16 декабря исполнится 26 лет с момента декабрьских событий в Алма-Ате на площади Брежнева. Тогда студенты вышли на улицы столицы с требованием отменить решение о снятии с должности первого секретаря компартии Казахстана Динмухамеда Кунаева и замене его на Геннадия Колбина, первого секретаря Ульяновского обкома партии. В течение трех дней в городе происходили жестокие столкновения студентов и милиции. В результате 99 человек были привлечены к уголовной ответственности, 2 из них приговорены к высшей мере наказания. Сегодня мы публикуем истории 15 «декабристов», записанные с их слов.
Бахыткали ТАУБАЕВ, 50 лет Обида осталась. Знаете, я все думаю сейчас – если бы тогда меня так…
1. Бахыткали ТАУБАЕВ, 50 лет
Обида осталась. Знаете, я все думаю сейчас – если бы тогда меня так не гнобили, я, быть может, пожалел, что на площадь пошел. Но из меня сделали бунтаря и врага народа. В 86-м я работал столяром на стройке, позади армия, летные войска в Оренбурге. 17-го ребята со стройки собрались и куда-то пошли. Я вышел на улицу. В парке 28-ми героев-панфиловцев выступал оратор, хорошо говорил, убедительно. О языке, о правах, о родной земле, о мирном протесте. Он смог повести за собой и мы пошли на площадь. По пути, недалеко от погрануправления, вверх по улице Дзержинского, случилась стычка между нами и дружинниками, военные подоспели. Возле меня было двое ребят. Одному студенту пробили череп, до сих пор помню имя – Бейсембеков Ерлан. Мне попало, саперной лопатой били. Привезли в РОВД, допросили, отпустили. После Нового года меня закрыли, сказали: если укажешь кого-нибудь в фотоальбоме, то отпустим, нет – сядешь. Я их не знал. Как я могу сказать то, чего мои глаза не видели? Зато мои обвинители смогли. Так называемые свидетели даже не описали одежду, в которой я был в день ареста. Сказали, что я ворвался в здание погрануправления, вырвал решетку. Я Рэмбо? Я – столяр. Там решетка — ломом не выбьешь. Прокурор просил 10 лет. Кое-как снизили срок до 4-х лет, тогда у меня было двое маленьких детей. В Караганде сидел. Дожимали. Я на администрацию работать не стал. Чуть что — в карцер закрывали: «Этот декабрист опять бунтует. Добавили 2 года за оскорбление советской власти, якобы погон сорвал с дежурного в тюремном дворе. Я объявил голодовку, похудел до 49 кг. Закрыли на три месяца в подвале, потом отправили в Павлодар. Там в тюремной столовой я подрался с поваром – видел, как он выносил флягу со сметаной, ту, что нам не додавали. Снова «одиночка», светил еще один срок. В 88-м стали пересматривать наши дела, освободился в 90-м. На свободе меня несколько лет прессовали. На соседней улице кто-нибудь подерется, так меня в РОВД тащат, бьют. Долго работу найти не мог. Один человек мне помог, взял водителем дежурного автобуса. А вообще все это я стараюсь не вспоминать. Я вот только одного человека вспоминаю – полковника Воробьева. Он единственный выслушал мою версию, по-человечески разговаривал.
Сейчас я не работаю. Здоровья нет, тюрьма сказалась, возраст, болезни. У меня четверо детей, учатся, дочка на стажировку скоро поедет в Америку. Сами пробиваются, я не могу платить за их учебу. Внуков воспитываю. Счастлив ли я? Мои дети – мое счастье. Когда сидел, я за четыре года детей и жену видел всего три раза. В остальном только письма и фотографии, мы их читали и рвали сразу. Чтобы против нас ничего не использовали. После освобождения прошло столько лет, а я до сих пор пытаюсь наверстать то, что не додал семье.
