Андрей Архангельский объясняет, что главные жертвы российской пропаганды — сами пропагандисты. Публикуем сокращенную версию его статьи
Пропаганда в российских медиа, какой мы ее знаем, окончательно оформилась к марту−апрелю 2014 года. Спустя два года можно утверждать: она не изменила окружающий мир — на что, в первую очередь, ее усилия и были направлены. Для условного «Запада», существующего в условиях культуры плюрализма, даже радикальная риторика остается лишь «одной из точек зрения» — не более того. В самой России в условиях монополизации массовых СМИ, телевидения и радио пропаганда привела к побочному эффекту — невротизации населения.
Есть распространенное представление, что пропагандисты «все это делают за деньги», потому что «им так сказали». Это далеко не так. Без их искреннего участия эффекта пропаганды попросту бы не случилось. Они являются драйверами эмоций, постоянно повышая градус. Структура пропаганды напоминает усеченный конус, на вершине которого располагаются адепты, смыслоносители: это на самом деле небольшой отряд теле- и радиоведущих, а также постоянных экспертов (40−50 человек), которые мигрируют с канала на канал. Они и транслируют, и формируют своеобразную систему ценностей — точнее сказать, антиценностей (поскольку пропаганда не столько утверждает собственные ценности, сколько отвергает «чуждые»).
Всех этих людей роднит общее негодование по отношению к существующему мироустройству. В некоторых случаях можно говорить даже о ненависти к миру. «Мы столько лет уже находимся в состоянии ядерного противостояния… Скажите, это оружие будет когда-нибудь применено?» — буднично интересуется ведущий на радио РСН у эксперта.
В самой конструкции вопроса читается скрытое желание; психолог назвал бы его жаждой самоуничтожения, которая пересиливает даже чувство самосохранения.
Язык с активными вкраплениями жаргона («нагнули», «продавили», «мы их сделали», «пусть утрутся»), архаичные представления о мире, отторжение модерна — такое ощущение, что последние 20 лет эти люди провели в летаргическом сне, их не коснулись глобальные изменения в мире. Их поведение и язык — результат длительного существования в замкнутой, гомогенной среде, итог «кружкового сознания» (термин еще ХIХ века, означающий слабую интегрированность микросообщества в мир).
Сергей Кургинян. Кадр: Youtube
До 2014 года они находились в интеллектуальном вакууме — в состоянии достоевского «подполья» или, скажем, «курилки». Замкнутая среда порождает утопический консенсус, поощряет и удерживает самые безумные картины мира. Даже повидав мир, в том числе западный мир (а почти все они стажировались, отдыхали или даже подолгу жили на Западе), ценностно они его не приняли, отторгают. Показательна особенная ненависть этого кружка к понятию «толерантность»: вероятно, именно она, точнее ее отсутствие, в свое время и стала препятствием для полного встраивания в «мир».
Советская идеология, сформировавшая их сознание (большинству экспертов телекружка больше 45 лет), опиралась на марксистско-ленинскую философию. Это была непротиворечивая, продуманная, герметичная картина мира: в ней не было швов. Даже история Древней Греции или Рима в советских школьных учебниках трактовалась с позиций классовой борьбы. Система была продумана и в языковом плане, она не допускала отсебятины. Для обозначения врагов существовали стойкие фразеологические конструкции, всем памятные «израильская военщина» или «агрессивный блок НАТО».
Нынешняя идеология, как бы она ни называлась и ни формулировалась, не имеет и сотой доли той же стройной продуманности. Генеральные установки задаются только контурно, общо и касаются сиюминутной темы. Смысловые пустоты пропагандисты вынуждены заполнять самостоятельно — в этом главное отличие нынешней пропаганды от советской (мысль, высказанная однажды Марией Липман).
Каждый пропагандист сегодня пытается воссоздать космогонию вручную, собирая из обломков разрозненных и противоречащих друг другу мифов собственную конструкцию. Рамки госзадания заполняются по собственному вкусу: это смесь из советских и имперских мифов, конспирологии и теорий заговоров, крайне левых идей с крайне правыми.
Противоречивость собственных конструкций снимается за счет языка — вот из-за чего в том числе этот язык так агрессивен. Отсутствие продуманной картины мира заставляет делать упор на слова, эмоции, а не на смысл. Поэтому сегодняшняя пропаганда, в отличие от советской, прежде всего — лингвистический феномен. Это в первую очередь языковой карнавал, бахвальство и торжество. Hate speech служит единственным средством заполнения идейных пустот. Для журналистов прогосударственных СМИ языковая агрессия является компенсацией цензурных ограничений.
Владимир Соловьев. Фото: Артем Коротаев / ТАСС
Наказать Запад, спасти Запад
Адепты пропаганды относятся к одному психологическому типу — авторитарному, «силовому». Однако их нынешний милитаризм в большей степени «эмоциональный», он не первопричина, а следствие. Это также реакция на утрату простой, герметичной картины мира. Их язык маскируется «памятью о подвиге», но на самом деле они всего лишь хватаются за «войну вообще», в качестве психологической опоры. Их милитаризм — это голое бахвальство, похваление «массой тела»: «мы можем вас раздавить», «можем повторить». Ради чего, во имя какой идеи? Ответа нет. Это кощеева игла пропаганды: у ее адептов никакой идеологии на самом деле нет вообще — кроме желания «упростить мир», вернуть «как было раньше» и заодно «показать всем, чтобы знали».
