Развязанную Путиным в Украине войну, направленную на реставрацию СССР, на Западе уже назвали геноцидом украинского народа. Сегодня в Украине стираются с лица земли целые населенные пункты, а российские пропагандисты, с пеной у рта заявляют о деукраинизации украинцев. О необходимости стереть с лица земли даже саму память о существовании украинского государства. Это ли не геноцид?
В самой же Украине заявляют, что борьба украинцев — это Священная Великая Отечественная война украинского народа за само право существования на родной земле.
Так чем же был сталинский СССР для малых народов, так называемых, союзных национальных республик? И почему сегодня все страны постсоветского пространства в той или иной форме симпатизируют украинцам в их борьбе за независимость и терреториальную целовстность своей Отчизны? Обратим свой взгляд в прошлое.
Как истребляли в СССР малые народы под флагом интернационализма
Только в 1937 – 38 годах в Казахстане было арестовано сто тысяч представителей казахской интеллигенции, 25000 из них было расстреляно. Не говоря о двух голодоморах. 20 — х и 30-х годов.
Но это то, что известно у нас в Казахстане, согласно сохранившимся архивным документам.
А между тем истребление малых народов СССР в те годы было поставлено на поток.
И вот что пишет Евгений Трифонов в своей статье «Звериный оскал советского «интернационализма», опубликованной на его странице в Яндекс Дзен.
«Звериный оскал советского «интернационализма»
Советская пропаганда пичкала население россказнями о том, как она сочувствует и помогает угнетенным народам мира, которые страдают от национализма, расизма и эксплуатации. И постоянно подчеркивала, что в Советском Союзе все народы равны, что коммунисты борются за равенство во всем мире.
Как выглядел советский интернационализм в сталинское время? Он выражался… в проведении т.н. «национальных» операций — массовых военно-полицейских акций против тех или иных народов.
В 1937-38 гг. проводились сразу несколько карательных кампаний такого рода. Первыми пострадали жившие на Дальнем Востоке корейцы – и это при том, что в СССР громогласно лили крокодиловы слезы по поводу страданий корейского народа, стенающего под сапогом японских оккупантов. Депортация корейцев началась в сентябре 1937 года. На основании совместного постановления Совнаркома и ЦК ВКП(б) № 1428-326 «О выселении корейского населения из пограничных районов Дальневосточного края», подписанного Сталиным и Молотовым, 172 тысячи этнических корейцев были выселены из приграничных районов Дальнего Востока на новое место жительства, в Среднюю Азию. Это были некоторые районы Казахстана и Ташкентская область Узбекистана.
В 1938 г. с Дальнего Востока и из Восточной Сибири в несколько этапов было депортировано китайское население – граждане Китая оказались в пустынях Синьцзяна, советские граждане китайской национальности – преимущественно в ГУЛАГе, а те из них, которым повезло, были рассеяны по всей стране. И это при том, что Китай был тогда ближайшим союзником Советского Союза, а борьба китайского народа с японской агрессией, наряду с гражданской войной в Испании, преподносилась в советской пропаганде как одно из главных событий мировой революции.
Депортация мотивировалась тем, что 7 июля 1937 г. японские войска вторглись в Китай, а Корея была в то время частью Японской империи. Так корейцы и китайцы поплатились за агрессию японцев, жертвами которой были в первую очередь… сами корейцы и китайцы!
Депортированные корейцы. Казахстан
В 1937-1938 гг. НКВД была проведена так называемая «немецкая операция». Согласно приказу Народного комиссара внутренних дел СССР № 00439 от 25 июля 1937 г., все немцы, работавшие на предприятиях оборонной промышленности (или имеющих оборонные цеха) должны были быть арестованы. С 30 июля начались аресты и увольнения, а с осени 1937 г. началась массовая операция. Всего было арестовано 65-68 тыс. человек, осуждено 55005, из них к расстрелу – 41898 (три четверти арестованных), к заключению, ссылке и высылке — 13107. Согласно директиве наркома обороны СССР 200ш все немцы, в числе представителей всех национальностей, не входящих в состав Советского Союза, были уволены из армии.
