Когда я начинала работать над этим материалом, то не думала, что он получится таким личным. Но разговоры, которые мне довелось вести — с юристами, с журналистами, с прохожими и таксистами, с чиновниками, — всё это постепенно складывалось в одну эмоционально гнетущую мозаику. И в этой мозаике неожиданно часто встречался кусок, которого я не ожидала: мнение, будто Шерзат сам виноват в собственной смерти.
Мол, он (или его отец) первым вытащил нож — и поплатился. Драка, как говорится, обоюдная. Получается, если ты полез драться, будь готов умереть? Это странная логика. Мы что, живём по бандитским и тюремным законам? Мы же в XXI веке, в государстве, где вроде бы есть полиция, суд, закон. Если даже Шерзат или его отец действительно достали нож, — разве это даёт кому-то право их убивать?
В 90-х у моего отца был небольшой магазин. Иногда приходили бандиты, требовали деньги, угрожали. Отец вытаскивал топор — не чтобы напасть, а чтобы защититься. Угроза, демонстрация силы — это ещё не нападение. Это, скорее, отчаяние.
Молодёжь дерётся. Бывают потасовки, вспыльчивость, амбиции. Но это не повод превращать конфликт в убийство. Когда компания из нескольких человек избивает подростка до смерти, а потом уходит с места преступления, — это не самооборона. Это расправа. И оправдывать её тем, что «сам полез» — значит принять, что у нас тут не суд и закон, а своя зона, где каждый сам за себя.
Невольно вспоминается Достоевский. Его «Преступление и наказание» — книга, которую стоит перечитывать, когда начинаешь терять ориентацию в моральном компасе. Родион Раскольников тоже считал, что имеет право убить — по своей логике, по обстоятельствам, по якобы высшей цели. И Достоевский показал, как вся эта логика разваливается, когда сталкивается с совестью, страданием и последствиями. И если даже Раскольникову — образованному, бедному, запутавшемуся — не дали оправдания, то почему мы сегодня ищем оправдание людям, пришедшим бить толпой одного подростка?
«Человеку всё можно, только не переступать через другого человека», — эту идею Достоевский проводит через весь роман.
Один из моих родственников, с которым я говорила, вообще заявил:
«Да они каракалпаки. Совсем обнаглели. Их надо было приструнить».
И в такие моменты мне кажется, что мир сошёл с ума. Как легко у нас превращают имя жертвы в метку: этническую, социальную, любую — лишь бы снять ответственность с нападавших. Лишь бы найти причину, по которой «всё не так однозначно».
Но на месте Шерзата мог быть любой. Мог быть ваш сын, ваш брат, ваш друг. И если бы он первым схватился за нож, а его убили — стали бы вы оправдывать убийц? Сказали бы: «Ну, он сам виноват»? Считаете ли вы, что это снимает ответственность?
Я написала эту статью, потому что эмоции переполнили меня. Мне нужно было выговориться. Это не аналитика. Это — реакция на реальность, в которой подростка можно убить на глазах родителей, а потом ещё и попытаться объяснить это тем, что «сам нарвался». Если мы это примем — тогда нам точно не нужны ни законы, ни суды. Только страх и сила. А мне кажется, мы всё-таки не в тюрьме. Пока ещё нет.
Айя Малеева
