Из проекта «Грозный: девять городов»
Открытая Россия представляет мультимедийный проект фотографов Ольги Кравец, Оксаны Юшко и Марины Мориной «Грозный: девять городов». Авторы впервые подробно рассказывают о своем замысле и его воплощении, а также демонстрируют элементы выставки
В ближайшие дни исполняется 20 лет с начала первой чеченской войны. 20 лет с того момента, когда в Грозный вошли федеральные войска и столица Чечни превратилась в руины. В сегодняшнем Грозном почти не осталось памяти о той войне.
Три фотографа – Ольга Кравец, Оксана Юшко и Мария Морина – четыре года снимали там людей и записывали их воспоминания. Получился проект «Грозный: девять городов» – о том, к чему привела война, начавшаяся 20 лет назад. Фотовыставки проходили во многих городах: в Боснии и Герцеговине, Берлине, Токио, Тбилиси, Стамбуле. В октябре 2014-го проект «Грозный: девять городов» получил премию за лучший web-фильм на фестивале военных корреспондентов в городе Байе в Нормандии. Авторам пока не удалось найти ни спонсоров, ни площадку, которая согласилась бы принять эту выставку в России.
Ольга Кравец рассказала Открытой России, как в одном городе уживается девять городов
– Почему проект называется «Грозный: 9 городов»? Ведь вы снимали только в одном городе.
– Да, на самом деле проект про один город – Грозный. В 2009 году мы, три фотографа, – я, Мария Морина и Оксана Юшко – решили, что хотим сделать совместный проект, который будет о самой болевой точке сегодняшней России. Или о самой болевой проблеме. Идея возникла не из-за привязки к месту, а из-за того, что Маша прочитала книгу Торнтона Уайлдера «Теофил Норт», которая предваряется философской концепцией писателя о том, что в каждом городе есть девять слоев существования. После долгих совещаний мы решили, что надо ехать в Грозный и попробовать сделать такой проект.
– Почему именно в Грозный?
– Мне 29 лет. Когда я ходила в школу, я знала, что идет война в Чечне. Потом я поступила в университет, а война все шла. Я окончила университет, а война все шла. Поэтому для меня как для журналиста было очень интересно поработать в Чечне.
В 2009 году как раз отменили режим КТО (контртеррористической операции. – Открытая Россия) и было много официальных заявлений о том, что на землю Чечни пришел мир. Мы решили туда поехать и своими глазами посмотреть, показывают ли нам по телевизору всю правду. Первая часть проекта – «Грозный: Город обычных людей» – это как бы та самая парадная часть.
«Город слуг». Среди вайнахских народов издавна сущестовало правило, что ни один тейп (род) не может ставить себя выше других. Это изменилось, только когда Кремль привел к власти Кадыровых.
Это чистые фасады, широкие улицы, самая большая в Европе мечеть, женщины в цветастых длинных юбках и платках с дорогими сумками. И жизнь там кажется совершенно прекрасной. Получается странная вещь: вот среднестатистическому россиянину, например, из Тулы, в течение 15 лет показывали по телевизору, что чеченцы – террористы и их надо «мочить в сортире». И он отправлял на войну своих детей, детей родственников, потому что надо было убивать террористов. А потом без каких-либо объяснений по телевизору ему начали показывать, что в Чечне – самая большая мечеть, самый красивый фонтан и деньги дает Аллах. И в мозгу у этого россиянина произошел коллапс. Как ситуация могла так кардинально поменяться?
Почему все деньги идут в Чечню? У него дом разваливается, дорогу не починили. И это, наверное, еще больше ухудшает наши отношения с чеченцами – когда в «большой» России и маленькой Чечне, которые де-факто одна страна, существует такое разделение Придумывая этот проект, мы хотели с помощью картинок объяснить, что все совсем не так, как показывают по телевизору.
