[:ru]Неумелая пропаганда. Образ врага в советском и российском кино[:]

Словосочетание «образ врага» сегодня наливается новой силой (а может быть, старой). Пространство кишит организациями – так называемым иностранными агентами – правозащитниками, экологами, журналистами, военные конфликты длятся, политическая риторика становится все более агрессивной.

Происходящее, так или иначе, отражается в искусстве – прежде всего, в литературе и кино, которые невозможно рассматривать отдельно от контекста и в отрыве от прошлого. О том, как развивался образ врага в советском кинематографе и каковы перспективы развития этого образа сегодня, мы говорим с историком кино, корреспондентом газеты «Коммерсант» Михаилом Трофименковым и известным литературным критиком, ведущим научным сотрудником Российской национальной библиотеки Никитой Елисеевым.

– Никита, мы знаем, что от советского искусства требовалось явить миру положительного героя – и он прилежно создавался. Но ведь чтобы сражаться и побеждать, нужен тот, кого побеждают. И как же справлялось советское кино с образом плохого?

– Был социальный заказ, и были сценаристы и режиссеры, которые, возможно, рассчитывали на фиги в кармане. Видимо, существует такая закономерность в низовых жанрах: отрицательный герой, как правило, всегда интереснее положительного – ярче, характернее, живописнее, неожиданнее.

В советском кино царил просто бал-карнавал, пир отрицательных героев, затмевавших собою положительных – за редким исключением: например, «Место встречи изменить нельзя», где Джигарханян создает запомнившийся образ, но Высоцкий его затмевает, или «Белое солнце пустыни». Но в основном отрицательные герои получались интереснее. И что очень важно для фильмов – они пели самые яркие песни, потом вошедшие в репертуар советской эстрады. Например, «Поле, русское поле, я твой тонкий колосок» в фильме «Новые приключения неуловимых» исполняет белогвардеец. В фильме «Таинственный монах» замечательную песню на музыку Таривердиева тоже поет белогвардеец:

Нас уже не хватает в шеренгах по восемь,
И героям наскучил солдатский жаргон,
И кресты вышивает последняя осень
По истертому золоту наших погон.

Народ рыдал. Я думаю, это связано с идеологическими промашками – или не идеологическими, потому что не секрет, что фильм «17 мгновений весны» вопреки воле своих создателей сделал очень много для фашизации сознания в Советском Союзе. Конечно, всем страшно понравились эти обаятельные злодеи в ладно сидящих мундирах, их отношения. Я уж не говорю про Штирлица, но папаша Мюллер! Это был запредельный злодей и мерзавец даже по меркам Третьего рейха, он лично пытал людей, это была настоящая садистическая мразь. И все же все эти злодеи в черной форме с погонами и повязками подкупали. И в самом знаменитом телесериале «Адъютант его превосходительства» белогвардейцы были изображены тоже с огромной симпатией – в данном случае, я думаю, не без желания и не без осознания.

– Михаил, вы согласны с Никитой?

– Если говорить не об иностранном враге, не об империалистах, а о советских гражданах, ставших врагами родины, то в советском кино можно выделить два периода. С начала 20-х до середины 30-х годов, вплоть до фильма «Партийный билет» врагом часто оказывался близкий человек героя. Отец, честный специалист, военный или инженер, остался на родине, и тут из-за границы возвращается сын, якобы раскаявшийся белогвардеец, который должен взорвать папино судно или папину шахту. Все это кончается шедевром Ивана Пырьева «Партийный билет», и потом эта тема почему-то абсолютно исчезает.

– То есть этот враг был как бы иностранным агентом.

– Да, предателем, и лейтмотив такой, что раскол проходит через семью. Во-первых, это отражало жестокую реальность страны, прошедшей через гражданскую войну, а во-вторых, придавало величие поделкам 20-х годов, обычно называемым «красной пинкертоновщиной». Это же выбор между чувством и долгом – традиция, восходящая к древнегреческой трагедии, классицистической трагедии, это, в конце концов, королева Елизавета, которая отправляет на эшафот своего любимого графа Эссекса.

Такая подкладка была у этих фильмов, но потом это почему-то как рукой сняло, и с начала 50-х годов враг – это очень часто человек, которого считали погибшим, или который ушел с немцами, или был угнан, или работал на них, или оказался в плену и побоялся возвращаться. И тут, пожалуй, происходит подмена маленькой семьи большой семьей. Если в 20-е годы гражданская война раскалывала отдельные семьи, то в 50-е это уже мировая, Великая Отечественная война, в определенном смысле расколовшая большую советскую семью. И тут, и там речь идет о расколе некой органической общности и о том, возможно ли его преодолеть.

– Никита, вы согласны? Понятие раскола и сегодня не уходит из нашей жизни, а внешний враг всегда понятен – в отличие от внутреннего.

– Внутренние враги бывали разные – например, те же неприятные стиляги, всякие циники, паршивые овцы в чистом стаде. Да, где-то до 1935 года, до того момента, когда Сталин сказал, что сын за отца не отвечает, была актуальной тема из гражданской войны – раскол в семье, Павлик Морозов. Потом прошли через опыт послевоенной националистической истерии: русский приоритет, Россия – родина слонов, и тогда – да, произошло сплочение, и откуда-то с запада стали появляться соблазненные.

