли в жены эти активисты («белсенділер»), советизаторы. Также данное обстоятельство подталкивало некоторых найти русских жен.
В данном случае мы хотим сказать, что такая ненормальная демографическая ситуация подталкивала людей к разврату и тайным отношениям. И в практике казахского дореволюционного общества встречалось такое, что взрослые молодые джигиты-табунщики, пастухи и др. наемные рабочие бая, которым не светила скорая перспектива женитьбы, заглядывались на младших жен (токал) своих хозяев – хотя бы для временных утех.
Юные токал, не удовлетворенные старыми мужьями и не любившие их, в свою очередь, также проявляли интерес и даже влюблялись в молодых горячих джигитов, тайно встречаясь с ними и плодя в обществе разврат. Говорят, что это становилось как бы негласной нормой казахского колониального общества того времени. И сохранилась меткая фраза (из материалов традиционной устной истории) одного влиятельного и состоятельного аксакала, серьезного и умного бая, который на вопрос, почему бы ему не взять вторую и третью жену, ответил оригинально: «я не собираюсь обеспечивать бабами своих табунщиков и слуг».
…В народе рассказывали (но Аллах лучше знает), что известный казахский певец и композитор Жаяу Муса был на самом деле рожден от незаконной связи, хотя формально у него были и отец, и мать. История эта весьма омерзительная и тяжелая (приводилась даже советскими казахскими писателями). Потерявшие веру и совесть казахи одного аула округа Баянаул, в своем угождении гостившему у них развратному волостному правителю (болыс) дошли до того, чтобы привести ему для развлечения девушку «на одну ночь». В ауле была красивая девушка, из бедной семьи, и была у нее мать. Девушка была уже помолвлена и обручена со своим ровней – бедным хорошим джигитом из соседнего аула.
И вот к матери девушки нагрянули аульные «аткаминеры» (активисты), свои же сородичи, предлагая матери уговорить свою дочь провести ночь с баем. Слезы и мольбы матери и девушки не остановили казахских кафиров. Один из них, не стыдясь, упрекал мать, типа, что ты отказываешься от такой «чести» – предоставить свое чадо на благо такому уважаемому, влиятельному и авторитетному казаху? (вероятно, болыс был и впрямь неглупый, возможно, даже талантливый в ораторском искусстве, поэзии и т.д.). Если бы речь шла хотя бы о наспех заключенном мусульманском «неке», пусть даже на время – можно было бы хоть немного оправдать. А тут казахи, читая Коран, считая себя мусульманами, фактически толкали женщин на откровенную проституцию.
Таким способом, девушка оказалась в объятьях жирного бая-прелюбодея, а на следующий день как ни в чем не бывало доставлена в свой дом. Дальнейшая жизнь ее была проведена в нечеловеческих муках: содеянное благодаря казахскому профессионализму в области сплетен стало достоянием гласности. Ее жених (по имени Байжан) был морально уничтожен, но опять таки из-за казахского общественного лицемерия, дороговизны женитьбы, формализма в брачно-семейных и родовых отношениях он был вынужден взять опозоренную девушку в жены. Но психологическая травма убила его любовь и уважение, на протяжении короткой семейной жизни он по-черному издевался над ней, бил и оскорблял.
Вскоре после женитьбы родился несчастный ребенок, назвали Муса. Как рассказывали в народе, Муса (в будущем известный певец и композитор Жаяу Муса Байжанов) лицом был точной копией того волостного. Его мать от горя и страданий вскоре умерла. Муса был отдан на воспитание в дом брата Байжана. Плод такой трагедии, жертва грязных деяний казахов, Жаяу Муса, однако (по милости и состраданию Аллаха), вырос хорошим человеком.
Как известно, не говоря о больших творческих дарованиях, прекрасном владении русским языком, игре на многих музыкальных инструментах, поэт-композитор Муса Байжанов отличался как смелый поборник социальной справедливости, искал правду, всегда заступался за бедных и униженных, испытал судьбу каторжника, исколесил вдоль и поперек империю, общался с русскими. В честь жены хорошего русского друга назвал свою родившуюся позже дочку Анной, общался с татарами, литовцами, даже нанимался на военную службу в отряд Черняева, но ушел оттуда, видя жестокость царских офицеров по отношению к мирному населению.
Если посмотреть на эту историю с другой стороны, то видишь как сильно упал дух Казашки, как в течение веков обмельчала и ослабла гордая и смелая душа дочери Великой Степи, исчезли ее великие нравственные идеалы и убеждения. Мы имеем в виду сравнение женщин двух исторических эпох: красавица Тансулу, казашка XVIII века, свою честь и достоинство поставившая неизмеримо выше биологической жизни, безопасности и телесной красоты – кинжалом отрезавшая сама себе нос перед лицом сексуального домогательства и насилия (убить себя не позволило лежащее в утробе дитя). Или легендарная Баян Прекрасная, жившая примерно в XVII веке – вонзившая в свое сердце кинжал, чтобы не достаться ненавистному Кодару.
