[:ru]
Друзья в России говорят, что казахская ситуация по-своему уникальна: еще недавно все мы, по общей советской привычке, воспринимали политику как чужой интерес. Оценивали ее со стороны и без восторгов. У соседей и сейчас «политикой» называют исключительно коррупционные разоблачения. Иногда за ними стоят антиправительственные активисты, а иногда шумные кампании устраивает сама власть, особенно если проводит одновременно с ними какие-нибудь выборы.
Политиков обсуждают заинтересованно, но с большой долей недоверчивости, как инопланетян. Те и вправду живут особенной жизнью, далекой от понимания простых обывателей. Только высокомерно намекают всем своим видом, что и не рассчитывают быть понятными.
Разногласия политиков, которые в развитых странах составляют основной репертуар новостных и аналитических площадок, для нас всегда были больше темой умолчания. Когда, вероятно, разногласия есть, но обсуждаются они тихо и уединенно. Или, например, позавчерашний либерал и вчерашний корпоративный босс ставится в центре принятия главных бюрократических решений. И это в принципе нормально, ненормально другое — он даже не видит необходимости объяснять гражданам и избирателям, отчего его так лихо развернуло по жизни. Потому что инопланетяне с людьми не разговаривают. Машут иногда руками — и то хорошо.
В Казахстане все шло точно так же. До последнего времени наши политические разговоры не шли дальше слухов, какую властную фигуру куда и когда переместят по карьерному полю, и это называлось политологией. Еще были протесты и разоблачения против чиновничьего зазнайства и вороватости, что называлось оппозиционной активностью. Но последнее время казахский расклад другой: у нас больше спорят о грамматических нововведениях, апострофах и диграфах, ключевых моментах истории и лингвистики. Для человека со стороны подобные диспуты, мягко говоря, в диковинку — они это всерьез? Им что, больше нечем заняться?
При том латинизация и гражданская сейсмическая активность вокруг нее не исчерпывают круг тем, находящихся на передовой общественного интереса. У нас также проводится образовательная реформа, масштабно меняющая форматы и подходы к школьному обучению. Цель — полноценное развитие трехъязычного человека, причем упор делается на то, чтобы блоки предметов изначально подавались на разных языках. То есть речь не только о продвинутом изучении языков самом по себе, а об их вовлечении в остальной образовательный процесс. Что логично, потому что в нашей ситуации достичь передовых позиций в знании остается только на ускоренной передаче.
Еще один штрих к пониманию новой специфики. В рамках той же образовательной реформы в Казахстане прокачивают такую новацию, как введение шахмат в список обязательных предметов. Задача гармоничного развития — не просто увеличить учебную нагрузку, а сменить акценты и сами нормативы, представления о том, насколько интеллектуально развитого молодого человека мы хотим получить в итоге. Обычно подобные задачи решаются десятилетиями, с экспериментальным обоснованием, но у нас точно не остается времени теоретизировать, и перемены будут происходить при жизни одного поколения.
Власть в республике занялась авторитарной модернизацией в сфере человеческого фактора, рассудив, что достаточно преуспела в экономическом развитии, гарантиях стабильности и общей деполитизации. Что не означает, будто социальных проблем в Казахстане нет: есть и они откровенно видны. У нас случаются конфликты, доходящие до убийства как протестующих, так и силовиков. Наш экономический потенциал — отнюдь не Эмираты и не Япония. Наш разрыв между богатыми и бедными не только экономическая, но и моральная, культурная проблема, ведь одни считают для себя возможным показную бесстыжую роскошь на фоне обреченной нищеты других.
Несмотря на все это, сторонние наблюдатели в целом правы. Казахская ситуация на сегодня уникальна, и гуманитарная тема становится в ней проблемой номер один. Где еще в мире есть такая иерархия тем? И при этом Казахстан старается двигаться медленно, но не уклоняясь с курса. Мы не подали пример радикальных социальных и экономических реформ, к сожалению. Однако избежали самых распространенных ошибок развивающихся стран.