Анар СЕРКЕНОВА, 44 года Мне было 18 лет, у меня был ярковыраженный юношеский максимализм. А почему…
2. Анар СЕРКЕНОВА, 44 года
Мне было 18 лет, у меня был ярковыраженный юношеский максимализм. А почему это произошло? Сейчас никто на этот вопрос не ответит. И даже мои друзья по несчастью, наверное, до конца не говорят правды. Я за все эти годы не читала ни одного стоящего материала на эту тему, такого, чтобы объяснил, что произошло. Я не люблю это вспоминать, потому что в 18 лет я получила сильную психологическую травму. Я ведь до сих пор считаю, что я имела право это говорить. Националисткой я вообще не была, я выросла в русской деревне Медведка. В 1986-м я была в Талды- Кургане, училась на юриста. Сарафанное радио передало, что творится в Алматы. Мы собрались с друзьями, вышли на городскую площадь. Нас благополучно разогнали. Меня вызвали, поговорили, сказали, что меня может исправить только тюрьма. Осудили 30 декабря, Новый год я встречала уже в за решеткой. Дали 1,5 года. Отсидела, что называется, от звонка до звонка. Родители тяжело переживали, мать парализовало. Отец умер два года назад – последствия тех лет… Это было непросто. Я училась в юридическом техникуме, туда было трудно поступить, мечтала стать или прокурором, или судьей, а получилось – зэком. Собрав силу в кулак, я после освобождения уехала в Алматы, пожила на вокзале пару недель, потом нашла себе работу на фабрике головных уборов. Позже я все-таки восстановилась в техникуме, вышла замуж, родила двух дочек. Все-таки стала юристом. Сейчас тружусь в транспортной компании. Я вспоминаю слова своего отца, которые мне тогда сказал: «Когда-нибудь все встанет на свои места». И вы знаете, недавно я узнала, что тот судья, который осудил меня, 18-летнюю девчонку, за то, что я постояла на площади, проходил по громкому делу судей Верховного Суда, он был снят с поста. Тогда, 26 лет назад, мне не было и 20. Я нашла силы начать жизнь заново. Сегодня ему далеко за 50, начинать в этом возрасте жизнь гораздо сложнее.
Нурлыбек КУАНБАЕВ, 48 лет Шум. Крики. Площадь забита. Мы ушли с первой пары и отправились на…
3. Нурлыбек КУАНБАЕВ, 48 лет
Шум. Крики. Площадь забита. Мы ушли с первой пары и отправились на площадь. Пели «Менің Қазақстаным». Полетели снежки, потом камни. В ход пошли дубинки. Когда стемнело, на площади появились пожарные машины, водой поливали. Я помню, что было холодно, очень холодно. У одного парня из нашей колонны был транспарант, это осложнило наше положение. Следственная группа стала всех допрашивать.Транспарант – это уже участие, даже организация. Нами занималась прокуратура Казахской ССР, может, поэтому нас не избивали так, как других, не издевались. Меня не посадили, но отчислили, исключили из ВЛКСМ, взяли расписку о том, что до 1 марта 1987 года мы покинем город. Сделали все, чтобы закрыть путь в будущее. Я уехал домой в Кызыл-Орду. Это потом я узнал, что местные органы по секретной почте получили на меня разнарядку – пристальный надзор. Тогда я не понимал, что это такое. Вскоре начала работать комиссия Шаханова, а в 1992 году вышел указ Назарбаева о реабилитации желтоксанцев. Я вернулся в Алматы, восстановился в университете. Но мне уже было 25 лет, а физика, тем более в КазГУ, это сложно. Женился, у меня сейчас трое детей. Я потом работал. Последнее место работы – учитель географии в школе, с мизерным окладом. Нам несколько лет обещали 100 % надбавки к зарплате. Я пришел в кассу и мне добавили чуть больше трех тысяч тенге. Сказали, что предыдущие годы добавляли по 15 процентов. Я уволился в тот же день. Сейчас я занимаюсь общественной работой – председатель РОО «Народно-патриотическое движение «Желтоксан».
Знаете, я никогда не жалел ни о чем ни грамма. У каждой нации есть исторический момент, когда надо пройти испытание. Если это выпало на наш век, значит, так должно было быть. Но самое тяжелое началось после – заработал маховик репрессий. Вы понимаете, тогда никто не мог нас защитить. Даже наши отцы, которые воевали. Мой отец был коммунистом. Его тогда вызвали на ковер, сделали выговор, но он никогда меня не ругал. Никогда. Нам до сих пор не могут дать официального статуса. Это, наверное, единственное, чего мне для счастья не хватает.
