Член Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека Елена МАСЮК
беседует с участницами группы Pussy Riot Надеждой ТОЛОКОННИКОВОЙ и Марией АЛЁХИНОЙ.
НАДЕЖДА ТОЛОКОННИКОВА, 1989 ГОДА РОЖДЕНИЯ, ЗАКОНЧИЛА 2 КУРСА ФАКУЛЬТЕТА ФИЛОСОФИИ МГУ. ДОЧЕРИ ГЕРЕ — 4 ГОДА.
МАРИЯ АЛЁХИНА, 1988 ГОДА РОЖДЕНИЯ, ЗАКОНЧИЛА 3 КУРСА ИНСТИТУТА ЖУРНАЛИСТИКИ И ЛИТЕРАТУРНОГО ТВОРЧЕСТВА. СЫНУ ФИЛИППУ — 5 ЛЕТ.
17 августа 2012 года судья Хамовнического суда Москвы Марина Сырова квалифицировала «панк-молебен» в ХХС как тяжкое преступление и приговорила Надежду Толоконникову и Марию Алехину по ч. 2 ст. 213 (хулиганство, совершенное группой лиц по предварительному сговору или организованной группой…) УК РФ к двум годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительной колонии общего режима.
Надежда Толоконникова отбывает наказание в Республике Мордовия, в исправительной колонии № 14, Мария Алехина — в Пермском крае, в исправительной колонии № 28.
Надежда ТОЛОКОННИКОВА: «У меня ни на кого нет злобы»
— Я была почти все дни на вашем процессе в Хамовническом суде. Я очень часто вспоминаю судью Сырову. Вы ее вспоминаете?
— Нет. Совершенно нет, она для меня такой серый лист.
— Подождите, этот «серый лист» присудил вам два года.
— Ничего страшного.
— Но этот «серый лист» на свободе, а вы здесь.
— Иисус Христос вообще умер.
— То есть у вас нет ни злости, ни злобы на нее?
— Нет, совершенно, злобы на Сырову у меня нет никакой. У меня вообще нет ни на кого злобы. У меня есть некоторое стремление к справедливости, и мне больно от того, что ее иногда не происходит. Но злоба — это не то чувство, которое у меня сейчас присутствует.
— Надя, а справедливость в данной ситуации — это что для вас?
— Справедливость складывается каждую секунду и в каждый момент жизни. Но если говорить про суд, то, безусловно, справедливость — это отсутствие вообще привлечения к уголовной ответственности. Я считаю, что в наших действиях нет состава преступления, поскольку у нас нет религиозной ненависти и вражды. Я думаю, что это очевидно.
Pussy Riot и Библия
— Вы не жалеете, что сделали тогда в храме?
— Нет, я не жалею. Как можно об этом жалеть?!
— Pussy Riot после этого суда стала всемирно известной группой. Но сейчас меньше стали говорить о Pussy Riot, и есть такая информация, что якобы вам не интересна дальнейшая судьба Pussy Riot.
—В данный момент я занимаюсь другими вещами.
— Какими?
— Я шью. Скоро я буду шить, как мне говорили, куртки ПШ (полушерстяные) для сотрудников УФСИНа. Я бы не сказала, что все другие вопросы перестали волновать меня — социальные, жизненные, политические, но я понимаю, что конкретно на судьбу Pussy Riot сейчас я повлиять никак реально не могу, поэтому разрывать себе сердце мыслями о судьбе Pussy Riot мне не очень хочется. Поэтому в данный момент меня это волнует в меньшей мере.
Кроме того, эта группа антииерархическая, и у нее нет лидеров и нет лиц, и поэтому если ее бывший участник, на данный момент бывший, то есть я, сейчас находится в заключении, то группа полностью переходит в другие руки. Я никак не могу диктовать этим людям, что им делать. Они могут творить с группой всё, что им захочется. Я могу им только советовать как человек, который имеет некоторое отношение к этой группе. А так-то они могут сделать вообще всё, что захотят. Я могу сказать им: ребята, не надо (предположим) коммерциализировать группу, но я не могу им запретить этого делать. Я вообще против запрещений, потому что у меня в этом смысле такой либертарианский подход, я считаю, что люди должны делать то, что они хотят, и я могу только советовать не делать того-то и того-то.
— А вы советовали не заниматься коммерцией Самуцевич?
— Самуцевич ею не занимается. Ей не нужно советовать. Мне кажется, она очень идеологически правильный левый художник, и она будет выдерживать эту линию дальше.
— Надя, вы чувствуете здесь какой-то прессинг в колонии?
— Да нет, я не чувствую прессинга. Я чувствую прессинг со стороны российского государства, но со стороны именно колонии я не чувствую.
Еще хотелось бы добавить относительно того, жалею я или нет? Мне кажется, это ложно поставленный вопрос, потому что я думаю, что драматизм акции был придан как-то искусственно, его искусственно придали российские СМИ, российская государственная пропаганда, когда представили нас какими-то кощунницами, хулиганками и всем прочим. На деле же это была ироническая, веселая, но при этом отчаянная акция, это был, скажем, крик души политический, который при этом был в совершено ироническом, веселом ключе. И в этом не было того драматизма, который был этому придан после. Потому что вырывали какие-то куски, не показывали всю песню, смысл песни полностью терялся, не говорили о том, что песня называется «Богородица, Путина прогони», и наш жест был представлен как богоборческий. И, естественно, такая интерпретация — это очень больная для меня интерпретация, потому что мне страшно, когда меня называют богоборцем, но тем не менее это такая общая судьба для всех людей, которые интересуются судьбой религии, и, в частности, православной церкви в России. Потому что тот же Бердяев был тоже привлечен, и даже сидел некоторое время, его называли богоборцем, богохульником; и Достоевский, в его обвинительном заключении значилось тоже — «борьба против Бога и против православной церкви».
— Вы накануне сказали мне, что философские книги, которых у вас было много в СИЗО, вы сдали здесь в библиотеку.
— Да. Чтобы их читали.
Философские книги Толоконниковой
— Их читают?
— Да, их читают здесь. Читают Славоя Жижека.
— Вы рассказали про этого философа?
— Нет, мне кажется, это те книжки, которые не требуют специальной презентации. Книжка Славоя Жижека «О насилии», мне кажется, сама по себе достаточно бросающаяся в глаза, не в последнюю очередь благодаря своему провокативному названию. Жижек — любитель провокации, и он любитель Pussy Riot, может быть, поэтому. Я слышала, что эта книжка понравилась тем, кто ее прочел. У меня сейчас на столе остались только Библия и Бердяев «Русская идея».
— Честно вам скажу, вы говорите «Библия», и у меня это вызывает вопрос: почему Библия?
— У вас вызывает вопрос, потому что, мне кажется, вы тоже оказались немного совращены этой государственной пропагандой. Поскольку наше действие было скорее прорелигиозное, чем антирелигиозное. И для меня это очевидно совершенно. Для меня это вытекало очень органично из всего того, о чем я думала раньше в своей жизни, и я достаточно серьезно интересовалась русской религиозной философией, и одно время я ее очень долго и упорно читала — Бердяев, Соловьев, Мережковский, эти кружки, которые собирались в начале ХХ века, Розанов, — они встречались с представителями официальной православной церкви и требовали модернизации православной церкви. И уже тогда представители официальной православной церкви воспринимали это все в штыки. Модернизации не случилось. И я чувствую себя просто продолжателем традиций этих русских философов, поэтому Библия для меня является достаточно органичной частью моей жизни.