«Грозный: девять городов» существует в трех вариантах. Это интерактивный фильм, где можно смотреть, читать, слушать интервью. У нас есть инсталляция для галерей. Это музыка, фотографии, видео. Зритель сам спускается по этим девяти кругам ада. Мы начинаем с города, который выглядит таким глянцево-красивым для приезжих, а заканчиваем свидетельствами людей, которые прошли через пытки. И об этих пытках говорят не только родственники, но и сами люди, которые выжили.
– Прошли через пытки во время двух войн?
– Наш проект про послевоенную Чечню. И в нашем случае это молодые ребята, которых пытали уже после второй войны. Мы смогли встретиться с этими людьми благодаря правозащитникам из Сводной мобильной группы Комитета против пыток. Ведь в Чечне очень немногие люди готовы открыто говорить о том, что за ними приходили люди Рамзана Кадырова, о том, как их запихнули в багажник, привезли на какую-то базу, где пытали и мучали.
«Город мужчин». Выросшие во время войны, не имевшие доступ к образованию, сегодняшние молодые чеченские мужчины заменяют его недостаток повышением общественного статуса с помощью дорогих машин и оружия.
– Назовите другие ипостаси города Грозного.
– Город мужчин и город женщин. Чеченское общество очень сегрегированно, и два мира – мужской и женский – существуют отдельно друг от друга.
Город религии: мы рассказываем об исламизации Чечни в том виде, в каком видит ислам Рамзан Кадыров.
Город нефти: несмотря на то, что ресурсы нефти в Чечне не так велики, слово «нефть» постоянно звучало во время войны.
Кроме того, в каждом военном конфликте главный пострадавший, который никогда не получит никакой компенсации, – это окружающая среда. Есть много исследований, которые показывают, что за последние 15 лет в Чечне произошел огромный рост онкозаболеваний. Специалисты связывают это с последствиями бомбежек, которым подверглись нефтеперерабатывающие заводы. Известно, что испарения горящей нефти провоцируют заболевания рака. Так что Грозный – город нефти; это скорее не про «Роснефть», которая построит там нефтеперерабатывающий завод, – это про людей, жизнь которых изменила эта нефть.
Шестой – город слуг народа. Это люди, которые крутятся вокруг Рамзана Кадырова. Это история про власть в Чечне, которая является зеркалом большой России.
Седьмой – город чужих. По последней переписи населения, 95% населения Чечни – этнические чеченцы. Мы знаем, что после депортации Чечню заселили людьми со всего бывшего Союза, и на момент развала Союза это была одна из самых многоэтнических республик в СССР. Вернувшись из депортации, чеченцы жили в этой республике очень компактно. Когда началась война, в Грозном оставалась небольшая горстка русских людей, которым некуда было идти, и их же бомбила своя русская авиация.
«Город чужих». Послевоенная Чечня – моноэтническая республика, где чеченцы составляют 95% населения, согласно последней переписи населения. Остальные очень заметно выделяются – они либо носят военную форму, либо это одинокие старики, которым было некуда бежать от бомбежек.
Сегодня для русских в Грозном местом встречи является православная церковь. Туда же ходят и русские военные, которые до сих пор базируются в Чечне. Вместе они составляют 5% нечеченского населения.
Восьмой – город, которого нет. Это память о том Грозном, который перестал существовать. Это первое стирание идентичности. Стирание памяти о том многонациональном советском городе, которую стерла война. В этой части проекта – много фотографий из семейных архивов.
Сацита Израилова из библиотеки Грозного поделилась с нами фотографиями, которые у нее были. Часть фотографий я совершенно случайно нашла на территории разрушенного Научно-исследовательского института нефти: они там валялись, совершенно никому не нужные, и я их забрала. Они вошли и в наш web-фильм.
И последняя, девятая часть – это город войны, в котором мы говорим о той скрытой войне, которая идет сейчас. Похищения и пытки теперь не происходят каждый день, и мы не исчисляем погибших тысячами. Но я считаю, что пока хотя бы один подобный случай в год происходит, мы не можем говорить о том, что война закончилась.
– Почему вы решили работать командой?