А вот их антипод: описанная казашка из XIX века, не сумевшая постоять за себя, безвольная и трусливая! А ведь казахи всегда говорили «Өлімнен ұят күшті», «Жаным арымның садағасы». Или ее мать – не сумевшая принести себя в жертву, не схватившаяся, к примеру, за топор или кинжал; позволившая надругаться над честью и достоинством, совершить над дочерью неслыханное оскорбление. Хотя, конечно, всегда легче рассуждать теоретически. Эти женщины достойны жалости и сострадания. Всевышний Аллах спросит за женщин именно у мужчин – мужей, отцов, братьев, сыновей, правителей-мужчин, начальников-мужчин и т.д. Так гласит Священный Коран и Благородная Сунна Пророка.
Есть этнографические описания казахских развлечений и тоев XIX-нач. XX вв., повседневной жизни кочевых аулов. Через них можно реконструировать сильно измененную, деформированную ментальность, негативные черты национального характера и коллективного поведения. Как сильно, иногда до неузнаваемости, изменилось отношение Казаха к совести, чести, знанию, общественной дисциплине и гражданской позиции, земле и Родине, личной свободе и свободе страны, любви и женщине, памяти предков, истории, религии, Богу, потустороннему и духовному миру!
В то же время невежественное сознание от имени «ата-бабалар» с помощью своих «шайтанов» выдумывало все новые и новые обряды. Ритуализм (ғұрыпшылдық, рәсімшілдік), опутанность казахов сотнями обрядов и церемоний, часто связанными с суевериями (ырымшылдык), не имеющим никакого смысла, научного или духовного обоснования являются характерной чертой поздней казахской культуры. В более древние и духовно благополучные времена ритуалы и обряды ограничивались разумными пределами, будучи также осмысленными и одухотворенными.
Сюда же относится привычка просить помощи от аруахов, толпами отправляться на «зиарат» (к могилам), надеясь заполучить иссякший «құт», полагаться на всесильные «бата», задабривая армию мулл и ишанов, пассивно ждать прихода «Кызыр Ата» и пр. Тогда как вернуть покинувшую страну Құт-Береке было не так-то легко; и новые просветители, благородные «алаш-ордынцы» позже правильно догадались, что теперь требуется, чтобы каждый казах самосовершенствовался и изнутри открыл источник духовной и созидательной энергии («Әрекеттен – берекет»).
От безделья, избытка времени, отсутствия просвещения, интеллектуальных занятий или другого серьезного дела казахи превращались в «играющий народ» («Человек Играющий» – Homo Ludens — название сочинения нидерландского культуролога Хейзинга). Хотя некогда это был вполне размышляющий, творящий, целеустремленный, богоподражающий народ. Это – понятия «ойын сауық», «той-томалақ», «сауық сайран». Охота с беркутом, байга (скачки), порой и барымта (угон скота и погони) тоже имели развлекательную цель. Конечно, можно догадываться о реликтах игрового сознания, игровых пристрастий кочевников, извращенно воскресшихся в коллективной ментальности в пору инволюции традиции в хаос и варварство. Сама война, как считает Хейзинга, была изначально состязанием, игрой, забавой (особенно рыцарские поединки, турниры).
Возникло и распространилось выражение (пожелание) «ойнап күліп жүру», которое стало профанным идеалом, формулой беззаботного счастливого существования. Кочевники деградировали еще в том смысле, что в их коллективном сознании и поведении возникла такая черта, как инфантилизм, недоразвитость, регрессия в детство. Абай прямо писал о своих современниках-казахах, что они не скрывают свое желание «быть как дети», уйти от всех проблем в фантастическое детство. А еще у казахов в более поздние времена стала популярна песня «Сәби болғым келеді!» (Хочу быть ребенком!).
Бесспорно то, что если когда-то имевшее в тысячелетней истории народа «детство» с тенгрианством, игрой и стрельбой, беззаботным выпасом овец и лошадей в лоне природы-матери было милым и по-своему симпатичным, т.к. было исторически оправданным, естественным, то «новая инфантильность» XIX-нач.XX вв. была противоестественным, отталкивающим и опасным явлением. Это все равно, что взрослый возмужалый человек начал бы вдруг играть с игрушками, капризничать, шалить и смеяться. Конечно, ученым еще предстоит всесторонее изучить корни, все причины и механизы духовной дегенерации казахского народа в этот сложный исторический период, выявить симптомы и масштабы данного психического отклонения. Необходимо более внимательнее изучить эту ностальгию по детству у народа, которая вполне может относиться к мягкой форме суицидальных идей – когда появляется желание не существовать, погрузиться в глубокий сон, забыть обо всем и т.д.