Кроме того, мне достаточно симпатичны протестантские идеи о том, что нужно обращаться в первую очередь к первоисточникам, не столько к церкви как иерархии, а именно к первоисточнику как откровению, данному изначально.
— Надя, вы сказали, что вы записались в церковь. Это для того, чтобы побеседовать с батюшкой, или для чего?
— Я бы хотела увидеть местную церковь. Она здесь на территории.
— А почему вы не можете в любой день зайти?
— Ну, наверное, потому, что там должна быть как-то отрегулирована численность. И потом, передвижение по колонии структурировано. Мне хотелось бы посмотреть на саму церковь и познакомиться с батюшкой, мне говорили, там их два. Мне бы хотелось попасть на службу. Возможно, удастся в январе.
— Просто как культурный фактор? Не как человек, который собирается быть верующим?
— Я не очень приемлю обрядовую сторону, потому что очень многие люди ударяются в бытовую веру, такое фарисейство, и вообще Иисус это осуждал. Но что касается веры — это сложная вещь. Наверное, скорее я верю, но вот именно из-за какой-то боязни фарисейства я никогда, ну я так подозреваю, что никогда, нельзя говорить, что никогда, но в ближайшее время я не собираюсь креститься.
— Обычно говорят, что в зонах очень много людей приходит к вере, потому что надежды ни на что нет, кроме как на бога.
— Ничего не изменилось по сравнению с тем, как я осознавала себя на свободе. То есть я бы не сказала, что я попала в тюрьму и я как-то поверила в бога. У меня всегда было целостное восприятие, и я всегда понимала, что существует, скорее всего, некоторая судьба, кто-то называет ее богом, можно называть по-разному, кто-то может сказать, что это Аллах. Но в общем-то я говорю, что это судьба. И такое четкое ощущение судьбы у меня давно, с детства, вернее, с того момента, когда я стала сознательно думать, то есть где-то лет с 13-14.
Зона для исправления
— Надя, а самое тяжелое здесь, в колонии, для вас что?
— Самое тяжелое, наверное, отсутствие возможности углубиться в книгу.
— У вас времени нет, вам не дают просто уединиться?
— Ну как сказать. Здесь есть график, есть режим, и это общие для всех вещи. Я так понимаю, что все находятся примерно в той же ситуации, поэтому отмечать это как жалобу я бы не стала. Потому что это правила проживания в колонии, они таковы. И опять же, если что-то и нужно менять в системе исполнения наказаний, это нужно менять на уровне законодательном. Просто изменение, исправление людей, которые попадают в эту систему, — должно проходить совершенно иначе. И нужно идти в Государственную думу и менять это там.
— Надя, а вы думаете, когда вы выйдете, чем будете заниматься?
— Я не думаю, что моя деятельность кардинально изменится. Также будет искусство и политика.
— Вы закончите университет?
— Да, безусловно, закончу, конечно. Я собираюсь поступать дальше в аспирантуру, вероятно.
— В МГУ?
— Да, я думаю, что это будет МГУ. Ну я не знаю, как у меня сложатся отношения с МГУ сейчас, поскольку это все-таки достаточно такой прорежимный вуз, полностью контролируемый. Но я надеюсь, что мы как-то сможем договориться с ним. Мне бы хотелось продолжать обучение в МГУ, потому что там есть очень интересные люди, с которыми уже наладили сотрудничество, и мне хотелось бы его продолжить.
— А нельзя его вам закончить, пока вы здесь? Заочный факультет существует…
— Я не любитель официоза и формальностей. Мне не нужна бумажка-диплом, мне нужно время, которое я проведу с людьми, которые мне действительно интересны. Если это можно сделать в форме какого-то легального обучения в университете — да, но сам по себе диплом мне совершенно не интересен, какие-то формальные внешние государственные аттестаты моих достижений мне не нужны. Я сама себе судья в этом смысле.
— Надя, а со всеми у вас здесь нормальные отношения в отряде, вообще в колонии?
— Да.
— А как вас приняли? Я читала, что якобы вас называют «подружкой Мадонны».
— «Подружкой Мадонны» меня никто не называет, мы вообще не говорили ни о какой Мадонне. Здесь своя жизнь, тут люди все живут жизнью колонии. Это проза, все обсуждают какие-то вещи, которые принято обсуждать здесь, и поэтому ни Мадонну, ни мое дело мы как-то практически не обсуждали. То есть у людей возникают иногда вопросы, но они такие легкие. Когда я еще не приехала в колонию, очень много людей говорили о том, что я приеду сюда и меня здесь будут избивать ежедневно, потому что здесь очень глубоко верующие, а я вот такая плохая и против религии. На деле ко мне ни разу не возникло вопроса, за религию или против религии я.
— Я слышала, якобы осужденные, которые здесь находятся уже какое-то время, которые пользуются здесь авторитетом, — взяли вас под свое крыло и защищают.
— Нет, честно говоря, я такого не замечала. Мне передавали, что есть сведения о том, что меня взяла под крыло Евгения Хасис, но, естественно, это совершеннейшая неправда. Мы встречались здесь несколько раз с ней и перебрасывались словами, но не более того. Она живет в другом отряде и работает в другом цеху, поэтому это совершенно исключено — какой-либо контакт подобного рода. И после того, как я узнала о том, что появились такие заметки, я подошла к Евгении, она сказала, что она очень удивлена и попросит своего адвоката, который дал это интервью, опровергнуть эти сведения. Потому что она понимает, что это очевиднейший бред.
Что касается других людей, меня никто не брал под крыло, я здесь живу как любой новенький.
— А то, что обычно называется «пропиской» на зоне… Говорят, что это всегда очень болезненно происходит.
— Я как-то не чувствую никаких особенных попыток испытать себя. Единственное, что как-то атмосфера начинает колыхаться, когда сюда попадает определенная какая-нибудь газета, и отношение может колебаться от положительного до отрицательного, но буквально в течение нескольких дней это всё опять уходит. Проблема многих людей заключается в том, что они не способны критически воспринимать средства массовой информации, и многие воспринимают всё, что в них написано, за чистую монету. Допустим, там написано о том, что я принимала участие в акции «Как сп…ить курицу». И бесполезно объяснять, что я не принимала участия в этой акции. Люди верят тому, что написано. Но опять же, в этом журнале никто не напишет какие-то смыслы, которые вкладывала питерская группа «Война», когда она делала эту акцию, никто не объяснит людям, что такое современное искусство, с чем его едят, что такое венские акционисты и кто такой Олег Кулик. И поэтому это все воспринимается вырванным из контекста, и в такие моменты, конечно, могут происходить какие-то…
— Вы им что-то объясняете?
— Я пыталась объяснить, но это достаточно сложно. Это можно объяснить через какие-то примеры кинематографа или съемки клипов, допустим.