Еще более жестокой была «польская» операция: в 1937-38 гг. было арестовано 143 тыс. поляков, из них 111 тыс. (почти 80%!) – расстреляно.
«Следуя плану Сталина и наркома НКВД Ежова, Берман также проводил «польскую операцию». Она началась в августе 1937 года. Сотрудник НКВД Иван Горбаленя рассказал следствию, что Берман приказал «арестовывать проживающих на территории Белоруссии граждан польской национальности независимо от наличия каких-либо компрометирующих материалов, считая их всех предателями». В 1937–1938 году по указаниям Бермана было арестовано около 60 000 граждан, «в результате чего в приграничных с Польшей деревнях аресту подверглось почти все мужское население». В одной из деревень Туровского района (80 дворов) после арестов осталось трое мужчин; в колхозе «Красноармеец» Плещеницкого района из 29 мужчин были арестованы 23…
«В августе месяце согласно приказу НКВД была начата широкая операция по польской агентуре… Во второй половине октября 1937 года вернулся из Москвы Берман и заявил мне, что мы, оказывается, очень резко отстали от всех без исключения УНКВД Союза, что в Ленинграде разоблачено 2000 человек, на Украине 4000 человек и что поэтому нам необходимо резко перестроить всю работу. Берман предложил мне созвать совещание следователей, на котором он даст указания… Берман выслушал доклад каждого следователя, и здесь на этом совещании, впервые и была дана установка о том, что арестованных можно бить, о том, что протоколы должны быть короткими, что по групповым делам надо включать арестованных в альбом каждого сразу по мере отработки, а не всей группой… В Минске вскоре началось поголовное битье арестованных. Это распространялось чрезвычайно быстро и широко во всех остальных отделах наркомата…»
Ещё одна «Польская операция» — изгнание поляков с Западной Украины в Польшу в 1944 г. по «Люблинскому соглашению»
Требование увеличения числа арестованных «шпионов» привело к полному безумию. Гепштейн в своих показаниях признал, что «линия на арест в первую очередь поляков привела, в конце концов, к тому, что на местах при составлении справок на арест, часто на основании лишь того, что у человека польская фамилия или имя в установочных данных, за глаза писали «поляк», зная, что при этом Минск обязательно даст санкцию на арест». В результате «из взятых лиц по польской линии чистых поляков было не более 35-40%, а остальные были белорусы, русские, евреи, украинцы»» (Дмитрий Волчек «Он был дьяволом из преисподней. Жизнь и казнь Бориса Бермана». Радио «Свобода», 27.09.2019).
Погибла или попала в ГУЛАГ и большая часть проживавших в СССР латышей (нарком Ежов писал начальнику УНКВД по Смоленской области А.Наседкину: «…Надо будет пустить кровь латышам — арестуйте не менее 1500-2000 человек, они все националисты»). В рамках латышской национальной операции было осуждено 21 300 человек, из которых 16 575 человек — расстреляно. Десятки тысяч финнов-ингерманландцев из Ленинграда, Ленинградской области и Карелии отправились в вагон-заках в Туркмению. Чешский историк Мечислав Борак нашел в Житомире, где было большое чехословацкое сообщество, документы, свидетельствующие о том, что в 1937-38 гг. органы НКВД расстреляли там более четырехсот чехов и словаков – практически всю чехословацкую общину.
Вообще в годы Большого Террора истерические поиски несуществующих «врагов народа» неизбежно вызвали к жизни дикий всплеск национализма, причем в каждой республике — своего. Дело доходило до форменного безумия: «Секретарь Красноярского крайкома Соболев заявил буквально следующее: «Игры» в интернационализм пора прекратить, а всех представителей национальных меньшинств следует «схватить, поставить на колени и пристрелить как бешеных псов».
В Иркутской области с ее многонациональным населением ситуация была близкой к требованиям сумасшедшего красноярского секретаря Соболева. Там бессмысленный слепой террор обрушился на все национальные общины.
