[:ru]Журналист, ветеран Первой и Второй чеченских войн Аркадий Бабченко — о Хасавюртовских соглашениях и об упущенных Россией и Чечней шансах[:]

— 6 августа 1996-го чеченцы предприняли штурм Грозного, который длился две недели, и 10-го наш полк уже готовился к переброске в чеченскую столицу. Наскребли по всем сусекам связистов, саперов, водителей, собрали всех в единый сводный батальон. Мы уже сидели на вещмешках, на плацу, ждали борт на Грозный. Но 10 августа у меня умер отец. И наш почтальон, Фунт, поймал меня на плацу буквально за два часа перед погрузкой с телеграммой. И вместо того, чтобы ехать в Грозный, я тогда поехал в Москву на похороны отца. А батальон куда-то туда перекинули, в Ханкале его обстреляли, сильно досталось.

То есть сам я тот штурм не застал. Потом, после похорон отца я свалился с дизентерией, просрочил отпуск. Я хотел возвращаться, но не получилось — меня еще потом посадили на «губу», где я просидел две или три недели. Затем на меня завели уголовное дело по дезертирству, и несколько месяцев я находился (то ли сидел, то ли служил) в таком странном заведении в Лефортово, в 1-м комендантском полку. Это заведение называлось «Пункт сбора военнослужащих», или в просторечии «дизелятник». Дело в том, что оттуда всех отправляли в дисбат — дисциплинарный батальон — в Мулино, под Нижний Новгород. И мы все были потенциальные «дизеля».

Когда уголовное дело на меня все же закрыли, когда я доказал всем, что не дезертир, и меня перестали сажать в тюрьму, война уже закончилась, в Чечню мне возвращаться не пришлось. Оставшийся год срочной службы я дослуживал в Твери. То есть лично меня эти Хасавюртовские договоренности просто избавили от необходимости возвращаться обратно на войну. Так что как солдат я эти соглашения поддерживаю обеими руками, ногами и головой. Генералу Лебедю (подписывал соглашения со стороны федерального центра. — Открытая Россия) за этот мир огромное мое солдатское спасибо. Это в армии, кстати, всегда так воспринималось — главное, что удалось закончить войну.

Как гражданин я тоже считаю, что худой мир лучше доброй войны.

— Это проблема всех контрпартизанских войн, а чеченская война, конечно же, была контрпартизанской. Мы же там действовали в точности как солдаты вермахта где-нибудь в Белоруссии. То есть ставится комендатура, она окружается блокпостами, и армия сидит в этой комендатуре и на этих блокпостах. И с наступлением ночи армия ничего уже не контролирует и защищает только сама себя.

Естественно, это давало возможность партизанским группам войти в город и быстро взять его под контроль. Российская армия не могла в этом городе удержаться. Чеченцы просто зажали ее на этих блокпостах, не давали с них выйти, и город принадлежал чеченцам. Две недели люди сидели на этих блокпостах, вертолеты не могли работать по целям, потому что над городом их легко сбивали, пробиться к заблокированным войскам по земле тоже было невозможно, потому что танк в городе бесполезен — его сжигают из любого окна.

Я общался потом с людьми, которые либо воевали в Грозном с чеченской стороны, либо знали тех, кто там воевал. Они говорят, что сами не ожидали такого результата своей операции. Они шли туда пострелять, что-то захватить, продержаться сутки-двое и погибнуть на месте — то есть сделать что-то типа теракта. Что-то похожее на ту террористическую атаку, которая была в Грозном в декабре 2014 года, с захватом Дома печати.

Но тогда оказалось, что их довольно много, что поддержка со стороны населения значительна и регулярная армия ничего не может сделать.

Так что да, именно операция «Джихад» принудила Россию к Хасавюртовскому миру.

— Да, Чечня победила в своей войне за независимость, и получила шанс построить государство. Но в итоге там получилось даже не квазигосударство, а территория, контролируемая отдельными бандитскими группировками. Но нужно понимать чеченскую тейповость — там очень сильны кланы. Тут же начались междоусобицы между тейпами. Выборы президента там прошли довольно открыто и свободно. Но законно избранный президент Масхадов уже через год не имел никакой реальной власти и никакой реальной поддержки, кроме поддержки своего личного относительно небольшого отряда и своего окружения. У Шамиля Басаева был свой отряд, и Басаева никто не контролировал. То же самое можно сказать и про Гелаева, и про других полевых командиров.

Это была республика, прошедшая войну, это было общество, получившее на войне серьезные травмы. Ценилась джигитовка, был культ силы. Основной бизнес — захват заложников, а также разбор остатков заводов и их продажа.