— Надя, еще я слышала, что якобы здесь гуляют какие-то ксерокопии фотографий вашей акции в биологическом музее.
— Ну, естественно, в журналах об этом тоже писали. Люди в курсе, что эта акция была. Но я просто говорю людям, что мне совершенно нечего стесняться, — да, я принимала участие в этой акции, это акция политическая, акция современного искусства, акция группы, которая занимается политикой, и в этом нет ничего зазорного совершенно. Мы моемся в бане здесь и смотрим друг на друга в голом виде.
— Баня один раз в неделю?
— Да.
— Как вы справляетесь в остальные дни?
— Нормально, как-то можно пережить.
— Но только холодная вода?
— Да, у нас холодная вода.
— Горячей нет?
— Нет.
— А какие бытовые трудности для вас здесь есть? Ну кроме того, что с водой плохо и каждый день не помоешься?
— Да вы знаете, я не очень задаюсь вопросами быта. Я вообще аскет, и быт меня волнует в меньшей мере.
— А еда?
— С едой всё в порядке.
— То есть нормальная еда?
— Ну да, здесь вполне сносная еда, ее можно есть, и с вами ничего не случится.
— Надя, нарушений у вас за это время никаких не было?
— В колонии не было.
— В СИЗО были?
— У меня было нарушение, когда я пыталась пронести адвокату свой дневник, оказалось, что этого делать нельзя.
Я никуда не спешу
— У меня вопрос по поводу вашего заявления об отсрочке приговора. Я читала, что вы подавали документы в ноябре. Назначена дата?
— Нет.
— А как объясняется?
— Ну, наверное, не успели получить еще все необходимые документы. Честно говоря, я никуда не спешу.
— Надь, но если вы никуда не спешите, то зачем вы тогда подавали?
— Понимаете, от меня ничего не зависит. Это та штука, которая называется судьбой.
— То есть вы — абсолютный фаталист?
— Не абсолютный, безусловно, иначе я бы здесь не сидела, я бы сидела где-нибудь дома на теплой кухне. Есть моменты, когда нужно совершать определенные действия, а есть моменты, когда эти действия ни к чему меня не приведут, и поэтому я не очень задаюсь вопросом, назначат мне на 16-е или на 19 января (февраля). Честно говоря, у меня есть некоторые прогнозы по поводу решения суда, поэтому…
— Вы не верите?
— Не важно, в какой из дней января или февраля мне откажут.
— А как вы думаете, дело, связанное с поиском экстремизма в ваших музыкальных роликах, дойдет до суда?
— Я об этом не думаю.
— Вообще? То есть вам все равно, прибавят вам срок или нет?
— Мне не все равно, но это опять тот самый случай, когда не нужно думать о трудностях, пока они еще не возникли. Когда это дело пойдет, тогда я, пожалуй, подумаю об этом.
Но, честно говоря, мне уже вообще надоело думать об акции панк-молебна «Богородица, Путина прогони», потому что, мне кажется, слишком много об этом говорили. На деле просто невозможно думать о своей работе так долго, хочется делать уже дальше другие работы и наконец забыть о предыдущей. А постоянные эти напоминания, в том числе со стороны государственных органов, о наших работах, — они уже начинают утомлять. Мне кажется, уже в течение года мусолится то самое, что хотят забыть, убрать, запретить, и вот именно как раз постоянное напоминание, в том числе связанное с придачей статуса экстремистских роликам Pussy Riot, — это очередная попытка их, наоборот, показать как можно большему числу людей. И вот это то, что меня уже начинает раздражать.
— То есть вы хотите, чтобы об этой акции не говорили больше?
— Мне кажется, о ней обговорено уже достаточно. Может быть, тут нужно какое-то более глубокое исследование, может быть, какие-то философские исследования должны быть, которые могут быть произведены, в том числе и мной, но от меня должны для этого отвязаться. Но пока я не могу этим заниматься.
— Отвязаться, вы имеете в виду, в смысле выйти на свободу?
— Да. Пока же всё пребывает в том самом модусе, в котором это пребывает с марта прошлого года. То есть в течение года идет какая-то усиленная попытка навязать как можно большему количеству людей наше творчество, при этом купируются все попытки его осмыслить, на широком федеральном уровне все преподносится в каких-то простейших тонах, упрощенных, в черно-белой гамме, и вот именно это раздражает.
Операция «Стёжка»
— Я шью полки. Полки — это которые утепляют куртки, пальто, т.е. внутренняя подкладка. Операция называется «Стёжка». Куртки называются, наверное, «Балтика», но скоро будут другие куртки. До этого мы шили куртки «Метеор».
— А сколько вы должны таких штук прошить в день?
— 320.
— А какой ваша зарплата была за последний месяц?
— За последний месяц у меня было 350 рублей.
— Но это, по-моему, очень мало.
— Ну не знаю, может быть. Но тут происходят вычеты еще на коммунальные услуги, на еду, на одежду. У новеньких, как правило, всегда зарплата небольшая, потому что за всю эту форму также происходят вычеты.
— То есть за это пальто (выданное колонией) вы заплатили?
— Да, ну я плачу, я как бы взяла его в кредит.
— А сколько оно стоит?
— В районе 900 рублей.
— А платок тоже?
— Да.
— А платок сколько стоит?
— 150, кажется.
— А обувь на вас ваша или местная?
— Да, ко мне недавно приезжали, передали мне теплую обувь, неместную, и с недавних пор, где-то неделю, я хожу в этом.
— А до этого ходили в местной?
— Ходила.
— А из чего сделана местная обувь?
— Не знаю, как называется этот материал, наверное, кожзам.
— Холодно?
— Ну достаточно холодно.
Казенная обувь Толоконниковой
Прошивание пальцев
— Надя, а тяжело вам работать швеей?
— Вы знаете, как-то не задавалась этим вопросом.
— Вы устаете?
— Я задавалась таким вопросом: почему на всех зонах люди должны именно шить, почему система отбывания наказания построена так, что совершенно безальтернативная ситуация, ты не можешь заниматься чем-то другим, что больше тебе подходит по образованию или по темпераменту?
— А чем бы вы могли заниматься, если бы был выбор?
— Я слышала, что в Перми пытались наладить производство мультиков. Я бы с удовольствием занялась этим.
— Да, было дело, проект был.
— Есть много разных вещей, которые бы я делала, но не шить.
— Шить вам не нравится?
— Да, это дело на любителя. Я могу, у меня получается шить, я вообще могу научиться чему угодно, потому что я в школе была отличницей, и я умею легко уловить новые вещи.
— Надя, что стало с вашими руками? Я помню, на суде у вас были аккуратные руки. Что с руками стало?
— Я сидела в СИЗО в тот момент. Я думаю, что у многих начинающих швей такие руки, это в принципе не какая-то особенность зоны, а это просто особенность человека, который сидит за швейной машинкой, по крайней мере, может быть, первое время, потому что дальше, наверное, как-то научается по-другому обращаться… Прошивание пальцев происходит всегда. Люди, которые шьют здесь пять лет, и они точно так же прошивают пальцы, как и я.
— Из-за того, что надо быстро шить?
