Дочь Бориса Немцова в интервью «Голосу Америки» – о международном расследовании убийства российского оппозиционера.
СТРАСБУРГ – Жанна Немцова, дочь убитого в феврале 2015 года около стен Кремля российского оппозиционера Бориса Немцова, обратилась к Парламентской ассамблее Совета Европы с просьбой о создании доклада, проливающего свет на это преступление. Выступая 25 января на «круглом столе» в ПАСЕ, она заявила, что независимое расследование или, как минимум, международный контроль за тем, как в России расследуется это преступление, необходим.
Депутаты ПАСЕ откликнулись на эту просьбу с пониманием: уже собраны подписи под инициативой создания доклада об убийстве Бориса Немцова, и количество их – гораздо больше необходимых 20 подписей от, как минимум, пяти национальных делегаций.
В эксклюзивном интервью Русской службе «Голоса Америки» Жанна Немцова говорит, почему такой доклад ПАСЕ необходим.
Данила Гальперович: Почему вы и товарищи вашего отца по российскому оппозиционному движению считаете, что ПАСЕ нужно провести свое расследование убийства Бориса Немцова?
Жанна Немцова: Вообще-то, гражданами, российскими, в том числе, подписана петиция о необходимости международного контроля над расследованием убийства моего папы. И там тысячи людей ее подписали. Это было обращение, в том числе, и ко мне, поэтому я понимала необходимость этого. Почему нужно это делать? Дело в том, что уже прошел практически год, но следствие, очевидно, находится в тупике, и не потому, что оно не профессиональное уж совсем. Я считаю, что тут есть определенная политическая подоплека, почему не расследуется в полном объеме данное убийство. Даже следственная группа полагает, что это убийство заказное, но не названы ни имена заказчиков, ни имена организаторов, за исключением Руслана Мухутдинова, который являлся водителем Руслана Геремеева, и также бойцом батальона «Север». То есть, если это и организатор, то низшего звена. Дальше следствие никуда не двинулось. Все мои ходатайства о допросе Кадырова и ряда других лиц, которые входят в круг его ближайших соратников, не удовлетворены. Мы это обжаловали в суде. Это все абсолютно бесполезно на данном этапе. Не идет навстречу мне следственная группа. В этих условиях мало что можно сделать? Но ничего не делать – это еще хуже. На сегодняшний день в мире существует очень мало механизмов. Я бы назвала тот механизм, который существует в рамках ПАСЕ, все-таки не механизмом международного расследования, а механизмом международного контроля над расследованием.
Две вещи, почему я это делаю: во-первых, в любом случае Россия как член ПАСЕ должна как-то откликнуться на эту инициативу. Официальные лица будут вынуждены отвечать на запросы ПАСЕ, хотя я вижу, там отдельные российские депутаты уже грозятся ни на что не отвечать. Такое ощущение, что они не заинтересованы в расследовании убийства гражданина России. Это так звучит, предельно цинично. Это первое, это всегда ситуация, когда следствию необходимо будет куда-то двигаться. И общественное внимание, и международный контроль, и доклад – все это необходимо для того, чтобы добиться того, чтобы следствие хотя бы в какую-то сторону двигалось, в направлении организаторов.
Второе, о чем я говорила во время слушаний – это то, что нужно предотвратить дальнейшие преступления. Если вы ничего не будете делать, убивать будут дальше, и то, что заявил недавно Кадыров, является, наверное, лучшим подтверждением моих слов. Поэтому это дело не только важно для меня, хотя, безусловно, это так, оно важно для нас всех, для России, чтобы просто больше не убивали.
Д.Г.: Владимиру Путину в декабре был задан вопрос, не желает ли он поговорить с Рамзаном Кадыровым об этом преступлении, и он ответил, что не собирается этого делать. Как вы думаете, почему?
Ж.Н.: Надо Владимира Путина спрашивать. Я не уверена, что он не обсуждал этого с Рамзаном Кадыровым, хотя у меня никаких доказательств нет. Мне очень сложно понять, что происходит в российской политике и в умах российских лидеров, и не потому, что я не живу в России, а потому что это вообще невозможно понять никому, поскольку у нас публичная политика очень закрыта. Мы можем строить только какие-то версии. Я бы в этой связи обратила внимание на другую фразу Владимира Путина, который также, отвечая на вопрос об убийстве моего отца, упомянул о том, что он критически отзывался о самом Владимире Путине, да, он был в оппозиции, но «вовсе не обязательно было его убивать». Я бы на это обратила внимание. Что значит – вовсе не обязательно убивать?! Для меня это значит, что «что-то надо было с ним делать, но не убивать» – вот так это звучит. И вот такие заявления говорят об уровне цинизма в российском руководстве. И все это происходит на фоне абсолютной безнаказанности, и на фоне отсутствия свободных СМИ в принципе. Конечно, эту ситуацию надо менять. О чем говорили, о чем не говорили – это одному, наверное, Владимиру Путину известно.
Д.Г.: Вы уехали из России из опасений за свою жизнь. Было ли что-то конкретное, что послужило для этого причиной?