«В начале 1938 г. в Бодайбинский район Иркутской области выехала оперативная группа во главе с помощником начальника 3-го отдела УГБ УНКВД Иркутской области Б.П.Кульвецом. Старший лейтенант госбезопасности Кульвец Борис Петрович уже успел «разоблачить» в Иркутске, помимо прочих, «пан-монгольскую диверсионно-разведывательную повстанческую организацию» из 127 человек.
Сотрудник НКВД Комов показал: «В первый же день приезда Кульвеца было арестовано до 500 человек. Аресты были произведены исключительно по национальным и социальным признакам, без наличия абсолютно каких-либо компрометирующих материалов. Как правило, китайцы и корейцы арестовывались все без исключения, из кулацких посёлков брались все, кто мог двигаться». (Дело Кульвеца, т. I, л. д. 150-153).
В показаниях сотрудника НКВД Турлова об этом сказано: «Весь оперативный состав по требованию Кульвеца представил свой учёт. Мной передан Кульвецу список лиц иностранного происхождения, примерно на 600 человек. Здесь были китайцы, корейцы, немцы, поляки, латыши, литовцы, финны, мадьяры, эстонцы и т. п.
Арест производился на основании этих списков…
Особенно безобразно проходили аресты китайцев и корейцев. На них по городу Бодайбо делались облавы, устанавливали их квартиры, высылали людей на арест с установкой арестовать поголовно всех китайцев и корейцев…
В марте месяце Кульвец, придя в кабинет, где сидели Бутаков и я, сказал: вы мне доложили, что арестовали всех китайцев. Вот я сегодня шёл по улице и видел двух китайцев и предложил их арестовать». (Дело Кульвеца, т. I, л. д. 156).
Ярким свидетельством проводимой операции является рапорт самого Кульвеца на имя начальника УНКВД, в котором говорится: «Немецкая разведка — по этой линии дела у меня плохие. Правда, вскрыта резидентура Шварц… но немцы должны вести дела посерьёзнее. Постараюсь раскопать. Финская — есть. Чехословацкая — есть. Для полной коллекции не могу разыскать итальянца и француза…
Китайцев подобрал всех. Остались только старики, хотя часть из них, 7 человек, изобличаются как шпионы и контрабандисты.
Я думаю, что не стоит на них тратить время. Уж слишком они дряхлые. Наиболее бодрых забрал». (Дело Кульвеца, т. I, л. д. 192).
Арестованных избивали и вымогали от них показания на других лиц. На основании этих показаний, без какой-либо их проверки, производили новые массовые аресты.
О том, как велось следствие, свидетель Грицких показал: «Кульвец ввёл новый метод следствия, то есть так называемую „выстойку“. Человек 100-150 сгоняли в одну комнату, всех их ставили лицом к стене и по несколько дней не разрешали садиться и спать до тех пор, пока арестованные не давали показаний.
Там же среди арестованных находился стол и письменные принадлежности. Желающие давать показания писали сами, после чего им разрешалось спать». (Дело Кульвеца, т. I, л. д. 142-143).
Наряду с применением к арестованным мер физического воздействия практиковалась грубая фальсификация следственных документов. Характерны в этом отношении следующие показания Турлова: «Ещё хуже обстояло дело с допросом китайцев, корейцев и других национальностей, массовые и поголовные аресты которых были произведены в марте 1938 года. Большинство из этих национальностей не владели русским языком. Переводчиков не было, протоколы писались также без присутствия обвиняемых, так как они ничего не понимали…» (Дело Кульвеца, т. I, л. д. 157)».
Памятник жертвам политических репрессий в Иркутской области
Психопат и садист Кульвец арестовал в малонаселенном Бодайбинском районе около 4 тысяч невинных людей, почти тысяча из них была расстреляна. Но Сталину были нужны именно такие, как Кульвец. После ареста Ежова Кульвец был тоже арестован, приговорен к расстрелу как «белогвардейский прислужник, японский шпион и диверсант», но приговор был заменен на 10 лет лагерей, а через три года неожиданно освобожден.
С августа 1937 г. по ноябрь 1938 г. в рамках всех «национальных операций» было осуждено 335 513 человек, из них приговорено к расстрелу 247 157 человек, то есть 73,66 % от общего числа осуждённых («Польская операция» НКВД 1937-1938 гг.).