Даже через анализ казахских народных песен XIX в. можно видеть, что в обществе стало слишком много кривляния, шуток, юмора, клоунады, эротики. Появление танца «Каражорга» среди казахов Китая и Монголии тоже надо понимать в контексте культурной деградации. Вообще, настоящий народный танец «Каражорга» – это мужской танец, изображающий бег скакуна-иноходца и движения всадника. В действительности, нам, казахам, по духу всегда близки танцы, похожие на туркменские или кавказские – воинские пляски и джигитовки (в том числе с кинжалами, саблями), а тут какой-то странный продукт влияния буддийско-монгольской и сибирско-шаманской хореографии, а также отражение поздней вульгаризации культуры с элементами эротики….
Десакрализация и деморализация традиции видна из содержания многих народных песен, где нарастают безыдейность, пропаганда мещанства, обывательской рутины (свое отрицательное влияние оказывали и татарская музыкальность, звучавшие русские частушки и городские шлягеры). В народных песнях воспевается веселое времяпрепровожденье с чаем и самоваром, скачками и тризнами, любовные похождения, сиюминутные радости. Появляются и такие песни, как «Астыма мінген атым Генадушка», где автор в шутку перемешивает казахские и русские слова и пр. В другой народной песне есть припев: «Әнім менің красивай, Қыпшақский жәрмеңке-ай!», т.е. опять вперемежку, русско-казахскими словами выражается самодовольство от обманчивой жизни с ярмарками, песнями и зрелищами …
Незаметно на древние обычаи наслаивается густая корка – наслоения из придуманных или искаженных образцов и даже наглых изобретений. Так, ритуалы сватовства (құдалық) становились все более извращенными и аморальными. Описывается, что старая женщина изображала из себя собаку и стояла на четвереньках (!) перед юртой, это называлось «ит ырылдар» (собака скулит), требуя выкупа. Это было очередным этапом вымогательства подарков у родственников жениха. Слегка шутливое отношение к жениху и сватам в ауле невесты и связанные с ним ритуалы были теперь низведены невежественной толпой до совершенно непристойных форм поведения: описаны случаи раздевания толпой женщин главного свата (!), избиения жениха, его щекотания и пр., пошлых и глупых шуток, а также вымогательства все больших и больших денег и подарков…
Разумеется, все это не имело ничего общего с подлинной Традицией золотого века нашей истории – ханской и батырской эпохи (XIV-XVIII вв.), с этикой и эстетикой традиционного Ислама. Избыток смеха и шуток (а также слов и музыки), всегда является симптомом морального падения, так сказать, шайтанизации сознания. Кстати, Хейзинга заметил, что играющие животные в отличие от человека не смеются. Недаром древние предки, предостерегая нас, оставили изречения «Әзіл – Әзәзілден, қалжың – шайтаннан» (Юмор – от Сатаны, шутка – от черта), «Әйелдің қары күлкішіл, еркектің қоры күлкішіл» (Из женщин много смеется вульгарная, из мужчин – самый ничтожный), «Кещеге бәрі күлкі» (Дураку всегда смешно).
В целом, значительная часть казахского общества, как мужчин, так и женщин, становится в эту мирную, но безблагодатную эпоху игривыми и сексуально озабоченными. Конечно, это прямое следствие безделия и отсутствия полезного физического и умственного труда, настоящей учебы или науки, эффективной идеологии, а также хорошей религиозно-психологической культуры (сравните противоположную ситуацию: японцы, самый талантливый, трудолюбивый и занятый народ в мире отличается самой низкой сексуальной активностью). Что касается песен и поэзии, то они никогда не считались полноценным «трудом», и тем более деморализованное, оторванное от религии и этики позднее искусство кочевников, наоборот, развращало людей и возбуждало низменные инстинкты.
И вот, к великому стыду, именно в колониальную эпоху казахи на своих извращенных тусовках дошли до того, что кое-где в Казахстане ввели в практику…порнографию, вернее, «стриптиз по-казахски». На эту тему имеются зарисовки русских наблюдателей (н-р, Н. Хлудова), изображающие это позорное нововведение в казахскую традицию, названную придумавшими его казахами «түйе шешу» («отвязывание верблюда»). Во время народного празднества, тоя предлагается кому-то из девушек (конечно, очень бедных) раздеться догола, чтобы получить в награду верблюда. В устной истории есть информация, когда одна девушка из бедной семьи, долго думав, согласилась, сказав с грустью: «Пусть порадуется верблюду бедный отец…» и, раздевшись, прошлась перед всеми, чтобы забрать привязанного поодаль верблюда.
Конечно, «түйе шешу» отнюдь не стало массовым явлением в Казахской Степи, и все же… Ясно, что любые слова здесь будут бессильны передать глубину этой национальной трагедии и мерзости. И, кстати, колонизаторы, русские переселенцы тут ни при чем. Косвенно – да, ибо все описанное есть результат разложения, отсутствия собственной национальной государственности, эффективного суда биев, т.е. картина колониального хаоса и инволюции. И все же никто из русских начальников не брал за руку и не учил всех этих казахов различным порокам…
Автор: Н. Нуртазина,
Из книги «История и психология казахов»
[:]