– Михаил, и все же это дела прошлые, а почему сегодня нам кажется столь естественным обращаться к образу врага в советском кинематографе?

– Очевидно, интерес возник из-за того, что на новом витке стала повторяться ситуация холодной войны. А ведь вся история СССР, за малыми исключениями, – это история холодной войны: 20-е и 30-е годы – это же тоже холодная война, и сейчас эта ситуация возвращается; этим и вызван интерес к историческому, пропагандистскому, кинематографическому опыту. Смотреть на то, как изображали врага в советском кино, очень полезно, ведь советская пропаганда была уникальна на фоне всех остальных пропаганд.

Понятно, что всякая пропаганда – это не правда и не ложь, это третья реальность, которую невозможно опровергнуть – можно только перекричать. ХХ век – это век пропаганды, вот все и орали – кто громче. Со времен образования национальных государств подкладкой любой пропаганды был национализм, ксенофобия. Любая пропаганда носила расистский характер, за исключением советской.

Вот, скажем, невозможно представить, чтобы в разгар холодной войны на американском экране появлялись хорошие русские или звучали объяснения в любви к России. Советская же пропаганда была верна принципам пролетарского интернационализма, пусть он и искажался, но оставался путеводной звездой, и до 80-х годов она этому принципу следовала, хоть по инерции. Ее принцип был такой, что говорящие от лица Запада враги советской родины не говорят от лица человечества – это ничтожная кучка, заткнувшая рот трудящимся массам, прогрессивной интеллигенции, но 99,99% населения Земли понимают СССР и солидарны с ним, поэтому у нас нет врагов по национальному признаку, а только по классовому, идеологическому.

Возьмем 1950 год: все ждут ядерной бомбежки, и выходит фильм Александрова «Встреча на Эльбе» – казалось бы, он должен быть антиамериканском, но там в финале встает красавец Владлен Давыдов в роли контрразведчика майора Кузьмина и, опровергая слова американского офицера о ненависти русских к Америке, произносит замечательный монолог – о том, что мы любим Америку Марка Твена и Джека Лондона, Джона Рида и Теодора Драйзера. И это 1950 год!

1984 год – еще один лютейший момент холодной войны, когда в США снимают фильм «Красный рассвет» – о том, как в Америке высаживается советско-кубинско-никарагуанский десант и начинает убивать школьников. В СССР в это время тоже выходят топорные пропагандистские фильмы, но выходит и настоящее объяснение в любви Америке – фильм Косарева «Прежде чем расстаться». Его герой – американец, сын летчика, перегонявшего самолеты по лендлизу, приезжает на Колыму, чтобы найти девочку, которая спасла его отца. Ни в одной другой стране мира такое объяснение в любви врагу было невозможно.

Невозможно представить себе, чтобы в Америке запрещали фильмы за антисоветские или антирусские чувства. А в СССР в 1957 году запретили фильм за антиамериканизм – Хрущев как раз собирался в Америку, появились первые признаки разрядки, и тут попался под горячую руку фильм режиссера Афанасьевой «Под золотым орлом» – о том, как американские оккупационные власти используют бандеровцев, чтобы помешать честным советским людям вернуться на родину из лагерей для перемещенных лиц. Фильм был запрещен с официальной формулировкой – «за антиамериканские чувства», и после этого Афанасьева уже больше ничего не сняла, ее судьба была сломана. Так что советская пропаганда опиралась на интернационализм и на идею о том, что все прогрессивное человечество – за нас. А враги – да, они сильны, у них пресса, они узурпировали власть, но их ничтожно мало.

– Никита, что вы об этом думаете?

– Почему-то я думаю, что и в Америке снимались фильмы без оголтелой нелюбви к русским. И потом, я не согласен с тем, что все в мире пропаганда. А насчет образа врага – я тут подумал, чем отличается американский фильм от советского и, кстати, немецкого… Тут котел общий: как правило, кульминация советского и немецкого фильма – это загнанный злодей-одиночка, которого преследуют все, и он не уйдет от нашей мощи. А в американских и даже французских фильмах это, как правило, завязка: одиночка, на которого ополчились все, удирает, и пусть он бандит, но к нему возникает симпатия. Загнанному всегда надо помочь, что исключено в советском кино, да и сейчас в российском, за редким исключением.

Я помню один фильм Фуллера, где карманник случайно ворует у подручной советских шпионов микрофильм, и там сотрудники ФБР и ЦРУ ведут себя как очень нехорошие люди. И спасает ее не ФБР, не ЦРУ и не полиция, а карманник – с риском для жизни. Такого варианта в советском, да и в российском кино никогда не было. Меня аж перекосило от возмущения, когда в одном из российских сериалов берут негодяя, он начинает требовать адвоката, а ему такая Маша-милиционерша: «Американских фильмов насмотрелся!» Ох, как мне захотелось сказать режиссеру: мало ты, сволочь, американских фильмов смотрел, человечных и правильных.

