«Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза. Адольф Гитлер.»
Если верить Оруэллу, Океания всегда воевала с Остазией. Если верить советской пропаганде, СССР всегда боролся с фашистами. В этой системе координат телеграмма Гитлера, где тот нежно поздравляет Сталина с именинами, выглядит кощунством и вымыслом даже более неправдоподобным, чем оруэлловская антиутопия. Но это никакая не антиутопия. Это – правда. Точнее – газета «Правда» от 23 декабря 1939 года.
По чудесному совпадению поздравления Гитлера Сталину были опубликованы ровно через четыре месяца после того, как два диктатора заключили союз. Союз Людоедов.
«Факт заключения договора с Германией показывает, что между Сталиным и Гитлером много общего, теперь у нас нет разницы в режимах. В Германии это называется фашизм, а у нас – социализм», – слова некой Троицкой зафиксированы в спецдонесении советских спецслужб.
Из этого же спецдонесения НКВД мы знаем только, что Троицкая в августе 1939 года жила в Харькове, ее муж был осужден за участие в троцкистской контрреволюционной организации, а сама она «отрицательно в озлобленном тоне высказывалась в отношении советско-германского договора о ненападении».
Секретные архивы советских спецслужб до сих пор хранят множество подобных свидетельств. Харьковчане, киевляне и жители других городов и сел советской части Украины в своих ощущениях реальности разделились. НКВД внимательно фиксировал высказывания и тех, кто позитивно оценивал союз Гитлера и Сталина, и тех, точка зрения которых никогда не попадала на страницы газеты «Правда».
НКВД доносил: СССР жил предчувствием войны уже несколько месяцев.
На пляжах Крыма летом 1939 года было полно народу. Но далеко не все отдыхающие и жители полуострова были счастливы: с каждым днем становилось все более тревожно.
Еще в июле 1939 года из Крыма доносили: «Жена лейтенанта 8-го полка Кутузова говорит: «Вчера ночью я уже спала, когда пришел муж, он сначала меня не разбудил, а когда я проснулась, то увидела, что он стоит у меня над головой у кровати и плачет. Мне стало тяжело, и я стала плакать. Затем муж мне говорит: «Марусенька, что будет, не знаю, по-моему, будет что-то страшное».
25 июля возле казармы в Феодосии собралась толпа из 500 – как писали сотрудники НКВД – «иждивенцев». Они заполнили всю улицу. Были слышны крики: «Мы не хотим воевать, отдайте наших мужей!» Установить личности кричащих сотрудникам НКВД не удалось.
Весь Крым бурлил новостями и слухами. Работавший на кирпичном заводе в Симферополе Смаил Муратов говорил: «Как бы советская власть ни готовилась к войне, Япония и Гитлер все равно победят. Крестьянство советской властью недовольно».
Разрабатываемый 3-м отделом НКВД бывший дворянин Раков: «Нам нужно немного потерпеть, и такая жизнь кончится, уже близок час, война началась».
НКВД сообщал, что греки из Алупки – Пашнахиди, Пасиди, Дракондиди, Илиопуло и др. – массово распродают имущество: «Скоро нагрянет война, и все равно нас вышлют из Крыма».
Тогда же НКВД зафиксировал, что население начало массово забирать вклады из Сбербанка. В Симферополе «отлив» вкладов подскочил с 11 тысяч рублей в день до 83 тысяч, а еще через день – до 124 тысяч рублей. Уже через несколько дней будет введено ограничение на выдачу не больше 50 рублей в день.
«Народ желает поскорее забрать деньги, чтоб запастись продуктами, так как уже научены опытом прошлых войн, когда деньги обесценивались и теряли свое значение», – объяснял ситуацию Степан Трофимович Осиюк, старший инспектор Киевского облфинотдела.
Июль подходил к концу. Необъявленная никем мобилизация шла полным ходом. Начинался грозный август 1939 года.