Журсин ТАСТЕКЕЕВ, 47 лет 1986 год, физфак КазГУ, мне 21 год. Мы поверить не могли, что…
4. Журсин ТАСТЕКЕЕВ, 47 лет
1986 год, физфак КазГУ, мне 21 год. Мы поверить не могли, что за каких-нибудь 18 минут сняли первого секретаря ЦК и поставили человека, который даже не был ни разу в Казахстане. 17-го мы с пацанами в общаге накрыли дастархан – наш сокурсник плов приготовил. Тут мы услышали шум с улицы. Толпа народу. Дастархан так и остался стоять нетронутым. Уже на площади мы требовали Кунаева, верили, что он выйдет и что-то нам объяснит. Но вместо этого на сцену поднялись прокурор и другие представители власти – предупредили, что нам лучше разойтись. К вечеру дали команду разогнать демонстрацию. Они не смотрели, кто перед ними – девушка, парень. Досталось всем. Мне попало дубинкой, убежал с площади, вернулся в общагу. Наши собрались за остывшим дастарханом. А девочки из группы плачут – думали, меня убили. Я самый последний вернулся. На следующий день мы снова пошли на площадь. Ощущение – будто ты во сне. И страха нет особого. Кто-то из ребят говорил – если простоим три дня, то вмешается ООН и мировая общественность обратит на нас внимание.
Я вспоминаю момент. Идем, смотрим, ДНДшники – добровольная народная дружина выстроена на подступах к площади. Тогда же русских пугали, сказали, что мы детские сады громим, убиваем, калечим русских… Им выдали нарезную арматуру, камни у них были. Мне, пацану, было страшно. Я смотрю на них и вижу: им тоже страшно. Кто-то из мужчин сказал: «Ребята, туда уже не пробиться, идите домой». Мы не послушали, конечно. На подходе к площади увидели автобус. Нас попытались задержать. Мы стали убегать, многих поймали. Затем всех стали по одному вызывать на допрос в прокуратуру. Почему-то меня одного с нашего потока не вызывали долго. У меня было такое ощущение, будто я предатель. Наконец на лекцию зашли двое в костюмах. Декан стал возмущаться. Они извинились, сказали, что в последний раз. Тогда я поднял руку и попросил разрешения выйти. Сам. А с нами — на физфаке, где физика преподавалась на английском языке, учился тогда мой земляк Курмангазы Рахметов. Мы его все до сих пор все уважаем. Он никого не сдал, сам был осужден на 7 лет. Был громкий процесс. И вот меня стали спрашивать, был ли я на площади, откуда я родом. Я сказал – Семипалатинск. Тогда они зацепились: «Ты знаешь Рахметова? Ах, значит, вы вместе все это организовывали!» Потом ребята в общаге мне говорят: «Ты зачем сказал, что ты там был?! Завтра пойдешь, отрицай». На следующий день, меня завели в другой кабинет. Старший по званию спрашивает: «Зачем его привели? Ты был на площади?» Я сказал: «Нет». Тогда он велел меня отпустить: «Что у нас дел мало, что ли?». Я пошел по коридорам и увидел Курмангазы, его куда-то вели. Рядом с ним – огромный такой мужик. Я подошел поздороваться. И тут меня в оборот взяли: «Земляк твой? Говоришь, не был на площади? Подожди, мы сейчас твою фотографию поищем». Он вышел из кабинета. Курмангазы сказал мне: «Беги отсюда, там на каждой странице твоя физиономия». Я ушел, дальше как у всех – отчислили, обязали покинуть город до 1 марта 1987 года. На стройке работал. А ведь мечты были. Вы понимаете, в то время поступить в КазГУ на такой факультет мальчику из провинции было очень сложно. Я учился в школе хорошо, ни одной тройки. Поступил, хотел наукой заниматься. И так все рухнуло…
Сегодня я детей воспитываю. Занимаюсь предпринимательством. Все равно – не жалею ни о чем. Мы, потерянные в 1986-м, получили независимость – это жирная точка в этой истории. Самая главная точка.
Абайдулла РУЗИЕВ, 48 лет. Как это: «Зачем вышел, если не казах?» Да, я не казах, но…
5. Абайдулла РУЗИЕВ, 48 лет.
