[:ru]
Известный казахстанский журналист Серик Малеев взялся за мемуары, которые опубликовал на сайте altyn-orda.kz. Как менялась страна, времена и люди – ему есть что вспомнить и рассказать. Алматы послевоенный, оттепельный, периода первых ростков независимости – в откровенном интервью “КАРАВАНУ” он рассказывает о своем видении той, ушедшей эпохи.
Нищета и бедность в “раю”
– Сейчас много людей, ностальгирующих по Советскому Союзу, вы же в своей книге о том времени высказываетесь достаточно жестко. Это как-то связано с вашей биографией?
– Родители моего отца были репрессированы советской властью как враги народа, когда ему было всего три года. Поэтому, кем были мои дед и бабушка по линии отца, я так и не знал. Очевидно только, что чем-то они той власти не угодили. Отец воспитывался в детском (сиротском) доме, где ему, казаху, дали русскую фамилию – Малеев. Что лично меня по жизни нисколько не обременяло. Единственное, с чем я не мог смириться до конца, так это с гибелью родителей моего отца. И отсюда мое отношение к государству и власти, во главе которой стояли коммунисты. Как говорил Тиль Уленшпигель в книге бельгийского писателя Шарля де Костера, “пепел Клааса стучит в моем сердце”. Так и у меня: чем больше я узнавал о той власти и о совершенных ею злодеяниях, тем все меньше и меньше симпатий вызывали у меня коммунисты.
– Но после смерти Сталина людям жить стало легче или нет? А как же оттепель?
– Мне и моим сверстникам, если можно так сказать, повезло. К тому времени, когда я родился, Сталин уже умер, а с его смертью ушли и жесточайшие порядки, что царили в СССР в начале пятидесятых годов.
Поэтому нас, детей и внуков политзаключенных, никто уже не называл членами семьи “врагов народа”. Но в обществе все еще явственно просматривались следы сталинской политики. Люди миллионами сидели в лагерях, а когда они выходили на свободу, то несли свое “образование”, полученное на зоне, на волю.
Алматы. Перекресток пр. Райымбека – ул. Байзакова. На этом месте располагался «Хитрый базарчик»
В Алматы был так называемый “Хитрый базарчик”, где собирался криминальный элемент – на улице Ташкентской, возле Ауэзовского райвоенкомата. Сколоченные из грубого горбыля столы и лавки украшал разный скарб, который выносили на продажу старики и старушки, одетые в потрепанные пальто и телогрейки. Старые свитеры, книги, инструменты, лекарственные настойки, здесь же с рук продавали водку. А рядом стояла такая же грубо сбитая из горбыля пивная с пьяным шумом и гвалтом. Мы, восьмилетние мальцы, приходили в керосиновую лавку покупать горючку да так и застревали на базарчике, подпитываясь своеобразным колоритом этого места. Все отдавало нищетой и бедностью его постояльцев, вынужденных на гроши выживать в том социалистическом “раю”.
Помню инвалида Ивана, без обеих ног, просившего милостыню, а потом под вечер напивавшегося в стельку. У него была такая деревянная тележка на шарикоподшипниках, служившая средством передвижения. И вообще в те годы на окраинах Алматы проживало много бедняков-инвалидов, хотя уже прошло более двух десятков лет со дня окончания Отечественной войны.
Поэтому тем, кто любит ностальгировать по СССР, хочу напомнить, что даже в относительно сытые шестидесятые годы прошлого столетия жизнь в Советском Союзе отнюдь не напоминала сахар или мед. Это были все та же бедность и нищета, поделенные на миллионы советских семей.
О жизни за забором
– Вы хорошо помните Алматы 60–70-х? Как выглядел город?
– Рабочий поселок и примыкавший к нему Шанхай на окраинах Алматы, где прошли мое детство и юность, представляли собой довольно интересный “шедевр” архитектурного искусства, сочетающий пеструю помесь хрущевских каркасно-камышитовых бараков для пролетариев с большими вкраплениями самодельных халуп, которых было довольно много. Они были возведены (если здесь уместно такое высокопарное слово) преимущественно на окраине Рабочего поселка, там, где раньше было болото. В это своего рода гетто – Шанхай, никто никого насильно не загонял, люди селились добровольно, занимались, как сейчас говорят, самовольным захватом земли. Особенно много в Шанхае жило уйгуров, бежавших в конце шестидесятых годов из Китая и обосновавшихся затем в Алматы.