По другую сторону советской границы, наоборот, было тихо.
Молодой профессор Виленского университета Станислав Свяневич вывез свое многочисленное семейство в деревню – небольшое имение тестя недалеко от польско-советской границы.
Август – время университетских вакаций, жары, жатвы и сенокосов. Места были тихие, чтобы не сказать – глушь. Ближайшая железнодорожная станция – Радошковичи – находилась в восьми километрах. Не было ни телефона, ни радио, и даже газеты приходили с опозданием.
Жизнь текла медленно. На Успение Богородицы съездили на ярмарку в соседнее местечко. Через несколько дней пограничники при участии местных дивчин устроили представление, рисующее мужество и находчивость населения в поимке и разоблачении большевистских диверсантов. Жизнь среди быстрых ручьев и зеленых холмов была приятной и ангельски спокойной.
На излете лета профессором Свяневичем овладело беспокойство: уж очень все напоминало затишье перед бурей: «Я решил съездить в Вильно и узнать, что происходит в мире. С женой я договорился, что следующий день она будет ждать моего звонка у ближайшего телефона в почтовом отделении в Радошковичах».
Перед отъездом профессор встретил знакомую – молодую, очень милую и деликатную девушку с Волыни, выпускницу высшей сельскохозяйственной школы.
– Кажется, над нами висит угроза войны, – сказал ей Свяневич.
– Конечно, война должна быть, – ответила она.
– Почему должна?
– Потому что немцы ведут себя в последнее время так, что просто необходимо призвать их к порядку.
– Значит, вы себе представляете так, что наши полки из Лиды, Молодечно и Луцка браво промаршируют до Берлина, накажут ужасных немцев и, овеянные славой, вернутся в свое расположение? – профессор не смог удержаться от ехидства.
– Ну да. – милая собеседница Свяневича не видела другого способа разрешения польско-германских проблем.
После Версальского мира в Германии росло чувство несправедливости и жажда реванша. Свяневич как специалист в области тоталитарной экономики видел, что с приходом Гитлера к власти на фоне какой-то истерической экзальтации всего немецкого общества происходит мощнейшая мобилизация всех ресурсов этой страны.
Позже Свяневич напишет в воспоминаниях о своих тогдашних впечатлениях: «Уезжал я из Германии 1937 года с ощущением, что страна эта, пребывающая в истерическом состоянии, принесет миру еще один сюрприз, но война, и особенно война польско-немецкая, не представлялась мне неизбежностью». Уже в 1938 году Свяневич начинает задумываться о новом глобальном конфликте.
Тогда, в 1938-м, события начали развертываться с калейдоскопической быстротой. В марте произошел аншлюс – присоединение Австрии к Германии. В сентябре начался Судетский кризис, а скоро – и мюнхенская встреча западных держав с Гитлером, на которую главная заинтересованная сторона – чехи – даже не была приглашена.
Мюнхен не только не принес мира, обещанного британским премьером Невиллом Чемберленом, – аппетиты нацистов не угомонились, но только начали нарастать.
У Гитлера был свой счет к Польше. Основная часть польско-немецких противоречий лежала в сфере территориальной: немцев раздражал «польский коридор» – полоска земли, связывающая материковую Польшу с балтийским берегом. Эта полоса разъединяла западные германские земли и Восточную Пруссию и была постоянным источником недоразумений в вопросах транзита немецких грузов через польскую территорию. Нацисты также ставили под сомнение гарантированные Польше права в Вольном городе Гданьске.
Эти противоречия нарастали еще со времен «Гданьского кризиса» в 1932 году. Но если Веймарская республика склонялась к решению польско-немецких противоречий вокруг общей границы путем международного арбитража с участием Лиги Наций, то Гитлеру в 1939 году на Лигу Наций было плевать.
Кроме того, к старым претензиям Германии добавилась ставшая официальной теория захвата жизненного пространства для германской нации.
