АЛТЫНОРДА
Новости

К Толоконниковой в колонии применили силу и отобрали у нее воду

Nadezhda_Tolokonnikova_(Pussy_Riot)_at_the_Moscow_Tagansky_District_Court_(crop)В понедельник осужденная участница группы Pussy Riot Надежда Толоконникова в открытом письме сообщила, что объявляет голодовку, чтобы привлечь внимание к многочисленным нарушениям в колонии. Рабочий день, по ее словам, составляет 16–17 часов, нормы выработки постоянно увеличиваются, а за невыработку норм осужденных наказывают – их могут лишить права посещать туалет, есть или пить. Правозащитники, посетившие колонию с проверкой, в основном подтвердили факты, о которых она рассказала. Толоконникова также заявила, что ей угрожали убийством, и потребовала обеспечить ее защиту – тогда ее перевели в штрафной изолятор. В телефонной беседе со Slon она рассказала, зачем нужно было жаловаться, почему молчат остальные заключенные и как, по ее мнению, исправить всю систему.

– Надя, как ты себя чувствуешь?

– Так себе: ломота, головокружение, головная боль, как будто отравление. На самом деле это из-за голодовки, но в условиях ИК-14 голодовка переносится относительно легко, потому что столько проблем психологических, что проблемы физические – они уже как-то не мучают так.

– Ты действительно находишься в ШИЗО?

– Я нахожусь в помещении ШИЗО, на которое они перед приездом комиссии, как это всегда очень смешно бывает, утром прикрепили табличку: «Обеспечение безопасного места». На самом деле от ШИЗО оно отличается только тем, что я тут могу иметь свои личные вещи и после моих многочисленных жалоб на холод сюда поставили обогреватель.

– После того, как приехали, правозащитники, что-то изменилось в колонии?

– Я не могу тебе сказать про колонию, меня просто изолировали в помещение ШИЗО, для того, чтобы я не могла контролировать состояние дел в колонии. Тем самым меня поставили в положение, когда я не могу контролировать то, чего я требую в собственной голодовке. Пресечено всякое мое общение с заключенными. Я знаю лишь то, что у них происходит стандартная подготовка к комиссии, чтобы устранить все недостатки, огрехи. Но, насколько мне известно, большинство заключенных меня поддерживают, и они все-таки очень надеются, что что-то изменится, хотя по моему опыту общения с администрацией в это совершенно не верится.

– Тебе довольно скоро выходить, и тут ты пишешь это письмо. Стало действительно невыносимо или ты хочешь помочь тем, кто остается?

– Причина в других. Я понимаю, что шесть месяцев истекут, и я уйду, а эти люди останутся здесь, и я никогда себе не смогу простить до конца жизни, если я не попробую хотя бы что-то изменить. Я не гарантирую, что что-то изменится в положительную сторону, но мне нужно это сделать.

– Евгения Хасис сказала журналистам, что ты все преувеличила про невыносимые условия, что тебя не поддерживают на самом деле все заключенные…

– Можешь не договаривать, мне неинтересно говорить про Евгению Хасис, потому что она показала себя уж очень отрицательно, в том числе и по тем уголовным делам, в которых она фигурирует. Она нацистка. И сидит за убийство на национальной почве. Эта фигура не заслуживает никакого уважения, ее слова для меня не имеют никакого значения.

– Ты правда говорила на днях с протоиереем? И он подарил тебе иконку?

– Да, он подарил иконку и передал благословение от патриарха Кирилла, это было очень мило во время

голодовки.

– Он сказал, что, по его мнению, ты писала письмо не сама и даже плохо знаешь его содержание. Тебе кто-то помогал составлять письмо?

– Я очень оскорблена, что у тебя может возникнуть вопрос подобного рода. Это было сказано, чтобы очернить меня. Ход церковников. На самом деле все письмо от начала и до самого конца было написано мной в едином порыве души, с желанием рассказать, что здесь происходит. И я готова пройти исследование на полиграфе, если это потребуется, и доказать, что каждое высказывание там является правдой.

– Тебя осматривал врач во время голодовки?

– Меня сегодня осматривал врач, сказал, что у меня сахар в крови 2,2. Насколько я знаю, это достаточно маленькая цифра. Больше не сказал ничего интересного. Но я хочу тебе рассказать о странном эпизоде, который произошел сегодня и, честно говоря, привел меня в некоторый шок. Сегодня вечером впервые произошел случай применения насилия со стороны администрации. Если раньше это были только угрозы, и то со стороны осужденных, то сегодня это произошло впервые. Ко мне зашел в камеру дежурный инспектор и потребовал отдать ему воду. Как ты знаешь, на голодовке я могу пить воду. Соответственно, я не поняла, почему воду, которая мне передана Еленой Масюк, я должна ему отдать. Я попросила показать мне постановление, на каком основании он забирает эту воду. Однако в ответ он начал просто силой вырывать эту воду: схватил меня за руки и за ноги, оттащил, и в это время осужденная, которая является дневальной в ШИЗО, просто эту воду вытащила. Я пыталась донести до них, что эти действия незаконны, и они изымают у меня вещи без постановления. Однако они продолжили эти действия, пока вся вода, которая у меня не находилась в камере, ни была изъята.