С архитектурной особенностью Шанхая и Рабочего поселка связана и одна забавная история. Дело в том, что своей фасадной частью район выходил прямо на одну из магистральных улиц города, на Ташкентскую, что было не совсем эстетично. Все равно что увидеть пьяницу-забулдыгу на веселом праздничном балу. Обшитые черным траурным толем домишки-развалюхи своим видом портили не только окружающий пейзаж, но, казалось, само божественное представление о существующей в этом мире гармонии. И вот однажды наш Шанхай, дабы своим видом не мозолил глаза высокому начальству и редким иностранным гостям, со стороны Ташкентской оказался окружен красивым деревянным забором. Чего только не было нарисовано на нем! И наш первый советский спутник, взлетающий ввысь, и наши советские девочки с пышными бантами, и наши советские мальчики в красных галстуках, и надпись по кругу земного шара: “Миру – мир”…
Единственное, чего не было на том заборе, – это изображения реальной жизни самих обитателей Шанхая. Все подобные анклавы – Рабочий поселок, Мехпоселок, Пятилетка, парк Горького – были на слуху. Они давали основную массу криминальных происшествий. Что и неудивительно. Там проживало немало жиганов с уголовным прошлым. Здесь были в ходу драки на ножах, кровавые разборки, и все это под аккомпанемент песен Высоцкого и блатные гитарные напевы.
Отдельная тема – анаша и кокнар. Официально наркомании в СССР не существовало, поэтому борьбы на этом фронте не велось. Может быть, поэтому у нас по вечерам можно было уловить конопляный дым чуть ли не в каждом переулке-закоулке.
– А в это время, если верить газетам, люди жили совсем в другой стране…
– Да, вся страна была одним большим Шанхаем, упрятанным от постороннего взгляда красивыми передовицами газет. “Я другой такой страны не знаю, – пели в слепой вере некоторые из нас, – где так вольно дышит человек”.
Газеты и телевизор повторяли, насколько больше в этом году сталевары выплавили чугуна и стали по сравнению с прошлым годом и насколько веселей от этого стало жить всему населению.
Тогда как само население, представленное в основном нашими матерями, было вынуждено после работы выстаивать многочасовые очереди в магазинах, чтобы купить в итоге пару килограммов костей с обрезками мяса, называвшихся в народе “суповой набор”.
Дефицит существовал на протяжении всей истории советского государства. Не хватало многого, начиная от туалетной бумаги и заканчивая папиросами. Всегда за чем-то надо было стоять в очередях, зажатым со всех сторон такими же, как ты, бедолагами. В перерывах между очередями люди получали образование, знакомились, женились, рожали детей. И пили. У нас к концу восьмидесятых закладывало за воротник едва ли не все мужское население. Пило начальство в своих кабинетах, пили рабочие на фабриках и заводах, прикладывались к горькой колхозники на полях – словом, вся страна гуляла, не сознавая, куда мчится. И если бы Советский Союз вовремя не развалился, то, вероятнее всего, он просто-напросто бы спился. Причем, как отмечают специалисты в области социальных наук, пьянство нации – это болезнь бедности, богатые и зажиточные народы этой напасти подвержены меньше.
Люди верят тому, что говорят с экранов телевизоров
– А как же строительство коммунизма?
– В конце семидесятых годов в коммунизм уже мало кто верил. Экономика стагнировала, цены на нефть – основной экспортный продукт Советского Союза – изрядно упали. СССР проигрывал экономическую гонку странам Запада. И где-то в эти же годы в обществе начинают насаждаться ценности, ничего общего не имеющие с ленинскими принципами демократического централизма и интернационализма. Происходит частичная реабилитация Сталина, пышным махровым цветом расцветает новый культ личности, марксистко-ленинская идеология превращается в застоялую, омертвелую догму. Позже это время назовут застоем. Но это наверху. Внизу же народ “весело” тащит с заводов и предприятий все, что плохо лежит. Такого массового воровства, какое было в СССР семидесятых–восьмидесятых годов, вряд ли припомнит какая-либо другая эпоха и какое-нибудь другое государство. С мясокомбинатов тащили мясо и колбасы, на автозаводах воровали дефицитные запчасти, водители сливали бензин и продавали его на сторону. Канистра бензина стоила тогда три рубля, которых хватало ровно на две бутылки портвейна. Вся страна, казалось, была занята “расхищением социалистической собственности”.
– История циклична. Ничто из того, что происходит сейчас, не напоминает вам те времена?
– Я помню, именно в 70–80-х годах пошла какая-то не совсем здоровая волна “русскости”, когда по телевидению и радио вдруг зазвучали песни на определенную тему. Пели о русском поле, о русских березках, о русских сапожках. “Поле, русское поле…” – звучал с телеэкранов зычный голос Яна Френкеля, судя по фамилии и имени, “исконного, сермяжного” русского до самого кончика его горбатого носа.
Со стороны Кремля шла явная апелляция к патриотическим чувствам русского народа как стержневого столба, на котором и держался шатер советской империи. И все это, накладываясь на кальку той самой пьяной и тотально коррумпированной советской действительности, открыто играло не в пользу этой самой “русской идеи”.