– Как правило, фотографы очень одинокие и амбициозные личности. В нашем проекте все было не так: мы не ставили свои подписи на фотографиях. Мы работали как съемочная группа. Если бы проект делал один человек, то это заняло бы не четыре года, а десять. Мы использовали не только фотографии, но тексты и видео. В Чечне не все можно снять на фотокамеру, поэтому мы выбрали интерактивный формат. Главным для нас было рассказать историю, а не показать, кто из нас круче снимет какой-то кадр. Если было какое-то большое событие, мы шли все вместе и снимали это событие с разных углов. Это была такая маленькая съемочная группа в лице трех фотографов. Бывали случаи, когда мы приходили в одну семью втроем. Мы считали, что это важная история, и нам хотелось записать звук, видео, сделать фотографии. Или просто для безопасности: втроем лучше, чем одному.
– Было ли трудно найти людей, которые соглашались рассказывать вам свои истории для «города войны»?
– Мы всегда четко объясняли людям, что то, что они нам рассказывают, обязательно будет показано. Мы говорили им о том, что для нас важна их безопасность. Вот, например, мама одного пропавшего без вести парня, рассказала нам свою историю, но она не хотела, чтобы мы фотографировали ее лицо. Она считала, что лучший способ найти сына – это дать кому-то взятку в 700 тысяч рублей. Главная проблема для нее была – как найти эти деньги: она пришла к нам на встречу, потому что думала, что мы поможем ей найти эти деньги. Есть мамы, которые идут до конца, не молчат, обращаются в Европейский суд по правам человека, и уже получили компенсацию, но сына все равно не нашли.
«Город нефти». В 2000-х, во время второй войны, кустарная добыча нефти и варка бензина держала на плаву экономику разрушенного города. За это многие чеченцы поплатились своим здоровьем.
– Были ли какие-то сложности во время работы в Чечне?
– То, что мы были втроем – три улыбающиеся девочки, – очень помогло нам в работе. Мне кажется, что нас не воспринимали всерьез. Единственный раз, когда мы столкнулись с каким-то противодействием, – во время президентских выборов.
Маша и Оксана были на одном из избирательных участков, они хотели остаться там во время подсчета голосов. Им не разрешили и буквально вынесли с участка. Еще был случай: в какой-то момент у меня из компьютера пропала часть съемки. Мне показалось, что кто-то взломал мой компьютер. Но я тогда работала с фотографом Стенли Грином и, может быть, эта слежка была связано именно с ним, а не с нашим проектом.
– Вы за эти годы были десятки раз в Чечне. Что нового вы для себя там открыли?
– Это действительно совсем другой мир, с другими традициями. С другим укладом жизни, который в принципе не понятен тем, кто там не живет. Мы пытаемся показать это в проекте: то, что скрывается за фасадами, совсем не соответствует реальности, которую пытается создать власть в Чечне. Больше всего поражает ощущение тотального страха. Я вполне их понимаю: когда война идет более десяти лет, ты готов променять мирную жизнь и жить в страхе. Не поэтому ли в Грозном никогда не бывает ни акций протеста, ни митингов? Эти люди видели худшее, бомбежки, они сидели в подвалах, они искали своих родственников по всей Чечне. И сейчас они предпочтут спокойно посидеть в кафе, попить кофе, чем пойти митинговать по какому-либо поводу.
– А какие у них поводы митинговать?
– Есть тысячи семей, которые ничего не знают о своих родственниках. Одна мама нам сказала: «Я пойду голосовать за Путина, потому что когда пропал мой сын, он был главнокомандующим. Так вот пусть он снова станет главнокомандующим и найдет мне моего сына». Я никогда не видела такой извращенной аргументации. Ведь эта мать должна ненавидеть Путина, а она совершенно искренне пошла за него голосовать; ее никто не заставил, не попросил. И когда люди о чем-то рассказывают, начинают жаловаться, в конце разговора они всегда, как некий тотем, добавляют: «Да, но Рамзан Кадыров про мою историю не знает, вот если бы Рамзан знал, он бы обязательно помог».
Если взять записи, то каждое интервью заканчивается именно такой фразой. И это тоже – об этой самой атмосфере страха: страх, что придут в любой момент. Страх, что придут люди из фонда Кадырова и отберут зарплату, страх, что взорвется смертник. Страх, что сын уедет воевать в Сирию.
