[:ru]Тревожный декабрь 1986-го: И один, оказывается, в поле воин[:]

“Казахский националист”

Декабрь 1986 года депутат мажилиса парламента РК Нуртай САБИЛЬЯНОВ встретил студентом третьего курса учетно-экономического факультета института народного хозяйства. Он – тот самый парень с рупором, чье фото облетело весь мир.

– Когда я шел на площадь, то в отличие от однокурсников знал, чем это может закончиться, – вспоминает он те дни. – Я был тогда уже далеко не юнцом, пришедшим в институт со школьной скамьи: мне было 24 года.

Сотрудники КГБ уже через несколько дней после событий 16–17 декабря надолго обосновались в стенах нашего института. В кабинет к ним студенты ходили как на работу, но меня задержали позже.

В феврале 1987 года я уехал на каникулы к родителям, а когда вернулся, однокурсники предупредили, что в кабинете у следователя лежит фотография, где я изображен на площади с рупором в руках. Хорошо, что до начала занятий оставалось четыре дня, и я, пообщавшись с опытными людьми, успел морально подготовиться к изнуряющим допросам. С самого начала решил – буду отвечать только за себя. И когда показывали фото однокурсников, у меня на все был один ответ: “Сам на площади был, но про других не знаю, не до того было”.

Не скрою, выдержать допросы было нелегко, более того – страшно, мы уже знали о кровавых расправах с теми, кого задержали в первые дни.

Но именно это – не показывать пожирающий внутри страх, не отводить взгляд, когда тебя буравят глаза следователя, а порой держаться с ним даже дерзко, – видимо, и спасло меня: я не дал себя сломать. Когда шли тотальные чистки не только в нашем, но и в других алма-атинских вузах, выстоять мне помогли педагоги. Я до конца жизни останусь им благодарен за советы и негласную поддержку.

“Пришить” мне дело, несмотря на все старания сотрудников КГБ, не удалось: единственной уликой было фото, взятое из кадров кинолент. Однако интерес к нему со стороны органов сделал свое дело: ярлык “казахский националист” сопровождал меня до тех пор, пока я не окончил институт.

Получить красный диплом это не помешало, зато “накрылась” Ленинская стипендия, а с Доски почета срочно сняли мою фотографию. Все это сказалось на распределении: вместо предполагаемой институтской кафедры я попал на электротехнический завод. Там в общем-то было наплевать на мое прошлое, им нужен был хороший, перспективный бухгалтер – их больше впечатлил цвет моего диплома.

Не был исключен ни один “декабрист”

– Когда случились декабрьские события, я был проректором по воспитательной работе Восточно-Казахстанского педагогического института, – рассказывает президент Казахской академии туризма и спорта Кайрат ЗАКИРЬЯНОВ. – Мятежной в те дни была не только Алма-Ата, в каждом областном центре прокатились отголоски тех событий.

В Усть-Каменогорске часть молодежи тоже вышла на площадь. Когда страсти улеглись, компетентные органы поставили нас в известность, что 17 наших студентов были замечены на стихийных антигосударственных митингах.

Секретарь партбюро Анатолий Паюк, ставший впоследствии инструктором ЦК КП Казахстана, сообщил мне, что состоялось заседание комсбюро, которое своим решением исключило их из комсомола. А коль так, то эти студенты автоматически должны вылететь и из числа студентов. Оставались формальности, которые он решил сделать моими руками. Я уклончиво заявил, что не уполномочен решать эти вопросы. С этим мы и зашли к ректору вуза Ережепу Альхаировичу Мамбетказиеву.

Столько лет прошло с тех пор, а я до сих пор не знаю, как бы повел себя тогда, если бы мне пришлось держать удар первым. Зато мужеству и смелости шефа до сих пор поражаюсь. Это был 1986 год. До обретения независимости еще оставалось долгих пять лет. Слово Компартии – закон, попробуй не подчинись! А ректор, узнав, что наш партийный вожак предлагает избавиться от неблагонадежных студентов, спокойно отчеканил:

– Ты и так их наказал – выгнал из комсомола. Но мне исключать их из вуза не за что, если они справляются с учебными нагрузками. И вообще, о чем сейчас идет речь? Подумаешь, 17-летний молокосос, у которого каша в голове, вышел на митинг. Да он в самом себе не разобрался, не то что в текущем политическом моменте.