— Быстро, конечно, надо шить. Подводить бригаду совершенно не хочется.
— А подводили вы бригаду?
— Ну, наверное, бывали случаи поначалу, но сейчас я уже так поднабрала скорость.
— Вас ругали за это?
—Ну, они были не очень довольны. Я бы не сказала, что прямо ругали. Естественно, они понимают, что человек новый, и он пока не может шить в полном объеме, но это очень чувствуется — это раздражение, эта усталость, и просто не хочется создавать людям лишних проблем.
Лотос для отмораживания
— Я хочу шить быстро не потому, что боюсь, что меня кто-то отругает, меня это волнует в меньшей мере, потому что я всегда могу применить свои медитативные практики и сесть, условно говоря, в позу лотоса и продолжать шить, при этом отстранившись полностью от того, что кто-то там раздражен.
— А вам позволяют сесть в позу лотоса?
— Условно говоря. В этот момент ты все равно будешь шить, но отстранишься полностью, как здесь скажут, отморозишься.
— А часто здесь отмораживаются?
— Я практически постоянно отмораживаюсь.
— О чем-то о своем?
— Да, где-то там.
— Так легче?
— Конечно. И когда кто-то не успевает, все остальные начинают очень сильно расстраиваться, потому что, естественно, они будут тоже не успевать из-за этого человека.
— А какое наказание за это отряду?
— Ну мы всегда успевали, поэтому я еще пока не знаю, какое наказание.
— Говорят, якобы на плац могут выгонять…
— Мне тоже рассказывали, но, поскольку при мне не выгоняли, я не могу говорить о том, что это…
— А песни поете, когда в строю идете?
— А мы не ходим в строю. То есть мы ходим, просто перемещаемся. Мне говорили, что это было раньше, сейчас уже нет маршей, сейчас это всё убрано.
Гера и Хармс
— А по скайпу вы часто общаетесь с Петром, с дочерью?
— Это не скайп, просто обычная трубка без видеосвязи, я общаюсь каждый день практически. Это зависит от них, как они заказывают. Они заказывают каждый день. Вообще осужденный имеет право 15 минут каждый день на телефонные переговоры.
— И вы каждый день разговариваете?
— Да.
— А с дочкой тоже разговариваете по телефону?
— Да, конечно, я сегодня с ней разговаривала по телефону, она мне прочитала стишок, она потрясающе артистическая натура, гораздо более артистическая, чем я, поэтому мне даже сложно представить, что будет, когда она вырастет. Мне кажется, Россия просто содрогнется.
— Про что она читала вам стишок?
— Она читала мне про бегемота, про бульдога, что-то из Хармса читала. У нее хороший вкус. Мы читаем с ней, она любит Хармса. Хармс — это тоже такой человек, с которым мы чувствуем внутреннее родство, но судьба у него более печальная, чем у меня.
И напоследок я скажу…
— Надя, я хочу вам сказать, что за вашу судьбу очень многие люди переживают, это правда. И, может быть, вы что-то хотите этим людям сказать, которые искренне вас поддерживают?
— Я бы хотела, чтобы они занимались политической ситуацией в России. Потому что я не вижу, как можно сейчас реально помочь мне, может быть, написать мне письмо. Посылки мне посылать не нужно, потому что мы договорились с теми людьми, с которыми я близко общаюсь, в том числе с моей семьей, что будут посылки передавать они. Просто здесь достаточно сложная бюрократическая процедура получения посылок, в том числе нужно уходить с рабочего места, чтобы получать это всё. В общем, лучше получить один раз от своих, и достаточно этого будет. А письма я бы получила с радостью. Но вообще хочется, чтобы люди, если они действительно сопереживают и если у них есть какое-то сильное чувство по этому поводу, чтобы они выплеснули его на изменение политической обстановки в России, а как — ну пусть каждый решает сам, каким способом это сделать.
— А президенту Путину вы хотите что-то сказать?
— Да нет, честно говоря, для меня его не существует, он для меня — пустое место.
Мария Алехина: «Колония формирует рабское сознание людей»
— Маша, почему у вас так много замечаний в колонии?
— Дело в том, что подъем у нас в колонии производится в половине шестого утра. Но я нахожусь в «безопасном месте», а это просто камера ШИЗО, но дополнительно оборудованная розеткой, и еще мне разрешено там иметь при себе личные вещи, а по сути, я содержусь в ПКТ (помещение камерного типа). Подъем там производится таким образом: я сижу за бронированной железной дверью, сотрудник подходит в половине шестого утра к этой двери и говорит: «Подъем!» И в тот момент я не встала, я просто этого не услышала, я проснулась от того, что открылась дверь — в 5.45 утра, и зашел сотрудник. Я сразу же встала и, естественно, принесла свои извинения, но, увы, был написан рапорт.
— То есть вы не слышите, когда вас будят?
— Я не слышала в тот момент, да.
— А у вас в камере нет часов, будильника?
— На тот момент не было. Дело в том, что вся эта процедура — фиксирование нарушений и последующая дисциплинарная комиссия — вызывает довольно большой стресс, так как там оказывается психологическое давление и, я полагаю, вообще унижается человеческое достоинство.
— А как оказывается психологическое давление?
— Сама дисциплинарная комиссия проходит таким образом, что осужденного вызывают в определенное помещение, где за столом сидит председательствующий, а в зале сидят около 20 сотрудников. И цель дисциплинарной комиссии заключается в том, чтобы разобраться — было нарушение или не было нарушения, по факту чего был составлен рапорт. Но на самом деле этого не происходит, а происходит обратное. Несколько сотрудников, перебивая друг друга и перебивая меня в первую очередь, начинают мне говорить о том, что я веду себя неправильно, и все факты и доводы, которые я излагаю, они вообще не воспринимаются.
— Из-за чего начался конфликт, что вас поместили в это безопасное место?
— По моему мнению, это является провокацией со стороны оперативного отдела администрации исправительной колонии.
— А зачем они это делают?
— Они это сделали для того, чтобы изолировать меня от других осужденных, для того, чтобы я не имела комплексного представления о том, что на самом деле происходит в колонии.
— А зачем им это надо? Здесь что-то происходит то, что вам не надо знать?
— Да.
— А что?
— Ну, здесь грубо нарушаются права человека, по всем пунктам: условия общежития, уровень зарплаты, отношение сотрудников к обычным осужденным (не ко мне). Начиная с того, что они обращаются на «ты» в основном. Насколько вы знаете, раньше в колониях существовали секции СДиП (секции дисциплины и порядка), которые контролировали поведение осужденных и следили за дисциплиной. Сотрудники руками осужденных поддерживали порядок. Но в последующем эти секции были формально упразднены (СДиП запрещены приказом Минюста в 2010 году. — Е. М.), а по сути, они упразднены не были. И сейчас эти функции выполняют те или иные заключенные.
— Из-за чего начался конфликт у вас в отряде?
— Меня распределили в отряд после карантина. И после этого спустя двое суток, даже меньше, туда перевели ряд людей (пять человек) из других отрядов (не из карантина), тех заключенных, которые уже давно сидят, среди которых, я точно знаю, есть осужденные, которые имеют контракт с оперативным отделом.