И еще я уверен, что по самому дурацкому голливудскому фильму можно понять, как жила Америка, но ни по одному советскому фильму до оттепели невозможно понять, как жила Россия, – это полное вранье.

– Михаил, ваше мнение?

– Так ведь фильмы на это и не претендовали, это совсем другое кино. В принципе, кино нигде, за малым исключением, и не пыталось реконструировать жизнь – оно озаботилось этим только в 50-е годы. А сегодня воспроизводится ситуация холодной войны, и я думаю, что одна из причин этому – психологического, даже психоаналитического свойства. Дело в том, что Советский Союз никогда не испытывал эйфории от того, что находился в ситуации осажденной крепости. Но так получилось исторически – с момента Октябрьской революции, и задача внешней политики всегда была – пробить эту изоляцию. Мы даже не представляем, как был открыт Советский Союз до 1936–37 года, как много приезжало людей, как много происходило мероприятий, международных фестивалей, – в общем, это было общество, стремившееся выйти из изоляции, которой СССР никогда не гордился.

Другое дело Америка – с тех пор как она при Рузвельте сделала свой исторический выбор в пользу активной внешней вооруженной политики, потребовался образ врага, которого раньше не было. Вернее, был – образ англичанина, как это ни смешно, и традиция приглашать англичан на роль злодеев в комиксах существует до сих пор. И в конце холодной войны, когда врага вдруг не оказалось, Америка растерялась.

А в советской традиции такого не было – что нужен враг. И если сейчас возобновляется холодная война, и если государство действительно хочет заниматься пропагандой, в том числе и средствами кино, то для этого нужна идеология, а господствующей идеологии у нас нет практически никакой. Но в любом случае надо помнить об уроках советской пропаганды, которая была одной из самых действенных и уникальных: скатываться до национализма и ксенофобии – это последнее дело. Пропаганда должна взывать не к животным чувствам граждан, а к возвышенным чувствам потенциального соперника. Она должна говорить: не «мы вас всех побьем», а «мы хотим мира и любви», тогда она будет действенной.

– Никита, вы согласны?

– Конечно нет – вспомним сталинские песни про русский приоритет, про то, что мы со всех сторон осаждены. А насчет холодной войны – для меня она не настала, и американцы для меня – не враги. Лучше не буду говорить, кто мои настоящие враги, – боюсь, я вас этим подведу. А американцы мне друзья: благодаря американцам я прочел свои любимые книги, увидел свои любимые фильмы, почувствовал себя свободным. Благодаря американцам у нас в библиотеке отменили спецхран (сейчас его, судя по всему, восстанавливают, но это другая история). Для меня враги – другие, их образ у меня очень убедительный, и мне не надо смотреть фильмы, чтобы его увидеть.

Что же до современного кино, то в фильме «Майор» одного из лучших авторов низового жанра Юрия Быкова – вообще одни сплошные враги. Когда он попытался что-то снять по заказу тех, кто пропагандирует холодную войну, – фильм «Спящие», то получилось что-то чудовищное. Если есть этот социальный заказ по созданию отвратительного врага, то я не знаю, будет ли он выполнен, потому что все заказы такого рода с треском проваливаются – и тут я полностью согласен с Михаилом Трофименковым. Что «Крым», что «Спящие» – все это позор.

– Михаил, что вы скажете об этих сегодняшних попытках создать образ врага?

– Прежде всего, я должен снять шляпу перед Никитой, который показал, что он – настоящий советский человек, почти дословно повторив монолог чекиста Кузьмина из «Встречи на Эльбе» о том, как мы любим Америку.

А «Спящие» – это калька с американского фильма «Телефон» Чарльза Бронсона, где вот так же активировались спящие агенты, – это восходит к пропаганде времен корейской войны. Я, честно говоря, пока не вижу в нашем кинематографе попыток создать образ врага – даже в фильмах о войне, которых очень много, наши режиссеры все время стараются, чтобы там был хороший немец. Они думают, что так фильм получит международное продвижение, что его где-то купят. Его, конечно, нигде не купят, но даже в одном из самых удачных военных фильмов последнего времени, в фильме Мокрицкого «Битва за Севастополь» главный козырь – как нашу знаменитую снайпершу Павлюченко чествовали в Америке, как ее любила Элеонора Рузвельт. Все наши продюсеры ищут международного продвижения. Это очень трудно – создавать образ врага, если ты этому врагу хочешь продать его образ.

Историей образа врага в отечественной пропаганде нужно заниматься тем, кто должен отвечать за нее сейчас. Но за последние 25 лет уровень профессионализма во всех областях катастрофически потерян, а во многих, боюсь, потерян навсегда: два поколения – это то время, за которое теряются навыки и умения. И если профессионализм везде потерян, то с какой стати он должен сохраниться в пропаганде? А тут ведь в чем опасность – пропагандой должны заниматься профессионалы, владеющие и идеологией, и средствами воздействия на людей. Конечно, самая умелая пропаганда может закончиться национальной катастрофой, но неумелая, безусловно, приведет к катастрофе, – сказал в интервью Радио Свобода историк кино Михаил Трофименков.