Проходит еще какое-то время, и вот уже идея “русского мира” претерпевает свою очередную трансформацию. Она становится более агрессивной и воинственной. В ходу открытые спекуляции на тему якобы притеснений русскоязычного населения в национальных республиках, вытеснения из сферы употребления русского языка.
Дальше – больше. И вот уже в годы Горбачева, а затем и Ельцина на первый план выходят разговоры о том, кто кого кормит. Нам, нацменам в союзных республиках, ясно дают понять, что все держится только и исключительно на милости метрополии, на ее щедрости и бескорыстии. Казахстан в те годы обзывают “мягким подбрюшьем России”.
Словом, великодержавная шовинистическая вакханалия, зародившаяся еще в сталинское время, на излете последних дней существования советской империи все еще набирала свои обороты, ища вокруг себя все новых и новых виновных в несчастьях русского народа.
Был у нас на факультете журналистики КазГУ преподаватель Крикунов, который говорил: “Вы глупцы, если считаете, что советская журналистика была слабой. Если бы она была слабой, советская власть семьдесят лет не просуществовала бы”. И я его понимаю. Советская журналистика действительно была необычайно сильна в интерпретации отдельного факта, в навешивании ярлыков, в подлогах и фальсификациях и в конечном итоге во внедрении в общественное сознание образа врага, чем и сегодня небезуспешно занимается соловьевско-киселевская журналистика в соседней России. Люди верят тому, что говорят с экранов телевизоров – верят точно так же, как еще недавно в Советском Союзе верили в вероломство афганских моджахедов, стреляющих из засад в “мирных” советских солдат, выполняющих свой интернациональный долг в этой стране. Верят, как верили в СССР в казахский национализм в 1986 году. Как верили советские граждане в то, что казахи терзали детей в детских садах в том же далеком декабре восемьдесят шестого. Как верят сегодня жители путинской Российской Федерации, что украинцы – все сплошь бандеровцы.
На фото Серик Малеев с баяном
Как стать националистом
– Где вас застали декабрьские события?
– События декабря 1986 года я помню отчетливо, как будто это было вчера. Снега в тот год навалило немало, да и сам декабрь выдался студеным. В день, когда мы узнали о назначении Колбина, я находился на своем рабочем месте – у конвейера, в цехе по разборке двигателей завода АРО-1. Год складывался для меня удачно. Я поступил на учебу в КазГУ. Да и на работе дела шли неплохо. И вдруг такое известие. Кунаева сняли, а на его место поставили никому не известного назначенца Москвы Колбина. Было отчего прийти в негодование.
Можно назвать это забастовкой, хотя, скорее, напоминало стихийный митинг. Молодые парни-казахи, а таковых было едва ли не половина в нашем цехе, открыто выражали свое недовольство. Назначение Колбина рассматривалось многими как откровенный плевок в лицо общественности республики. Закипали горячие споры, дискуссии.
И здесь важен сам фон картины. Время на дворе уже было другое, расцвеченное флагами демократизации и перестройки. До этого Горбачев многим нравился. Своими открытыми речами, призывами к гласности и свободе. И вдруг такое…
Словом, в тот день мы уже не работали. Никакие увещевания начальства, никакие призывы вернуться на рабочие места на нас не действовали. Дневной план был безнадежно завален.
На следующий день с утра мы опять бастовали. Нас позвали на общецеховое собрание, как пояснил наш начальник цеха, голосовать в поддержку решений V съезда Коммунистической партии Казахстана, утвердившего кандидатуру Г. В. Колбина на должность первого секретаря республики. Была, если кто помнит, такая процедура. Это когда центр что-то решает, а затем трудовые коллективы шлют свои приветственные и поздравительные телеграммы. Якобы со всем согласные. Вот и от нас требовалось проявить свою лояльность Компартии. Но не случилось. И если до этого собрания я все еще мог считаться советским человеком, то после него с моим совковым прошлым было уже покончено. В глазах некоторых коллег по работе я стал националистом.
Начало разразившемуся на собрании скандалу положил мастер нашего участка Аскарик, заявивший прилюдно, что в знак своего несогласия с решениями V съезда КПК он кладет на стол партбилет и просит его больше не считать коммунистом. И ведь положил. Это был Поступок.
Следующим к трибуне вышел мастер Ермек и поступил точно так же, под шум и выкрики с мест.
Я тоже попросил слова. И, обращаясь к собранию, начал приводить цитаты и мысли из трудов основоположников марксизма-ленинизма. Благо задолго до этого штудировал самостоятельно их сочинения. Я ссылался на Маркса, на Энгельса, особенно напирая на работу Ленина “О праве наций на самоопределение”. Приводил цитаты вождя мирового пролетариата, где он говорит о комчванстве и о вреде зазнайства в партии. И собрание большинством голосов проголосовало против решения V съезда КПК. Это была наша победа.