— А что значит контракт?
— Они работает на оперативный отдел. Насколько я знаю, это письменный контракт.
— А каковы условия этого контракта?
— Донос.
— А взамен?
— Привилегированное положение — в отношении сотрудников, в возможности перемещаться, в самой должности, связанной со СДиПом, с этой секцией дисциплины и порядка.
— Как фамилии этих женщин?
— Их фамилии Кочур и Иванова.
— Маша, а угрозы были только от этих двух женщин?
— Да, конечно.
— А со стороны сотрудников колонии никаких угроз не было?
— Нет, что вы, конечно, нет. Сотрудники по-другому действуют, им не нужны угрозы. Так как я нахожусь в изоляции, я не могу составить комплексную картину, но высказывания этих женщин (Кочур и Ивановой), которые ко мне подошли, содержали довольно грубые логические противоречия. Изначально они ко мне подошли и предложили объявить голодовку совместную против того, что их перевели в этот отряд против их воли. Но это была легенда. А позже, когда я сказала, что я полагаю, что на меня оказывается давление, и не хочу с вами общаться, они уже изменили свою позицию, это произошло буквально за пару минут, и начались высказывания, связанные с угрозами, в том числе физической расправы.
— А как они звучали эти угрозы, Маша?
— Ну нецензурно. Смысл: что если ты останешься в этом отряде — тебе конец.
— Вам было страшно это услышать?
— Нет.
— А почему тогда вы попросились в безопасное место?
— Дело в том, что я пошла к оперативнику для того, чтобы как-то прояснить ситуацию. Это было около восьми вечера, и начальника отряда не было. И так как я в отряде находилась всего два дня, я была в состоянии некоторой растерянности от происходящего. И когда я пришла к оперативному сотруднику, он мне просто продиктовал это заявление. Он мне не объяснил, что такое «безопасное место». Он объяснил, что туда могут поместить того или иного осужденного до 90 суток. Но мне было сообщено, что меня туда поместят, пока будет проводиться некая проверка по факту произошедшего. Но проверка закончилась тем, что, насколько я знаю (опять же письменных результатов мне никто не представил), что моей безопасности угрожает большое количество осужденных, естественно, без фамилий, естественно, без уточнений, и поэтому я должна находиться в безопасном месте.
«Безопасное место» по версии оперативного сотрудника.
— Эти две женщины, которые к вам подошли — Кочур и Иванова, — они высказывали какое-то отношение к тому, что вы сделали в храме Христа Спасителя?
— Нет.
— Они говорили, что они верующие и что это их оскорбило?
— Нет. Их претензии заключались в том, что после моего приезда в колонию, по их мнению (и я считаю, что это мнение имеет под собой некоторые основания), начали укреплять режим. Их это не устраивало. Насколько я знаю, Кочур и Иванова, они вместе…
— То есть они пара?
— Я думаю, так. И им нужно было попасть в один отряд. Я думаю, что была договоренность с администрацией. Эти люди находятся не первый год в колонии, и просто у них есть личный интерес, у администрации есть личный интерес. В каком-то моменте (а момент этот — я)интересы пересеклись.
— Маша, насколько я знаю, им дали по пять суток ШИЗО.
— Пять?
— Да.
— Ну да, я этого добилась.
— Этого достаточно, как вы считаете?
— Ну нет, этого недостаточно. Их наказали не сразу, их наказали после того, как я связалась с уполномоченным по правам человека и написала в прокуратуру.
«Путин хорошо смотрится в телевизоре»
— Когда вы пришли и были несколько дней в отряде, что женщины говорили, как они относятся к вашей акции в храме Христа Спасителя?
— Ну в основном общались в режиме интервью, я говорила про нашу политическую позицию и объясняла концепцию группы. Многие выражали мне поддержку, что мы молодцы, что мы единственные, кто пошел против Путина. Ну то есть слова гордости. Но дело в том, что среди осужденных зачастую встречается лесть, подхалимство, лицемерие, — и этого тоже было много. Но были и искренние слова, были искренние люди, и я это видела. У многих вызывало недоумение, непонимание, чем нас не устраивает Путин. Довольно интересную точку зрения высказала одна девочка, которая сказала, что Путин хорошо смотрится в телевизоре, и чем он вас не устраивает? Медведев, на ее взгляд, не так хорошо смотрится в телевизоре, и хорошо, что он больше не президент. Уровень диалога таков, и это очень печально.
— А были те, кто осуждал вашу акцию? Говорили, что они верующие, что это их оскорбило, — были такие женщины?
— Нет, напротив, я очень часто встречала довольно ироничное отношение к представителям церкви.
Настенный календарь
— Закончатся эти 90 дней в безопасном месте, вы боитесь возвращаться в отряд?
— Так насколько я знаю, администрация не имеет цели возвращения меня в отряд.
— Администрация вам об этом говорила?
— Косвенно. Я и сама не рвусь туда.
— Вы боитесь?
— Нет.
— Почему не рветесь тогда?
— Условия общежития. В отряде содержится около 100 человек, половина из которых постоянно находятся вокруг тебя. Это шум и невозможность уединения. Находясь в отряде, невозможно читать, невозможно сосредоточиться, невозможно написать что-либо. Человек живет просто в режиме робота, его постоянно загружают работой. Если он не работает на фабрике (многие работают по 12 часов), его ставят на обязательные хозработы, то есть убирать снег. И в конечном счете человек к вечеру уже попросту валится с ног от усталости.
ИК-28. Четыре унитаза на сто осужденных женщин
— А чем вы занимаетесь в камере?
— Читаю. Книги, которые мне присылают друзья. Я собираюсь делать читательскую конференцию, это нечто вроде лекции про 20—30-е годы, про политические объединения, которые существовали в то время, и про судьбу этих людей, многие из которых были репрессированы.
— Где вы это собираетесь проводить?
— Пока что существует предварительная договоренность, что я это буду делать в ПТУ, которое я посещаю. Я хожу в ПТУ, 8 часов я шью. Рукавицы для российской армии. Мне кажется, это обретение нового навыка, интересно. К тому же это хоть какой-никакой, а коллектив, и возможность посмотреть, как работает учреждение.
Рукавицы для российской армии, которые шьет Алехина
— А в ПТУ, где вместе с вами другие девушки обучаются, там вы какую-нибудь угрозу ощущаете?
— Нет.
— К вам там нормально относятся?
— Более чем.
Разноцветный шоколад
— То есть с утра вы встаете в полшестого. Дальше у вас через какое-то время завтрак.
— Я заправляю кровать. Я сама себе готовлю, я не ем то, что дают.
— Это плохая еда, вам не нравится? Или потому что вы вегетарианка?
— Ну и по той, и по другой причине. Я предпочитаю свежие продукты. Мне так комфортнее.
— Эти продукты вы покупаете, вам их передают?
— Да, передают. Передает человек в Березниках, которому я пишу, что мне передать. И очень много людей присылают посылки. Я хочу им сказать огромное спасибо за это. Под Новый год я в одной из посылок нашла целую огромную коробку, и там был только шоколад, разноцветный, мне очень понравилось. И вообще посылок приходит очень много. У меня, к сожалению, нет возможности даже с кем-то поделиться, потому что я нахожусь одна.