– Но у вас нет такой ипостаси: Грозный – город страха. Почему?
– Потому что это уж слишком философская тема, которая на самом деле присутствует во всех частях нашего проекта. Когда мы говорим о слугах народа, мы показываем, как смывают кровь после теракта, потому что сейчас приедет Шойгу, а его нужно принимать в этом здании, где произошел теракт (теракт в парламенте в октябре 2010 года. – Открытая Россия).
Есть страх, что тебя не сочтут настоящим мужчиной, если у тебя нет шикарной машины и оружия. Страх рассказать о том, что ты воевал. Сейчас мужчины не говорят о том, где и как они воевали.
«Город женщин». Во время войны чеченские женщины справлялись за двоих, а после – вновь оказались в подчинении у мужчин. Большинство согласилось – тихо или с гордостью: излишнее свободолюбие может стоит жизни.
– Почему?
– Я считаю, что для гордого кавказского мужчины это большая травма – невозможность поделиться боевым опытом, воспоминаниями и делать вид, что этого не было. Я думаю, такое молчание – своеобразная сделка с властью, стирание памяти.
– Это то же самое, что произошло с запретом на упоминание о депортации 1944 года.
– Да, это еще один страх чеченского общества. Когда открыли музей памяти Ахмата Кадырова, оказалось, что там нет никаких упоминаний о том, что он воевал. Вот он родился, ходил в школу, стал пионером. А следующий этап его жизни – Ахмат-Хаджи Кадыров – президент республики. Может быть, если стирать память, то все- таки надо это делать как-то более элегантно? Ведь годовщину чеченской депортации перенесли с 23 февраля на 10 мая. А Ахмат-Хаджи Кадыров погиб 9 мая, но это годовщина окончания Великой Отечественной войны. В этот день устраивают торжественный парад, поэтому день памяти Ахмат-Хаджи Кадырова перенесли на 10 мая.
Есть такая теория, что чеченские племена жили по законам горской демократии: они были все равны, общались между собой и ни один тейп (единица организации вайнахских народов. – Открытая Россия) не был важнее другого. Сейчас есть страх перед тейпом Кадырова.
Вот что произошло с чеченским обществом, которое формировалось веками. И все это, конечно, уходит корнями в декабрь 1994 года – на 20 лет назад.
Оксана Юшко – о людях, которых объединил проект
– Прежде всего, за проектом стоят живые люди. Это сейчас он существует отдельно, перемещаясь в пространстве от выставки к выставке, хотя с этим связана тоже большая работа. Но с самого начала проект собрал вокруг себя много людей – людей небезразличных, начиная с нас троих и кончая настоящей командой профессионалов, друзей, коллег, и самое главное, людей, о которых мы делали этот проект. Это огромный опыт, переосмысление, обучение, сопоставление и объединение разных точек зрения, взглядов, историй, общая цель, и в конечном итоге важная и нужная работа.
Впечатление от города менялось с каждым разом, но, думаю, сейчас самым сильным остается впечатление нереальности, какой-то искусственности. Небоскребы, парки, дорогие магазины, желание удивить не находит своего настоящего зрителя. Обычные люди – это совсем другой город, и весь этот шик не для них. Когда мы начинали проект, еще ничего подобного не было, город во многих местах был все еще разрушен, и, конечно, люди мечтали о мирной жизни, о том, что город будет отстроен.
Многие и сейчас спрашивают: «А вы были в нашей мечети, концертном зале, в парке, музее? Но сами то они туда не ходят. Им просто некогда. Им нужно зарабатывать и выживать.
Я, конечно, идеализирую, но для меня настоящий Грозный – это люди, которые чтят свои традиции, занимаются воспитанием детей и заботятся о семье; это те, для кого понятие чести превыше всего. И я знаю таких людей.