18 декабря, на следующий день после скандального собрания, на заводе собрали комиссию. Секретаря Советского райкома партии при этом больше всего интересовало, кто нас надоумил пойти против общей линии партии. На это я возразил, что эта линия партии неправильная. А вот если почитать Ленина, то Владимир Ильич в своей работе “О праве наций на самоопределение” говорит… Или вы против Ленина?
Словом, втянул секретаря райкома в дискуссию. А тот как практик, может, был и не плох, но в вопросах коммунистической идеологии оказался совсем не дока. Он начал откровенно “пробуксовывать” и “плавать”. И все это на глазах у заводского актива, руководства. Секретарь почувствовал, что теряет авторитет. “Все, хватит, пишите письмо в адрес руководства университета. Советской власти такие журналисты не нужны”, – была его реакция.
Честно говоря, мне и самому в тот момент было глубоко плевать, продолжу я учебу или нет, уволят меня с завода или нет. Я уже “заточился” и шел до конца. Для себя я решил: “Ну и ладно”.
В коридоре меня догнал профорг завода, казах по национальности, и, чуть ли не подпрыгивая, пожал мне руку. “Слушай, – сказал он, – я ничего там не мог поделать, но ты это, молодец, как ты секретаря уделал. Не бойся, письмо на имя руководства университета пройдет через меня, я ему ход не дам”.
Так я продолжил учебу в КазГУ, невзирая на то, что советской власти такие журналисты были не нужны. А еще через какое-то время не стало и самой Страны Советов.
Бумеранг вернулся назад
– С тех пор прошли годы. В нашей семье появилась традиция: 16 декабря с утра жена готовит шельпеки – в память жертв декабрьских событий 1986 года. Затем мы с ней покупаем красные розы и несем их к монументу на пересечении улиц Желтоксан и Сатпаева. При этом я стараюсь избегать участия в каких-то шумных собраниях и мероприятиях, проводимых властями города в этот день. Не хочу терять тот особый настрой, хочется побыть одному, вспомнить прошлое.
Колбин недолго нами правил. Через три года его сняли с должности. И это было лично для меня радостное событие. Назарбаев, в те годы еще молодой, смотрелся с экрана телевизора очень фотогенично. И главное – это был свой руководитель, прошедший закалку в Казахстане, а не какой-то залетный варяг.
Справедливость, таким образом, была восстановлена, но осадок в душе остался. Поэтому и уход Горбачева с поста первого и последнего президента СССР я встретил без всякого сочувствия. Время показало, что для такой большой державы, какой был Советский Союз, он был очень слабым руководителем.
А потом СМИ поведали о кончине Колбина. Говорят, в метро прихватило сердце, когда он ехал к своей дочери. Пять дней его никто не искал, и уже хотели хоронить, как бездомного бродягу – за городом, в общей могиле, но помог случай. Его опознал один из милиционеров, вспомнив, что однажды видел по телевизору.
Хоронили Геннадия Васильевича в узком семейном кругу, не было на его могиле ни почетного караула, ни старых партийных товарищей.
И напоследок, в порядке чистосердечного признания. Так кто же все-таки подтолкнул казахскую молодежь в декабре восемьдесят шестого года выйти на площадь? В случае с Украиной там все ясно, там “пендосы Майдан замутили”, там “Нуланд всех подкармливала американскими печенюшками”. А вот с казахами как быть? Эта тема и сегодня продолжает волновать многих.
Следы внешнего воздействия на неокрепшие умы молодежи искали и в те годы. Говорили о целых грузовиках, привозивших водку тоннами. Чуть ли не о центнерах “травки”, завозимых на раскурку демонстрантам. Искали след какого-то таинственного полковника, якобы агитировавшего накануне 16 декабря молодежь по общежитиям.
И сегодня я, как один из участников тех событий, решил во всем сознаться. Выдать, так сказать, имя и фамилию главного провокатора, по чьей вине они и случились.
Это был Михаил Сергеевич Горбачев. Именно его решения стали детонатором тех трагических событий. И именно он является ответственным, по чьей вине погибли и получили тяжелые увечья десятки молодых людей в те морозные дни декабря 1986 года.
События в Алма-Ате показали истинную суть правившего нами кремлевского режима, под какими бы обличьями он ни пытался ее скрыть. Маска “социализма с человеческим лицом” была сорвана, и из-под нее на нас выпялило глазки все то же грязное торжествующее мурло великодержавного имперского шовинизма.
И в национальных республиках Советского Союза мыслящие люди это прекрасно поняли. События декабря восемьдесят шестого года стали катализатором волны социального и политического протеста по всему бывшему Союзу, в конечном итоге обернувшейся крахом “империи зла”.
Так запущенный Кремлем бумеранг вернулся назад, откуда он прилетел.
Караван
[:]