С другой стороны Польши находился Советский Союз – другая огромная страна, которая также не была удовлетворена Версальской системой. Об этом не говорилось вслух, но Сталин взял курс на восстановление старых границ распавшейся в 1918-м Росийской империи.
В ответ на подписание Польшей военного пакта с Англией Гитлер разорвал договор о ненападении. Одновременно Сталин снял с поста наркома иностранных дел Максима Литвинова, который был неудобным переговорщиком с нацистами ввиду своего еврейского происхождения и был сторонником диалога с западными демократиями. Литвинова заменили Вячеславом Молотовым.
В том контексте все это выглядело, как будто СССР протягивает руку Третьему Рейху.
И все это пахло войной.
«Любое наше вступление в войну на Западе, – записал позже Станислав Свяневич, – одновременно будет означать занятие наших восточных территорий Россией. Естественно, я не мог предсказать, на каком именно этапе войны и под каким предлогом Советский Союз займет наши земли: то ли как враг, то ли как «друг», то ли как союзник Германии, то ли, что тоже было возможно, как умиротворитель Запада.
Безусловно, это будет зависеть от конкретных условий. Я также нисколько не сомневался, что вступление Советской России в наши восточные воеводства будет означать для них конец существовавшему там польскому влиянию и отрыв этих территорий от Польши.
В то же время я не был против передачи этих воеводств независимым Украине и Белоруссии, если бы такие существовали, но не видел смысла в передаче их Советскому Союзу».
В Вильне Станислав Свяневич поспешил к приятелю – редактору газеты «Слово» Станиславу Мацкевичу. Тот пребывал в глубоких размышлениях: «Риббентроп полетел в Москву!»
– Знаете, – сказал Мацкевич вошедшему Свяневичу, – столько времени собирали деньги, чтоб отправить собственного корреспондента в Лондон, три дня тому отправили Вацлава Збышевского. Сегодня звоню: «Вацку, диктуй – уже пишу!» А он – мне: «Не могу диктовать – язык у меня отнимается!» Что это значит: Риббентроп в Москве – так уже и говорить не о чем?!»
Мацкевич горячился, но Свяневич, кажется, разделял панические настроения корреспондента Збышевского: пакт между Гитлером и Сталиным развязывал руки Германии, война с этого момента казалась им неминуемой.
Секретный дополнительный протокол
При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:
1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению к Виленской области признаются обеими сторонами.
2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Висла и Сана.
Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.
Во всяком случае оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.
3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.
4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете.
Москва, 23 августа 1939 года.
По уполномочию
Правительства СССР
В. Молотов
За Правительство
Германии
И. Риббентроп
Мацкевич позвонил в министерство иностранных дел Польши. Комментарий польского МИДа был лаконичным: Польша считает, что ее безопасность не была ущемлена подписанием пакта, тем более, Польша имеет с СССР договор о ненападении, который был продлен в 1938 году.
Ни польський МИД, на професор Свяневич, ни редактор Мацкевич не могли себе даже представить, о чем на самом деле тайно договорились руководители советского и немецкого дипломатических ведомств 23 августа 1939 года.
В переводе с дипломатического языка на общедоступный это значило, что Виленщина, где находились Свяневич со своим семейством, студентами, университетом и дружественной редакцией «Слова», должна в результате раздела Польши перейти к Литве.
Остальная часть территории отходила либо к Германии, либо к СССР. При этом стороны так до конца и не определились, а стоит ли вообще оставлять Польшу на политической карте Европы.
Правда, существование этого сверхтайного документа СССР не будет признавать еще 50 лет, игнорируя, как фальшивку, немецкую копию протокола, которая «всплыла» уже после войны.
У входа в редакцию професор Свяневич встретил приятельницу, прекрасную художницу и мать двух детей. Лицо молодой женщины радостно улыбалось:
– Чему вы так радуетесь? – спросил профессор.
– Как, вы ничего не знаете? Гитлер полностью себя скомпрометировал.