 

– Ты говоришь, что тебя в основном поддерживают. Как это выражается?

– После письма я была изолирована, возможность пересечься была только в то время, когда люди идут по колонии и могут сказать пару фраз – “Надя красавица!” или что-то вроде этого.

 

– И такое было?

– Такое было неоднократно, такое случается очень часто, когда я иду по колонии. Люди надеются, у них не умирает надежда, хотя, естественно, разум заставляет их действовать иначе, поэтому, когда приезжает комиссия, они боятся сказать правду. Но, не все. Кто-то открыто говорит о том,что здесь происходит. Другие сильно боятся. Их просто загнобят тут за правду. При этом они меня поддерживают, надеясь, что я одна вытащу их. Хотя я отлично понимаю, что без их помощи, без их показаний мои слова значат не так много. Они боятся за свое здоровье и за свою жизнь. Это патовая ситуация, и я просто не представляю, как из нее выйти. Поэтому я объявила голодовку.

 

 

– Правозащитник из СПЧ Шаблинский сегодня утром рассказал, что ему показали в колонии новые санузлы и так далее, но у него большие подозрения, что все это подготовили специально к приезду комиссии. Могло такое быть?

 

 

– Там есть помещения отрядов, где действительно есть новые санузлы, поэтому, естественно, им не составляет труда привести правозащитника в тот самый отряд. В моем отряде периодически засоряется сточная труба, так что оттуда сыпется, простите, говно. В моем отряде нет новых санузлов, и если бы заключенные не боялись расправы над собой, то они бы сказали то же самое.

 

 

– Ты видела письмо протоиерея Чаплина?

 

 

– Я знаю общий смысл того, что он сказал. Бог ему судья. Я не буду выносить каких-то суждений по этому поводу. Мне не хочется.

 

 

– В колонии есть церковь? Ты общалась со священниками?

 

 

– Тут есть церковь, но священники не особо изъявляют желание со мной общаться. Честно говоря, нет времени заниматься этим. Занимают мое внимание именно насущные вопросы – сна, гигиены, питания и работы. Есть вещи, которые стоят на первом плане: я хочу реально кому-то помочь. А вопросы интеллектуальные, философские, духовные отодвинулись на второй план. Сейчас на первом плане стоит вопрос выживания. Социальный вопрос, даже не политический.

 

 

– Много ли верующих в колонии? Что они говорили по поводу твоей истории?

 

 

– Эти вещи вообще не обсуждаются в колонии. Это не то, что обсуждается. Обсуждается, наказаны ли мы сегодня на пищевую каптерку, можем ли мы сегодня попить чай, работаем ли мы сегодня до часа или нам разрешат все-таки раз в неделю остаться до восьми. Здесь нет пространства для интеллектуального диалога вовсе.

 

 

– Тебя пытались отговорить от голодовки?

 

 

– Естественно, это происходит постоянно.

 

 

– В какой форме?

 

 

— Мне оставляют еду на два часа, она стоит в камере и воняет. Сегодня я написала на имя начальника колонии заявление, что меня психологически пытают. Я посмотрю, какие плоды принесет это заявление.

 

 

– Вы знаете, для кого вы шьете? Сегодня написали, что вы работаете на бывшего депутата Госдумы…

 

 

– Я считаю, что это в данном случае неважно. Если нам сократят нормы выработки и оставят достойное количество рабочих часов, то для кого мы шьем, не будет играть никакой роли. Это вопрос идеологический. Может быть, это непонятно вам, тем людям, которые находятся там, но тут в первую очередь стоят вопросы выживания.

 

 

 

– Как это все исправить? Проблема в людях или во всей системе?

 

 

– Я думаю, что решения этого всего могут быть только центральные, идущие непосредственно от центральной власти, потому что без большой политической воли переломить это невозможно. Возможны какие-то отдельные изменения, большие и маленькие, но откат назад неизбежен, к сожалению, без большой политической воли.

 

– То есть если Путин в своем послании скажет что-то про гуманизацию системы исполнения наказаний…

 

 

– Я думаю, что до тех пор, пока Путина не уберут, ничего не изменится. Он заинтересован в том, чтобы эта система была максимально карательной.

 

 

– А если уберут, в колониях не останется таких начальников-сталинистов?

 

 

– Если уберут, то вариантов развития великое множество. Но, я думаю, если мы возьмем все в свои руки, мы сможем реформировать эту систему правильным образом.

 

Слон. ру