[:ru]
«Ұялмаған әнші болады»
/ «К пению склонен нестыдливый человек»/–
казахская народная поговорка
Грех плодит грех, от «матери пороков» – лени рождались другие привычки. Став безработными, беззаботными, казахи стали многословными. Их «работой» стала молоть языком (каз.«аузымен орақ орып»), болтовня, «узун кулак», сплетни, слухи, а также пережевывание и пересказывание прошлой истории, бесконечные публичные концерты, айтысы, песни, стихи и т.д. Определенная предрасположенность казаха-кочевника к словесности, ораторскому искусству теперь извращенно проявляется в виде злоязычия и краснобайства.
И здесь отрицательная роль колониализма проявляется двояко: о нежелании властей социализировать казахских «инородцев», порождении в Степи стихийной безработицы уже было сказано. А другая сторона вопроса – это пресловутая «психология раба». Казахи в последние столетия своей истории не обладали ни политической властью, ни военной силой, ни экономическими и финансовыми рычагами и т.д., поэтому не могли реально сопротивляться нарастающему бесправию. Но при этом естественно в душе у них всегда присутствовали внутреннее недовольство, «крик души», которые они могли выражать только словесно, да и то – кулуарно, за глазами русских начальников.
Бурно и много обсуждая, жалуясь, сетуя, ругая, по-черному проклиная власть, смачно матерясь, сочиняя пессимистические, революционные, сатирические стихи, позже – уже полулегально, через газеты и журналы, выступая на трибунах…Вот так феминизированный и психически истощенный народ учился веками «бороться» языком и словом. Даже Абай был вынужден, не имея административного или достаточного финансового ресурса, бороться только словами. Это также порождало многословие, а также обесценивало слово. В эзотерических учениях Слово – это Женщина, а Мужчина – Дело, Поступок.
Если вспомнить отношение к слову и языку в нашей классической казахско-мусульманской традиции, то в лучшие времена образцовый джигит характеризовался как «мало говорящий и много слушающий», также много размышляющий (обдумывающий все), разумный («акылды»). Также древние батыры были людьми дела, а не слов. В Золотой век существовал культ Священного слова, а, в целом, речевые функции большинства были ограничены и эффективно контролировались. В духе аристократизма и высокой религиозности сурово пресекались сквернословие и злословие. Кроме того, суфийская психология вывела закон, согласно которому слово в обществе будет эффективным только тогда, когда говорящий искренен и его слова исходят от сердца.
Казахи выразили народную мудрость о соотношении слова и дела через степной афоризм «Мың үгіттен бір өнеге артық». («Один пример лучше ста назиданий»). В поздние времена, в XIX-XX-XXI века народы оказались в Океане и Реках слов и информаций, порой очень красивых слов и рекомендаций, но большая часть из них неэффективна и не оздоравливает общество из-за того, что их авторы не искренни и сами не исполняют то, к чему призывают остальных. На этот счет казахи и, в целом, мусульмане сочинили горькую поговорку для эпохи упадка ислама: «Делай то, что говорит мулла, а не то, что он делает».
Мужественный предок-кочевник был человеком серьезным и немногословным, но в нужной ситуации – красноречивым и умеющим ценить слово, вдохновленным поэтом-импровизатором. Темы их разговоров (исключительно мужского сообщества) были подобающими «Золотого века» и примерно следующими. Прежде всего это сакральные темы – о Боге, религии, тонкостях духовных переживаний и мистических откровений, шариат и закон, далее – обычаи и кодекс чести предков, героический эпос и лироэпос, шежіре (родословные), устная историология, антропологические и психологические стороны интегрального степного знания, распространение информаций касательно военного дела, стратегии и тактики войн, защиты этнической территории, сражений, оружия, коня; наконец, – беседы на тему скотоводства, кочевых маршрутов и пастбищ, тренировки лошадей, охоты, повадок диких животных, приручения беркутов и пр., метеорологических и космологических знаний, секретов ремесел, кузнечного дела, строительства колодцев и мазаров, деревообработки и изготовления юрт, народного целительства, особенностей флоры и фауны и т.д. Как видим, здесь совершенно нет места пустословию, злословию, сквернословию, вообще даже мелким «бабским разговорам» (казахи называли это «қатын өсек» и связывали их именно с женской половиной общества, да и то – с низкородными и глуповатыми ее представительницами).
Казахский бай
А вот с XIX века в связи со стихийным распадом культурной традиции, обмельчанием и нравственным падением казахского общества, «дембельской» жизнью номада постепенно и незаметно, но серьезно меняется отношение мужчины к Слову. На деле началось одно из больших прегрешений народа – преступление против Слова, грех языка. Все пророки и святые во всех мировых религиях считали словесный грех одним из самых тяжелых преступлений. Не случайно Пророк дал наставление мусульманам, что если кто будет контролировать то, что между двумя его щеками (т.е. язык) и то, между двумя ногами (половой член), тот попадет в рай.