«Национальные кампании» времен Большого террора поражают своей абсолютной бессмысленностью. Единственным объяснением этих зверств может быть только стремление энкаведешного начальства сделать карьеру на крови невинных людей. А мелкие исполнители довольствовались присвоением имущества и домов репрессированных, а еще удовлетворением своих садистских наклонностей. Впрочем, весь Большой Террор базировался на этом – карьеризме, алчности и садизме.
Но советский «интернационализм» проявлялся не только в «национальных кампаниях» 1937-38 гг. Во время Второй мировой войны за предательство в степи и тайгу были высланы немцы, чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы, калмыки, часть поляков, украинцев, литовцев, латышей, эстонцев. Хотя следует признать, что среди этих народов было немало изменников, нельзя забывать, что тысячи их представителей героически сражались в рядах РККА, а их выкинули из армии и с семьями отправили в ссылку. И ведь до сих пор никто не подсчитал, было ли в процентном отношении меньше предателей в Брянской области, чем в Карачае, или в Донбассе по сравнению с Ингушетией. И уж совсем непостижимо, почему в Сибирь были отправлены народы, не участвовавшие в коллаборационистских движениях — греки из Крыма и Абхазии, армяне из Крыма и Грузии, крымские болгары, хемшины, турки-месхетинцы.
Массовым репрессиям (точнее – истреблению) подверглись в 1937-39 гг. находившиеся в СССР эмигранты-коммунисты, а это многие тысячи людей. Одним из наиболее тяжких преступлений сталинизма была передача гитлеровской Германии арестованных немецких и австрийских политэмигрантов. Такие случаи были еще в период неприязненных отношений между СССР и Германией. Так, австрийский подданный, композитор и музыкант Г.Гауска, проживавший в Москве с 1931 г., был в 1937 г. арестован и свыше года провел в Таганской тюрьме. Не будучи в состоянии предъявить ему конкретные обвинения, органы НКВД на основании решения Особого совещания выслали его за пределы СССР, передав его на границе сотрудникам гестапо. В Германии Гауска за свою антифашистскую деятельность был немедленно арестован и осужден.
После подписания советско-германского пакта СССР, по официальным данным, выдал немецким властям около четырех тысяч эмигрантов, основную часть которых составляли рабочие и инженеры, приехавшие на работу в Советский Союз во время экономического кризиса 1929-1933 гг., а также семьи репрессированных в СССР германских коммунистов. Около тысячи человек составляли бывшие члены КПГ и лица, симпатизирующие этой партии.
«В середине 30-х годов в Советском Союзе находилось несколько десятков тысяч зарубежных коммунистов. Одни из них работали в Коминтерне, Профинтерне, Коммунистическом Интернационале Молодежи и других международных организациях. Другие трудились на советских предприятиях и в учреждениях. Значительным было также число беспартийных эмигрантов, воспользовавшихся правом убежища, которое предоставлялось, согласно Конституции СССР, «зарубежным гражданам, преследуемым за защиту интересов трудящихся, или научную деятельность, или национально-освободительную борьбу». Как считал известный советский разведчик Л.Треппер, восемьдесят процентов этих людей были репрессированы в годы великой чистки. (…)
С особой жестокостью репрессии обрушились на аппарат Коминтерна. В 1937-1938 годах в Москве готовился коминтерновский процесс. В тюрьму, где находились работники Коминтерна, несколько раз приезжали Маленков и Поскребышев, проверяя, как движется «коминтерновское дело». На шестой день после ареста погиб на допросе Ян Анвельт, ответственный секретарь Интернациональной контрольной комиссии Коминтерна, председатель Эстонской трудовой коммуны в 1918-1919 годах. Руководитель службы связи Коминтерна с его зарубежными центрами Мельников после осуждения к высшей мере наказания еще восемь месяцев продолжал руководить зарубежной сетью из камеры внутренней тюрьмы НКВД, после чего был расстрелян. (…)