Мария Морина – о задачах проекта
Проект «Грозный: девять городов» – это, наверное, прежде всего, пять лет моей жизни – четыре года съемок и один год работы над сборкой web-дока. Когда мы начинали проект, мне казалось, мы сможем уложиться в пару лет. Это ответ на поставленные внутри вопросы: мне нужно было самой разобраться, что происходило и происходит в Чечне. Меня научили в детстве, что моя страна победила в войне против фашизма, и это как будто давало ощущение внутренней правоты: казалось, что моя страна
если и будет вести войну, то только против неких сил зла. Об
Афганистане у меня было смутное представление. Чеченская война
заполнила информационное пространство девяностых. Я смотрела
репортажи Александра Невзорова, слышала, как со злостью говорили, что «их» надо «давить».
Дальний знакомый семьи, милиционер, вернулся из Чечни, и купил новую машину, и собирался поехать еще – заработать для семьи. Чечня стала свидетельством краха страны: говорили, что воюют, чтобы Россия не распалась, но она распадалась прямо там – после чеченских войн все было уже совсем по-другому.
Когда мы приехали в Грозный, мне показалось, что я приехала в этакую зазеркальную Москву. В Москве портреты Путина висели в кабинетах, в Грозном везде висели портреты Рамзана Кадырова, и в приемной президента республики висел портрет Путина из золота.
Чаплин предлагал ввести общероссийский дресс-код – в Грозном стреляли в девушек с непокрытой головой. По телевидению бесконечно вещали, как Чечня возродилась при мудром руководстве. Патриотический клуб «Рамзан» учил патриотизму всех остальных. На вокзале у нас проверили документы, потому что мы выглядели не так, как остальные. Разве что ощущение бесправия у окружающих в Грозном тогда было острее.
«Город обычных людей». Сегодня жители Грозного прячут свои душевные раны от посторонних, а о войне стараются не вспоминать. «Заберите всю вашу власть, и всю вашу нефть, только дайте нам жить в мире», – говорят они.
Разделение на 9 условных тем позволило найти какую-то схему
исследования для себя – что случилось во время войны и что происходит сейчас. Когда ты описываешь сложную ситуацию, проще описывать ее по частям. И то, что мы снимали втроем и смешивали наши фотографии, видео, создавая единый продукт, мне давало надежду на какое-то подобие
объективности.
Мы записали много интервью и оставили их в проекте как прямую речь.
Чечня остается болезненной темой; мне хотелось бы, чтобы наш проект
еще раз очеловечил проблему – снова напомнил о том, что в Грозном живут такие же люди. И что система, во главе которой стоит авторитарный лидер, порождает страх и коррупцию, а не развивает страну. Проблемы сейчас одинаковы: и там, и там пытают задержанных, и человек в погонах остается безнаказанным. Только на территории Чечни 15 лет шла война, и мы ответственны за эту войну.
«Самое печальное – что в памяти у меня остался город разрушенный». Фрагменты из интервью Ахмеда Закаева, ставшие элементом проекта «Грозный: девять городов»
«Город, которого нет». В 2003 году ООН назвала Грозный самым разрушенным городом на Земле. Новый Грозный начался с чистого листа, и его лицом стал проспект Путина, заканчивающийся у подножия небоскребов. Иногда они искрятся праздничными огнями, но вот только в окнах свет почти не зажигается.
Часть «Город, которого нет»
Ахмед Закаев, в советское время театральный актер, во время первой чеченской войны был влиятельным бригадным генералом; в 1996 году – министр иностранных дел Чечни. Сегодня Закаев – политэмигрант, получивший в 2003 году политическое убежище в Лондоне. Российские власти обвинили его в терроризме и, не сумев добиться экстрадиции, заочно арестовали в 2010 году.
– Я жил в Грозном с 14 лет. В отношении к Грозному у меня есть этапность. Мне было десять или одиннадцать лет. На какой-то из советских праздников – на 1 мая или на 7 ноября – мы с одноклассником Айнди решили поехать в Грозный. Мы слышали много о нем. Мы накопили денег и поехали. То есть мы знали, что от нашего села идет автобус до Грозного. Этот автобус шел до рынка. Чеченцы, которые жили в это время, помнят его как «зеленый базар», «зеленый рынок». Это был центральный рынок в Грозном.