Ж.Н.: Во-первых, в этой стране, в моей стране убили моего отца, хотя он никогда не считал, что есть серьезный риск того, что его могут убить. Он вообще всерьез никогда об этом не задумывался, так же, как и большинство других людей. Это было полной неожиданностью, и мы не можем рассчитывать сейчас эти риски. Второе немаловажное событие для меня – это угрозы в социальных сетях. Я к этому серьезно отношусь, потому что мой отец тоже получал такие угрозы, и даже писал жалобу по этому поводу на имя господина Бастрыкина, но они оставили эту жалобу без внимания. Наконец, произошедшее с Владимиром Кара-Мурзой-младшим. Я узнала об отравлении, когда я была в Берлине и выступала с речью о свободе, которая была посвящена свободе СМИ, и я поняла, что мы не находимся в полной безопасности. Безусловно, моя позиция в расследовании явно не предполагает безопасности нахождения в России. В принципе, я считаю, что если бы я так себя не вела – не требовала расследования, не требовала допроса Кадырова, не выступала бы сегодня в ПАСЕ и так далее, то мне бы вряд ли что-то в России угрожало. Плюс к тому, конечно, вы должны понимать, что человек с такой позицией по расследованию, человек, который основал Фонд Бориса Немцова, вряд ли сможет в России работать журналистом, потому что по российским стандартам журналистики я являюсь не объективным журналистом. Как будто у нас в России одни объективные журналисты. Поэтому совершенно очевидно, и мы с отцом об этом говорили, что если я буду его защищать – а мы с ним обсуждали это в связи с его возможной посадкой, в связи с тем, что его могут посадить в тюрьму, это мы серьезно обсуждали – он мне сказал: «Если ты будешь меня защищать, то вероятность потерять работу очень высока». Ну, конечно, я буду его защищать. Для меня это важнее, чем сохранить работу в России, во всяком случае.
Д.Г.: Сегодня российские оппозиционеры вместе с вами выступали в ПАСЕ. Насколько сейчас в принципе опасна оппозиционная деятельность в России?
Д.Г.: Мне сложно это оценить. Особенно сложно это оценить, когда не находишься в России. Я все-таки с мая ни разу не была в России, хотя я со многими общаюсь и примерно представляю. Я считаю, что в текущих условиях каждый этот вопрос решает для себя сам – рисковать или не рисковать, почему рисковать. Я не могу тут быть каким-то советчиком, я абсолютно не вправе. Я занимаюсь расследованием убийства и сохранением памяти о своем отце. Это и есть вся моя деятельность в качестве такого, если можно сказать, общественного активиста. Я думаю, что достаточно опасно. Есть люди, которые готовы рисковать своей жизнью ради светлого будущего России. Я не знаю, стоит ли сейчас переносить всю активность на Запад, но я ничего в этом зазорного не вижу.
Д.Г.: Как вы сами думаете, кто заказал и организовал убийство Бориса Немцова?
Ж.Н.: Расследование должно показать, потому что думать можно все, что угодно. И я могу абсолютно безапелляционно заявлять все, что угодно, но я ответственно отношусь к этому вопросу. Поэтому я хочу, чтобы следствие было проведено качественно, чтобы мы допросили всех возможно причастных лиц или тех лиц, которые обладают важной информацией, и сделать соответствующие выводы. На текущий момент нам необходимо допросить Рамзана Кадырова. Потому что батальон «Север», боец которого, по предположению следствия, является непосредственным исполнителем, находится под контролем главы Чеченской Республики. И, насколько я оцениваю ситуацию, то в Чечне без молчаливого одобрения, без одобрения, без уведомления вообще ничего не делается. Поэтому буду добиваться этого. Так, мне кажется, устроена жизнь в Чеченской республике. Поэтому будем расследовать. И следствие должно прийти к каким-то выводам, но это вопрос времени. Просто какие-то голословные заявления делать я не буду, я бы только одно сказала –это политически мотивированное убийство. В этом я не сомневаюсь.
Д.Г.: Есть мнение, что давление на Кремль извне заставляет Путина поступать публично в пику этому давлению. С другой стороны, очевидно, что совсем без давления люди, подобные тем, кто убил Бориса, будут действовать абсолютно безнаказанно. Как разрешить эту проблему?
Ж.Н.: А если мы не будем делать этого? Если мы не будем оказывать давления, что тогда они будут делать? То же самое, ничего не будут делать. А так им приходится отбиваться, отвечать на вопросы. Мне кажется, что это правильный путь, потому что я не вижу достойного расследования без давления. Есть очевидная линия на то, чтобы расследование в полном объеме не проводилось. Год прошел! Пора действовать. У меня нет механизмов воздействия на следствие – они отклоняют мои жалобы, мои ходатайства. Очень мало есть механизмов международных, которые существуют. Это, в основном, механизмы международного контроля. И он обязателен. Я еще раз говорю, чтобы предотвратить последующие преступления, чтобы зафиксировать на международном уровне то, что расследование не проводится. Я считаю, что делать нужно все возможное. Вот я и делаю все возможное, и я не считаю это неправильным. Та небольшая реакция, которая была на это, она крайне нервная, все-таки мнение европейских стран имеет значение для России. Мне кажется, и в украинском вопросе мнение европейских стран имело значение для России, ЕС – это все-таки основной торговый партнер для России. И Россия, вроде бы, часть Европы, Россия является частью ПАСЕ. То, что я сейчас делаю, я делаю для своего отца и для России, для того чтобы у нас как-то остановить тотальное беззаконие. Потому что от пассивности все это и происходит.