Во многих случаях сам факт ареста зарубежного коммуниста рассматривался как доказательство его принадлежности к шпионам и троцкистам. 31 августа 1937 года представитель Компартии Польши при ИККИ Белевский писал секретарю ИККИ Москвину (псевдоним бывшего чекиста Трилиссера): «Арест органами НКВД ряда членов КПП и особенно членов ЦК КПП указывает на существование в рядах КПП и ее ЦК агентуры классового врага, а именно пилсудчиков и троцкистов». (…)
В наиболее тяжелом положении оказались коммунисты из стран с фашистскими или полуфашистскими режимами, где компартии действовали в подполье (в 30-е годы диктаторские, тоталитарные и авторитарные режимы существовали более чем в половине стран Европы). Находившиеся в СССР члены компартий Германии, Австрии, Венгрии, Италии, Румынии, Болгарии, Югославии, Финляндии были подвергнуты особенно жестокому истреблению. (…)
Тотальные репрессии постигли компартию Польши, к которой Сталин питал особое недоверие с 1923-1924 годов, когда ее руководство выступило в поддержку левой оппозиции в РКП(б). (…)
На IX съезде СЕПГ (январь 1989 года) было сообщено, что в Советском Союзе погибли по меньшей мере 242 видных деятеля германской компартии.
Уже в начале 1937 года было арестовано большинство австрийских шуцбундовцев — членов социалистической военизированной организации «Шуцбунд», после поражения антифашистского восстания в 1934 г. эмигрировавших в СССР и встреченных здесь как герои.
Из более чем трех тысяч болгарских эмигрантов был репрессирован каждый третий. В сталинских тюрьмах и лагерях погибло 600 болгарских коммунистов, составлявших наиболее активные кадры БКП. (…)
В 20-х — 30-х годах в Советском Союзе находилось 25-30 тысяч венгров, основную часть которых составляли политэмигранты. Большинство из них стали жертвами репрессий. Были уничтожены 10 из 16 членов первого ЦК Венгерской компартии, 11 из 20 народных комиссаров Венгерской Советской республики 1919 г. (…)
Тотальной расправе были подвергнуты находившиеся в СССР коммунисты прибалтийских стран. О масштабах опустошения, произведенных в этих партиях сталинскими репрессиями, свидетельствует письмо Димитрова Андрееву от 3 января 1939 года: «После ареста прежних руководителей компартий Литвы, Латвии и Эстонии в Москве как врагов народа честные коммунисты в этих странах остались дезориентированы и без связи с Коминтерном. Мы не имеем сейчас в Москве ни одного товарища из этих партий, на которого можно было бы вполне положиться, для установления связи или эвентуально для посылки в страну».
На июньском пленуме ЦК 1957 г. секретарь ЦК Компартии Литвы Снечкус сообщил, что наиболее активная часть литовских коммунистов, находившихся в 30-е годы в Советском Союзе, погибла. Уцелели лишь те, которые были на подпольной работе или в литовских тюрьмах. Один из руководителей Литовской компартии Алекса-Агнаретис был расстрелян в 1940 году, буквально за три недели до освобождения Литвы. Снечкус рассказал и о том, что после смерти в 1935 г. одного из старейших литовских коммунистов Мицкявичюса-Капсукаса была создана комиссия по изучению его архива. «Несколько месяцев тому назад мы получили из ЦК КПСС архивные материалы этой комиссии. Каково было мое потрясение, когда увидел, что из этой комиссии остался я один в живых! И остался в живых потому, что был на подпольной работе в фашистской Литве».
Всего в Советском Союзе было уничтожено коммунистов из восточноевропейских стран больше, чем их погибло у себя на родине во время гитлеровской оккупации» (Вадим Роговин «Партия расстрелянных». Интернет-версия).
Если «национальные кампании» — следствие социопатии сталинизма, а избиение иностранных коммунистов – жестокие политические игрища советского руководства, то даже в тех редчайших случаях, когда советская власть действительно пыталась кому-то помочь, у нее тоже получалось сплошное издевательство над людьми. Просто потому, что ничего другого, помимо издевательства, она не умела. Пример тому – печальная судьба испанских республиканцев, оказавшихся в СССР.