— То есть у вас проблем с едой нет?
— Абсолютно никаких.
— Хорошо. Дальше. Потом вы идете учиться.
— Да, к восьми утра.
— К восьми утра, и это до обеда. Потом обед. Вы тоже его себе сами готовите?
— Да, под надзором. Вместе с надзором, с сотрудником, я иду в камеру, обедаю там, потом вместе с надзором иду обратно в ПТУ. То есть все перемещения в колонии у меня под надзором, со мной рядом охрана постоянно, которая запрещает мне общаться со всеми.
— Вы хотите общаться?
— Конечно, хочу общаться. Я неоднократно писала заявления, что я хочу участвовать в мероприятиях, что я хочу посещать спортзал, что я хочу участвовать в общественной жизни колонии. Я получила письменный отказ.
— Маша, ну смотрите, вы сказали, что вам комфортнее находиться в камере, потому что там нет общежития, с одной стороны. С другой стороны, вы хотите общаться…
— Да, это несколько двойственный момент, я понимаю. Ну если меня выведут в отряд, я не то что не буду возражать, я восприму это как данность, это нормально.
Невежество, трусость, предательство, доносы…
— А что самое сложное для вас здесь, в колонии?
— Самое сложное? Осознавать, как работает эта система, как она формирует рабское сознание людей, как люди подчиняются. И это не единичные случаи, это массовые случаи, в которых практически нет исключений. Невежество, трусость, предательство, доносы — это норма.
— Я слышала, что такие отношения с женщинами у вас сложились, потому что вы стали качать права, вы стали возмущаться, что мало платят денег, что холодные платки, которые здесь выдают. Женщинам это не понравилось. Это так?
— Это абсолютно не так. Дело в том, что это не нравится никому, а пошла к правозащитникам, представителям ОНК (общественно-наблюдательные комиссии), я одна. Все боятся идти туда. В ОНК я написала еще из пермского СИЗО, когда была на пересылке. Меня везли очень долго, меня месяц везли из Москвы по этапу. И я не знала, когда меня привезут и куда, в какую колонию. Вы знаете, как проходит этап? Ты не знаешь, куда ты едешь, не знаешь, куда приедешь и сколько ты будешь ехать.
— Этап был тяжелым?
— Ну нет, отчасти это было весело. То есть я посмотрела СИЗО в разных городах…
— Какое вам больше понравилось?
— Вот здесь мне очень нравится.
— В Соликамске?
— Да.
— А что здесь хорошего?
— Это такая старая тюрьма, и, мне кажется, она очень красивая. В камере очень красиво, там как в кино Годара. Стены из охры. Само место нравится, оно очень говорящее о себе. Здесь был Шаламов. В Пермский край ссылали Буковского. И как будто это место хранит какие-то воспоминания.
— Но колония-28 вам не нравится?
— Колония-28? Ну вряд ли мне понравилась бы колония с каким-то другим цифровым номером. Мне не нравится сама концепция, мне не нравятся методы, мне не нравится то, что права человека здесь являются таким же словосочетанием, как «половая тряпка». Вот это мне не нравится.
Я написала из СИЗО Исаеву Сергею Владимировичу, главе ОНК по Пермскому краю, о том, что мне нужно известить моих родственников о моем местонахождении; о том, что я нуждаюсь в юридической помощи; о том, что мне нужен список литературы юридической, которой я могу воспользоваться для того, чтобы знать те или иные вещи, связанные с уголовной исполнительной системой. И он приехал в колонию лично, когда я была в карантине. Он пришел к нам в карантин (это отдельный барак, как отряд) и сказал, что будет принимать по личным вопросам в клубе, в отдельном кабинете. Я пошла туда и разговаривала с ним очень долго. Другие люди также пошли, но пока они ждали в коридоре, у них все вопросы отпали, потому что с ними поговорила администрация.
— Пригрозила?
— Я не знаю, я не думаю, что администрация здесь угрожает, нет такого. Но можно дать понять человеку, если есть желание. Я очень много говорила ему о том, что выдаются холодные платки, а морозы здесь очень сильные, бывает и за -30, а эти платки больше похожи на марлю. А у кого-то нет возможности, чтобы им из дома прислали, и я считаю, что государство должно обеспечивать, потому что это касается здоровья людей. И то же самое я сказала про ботинки, и то же самое я сказала про отсутствие горячей воды, про то, что у людей нет возможности мыть голову в отряде. Про бытовые вещи я ему рассказывала. Про зарплату я не могла говорить, так как я не трудоустроена, и тогда, на тот момент, я лично не знала об уровне зарплат.
— А какая зарплата здесь у женщин?
— На руки сколько получают? Бывает 100 рублей, бывает 200. Хорошей зарплатой считается 1 тысяча рублей или полторы.
А потом я узнала через какое-то время, что Сергей Владимирович сказал в интервью, что я себя неправильно позиционирую, и о том, что я не высказывала никаких жалоб и претензий. Мне было несколько обидно, потому что я полтора часа на это потратила. Я ценю свое время, и я придерживалась таких убеждений, что представитель общества, который борется за права осужденных, — ну он просто не может так поступить. Меня это задело. Как это возможно?! Но он так сделал, да.
Я всё выдержу…
— А если бы вы не стали писать никаких жалоб, не стали бы требовать права и т.д., к вам бы отношение со стороны сотрудников колонии было бы другое?
— Я думаю, да, другое. Я думаю, что со временем просто все бы утихло, они бы сделали все возможное для того, чтобы просто считать меня обычной заключенной, ну или, по крайней мере, создать такую видимость. Но в данных условиях это уже невозможно.
— Может быть, для вас было бы лучше, чтобы вы были обычной заключенной?
— Обычные заключенные в колонии-28 не пишут жалоб.
— Вообще никто не пишет, кроме вас?
— Насколько мне известно, это единичные, очень редкие случаи. И все в один голос говорят о том, что жалобы не выходят из колонии.
— Насколько я понимаю, в женских колониях женщины обычно не жалуются, женщины боятся жаловаться, в отличие от мужских колоний.
— Да, это очень печально. К сожалению, действительно есть такая тенденция, увы. Но я вот женщина, и я жалуюсь. Так что всё меняется.
Я все выдержу, ничего со мной не случится. Я в порядке абсолютном. Если на меня будут оказывать давление, я объявлю голодовку и загремлю в ШИЗО, ничего со мной страшного нет. Я вообще не понимаю, о чем идет речь. Мужчин запирают в ПКТ (помещение камерного типа), пускают на «колесный режим» (переводят из отряда в отряд), переводят из колонии в колонию, они голодают там, и ничего страшного не происходит. Чем, собственно, я хуже-то, чем я отличаюсь? Попробую. По крайней мере, какие-то новые впечатления будут.
Я вообще не понимаю, откуда такой панический страх постоянно. Люди проходили через гораздо более суровые условия. Я не отрекаюсь от своих убеждений и буду говорить о них.
— Маша, какие у вас есть жалобы на содержание в колонии?