Речевой грех – это праздное многословие и пустословие, смех и шутки, песни и кривлянья, пересуды и сплетни, не говоря о клевете, злословии, обмане, хвастовстве, ругани, проклятии и сквернословии. От этого казахского словесного «поноса» терпел боль и страдания великий Абай, который пытался противопоставить этому злу культ Благого Слова (невольно приходит на память зороастрийская этическая триада «благая мысль, благая речь, благие деяния». Но, к сожаленью, казахский гений не смог полностью одолеть этот коллективный хаос, т.к. не имел рычагов власти и достаточных финансовых ресурсов, чтобы обуздать строптивых казахов.
Из массы духовно оскудевших казахов XIX века происходили многочисленные певцы и певички, посредственные горе-поэты и музыканты, недалекие, безблагодатные и скупые баи и «алыпсатары» (дельцы и мошенники, перекупщики скота, вышедшие на авансцену в эпоху товарно-денежных отношений и ярмарок). Оболваненные властью и своими горе-лидерами казахи, прельстившись новшествами, как, например, ежегодные ярмарки (торжища), попадают под «очарование» обывательской торгово-мещанской и музыкально-развлекательной жизни, которую, посмеиваясь, искусно поддерживали идеологи царского режима.
«Цыганизация» – так можно условно назвать новый психопатологический феномен в истории казахов, возникновение и стихийный рост числа многочисленной армии «артистов», обслуживающих степные «тусовки». Это было превращением казахов в денно и нощно поющих, состязающихся и слушающих дебаты и песни музыкальных маньяков (меломанов), праздно шатающихся и ищущих развлеченья. Одним из главных проявлений порчи нравов, праздности и многоглаголенья стали тои и фестивали. Появился так называемый институт (традиция) «салов» и «серэ» – наводнивших Степь музыкантов и певцов. В основном это явление охватило просторы Сары Арки.
«Сери», «серэ» – означает талантливого в музыке и поэзии, весьма утонченного, эрудированного, культурного и стильно одетого щеголя, с ухоженными усами и бородой. Появившиеся в эпоху Мекалая (так казахи называли царя Николая II) «салы» были певцами и акынами с громким именем и широкой репутацией («звезды»). Тоже холеные, вынаряженные, даже в вычурной, выделяющейся от остальных казахов дорогой одежде (их отличали широченные брюки, яркие халаты и шапка с перьями филина), любящие вкусно поесть задарма, в сопровождении большой челяди – музыкантов и скоморохов, танцоров, циркачей и пр., чуть ли не месяцами гостившие в аулах богатых и знатных казахов.
Наедаясь мяса и напиваясь кумыса, они демонстрировали народу свое ораторское искусство, песни, развлекая, «зажигали» тои, получая от баев «гонорары», вообще всю свою жизнь разъезжали по широкой Казахской Степи с бесконечными «гастролями». Некоторые волостные правители, аульные старшины звали салов и серэ на ежегодные ярмарки и съезды, куда приезжало русское начальство. Как уже сказано, имперские чиновники поощряли такую торгово-развлекательную жизнь, отвлекавшую подвластное население от реальных политических и социальных проблем. На ярмарках и съездах глав волостей певцы и музыканты, циркачи должны были развлекать русских гостей (хотя такие личности, как Кунанбай-хаджи вообще не пускали этих бездельников на территорию своего округа).
Что интересно, эти артисты были в основном обедневшими казахами, не имеющими большой собственности, за исключением небольшого стада овец, да пары лошадей и верблюдов. Они жили как бы одним днем, чтобы наслаждаться сегодняшним, не думая о будущем, отмахиваясь от реальных угрожающих тенденций социальной и политической жизни. Главное для этих беспечных казахских мужчин было иметь хотя бы одного хорошего коня, пару нарядных чапанов «на выход» («бір киер») и свою любимую домбру. И тогда бесплатное угощение, веселье и игры тебе обеспечены!
Это и был их образ жизни, идеал и стереотипы мышления. Конечно, артисты XIX века пытались обосновать свои «гастроли» и свои «братства» якобы возрождением древних традиций странствий суфиев, проповедников-музыкантов средневековья (ахуны и бахши), приключений джигитов прошлого, рыцарей и т.д. Но на самом деле это было неуместным сравнением, полным анахронизмом, а также карикатурой на суфийские мистерии и союзы.
Более того, их страсть к бродяжничеству и нежелание сидеть дома можно квалифицировать на языке современной психиатрии как проявление т.н. импульсивных неврозов, точнее, это называется «пориомания». При всем уважении к гениальности певца и композитора XIX века Биржан-сала, необходимо сказать правду, что в конце жизни родные и дети великого певца привязали его арканом к кровати (традиционная разборная деревянная кровать «төсағаш»), т.е. насильственно удерживали его от странствий и гуляний.