Солидарность СССР с испанскими республиканцами, советская помощь Испанской Республике и республиканцам, бежавшим от франкизма, были предметом особой гордости в СССР. Особенно часто коммунисты надували щеки по поводу размещения в Советском Союзе испанских детей – беженцев, эвакуированных из Страны Басков и Барселоны перед занятием этих территорий франкистами. Мол, СССР протянул руку помощи, спас, проявил гуманизм и т. д.
А есть ли предмет для гордости? «…Условия жизни [испанских детей и вообще испанцев-эмигрантов в СССР – прим. авт.] и впрямь были ужасающими. Вот еще документальные свидетельства того, как жилось испанским политэмигрантам и их детям в годы войны. Выдержки из письма зам. Наркома НКВД СССР Меркулова за 31 декабря 1942 г. Георгию Димитрову говорят сами за себя: «Из-за отсутствия жилплощади испанцы размещены в тесных, холодных общежитиях, требующих капитального ремонта. Так, в Кокарде в комнате размером в 2 квадратных метра проживают два человека, в комнате 12 кв. метров — шесть человек… В результате скученности и антисанитарии, среди политэмигрантов только за истекшую часть зимы зарегистрировано 26 смертных случаев (детей — 24, взрослых — 2). Распространилось заболевание желтухой».
В том же сообщении приводились выдержки из писем испанских женщин своим мужьям, сражавшимся на фронте. Как видим, вся корреспонденция тогда перлюстрировалась — цензоры докладывали о крамоле «наверх», «сверху» информация передавалась далее. Итак, Меркулов — Димитрову, цитировал фрагмент ряд частных писем. В одном из них обнаружилась крамола: «Мои вещи я уже продала все, а жизнь очень и очень трудная. Я очень боюсь того, что здесь умрет очень много молодежи. Жена Валентино, 21 год, которая жила в Мытищах и Монино, уже умерла. Пилар — жена Вернаво, болеет туберкулезом. В больнице лежат еще три женщины, которые, наверное, живы не будут. Народ здесь весь слабеет».
Как отмечал в этой связи Меркулов в своем отчете, «у отдельных членов испанского коллектива проявляются реэмиграционные настроения». И опять выдержки из писем, как доказательство:
«Только в СССР я голодаю. Если бы я был в другой стране, то никогда бы не голодал и не находился бы в таких жалких условиях. Здесь рабочий класс живет хуже, чем в капиталистических странах» (из письма Гарсии Сан-Гансело).
Испанские дети в СССР
<…> Встающие перед глазами картины невыносимых условий жизни испанских политэмигрантов и испанских детей совершенно не соотносятся с традиционным у нас романтическим представлением о героях гражданской войны в Испании…» (Елена Висенс «Неизвестная правда об испанских детях в СССР», Библиотека электронной литературы).
Да что говорить о детях – один из самых ярких генералов Испанской республики, В.Гонсалес («Кампесино»), будучи во время войны в эвакуации в Коканде (в армию его не взяли, так как он отказался принимать советское гражданство) вместе с другими испанскими эмигрантами умирал от голода – негражданам СССР продовольственного пайка не полагалось. «Для многих «московских испанцев» слова «Коканд» и «кошмар» синонимы до сих пор — из поколения в поколение будут передавать, как загибались там под равнодушными взглядами местных узбеков. Кампесино загибаться не захотел. Виктория Кравченко, дочь генерала, вспоминала: «От голодухи у беженцев появился промысел: ловить для еды местных псов. Собирались командой и ходили на охоту. Это было рискованное занятие — изможденным, голодным людям справиться с рослой, злобной среднеазиатской овчаркой! Отец тогда спас маму. Она от истощения уже умирала, и отец первым делом убил и сварил для нее какого-то особенно крупного пса» (Сергей Нехамкин «Бородатый Кампесино к нам пожаловал опять!», «Известия», 26.03.2004).
Бежав из советского лагеря за границу, Кампесино написал автобиографическую книгу о жизни в СССР с говорящим названием: «Я выбрал рабство»…