Эти слова Свяневича совершенно ошарашили, его реакция на реплику приятельницы была острой: «Совершенно безразлично, как люди отнесутся к непоследовательности Гитлера, если советские полки скоро могут маршировать по улицам наших городов и сел!»
Уже через день польское радио вместо обычных программ начало транслировать какие-то странные объявления: «Внимание! Внимание! Семь, запятая три!»
История включила обратный отсчет до начала войны: польская разведка доносила о концентрации немецких войск почти по всей польско-немецкой границе.
31 августа 1939 года, ровно через неделю после подписания пакта, на сессии Верховного Совета СССР слушался вопрос о его ратификации.
Председательствующий, открыв заседание, объявил:
«Приступаем к рассмотрению первого вопроса порядка дня. Слово для доклада о внешней политике правительства предоставляется председателю Совета Народных Комиссаров и народному комиссару иностранных дел Вячеславу Михайловичу Молотову.
В зале звучат «бурные, продолжительные аплодисменты» – так записано в стенограмме.
Все встают. Раздаются возгласы: «Да здравствует товарищ Молотов! Ура товарищу Молотову! Да здравствует сталинская политика мира!»
Нарком читал речь в своей обычной манере, немного искусственно затягивая паузы высоким тенором, но, в общем, собранно и деловито:
«Теперь раздаются голоса, в которых сквозит непонимание самых простых основ начавшегося улучшения политических отношений между Советским Союзом и Германией.
Например, с наивным видом спрашивают: как Советский Союз мог пойти на улучшение политических отношений с государством фашистского типа? Разве это возможно? (…)
В нашей внешней политике с несоветскими странами мы стояли и стоим на базе известного ленинского принципа о мирном сосуществовании Советского государства и капиталистических стран.
Как проводился этот принцип на практике, можно было бы показать на большом количестве примеров. Но ограничусь немногими. У нас, например, с 1933 года существует договор о ненападении и нейтралитете с фашистской Италией. Никому до сих пор не приходило в голову высказываться против этого договора».
Молотов продолжал:
«23 августа 1939 года, когда был подписан советско-германский договор о ненападении, надо считать датой большой исторической важности. Договор о ненападении между СССР и Германией является поворотным пунктом в истории Европы, да и не только Европы.
Вчера еще фашисты Германии проводили в отношении СССР враждебную нам внешнюю политику. Да, вчера еще в области внешних отношений мы были врагами. Сегодня, однако, обстановка изменилась, и мы перестали быть врагами. (…)
Этот договор не только дает нам устранение угрозы войны с Германией, суживает поле возможных военных столкновений в Европе и служит, таким образом, делу всеобщего мира — он должен обеспечить нам новые возможности роста сил, укрепление наших позиций, дальнейший рост влияния Советского Союза на международное развитие».
Звучат бурные, долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овации. Все встают. Вторая мировая война началась через 17 часов.
НКВД продолжал собирать сливки общественного мнения. Советские граждане живо включились обсуждать новости.
«По-моему, текст договора, заключенного СССР с Германией, напечатан в газетах не полностью, а является только его составной частью, так как из-за этих пунктов, которые напечатаны в газетах, не следовало бы заключать договора совершенно!» – сообщил майор Перешеин в разговоре с капитаном Стрихой.
Капитан Стриха не мог не спросить, что же тогда должно быть в договоре.
«Нет вопроса о Данциге, – ответил Перешеин, – вопрос, который должен быть оговорен, так как для Германии теперь есть лазейка к захвату Данцига, и СССР не будет вмешиваться».
Если бы оперативные работники НКВД знали содержание секретного протокола, они бы могли подумать, что майор Перешеин присутствовал при его подписании в Кремле. Но майор служил в Харьковском военном округе и в Кремле быть не мог – сработала его интуиция.