Конечно, это был абсолютно чужой город, чужая речь, в основном русская. Ведь Грозный – это крепость, которую Ермолов в свое время начал строить, стерев несколько населенных пунктов с лица земли. Крепость Грозный для устрашения чеченцев. И вот, уже после депортации, мое первое знакомство с Грозным, наверное, было сродни тому, как изначально этот город закладывался. Это огромный город, очень много людей, чужая речь, чужие лица. Редко где на рынке услышишь чеченца или увидишь чеченцев, которые между собой говорят. В то время и говорить на чеченском было, честно говоря, небезопасно. А мы, естественно, русский не знали, мы только пошли в школу и только-только начинали его учить. И естественно, между собой мы всегда общались на чеченском языке. И в общественном транспорте нам делали замечания, давали такой подзатыльничек и говорили: «Разговаривайте на человеческом языке». Тогда смысл этого я не понимал. Ну, это уже потом, с годами, все пришло. Вот был вот такой чужой город. Это этап первый.
Потом был уже другой город, когда я в четырнадцать лет приехал учиться. Но я очень скучал, я очень долго привыкал к нему, каждую неделю ездил домой. А потом так получилось, что стал ездить раз в два-три месяца.
В те годы 70-80% чеченцев постоянно выезжали на заработки. Естественно, наша семья тоже не была исключением. Нас в семье было десять детей, у отца не было образования, и единственное место, куда он мог устроиться, были такие вот сезонные работы. И мне пришлось перед поступлением в институт. Училище я закончил, уже год работал в театре, во вспомогательном составе, и мне нужно было ехать на «шабашку» – на заработки на месяц-полтора. Я это до сих пор помню: это было весна, только деревья расцвели, зеленый город. Я ходил по проспекту, я думал: «Как это так, почему такая несправедливость, почему я должен отсюда уезжать? И вообще, как я буду находиться там месяц-полтора?» Настолько сильно мое отношение изменилось к этому городу за три года, которые я там провел уже.
Потом институт, потом уже я более спокойно начал относиться к своим отъездам, разъездам: месяца три-четыре – все равно мы возвращались домой. И это было какое-то особенное чувство, когда ты подлетал к городу или когда на поезде подъезжал. Вот это, наверное, было то место, с момента прибытия — неважно, где твой дом – авот ты уже чувствовал себя дома и настолько расслаблялся… Это, наверное, то, что навсегда утеряно, потому что сейчас мы видим уже другой город. Да, мусор убрали, расчистили, развалины разобрали…
Знаете, самое печальное – что в памяти у меня остался город разрушенный. Не тот, по которому я с ума сходил, который я очень любил, а тот, ужасный, после вот этих страшных разрушений. И после первой войны, это был 1997-1998 год, хотя было, в принципе, очень небезопасно тогда, ночью я гулял по городу, один ходил среди этих развалин и вспоминал места, которые были целыми, когда мне было 17-18-19 лет. Очень много всего было связано с этими местами, с этим городом, с каждым домом, который лежал в руинах. Эти наши дома имели свои названия: дом Абубакара, дом такого-то, дом такого-то, из старины нам передавались названия этих домов. Магазины назывались именами или фамилиями тех, кто там работал.
Когда я сейчас в интернете вижу фотографии – чисто, новые дома, новые парки, аквапарки даже, – я вспоминаю, что на их месте были дома, где проживали сотни, тысячи людей, которых уже нет. Это были русские, армяне, грузины, чеченцы, ингуши. Это был такой интернациональный город, чего о нем не скажешь сейчас. Наверное, это долго, долго еще не вернется, потому что это все-таки новая ситуация. Это новая… новая страница жизни.
«Кто с оружием, кто с деньгами – тот и прав». Еще один текстовый элемент проекта – интервью с жительницей Грозного, у которой похитили брата
«Город религии». После советских запретов, месте с войной, в 1990-е годы в Чечню вернулся ислам, в том виде, как его понимали сторонники независимости. Сегодня же его заменил ислам «от Рамзана Кадырова».