Но дело еще и в том, что ни одно общество не в состоянии противостоять группам организованных вооруженных людей. На примере Славянска мы видим, что организованный вооруженный отряд в тысячу человек ставит на уши стотысячный город. В Чечне же таких группировок было больше. В итоге дошло до того, что в каждом селе был свой отряд самообороны из вооруженных местных мужчин, которые не пускали в село ни тех, ни других — ни боевиков, ни федералов, — стараясь максимально обезопасить себя от любых пришлых людей.

— Я с этим согласен. Вторая чеченская война — если не прямое продолжение Первой, то действительно обусловлена результатами Первой чеченской.

Я же участвовал и во Второй чеченской. И когда мы туда второй раз входили, у нас был шанс сделать Чечню нормальным регионом Российской Федерации, лояльным Москве, — если бы мы опять не начали там хреначить танками, бомбить города и сносить деревни массовыми обстрелами из «Градов».

Во время Первой чеченской войны к нам была прямо реальная ненависть со стороны местных. Хорошо помню момент — мы едем через Ачхой-Мартан, у дороги стоят дети, кричат «Аллах акбар» и проводят рукой по горлу — мол, мы вам бошки поотрезаем. Детям лет 10−11.

То есть «Первая Чечня» действительно сплотила нацию на какое-то время, там был подъем духа, единение на почве ненависти к агрессору.

В 1997—1999 годах в республике было полное беззаконие, когда с наступлением темноты закрывались на все замки и спали в обнимку с оружием. За это время чеченцы устали от беспредела. И они хотели закона. Хоть какого-то. Хоть шариатского, хоть «гяурского» российского. Хоть царя, хоть Москву, хоть Тегеран с Афганистаном. Хоть американцы, хоть марсиане, но придите и установите закон, по которому можно жить.

И когда мы заезжали в республику уже во время Второй войны, изменение ситуации чувствовалось. Ты едешь на БТР, люди смотрят — они не то чтобы очень уж рады тебя видеть. Но, во-первых, ненависти в глазах уже не было, а во-вторых, они действительно ждали, что мы установим закон.

Но мы опять начали хреначить танками, опять началась вся эта будановщина, опять бабахнули по рынку в Грозном. В итоге еще на десять лет получили ненависть и неприятие.

— Я думаю, здесь больше следствие инертности. Советская армия всегда так воевала. Если вспомнить войну в Афганистане, то там ведь тактика была крайне простой. На каждый выстрел из кишлака приезжал дивизион «Градов» и ровнял кишлак с землей. Потом армейские части проводили зачистку.

В Чечне была гражданская война, которая велась методами колониальной войны. Это еще со времен генерала Ермолова идет, это его методы.

Помню обстрел Ханкалы. Там фигачили несколько часов. Через наши головы летели «Грады», снаряды. Мы стояли над обрывом реки, и этот обрыв просто кипел. Смотришь на стоящий дом — и он взлетает в воздух, крыша летит в одну сторону, стены в другую. Проезжали село Зоны в Аргунском ущелье. Оно не сказать что большое — несколько десятков дворов. Ни одного целого дома. Как в Хатыни. Только печи и печные трубы торчат. А больше ничего нет. Просто волосы дыбом встают. Но это вот российская армия. Она такая, так она воюет.

Тоже самое мы видим в Донбассе. Когда в локальном, в общем-то, конфликте применяется оружие, предназначенное для ведения войны на уничтожение — «Смерчи», «Ураганы» и тому подобное. Неумение сопоставить цели войны и мощность оружия, которое ты применяешь.

— Ну, украинская армия, конечно, пытается действовать аккуратнее, но там тоже слом уже происходит. Когда я говорил «деритесь, ребята, будет второй Грозный», украинские патриоты говорили мне: «нет, мы не такие, как вы, мы не будем в городе применять артиллерию, будет все точечно и чисто». Но потом, когда уже начались бои в Донецком аэропорту, я уже слышал из инсайдерских источников, что был негласный приказ — на «мирняк» (мирное население) пофигу. На войне ты хочешь не хочешь, но дойдешь до этого. Но тут еще нужно помнить, что Украина ведет оборонительную войну на своей территории и все же пытается лишний раз не открывать огня из таких страшных видов оружия. А Россия ведет захватническую войну и фигачит просто направо и налево по всему, чего хочет.

— Повлияла, конечно, очень сильно. Я где-то слышал высказывание, которое, на мой взгляд, очень точно характеризует то, что происходит с обществом во время войны: «Война действует на общество так же, как публичные казни, — она снимает запреты».

Вот стреляют по своим же гражданам — а это свои граждане, еще вчера мы были с ними в одной стране. Случается этот перелом: армию же учили защищаться от внешнего врага — от «проклятых фашистов», от американцев и НАТО. А тут свои граждане, которых нужно защищать, — и в которых нужно стрелять. И этот перелом происходит не только в армии, но и во всем обществе. То, что армия стреляет по своим людям, — это очень сильно снимает запреты, очень сильно способствует деградации общества в моральном плане.