— Мне хотелось бы для начала, чтобы отреагировали на те жалобы, которые я уже написала, чтобы прокуратура начала наконец работать и представила мне в письменном виде те решения, которые она приняла по факту уже поданных жалоб. Две жалобы, касающиеся того, что вскрываются и незаконно досматриваются бумаги, которые я несу адвокату. Это делается в нарушение части 2 статьи 91 УИК. Дальше: тот факт, что моего адвоката не ознакамливают с материалами по дисциплинарным комиссиям, и тот факт, что меня с ними не ознакамливают. Также мне хотелось бы все-таки в письменном виде получить ответы, относящиеся к бытовым вопросам и жалобам, которые я высказывала, и результаты расследований, которые были проведены о помещении меня в безопасное место. То есть мне хотелось бы получить эти решения от прокурора, ГУ ФСИН, уполномоченного по правам человека (по Пермскому краю) в письменном виде. Но уполномоченный по правам человека уже сделал со своей стороны всё возможное (они направили запросы в ГУ ФСИН), и они могут дать этот ответ только после того, как ответят ГУ ФСИН и прокуратура. Они самостоятельно сделали и так все возможное, и я им благодарна. Так вот, я жду ответа, письменного ответа. И если он меня не устроит, будут выдвинуты новые жалобы. Или не будут выдвинуты, если меня всё устроит.
Сырова как функция
— Маша, а вы вспоминаете судью Сырову?
— Честно говоря, нет. Она для меня не является каким-то человеком… А фигурой, функцией. Это очень печально, что человек у нас в стране зачастую идентифицируется с такой функцией, но, к сожалению, я не видела каких-то личностных ее проявлений.
— Маша, а когда она не пускала вас в туалет? А собака? Когда у вас не было времени на сон, когда у вас не было времени на индивидуальные встречи с адвокатом? Это разве можно все забыть?
— Можно, если видишь еще худшее в колонии, конечно, можно.
— Но именно этот человек дал вам два года.
— Ну а другие люди исполняют это не менее гнусным образом.
— Маша, может быть, вы слышали, Путин… Вы уже улыбаетесь?
— Вы про чучела евреев?
— Нет, я не про чучело еврея. Я про то, что он сказал, что правильно, что суд вас осудил и что «двушечку» вы получили.
— Ну в данный момент мне кажется, что Фейгин (Марк Фейгин — экс-адвокат Pussy Riot. —Е. М.) был прав, когда он просил на кассационном заседании вынести ему (Путину) частное определение. Несмотря на его статус, он не имеет права такое говорить перед судом.
— Путину частное определение?
— Ну конечно, частное определение. Что он, не гражданин Российской Федерации, что ли? Я согласна с Фейгиным была.
Я нахожусь в информационной блокаде…
— Маша, а ваш сын не приезжал сюда к вам?
— Нет, ко мне муж приезжал, мама приезжала и подруга. На мой взгляд, он маленький, он очень быстро ко мне привыкнет, и для него это расставание и так является травмой, и, на мой взгляд, такая встреча усугубит ситуацию, в первую очередь для него. Так что да, я сказала не привозить.
— А по видеотелефону?
— Да, мы общались.
— А ему что сказали, где вы?
— Я ему сказала правду, он знает.
— Что вы в колонии?
— Да. Ну он не делает различий между тюрьмой и колонией. Он называет всё тюрьмой.
— Очень много людей, которые поддерживают вас искренне и которые переживают за вас…
— Да, я получила на Новый год очень много поздравлений.
— Может быть, что-то хотите им сказать?
— Огромное спасибо в первую очередь за то, что они понимают нас и понимают, что письма, поздравления и любое внимание в колонии — это самое важное. То есть, по сути, я нахожусь в информационной блокаде, и, когда сквозь нее прорывается тот или иной конверт, — это огромное счастье. Больше этого счастья не придумаешь.
Часы для Маши
— Маша, вот это часы с будильником, наручные часы, посмотрите их…
— Ой, спасибо, очень клёвые.
— Просто мы хотели, чтобы не было никаких поводов, чтобы…
— Но как видите, у нас в колонии нельзя использовать Конституцию…
— Передача часов и ношение вами часов согласовано с руководителем ГУ ФСИН по Пермскому краю…
— Это замечательно. То есть у меня их не отнимут на обыске.
— …даже в присутствии губернатора Пермского края.
— Дело в том, что, если я младшему инспектору сошлюсь на губернатора Пермского края и главу ГУ ФСИН, мне, скорее всего, просто рассмеются в лицо.
— Вы имеете право по закону иметь часы, но они просто с будильником.
— Это очень здорово. Спасибо большое. Вот эти слова, когда вы говорите: «Вы имеете право по закону…», на самом деле вы даже не представляете реакцию сотрудников, когда говорю об этом я. То есть это как минимум усмешка, улыбка в лучшем случае. Это слова, ничего не значащие у нас в стране, к сожалению. Вот это самое печальное. Ничего не давит больше, чем это, потому что это везде, повсюду. И когда каждый маленький элемент начинает действовать по такому сценарию, это все в совокупности дает тот результат, который мы имеем, и то положение людей, которое мы имеем. Люди очень боятся, особенно здесь. Я хочу, чтобы все знали, что то количество страха, которое они испытывают, и те низкие, вот эти маленькие средства, которыми ими манипулируют, вот это несчастное УДО, — всё это происходит в огромных масштабах и, по сути, является одним большим преступлением, за которое в принципе надо судить. И я считаю, я надеюсь, что когда-нибудь за эти преступления этих людей будут судить.
— Маша, а вы не жалеете, что сделали в храме Христа Спасителя?
— Нет, совсем не жалею.
— Даже несмотря на два года лишения свободы?
— Абсолютно, несмотря на эти два года. Или, если угодно, рассматривая их очень тщательно, проживая каждый момент этих двух лет, каждую секунду, — я не жалею.
* * *
Из материалов выездного заседания в учреждения ГУ ФСИН в Пермском крае рабочей группы по содействию ОНК и реформе пенитенциарной системы Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека:
«14 ноября 2012 года отбывающие сроки наказания в ИК-28, неоднократно судимая Алена Кочур из 5-го отряда и неоднократно судимая Нонна (Валентина) Иванова из 10-го отряда руководством колонии ИК-28 были переведены в 11-й отряд, где содержались впервые осужденные женщины. 21 ноября 2012 года из карантина в 11-й отряд была переведена впервые осужденная Мария Алехина, что является грубым нарушением прав осужденных, поскольку, согласно ст. 80 УИК РФ, «лица, впервые осужденные к лишению свободы, содержатся отдельно от осужденных, ранее отбывавших лишение свободы»…
В беседе с членами Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека начальник ИК-28 полковник внутренней службы Мартынова Маргарита Анатольевна объяснила, почему неоднократно осужденные женщины содержатся в одном отряде с впервые осужденными: «Они (неоднократно осужденные) — костяк отряда, для того, чтобы не было разброда и шатаний у «первоходок».
Осужденная Нонна (Валентина) Иванова
42 года, из них 22 года провела в местах лишения свободы (три судимости). На данный момент осуждена по ст. 228 УК РФ (продажа наркотиков) на 8 лет. Отбывает срок наказания в ИК-28.