Конечно, в этом вопросе важно нам не согрешить против истины и не выбросить вместе с водой ребенка. «Умиротворение» края царизмом, массовое принудительное разоружение и безработица вызвали кардинальную перестройку национальной души казаха, когда на фоне «языкового раскрепощения» начался невиданный доселе подъем и расцвет его музыкальной культуры, песенного творчества, рождения жанра «айтыс». Действительно, это вообще феноменально и любопытно (и в то же время грустно), что колониализм имел обратной стороной расцвет казахской духовной культуры.
Это означает, что часть огромной природной энергии номадов, не найдя выхода в привычной войне, самостоятельном государственном строительстве, интенсивной экономике, стихийно вылилась в эстетику, искусство, а именно в поэзию и музыку, импровизаторство, к которым веками тяготела душа степняка-номада. Иными словами, казах колониальной эпохи мог самореализоваться только в сфере языка, литературы и музыки, тогда как путь военной карьеры, политической деятельности, бизнеса и др. были для него закрытыми.
Кстати, многие казахи вдобавок сильно увлеклись лошадьми и ловчими птицами. В этом вопросе тоже было немало психопатологии, когда серьезные, талантливые личности могли страдать иппоманией (страстью к лошадям и скачкам). Например, Ахан-серэ сделал вселенскую трагедию из смерти своего великолепного скакуна, посвятив ему поэму «Кулагер», после этого он стал отшельником…
Вместе с тем нельзя не признать закономерность десакрализации, секуляризации, постепенного отрыва искусства кочевников от религии в XIX-XX вв. Несмотря на количественный бум и эстетство, уже не стало «высокой» поэзии жырау, обладавшей таинственной суггестивной силой, утрачивалась связь искусства с религиозной традицией. А, значит, падала эффективность и действенность слова поэта, музыки кочевников (вспомним, что кобыз великого Коркута творил настоящие чудеса: исцелялись от недугов люди, прилетали лебеди и т.д.).
Вообще, музыкальный бум у казахов XIX в. был каким-то нелепым анахронизмом и явным свидетельством уродливости социального развития в странах с открытым типом колониальной зависимости. Мы имеем в виду то, это искусство в то же время не стало «буржуазным искусством». За редким исключением, в творчестве акынов и певцов по прежнему пропагандируются «феодальные» ценности, оплакивается кочевая идиллия, ушедшие времена. Также деятельность сал-серэ, поэтов тогда никак не увязывалось с рыночными отношениями, не было экономически рентабельным, а даже убыточным, во многом паразитическим.
Современные искусствоведы оценивают музыкальный бум в Казахской Степи XIX-нач. ХХ вв. всегда однозначно положительно, не задумываясь о социальной подоплеке. Приходится слышать о «золотом веке» песенной культуры, о «1001 песне» казахского народа, «500 песнях и кюях. Этнограф А. Сейдимбек насчитал до несколько тысяч народных песен и кюев (инструментальные пьесы). Словно грибы после дождя выросли в царскую эпоху казахские поэты-импровизаторы, которых известно десятки сотен.
Мы вовсе не хотим сказать, что расцвет музыки и поэзии – это плохо, и вовсе не перечеркиваем роль эстетики и значимость указанного феномена расцвета национального искусства. Однако, как учили мудрецы, всегда во всем нужна соизмеримость, соблюдение границ дозволенного. В Священном Коране Всевышний гневается на тех, кто преступает границы и не знает меры.
«Цыганизация» – это как раз дисгармония и разрастание данного музыкально-словесного и развлекательного уклона в жизни казахского социума до масштаба разрушительного явления, угрожающего настоящему положению и дальней перспективе народа, психическому здоровью каждой личности. Когда музыка, развлечения и «тои» (фестивали, свадьбы) начинают наносить вред нравственной и трудовой дисциплине, углублять хаос, притуплять интеллект, разум, отвлекать народ от серьезных исторических деяний, устремленности к духовному и экономическому развитию, модернизации сознания и быта.
Разумеется, когда музыки и песни в обществе слишком много, то всегда теряется качество, распространяется много дешевой, низкопробной и даже пошлой вульгарной продукции. И действительно, большинство салов и музыкантов были посредственными сочинителями, они способствовали десакрализации национального искусства казахов-мусульман. Эти артисты не развивали, а скорее развращали народ, приучали его к развлечениям и праздному времяпрепровождению, расточительству, страсти к играм и песням, притупляли сознание нации в столь важный исторический период его существования.
(продолжение следует)
Н. Нуртазина,
историк
[:]