«Хорошее дело – содружество с фашистскими бандитами, погромщиками, преследующими евреев, нет, мы затеяли какую-то темную игру», – советские спецслужбы скрупулезно фиксировали слова писателя Торина.
«Немцы приберут к рукам французов и англичан, займут Данциг, покончат с Польшей, а потом превратят наше соглашение в клочок бумаги, как они это не раз уже делали», – НКВД собирал все критические реплики, до которых мог дотянуться руками своих осведомителей.
Спецслужбы фиксировали все, что говорили о пакте между СССР и Третьим Рейхом военные и железнодорожники, сотрудники финконтор и пенсионеры, композиторы и писатели.
Критические взгляды не преобладали. Большинство – так фиксировали в своих донесениях сотрудники НКВД – одобряли союз с Гитлером.
Например, председатель правления Союза советских композиторов Украины Борис Лятошинский: «Договор с Германией является актом величайшей мудрости и дальновидности со стороны нашего правительства, не пожелавшего кровью своих сыновей защищать интересы французского и британского империализма».
Поэт Максим Рыльский был полон осторожного оптимизма: «Я счастлив, что теперь по крайней мере на два года война с немцами отложена, а японцев мы сумеем отколотить без особого труда».
Сотрудник Академии наук Корнев был куда более радужно настроен: «Я воображаю, если бы у нас не было договора с Германией, ходили бы теперь тревожные, смутные, потому что война – это же весьма неприятное дело, а так теперь там, на Западе, везде тревога, а у нас все ходят веселые».
В одном из спецдонесений новоназначенному председателю Совнаркома УССР Леониду Корнийцу НКВД подводил итог своим наблюдениям за общественным мнением:
«Население Украины выражает полное одобрение мудрой политикой советского правительства и лично вождя народов товарища Сталина, который с присущей ему прозорливостью разоблачил хитрые уловки «демократических» стран Франции и Англии, пытавшихся спровоцировать войну между народами Советского Союза и Германии».
Через пару дней, после того, как «Правда» опубликовала сердечные поздравления Гитлера Сталину в связи с шестидесятилетием советского вождя, газета опубликовала ответные телеграммы юбиляра:
«Главе Германского государства господину Адольфу Гитлеру. Прошу Вас принять мою признательность за поздравления и благодарность за Ваши пожелания в отношении народов Советского Союза».
И еще одна телеграмма – персонально одному из подписантов Пакта:
«Министру иностранных дел Германии господину Иоахиму фон Риббентропу. Благодарю Вас, господин министр, за поздравления. Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной. Сталин».
В декабре 1939 года, когда Сталин и Гитлер обменивались любезностями, фраза о «дружбе, скрепленной кровью», уже не была просто красивым дипломатичным оборотом. После гитлеровской агрессии 1 сентября Советский Союз вступил во Вторую мировую войну на стороне нацистской Германии, чуть позже, чем через две недели после немцев.
28 сентября с независимой Польшей было покончено. Два диктатора подписали новый договор: О дружбе и границах между СССР и Третьим Рейхом. В ноябре того же года СССР начнет агрессию против Финляндии, а в следующем, 1940-м, году аннексирует три независимые балтийские страны – Литву, Латвию и Эстонию.
Гитлер, обеспечив тыл на Востоке и получив свободу действий на Западе, за считанные дни в апреле «проглотит» Данию и Норвегию, а в мае – Бельгию, Нидерланды и Люксембург. 22 июня 1940 года в Компьене, в том же самом вагоне, в котором в 1918 году была подписана капитуляция Германии, представители Франции подписывают унизительное перемирие. Уже в июле начинается Битва за Британию.
СССР все это время поставляет Германии стратегическое сырье. Сталин отправил Гитлеру только нефти и продуктов ее переработки около 800 тысяч тонн. По сути, это означало, что немецкие бомбардировщики летели на Лондон, заправленные советским керосином.
Маховик войны раскручивался с каждым оборотом все сильнее. Союз Людоедов действительно был скреплен кровью.