Отказавшись исключать студентов, ректор, по сути, проигнорировал партию. Хотя в те годы перед ней не то что по стойке смирно стояли – люди получали инфаркты и инсульты, даже если им только грозили пальчиком.

– У вас будут неприятности! – пытался запугать его секретарь партбюро.

– А это уже не твои проблемы, – отмахнулся ректор.

Ни один из 17 заявленных студентов исключен не был, хотя в других вузах республики их выгоняли пачками.

Я уверен, что Кайрат Рыскулбеков, в честь которого Казахская академия спорта и туризма ежегодно проводит спортивный турнир по боксу, остался бы жив, если бы в архитектурно-строительном институте был такой же ректор.

Как шла “охота на ведьм” в минэнерго КазССР

Инженера-энергетика Прикаспийского горно-металлургического комбината Сагина ТАЖИКЕНОВА назначили директором центра автоматизации и информатики минэнерго КазССР весной 1986 года. А через девять месяцев грянул декабрь.

– Хотя в кармане и лежал партбилет, к политике я никогда никакого отношения не имел, – рассказывает он. – Так это трагическое событие и прошло бы мимо меня, если бы не вышел приказ по министерству: всех, кто 16 и 17 декабря не работал, считать не просто прогульщиками, а выяснить, не были ли они причастны к “событиям”.

У одного моего товарища 16 декабря сын попал с аппендицитом в больницу, и его, естественно, не было на работе. И начались издевательства! На собрании трудового коллектива товарища прессовали с 6 до 8 вечера в триста ртов. Один замминистра договорился до того, что обозвал его “черномазым”.

Когда министр подвел итог: “Ну что заканчиваем?”, – поднял руку я. Он встрепенулся:

– Ну, ну, товарищ Тажикенов!

А я сказал то, чего он совсем не ожидал:

– Мне стыдно! Ведь он принес справку, что у него болен ребенок, а вы ее не видите, потому что охвачены шовинистическим угаром.

Собрание, забыв про прогульщика, накинулось на меня. Министр подскочил:

– Это кого я принял на работу?! Ты кого защищаешь?

И уже отдавал распоряжения начальнику управления кадров и секретарю парткома:

– Собрать бюро, исключить из партии, уволить…

Меня тоже уже трудно было остановить:

– На каком основании? Я не с улицы пришел, а вы не заведующий складом по выдаче партбилетов!

И вдруг, выйдя к трибуне, рядом со мной встал начальник секретного отдела. Кажется, его звали Владимир Иванович Колесников.

– Я горжусь, что из 300 сидящих в зале нашелся один порядочный человек, – сказал он. – Я обещаю: никто его не сможет ни уволить с работы, ни выгнать из партии, пока я сам здесь.

Когда собрание наконец закончилось, он пригласил меня в свой кабинет. Просматривая список членов партбюро, деловито сообщил:

– Так, двое из пяти мои. Прикроют.

Заседание бюро начиналось на следующий день в 10 утра, а в девять меня вызвал министр. Обычно, когда я заходил к нему, он выходил навстречу и, как инженер инженеру, крепко пожимал руку.

В этот раз, сухо поздоровавшись, сказал:

– Сейчас будет заседание партбюро. Извинись перед Юрьевым (замминистра, автор эпитета “черномазый”), и я все отменю.

– Виктор Тихонович, но мне не за что извиняться.

– Ну смотри, я тебя предупредил.

Самое интересное началось на партбюро. Одним из его членов был однорукий фронтовик, в годы войны майор управления контрразведки СМЕРШ (сокращенное от “Смерть шпионам”). В министерстве он занимал пост начальника канцелярии, мы каждый день встречались. Но здесь, видимо, сработала его смершевская хватка и склонность к допросам.

Когда он выкрикнул: “Фамилия?!” – я был поражен:

– Вы что, забыли мою фамилию?

– Фамилия?!

Когда прозвучал окрик: “Родители?!” – я сказал:

– Отец погиб на фронте.

– На каком фронте?!

И тут в груди что-то встрепенулось:

– Знаете, я думаю, это вы его расстреляли.

– Как это?! Почему я?

– Мой отец-пехотинец шел на передовую, зная, что сзади такие, как вы, ставят заградительный огонь.

Майор, схватившись за сердце, упал. Все вскочили, забегали. Кто-то заорал:

– Сволочь! Ты убил его!