В случае с 20−30 летними адептами пропаганды, чье взросление пришлось на 1990-е годы, работает, как ни странно, тот же механизм компенсации: отсутствие уверенности в сегодняшнем дне заставляет искать опору в прошлом. Незнание советской реальности делает ее в их глазах еще более привлекательной: они живут в пространстве «небесного СССР», который они видели только в красивой упаковке сериалов и фильмов.
Все это вместе — травматическая реакция на превосходство «Запада» после распада восточного блока и появления Евросоюза. А также неспособность найти смысл в «мирной жизни» и капитализме. Нежелание признать этот факт порождает сложную систему самооправдания.
В основе этой конструкции лежит вовсе не желание «наказать Запад», а, напротив, желание его «спасти», продемонстрировав и свою нужность миру, и одновременно «неудачу Запада».
Пропаганда загнала себя в интеллектуальную ловушку: идея величия России оказалась напрямую зависящей от «краха Запада». Для подтверждения этого краха и шире — краха демократии — приходится постоянно искать доказательства. Теракты, беженцы или просто снегопад в штате Вирджиния объявляются «началом краха западной цивилизации». Демократия объявляется детским заблуждением, временным помешательством человечества — поскольку она тоже «мешает» своей «слабостью» продемонстрировать миру нашу взрослость, мужество и стойкость.
Это итог разочарования, прежде всего в самих себе и обществе, которое не смогло воспользоваться преимуществами свободы в 1990-х.
Андрей Проханов. Фото: Сергей Фадеичев / ТАСС
Культ истории и новый культ Сталина
Не имея веских оснований в современности, их ищут в прошлом. Наряду с войной такой же ценностью (а по сути — судорожной попыткой прислониться к чему-то прочному) стала «история». Новый культ Сталина возник не случайно (упоминание его имени и отчества в речи пропагандистов служит сегодня своеобразным кодом для опознавания свой/чужой), вовсе не по прихоти его адептов вроде Проханова, а по вполне рациональным причинам. «Служение государству» признается единственной этикой — а все остальные этики вторичны. Вот слова Патриарха (6 ноября 2015 года, выступление на открытии выставки-форума «Православная Русь»): «Успехи того или иного государственного руководителя, который стоял у истоков возрождения и модернизации страны, нельзя подвергать сомнению, даже если этот руководитель отличился злодействами».
Злодейство и экономические успехи, таким образом, ставятся на одну чашу весов.
«Иначе мы бы не победили, иначе невозможна была бы индустриализация, без жертв было нельзя, в политике не бывает морали, тогда везде расстреливали» — так сегодня в самом простом изложении оправдывают репрессии.
Монолог брошенного супруга
В антизападничестве говорит скорее ревность, чем ненависть. Реконструируем этот внутренний монолог пропагандиста.
[Обращаясь к условной Европе]: «Мы думали, что ты нас любишь, – мы покупали твои машины и дома, мы тратили деньги; а ты все равно не оценила, бросила, предала».
Обида и желание унизить, сарказм и злорадство — это все напоминает речь брошенного супруга, стилистику новорусских разводов 1990−2000-х, попытки отомстить супруге с помощью административных рычагов. Теперь в роли этой «супруги» весь Запад.
За 20 лет достоевского подполья эти люди кружка упустили важную составляющую нового мира: культуру диалога, сотрудничества, коммуникации как важнейшего фактора модерна. Коммуникация — это не говорить, как пишет Хабермас, а «ждать другого». Диалоги пропагандистов на ток-шоу лишь притворяются диалогами: эта речь выглядит архаично прежде всего потому, что ее авторы не собираются «разговаривать», даже друг с другом: они хотят наказывать, карать с помощью слов. Они считают диалог позорным делом, слабостью, презирают саму попытку искать общий язык. Там сегодня торжествует «культ двора», который пропагандисты в себе искусственно пестуют — чтобы соответствовать общей моде.
Архаическое сознание не допускает мысли о приятии другого. Злорадство и сарказм по отношению к другому есть результат неудавшейся попытки вступить в диалог с другим. На самом деле это не нападение, а защита, прежде всего самих себя, — от мира. Это результат накопившихся нерешенных этических и мировоззренческих проблем посттоталитарного сознания.
Своими фобиями и страхами они теперь делятся с нами — в своих бесконечных передачах и шоу. Фактически мы имеем дело с непрерывным откровением — на десятке кушеток одновременно, каждый день, по 24 часа в сутки.
Пропагандисты рассказывают нам не о других — Америке и Западе, — а о себе, знакомя нас с собственными «подвалами». И с этой точки зрения, не мы, а они главным образом — как это ни парадоксально звучит сегодня — жертвы пропаганды.
Оригинал статьи: Андрей Архангельский, «Кружковое безумие. Коллективный портрет пропагандиста», Московский центр Карнеги, 24 апреля
https://openrussia.org/post/view/14593/