Часть «Город войны»
Мы встретились с М. и ее мамой в доме под Грозным, который они вдвоем ремонтировали. Так они зарабатывают себе на жизнь. Это было в октябре 2009 года. Брата М. задержали, обвинив его к причастности к подготовке очередного теракта в Грозном. Через пять дней его отпустили, сообщив родственникам, что произошла ошибка. По дороге к дому М. неизвестные вооруженные люди в масках и камуфляже остановили машину, вытащили из нее брата М. и увезли в неизвестном направлении.
– Как давно вы ничего не знаете о брате?
– Завтра три месяца.
– Никаких известий, вообще ничего?
– Да.
– Когда эти люди забирали вашего брата, они по-русски говорили или по-чеченски?
– Они вообще слова не сказали. Могли чисто случайно другого похитить? Нет. Именно его они похитили. Вышли – и прямо к двери, где Алихан сидит. Ключи от зажигания прямо на траву выбросили, чтоб мы за ними не поехали. А как это называется? Как бы вы подумали, если бы кого-то у вас похитили…
Невиновен же мой брат. Он хороший парень. Если он невиновен, нужно же хоть одного чеченца сохранить! На нем нет крови. Все соседи могут подтвердить, какой он парень. Ему всего 20 лет.
– Такой молодой?
– Да, молодой, красивый. Слово держит. Поэтому его надо было убирать. Его в 2008 году амнистировали, он совсем мальчишкой был. В 19 лет он в лесу был.
– А он рассказывал, зачем это решил сделать?
– Он после возвращения попросил не задавать ему этого вопроса. Он не любит на такие вопросы отвечать. Что было, то прошло. А надо жить этой жизнью.
– То есть он ушел, а потом сам вернулся?
– Да. Задурили ему голову – он и ушел.
– А вы пытались как-то его найти?
– В лесу – нет.
– А вы знали, куда он попал?
– Нам сотрудники сообщили, что он там.
– Что хуже для вас, для семьи, – что он в лесу или что сейчас его держат так называемые сотрудники?
– Если честно, мы знали, что если он в лесу – значит в лесу. Единственный вариант – если там медведь попадется… А когда среди людей исчезают люди – это вообще трудно. Когда ты доверяешь людям, у тебя хоть один шанс остается, а когда тебя обманывают – это вообще трудно перенести человеку.
– Сколько времени он в лесу был?
– Год и два месяца.
– Когда он вернулся, он стал с вами и мамой работать?
– Он и до этого работал, с малых лет работал. Любому соседу помогал. Среди десяти пацанов он первым помогал людям, никогда не отказывал. Говорил: одно доброе дело сделаешь – от этого не умрешь.
– Когда сотрудники к вам пришли и сказали, что брат ушел в лес, – они не угрожали вам, семье? Сейчас ведь дома жгут иногда…
– Нет. Они только сказали: «В лес идите, его приведите». А мы говорили: «Если вы его больше наc любите – сами идите в лес и сами приведите! Мы же не посылали его туда. И не радовались тому, что он уходил в лес».
– А как вы думаете, что сейчас происходит в республике? Мы приехали, смотрим – все так красиво, но при этом взрывают, люди пропадают…
– Я в одном уверена: люди в галстуках точно не страдают. Думаю, министру по правам человека жаловаться никто не будет. Потому что кто с оружием, кто с деньгами – тот и прав. По мне, лучше с лопатой на стройке где-то умереть, но кусок хлеба честно заработать.
– А как вы думаете, когда ждать каких-то новостей?
– Мы надеемся на то, что мой брат вернется, и молим об этом Аллаха. А конкретный день, час? Нет, такой надежды нет. Только общая надежда есть. Но если об этом наш президент узнает, он хоть сегодня может сделать многое. Он найдет моего брата и приведет к нам.
Осенью 2010 года семье М. было выдано тело брата. Им сообщили, что он был «ликвидирован как боевик» в лесу вблизи селения Автуры.http://openrussia.org/post/view/1172/