В общем, бюро в тот день не приняло никакого решения. Но уже все энергетики знали, что Тажикенов пошел против большинства! И где я ни появлялся, везде – кто тайком, кто открыто – пожимали руку.

Меня таскали несколько месяцев на партийные собрания, и все никак не могли решить, что со мной делать.Народ к этому времени пришел в себя, никто не хотел голосовать против исключения из партии. Через девять месяцев решили объявить общественное порицание за нетактичное поведение на собрании коллектива без записи в трудовую книжку.

Мой Желтоксан

Журналист Талгат АЙТБАЕВ издал 11 книг (часть из них на собственные деньги), где собраны воспоминания участников декабрьских событий.

– В то время я работал заведующим отделом в газете “Қазақстан пионерi”, – вспоминает он. – 16 декабря многие алматинские журналисты были на площади, и я, конечно, тоже.

В тот день я видел собственными глазами и слышал своими ушами, как некие люди, разъезжая по центральным улицам Алма-Аты в машинах с открытым верхом, кричали в рупор: “Пьяная казахская молодежь убивает детей и стариков русской национальности. Они подожгли детский сад в районе Алма-Аты-1…”. И народ велся на это!

Позже, когда я стал оформлять воспоминания участников декабрьских событий в отдельные книги, туда вошел рассказ курсанта Алма-Атинского высшего общевойскового командного училища имени маршала Советского Союза И. Конева Жангельды Тулебаева, где есть такие строчки: “Нас подняли по тревоге. Сказали, что молодые казахи убивают детей и стариков русской национальности. В своей группе я был единственным казахом. Меня наши отцы-командиры предупредили: “Смотри там, не переметнись на сторону своих”. На площади я неожиданно встретил своего одноклассника Славу Игнатова. Он был среди дружинников. Посмотрев на меня виновато, Славка сказал: “Жора, здесь людей давят бэтээрами. Мне стыдно, но нас заставили…”.

Однако вернусь к своему Желтоксану. Днем, 16-го, я пробыл на площади недолго: думая о беременной жене, ушел домой. Жили мы тогда на пересечении улиц Фурманова и Аль-Фараби.

Ближе к 12 ночи вместе с соседями спустились к зданию Государственного музея, откуда хорошо была видна площадь имени Брежнева. А там – бойня! Женский визг, крики, плач… Солдаты лопатами гонят безоружных людей в один конец площади, а те, развернувшись, бегут обратно…

19 декабря состоялось объединенное партсобрание нескольких редакций – “Қазақстан пионерi”, “Дружные ребята” и “Спорт”, журналов “Балдырған” и “Бiлiм және еңбек”. Перед нами поставили задачу – проголосовать за исключение из партии, а следовательно, и за увольнение с работы поэта Мейрхана Акдаулетова. Я же говорю, что на площади в те дни были мы все, но не повезло ему одному – органы его засекли.

Мейрхан еле держался на ногах – лицо в ссадинах и синяках, ребра сломанные, в глазах – слезы. Он, наверное, думал в тот момент о своих четверых – мал мала меньше – детях.

Многие из нас, опустив головы, молчали, другие, среди них редактор “Қазақстан пионерi” Фариза Онгарсынова, заняли выжидательную позицию. Наш старший товарищ, поэт Туманбай Молдагалиев, принялся стыдить Мейрхана: “Что плохого тебе сделал русский народ?”. Пытаясь оправдываться, тот заплакал…

В тот день мы его отстояли большинством голосов, все обошлось строгим выговором, но через пару недель поступил указ сверху – уволить! Почти год Мейрхан ходил без работы, потом с большим трудом уже именитый поэт устроился корректором в журнал “Заря”.

Литературоведу Акселеу Сейдимбекову, главному редактору журнала “Бiлiм және еңбек”, припомнили материалы про казахских ханов и деятелей движения “Алаш” и тоже уволили. И он, большая умница и интеллектуал, три года работал лаборантом в Институте литературы имени М. Ауэзова.

…Что интересно, я что-то не слышал, чтобы тех, кто намеренно разжигал 16–17 декабря вражду между народами, сея слухи об “убиенных младенцах и стариках”, сожженных детсадах, привлекли к ответственности. Почему? Этот вопрос лично для меня остается открытым, равно как и тот, кому и зачем понадобилось организовывать Желтоксан против казахского народа?