Как это: «Зачем вышел, если не казах?» Да, я не казах, но я в Казахстане жил и живу. В 1986-м мы на улицу вышли всей общагой. Я тогда работал на заводе имени Кирова учеником стерженщика. У нас общежитие было многонациональное: казахи, уйгуры, азербайджанцы, турки и татары. Все организованно вышли на мирную демонстрацию. Тогда мы не занимались политикой. Мы боролись с несправедливостью. Собрались против диктата центра, человек 500. Из этих 500 сроки получили только двое. Один из них – я. На площади на трибуну вышли люди из Дома Правительства, сказали, чтобы мы расходились, но никто не ушел. Тогда они запустили несколько человек в здание, вроде как на переговоры. Мы этих ребят больше не видели. Потом, вы знаете, стали разгонять студентов. Били нас курсанты. Я сопротивлялся. Мы тогда в ответ пожарную машину подожгли, которая нас водой в такой мороз поливала. Это мог бы быть анекдот смешной, да? Пожарная машина – сгорела…
Нас увезли в Калининский РОВД, 15 суток отсидел. Оштрафовали на 15 рублей и отпустили. Я свою вину не признал, через месяц за мной пришли в общежитие. Осудили на пять лет. До сих пор помню фамилии «пострадавших» – Бриль и Манахаев. Сидел сначала в Гурьеве, потом отправили на Мангышлак, и затем — в Кемеровскую область на лесоповал. В общей сложности 3,5 года отсидел. Я сам из Чиликского района, Алматинской области, село Каратурык. Знаете, я так жизнь свою планировал – думал, выучусь на заводе на токаря или фрезеровщика, потом, может, в будущем квартиру от завода дадут. В городе жить буду. Не получилось. А когда на свободу вышел, на завод не вернулся, хоть и звали. Не по-человечески это – возвращаться. Из-за меня у них тоже проблемы были. Уехал в свое село Каратурык, работал на стройке, потом табаководом. Сейчас земледелием занимаюсь – овощи, фрукты, живем потихоньку. Ну, и детей воспитываю. Жалеть — не жалею. Здоровье, правда, отбили, во всех смыслах. Сейчас на площадь бы вышел, наверное, только для того, чтобы какой-то статус отстоять. Для нас, желтоксановцев. А тогда – молодые были, верили в справедливость. У нас в общаге был закон такой: одного брата обидели, мы все за него заступались. Такого не было: «Буду – не буду, казах – не казах». Была, как нам казалось, несправедливость, мы все вместе с ней боролись.
Алимжан ОМАРОВ, 43 года У меня день рождения — 17 декабря. Это мне помогло на суде…
6. Алимжан ОМАРОВ, 43 года
У меня день рождения — 17 декабря. Это мне помогло на суде. Я запомнил формулировку на русском: «на время совершения преступного деяния был несовершеннолетним». Таким несовершеннолетним из Шымкента в Алматы я приехал в 8-м классе, у нас в семье было 7 детей, я второй. Учился в школе-интернате с физико-математическим уклоном, закончил, поступил в КазГУ. В тот день молодежь шла по улицам с криками «Жаса, Казахстан!». Меня сдал однокурсник. Зачем говорить, кто это? Он с этим живет, не я. Допрашивал меня следователь из Джамбула. Мы тогда плохо русский знали. Он меня по-казахски спрашивает, а по-русски пишет. Я подписываю. Все, что хотели, то они тогда и написали. Потом выяснилось, что я выступаю на суде свидетелем по делу Курмангазы Рахметова, якобы я подписал бумагу, где я его обвиняю. Переводчик на процессе мне это перевел, и я прямо в зале суда отказался от этих слов. Они мне сказали, что теперь меня привлекут за дачу ложных показаний. Я согласился, я не могу человека оклеветать. Я в глаза ему смотрел на суде. Во всех газетах написали про дело Курмангазы. Там же упоминали меня. Из университета отчислили, ничего не сказал отцу. Думал: даже если 2 года дадут, напишу письмо, что в армию забирают. Как я в глаза им смотреть буду? Но отец все прочитал в одной из таких статей. «Сынок, это правда ты?» Пришлось рассказать. Он не ругал, он верил мне.
Я стал искать адвоката. Никто не брался защищать «врага народа». Согласилась только одна девушка, выпускница юрфака. Это было ее первое дело, она хорошо подготовилась. Собрала материал, нашла подтверждения того, что я хорошо учился, со школы работал, грамоты имею. Прокурор просил 4 года колонии. Я когда услышал, будто под дых получил. В итоге дали шесть месяцев условно, отправили на «химию». (Условное осуждение с обязательным привлечением к труду – V.P.)
Я поехал домой работать. Меня угнетало только одно – я подвел родителей. Из нас же сделали наркоманов и тунеядцев, «врагов народа», показывали пальцем. Я работал в бригаде, мы вязали виноград, думал — с ума сойду. Слышу — меня же обсуждают. И я не могу в свою защиту ничего сказать. Вы не знаете, что это такое. Попросил отца найти работу такую, чтобы не было людей рядом. Меня устроили помощником пастуха. И я вздохнул тогда. Степь, овцы, и ты один. Можно подумать обо всем. И так полгода. Я тогда думал, что никогда не вернусь в Алматы, ненавидел этот город. Я ведь хорошо учился, когда уезжал, то все знали, что родители мною гордились. После того, как срок закончился, я ушел в армию, служил в Монголи