Из высказываний Н.(В.) Ивановой о конфликте с М. Алехиной:
— Мы стали ей говорить, общаться с ней начали: почему ты так поступила (в ХХС)? Она нам давай совсем другое говорить. Ну якобы нас в колонии обманывают, у вас забирают всё, вы ничего не видите. Это нас оскорбило. Просто она не думала, кому это говорит. На зоне прислушиваются к нам осужденные, берут во внимание наши слова. Ну мы сказали, что вот ты, кто такая, пришла здесь решать наши судьбы, как мы живем, ну кто ты такая? Я понимаю, что у тебя денег много, так ты выберись сама отсюда. Ведь тут народу много и всем не угодишь. Мы каждый за свою жизнь отвечаем. Ну какая разница, кто как живет. Мы выживаем. Тут колония, мы же не на курорт приехали. Кормят, поят, одевают, босиком не ходим, спим нормально, в тепле. Что еще надо? На самом деле, если так взять, тут вообще половина бомжей, они тут хоть кормятся да одеваются. И та же зарплата тысяча, те же пятьсот рублей, те же конфеты — идут отовариваются, они это видят, а на свободе они не видят ничего.
<…> Ну я считаю, что, может быть, это все к лучшему, что так произошло с ней. Просто некоторые осужденные бывают и несдержанные, и не знаете, что у них в голове может через минуту появиться. А я вот третий раз уже сижу. Мне вообще все легко. Я привыкшая, наверное, к этому уже. Посадили бы меня первый раз, может быть, я это… Но сейчас меня ничего не напрягает. Ну вот у меня перекрыло УДО из-за Алехиной. Теперь мне надо что-то сделать, чтобы благодарность объявили. Ну выступить мне надо где-нибудь. Концерт поставить или что-то написать, ну что-то такое.
Братья, сестры у меня есть. Мужа нету, детей тоже нету. Здесь на зоне у меня семейница есть. Алена Кочур. Мы семейницы. Мы кушаем с одной тарелки, дружим, сколько лет уже. Познакомились в колонии. Работаю швеей. Получаю 2—2,5 тысячи. Шью зимник (костюм для полиции). Режим соблюдаем, на работу ходим — всё, нам ничего больше не надо, — срок идет. А вот из-за нее так получилось. Мы обе ждали УДО.
С другими женщинами сложностей не было, только с Алехиной. 5 суток ШИЗО мне дали из-за нее. Как это я ее простила? Пока я ее не вижу, мне нормально, не обращаю внимания на это. А если увижу, не знаю, я не могу сказать, что со мной может быть на этот момент. Вот честно, я не могу ответить. Она (Алехина) сильно раздражает. Никто так не раздражает, как она. Может быть, на тот момент, когда увижу ее, какая реакция будет, я не знаю, я не могу сказать этого. Я вот сейчас скажу, что у меня нормально все будет, а, допустим, ее увижу, и у меня начнется истерика, или еще что-то, или я накинусь, ну я не знаю, я не могу этого сказать.
Мне кажется, ей из безопасного места лучше не выходить. Потому что не я, так другая, не другая, так третья. Что-то могут с ней сделать. Потому что зона наслышана о ней. Может быть, это совсем не так, а человек судится по наслышкам. В нашей зоне ей жизни не будет. Тут много народу, и все против нее, все.
Осуждённая Алена Кочур
35 лет, из них 18 лет провела в местах лишения свободы (три судимости). На данный момент осуждена по ст. 105 УК РФ (убийство) на 19 лет. Отбывает срок наказания в ИК-28.
Из высказываний А. Кочур о конфликте с М.Алехиной:
— Приехала Алехина, пошли разговоры, мне стало интересно. Я начала о ней узнавать, мне начали рассказывать. Потом я ее увидела, начала с ней общаться. Мне очень не понравилось, как она себя ведет. Она очень высокомерная. Она разговаривала со мной, а смотрела на меня как на вот этот цветок. Я ей задала вопросы, которые меня интересовали. Почему она пошла туда? Она мне, знаете, что ответила: «А твое какое дело? Я почему должна тебе объяснять?» То есть она приехала в колонию, в которой я живу 13 лет. Правильно? Я здесь все знаю, это мой дом, я живу здесь. Она приехала ко мне домой права свои качать. У нас есть здесь все. Все, что нужно для жизни, для женщины, у нас есть все. Передачи мне не передают. Я живу так, как живу, на зарплату. Я зарабатываю деньги, мне хватает. Полторы тысячи. Ну я швея, я работу очень знаю. Работаю я по 12 часов. Я зарабатываю деньги, я не просто хожу просиживать штаны на фабрике, я зарабатываю для себя деньги, потому что я знаю, что мне никто не принесет и не положит, а жить я хочу не хуже, чем другие. Вот и все.
Ну как, я не попросила, меня просто туда (в 11-й отряд) перевели. Там я с ней (Алехиной)общалась. Да, в 11-м отряде «первоходки». Да, в адрес Алехиной с моей стороны были угрозы. Я понимаю, на свободе они живут, у них там деньги, у них все. Она приехала в зону, и ей с людьми жить, правильно? Ей с нами жить, у нее срок. И когда я пыталась ей это объяснить, она меня попыталась вот так ниже плинтуса опустить. Я ей не угрожала собственно, я не захотела с ней находиться под одной крышей. Я ей сказала, чтобы она уходила. Не знаю, куда она может уйти. Ушла же куда-то. Я не буду с ней находиться в одном помещении.
Мне дали 5 суток ШИЗО. Теперь у меня нету УДО. Теперь опять надо как-нибудь заслуживать. Это социальные лифты. Конец срока у меня в 2018-м. Шесть лет еще. Я не восприму этого человека, вы меня хоть убейте. Хоть что мне говорите, я не восприму ее нормально, у меня на нее реакция. И таких, как я, тут полколонии.
Вы поймите, что здесь наш мир. Она приехала сюда, я понимаю, она приехала оттуда сюда, она здесь ни разу не была. Я выйду туда, мне будет тоже тяжело, разговора нет… Родителей у меня нет. Мужа, детей нет. Братья и сестры есть. Здесь у меня есть люди, которые мне дороги очень, есть. С Ивановой я уже 10 лет. Можно сказать, мы одна семья. Я планирую выйти с ней на свободу. Познакомились мы с ней в колонии. В колонии тяжелее всего предательство. Оно сплошь и рядом. Сплошь и рядом. Очень тяжело найти человека, в котором ты могла бы быть уверена. В своей подруге я уверена.
Я не могу, меня аж трясет. Я бить ее (Алехину) не буду. Я просто буду ей говорить. Меня права слова ведь никто не лишал. Буду говорить, где буду видеть, там и буду говорить. Это могут быть слова, после которых у меня не будет УДО. Мы люди подневольные ведь, правильно? Меня ведь за это накажут. Я же понимаю, что меня за это накажут. Да, оскорбление личности, например. Я же не имею права ее обзывать даже как-то, а я не контролирую себя в такие моменты. Могу ее назвать тем словом, на какое в тот момент она будет заслуживать. Честно? Меня так никто не злил, как Алехина. Вот такая у меня агрессия
Новая газета.