Казахстан не стал ареной воинственного противостояния одной части общества с другой, что произошло в Грузии, Молдавии, Украине. Мы избежали войн внутри страны, и это при том, что конфликтные возможности были, что стало предельно ясно в конце восьмидесятых — начале девяностых. Установка нашего руководства решать все дела мирно, даже если при том придется дать кому-то нетерпеливому по рукам, принесла свои результаты. Это была откровенно жесткая, хотя и максимально непубличная линия. Но у нас нет ни сепаратизмов, ни откровенной социальной ненависти, которая была в Сухуми или Донецке накануне войн.
Мы не стали, подобно России, Туркмении или Таджикистану, запираться в собственном прошлом, культурной изоляции и «особом пути». При всех издержках нашего переходного периода руководство страны всегда четко проводило мысль, что существует единая планетарная цивилизация, а не множество затхлых пещер, и есть общий для всех способ достижения в ней передовых позиций.
Руководство страны затеяло масштабную языковую реформу, латинизацию национального алфавита, поставив ее как политическую задачу. Смысл — эффективная деколонизация, отказ от любой формы вторичности, при которой страна автоматически цепляется вагоном к чьему-либо чужому локомотиву. Оппоненты критикуют власть за то, что такие ориентиры стоило обозначить раньше. Власть не скрывает, что консервация общественной жизни была и условием, и ценой для формирования у нас гражданского мира. И здесь есть значительная доля правды.
Новые слова звучат непривычно. Мы настолько отвыкли от масштабных политических задач, что сейчас постановка вопроса «Латинизация против резервации» звучит для нас непривычно радикально. А это просто честное название проблемы. И от нас перестали ожидать, что мы можем говорить на такие темы однозначно, непреклонно и по существу. Оттого иногда и непонимания, и спекуляции, и самые откровенные обиды. В российских СМИ иногда можно прочитать чуть ли не о «предательстве» казахов. И визит нашего президента в Вашингтон, и слова о дружбе с Соединенными Штатами, и реформа алфавита подаются как сбой программы, отход от союзнических отношений с Москвой.
Те, кто так думают, привычно воюют с собственными заблуждениями. Казахстан был настойчивым сторонником блока ЕАЭС, однако жестко поставил вопрос о его исключительно экономическом характере. Мы не видели необходимости в политической нагрузке и отказались обсуждать общие законы, общую валюту и общий парламент. Об этом официальная Астана высказывалась так же определенно, как и о предпочтительности экономического соглашения.
Наша позиция никогда не была пророссийской (и проамериканской не была), она с самого начала Независимости заявлялась многовекторной. При этом мы объективные союзники с Россией в противостоянии хаосу на южных рубежах, однако четко дистанцировались от ряда проблем, не имеющих к нам непосредственного отношения. Нашу позицию по конфликтам в Грузии и на востоке Украины в свое время уже пытались критиковать, однако Казахстан не нарушал никаких обязательств. Правда в том, что он их с самого начала не давал, и в этом был национальный интерес.
С реформой алфавита, которая касается исключительно грамматики нашего собственного языка, внешнеполитического резонанса еще больше. Но резонируют исключительно те, кто казахского не знает и учить его не собирается, что в латинской графике, что в кириллической. Если бы в Казахстане ставили вопрос бескомпромиссно и жестко, то сказали бы: для нас примером является российский опыт единого государства и Закон «О языках народов РФ» от 27 ноября 2002 года, по которому письменность всех народов возможна исключительно на основе графики государственного языка. Для Казахстана принятие российского примера означало бы перевод русскоязычных граждан на латинскую графику.
Но у нас сейчас не ставят вопросы бескомпромиссно и жестко. Наша политическая культура по-восточному снисходительна и обходительна, она гравитационно стремится к компромиссу, а не к крайностям. Паника наших недоброжелателей по поводу латинской графики не только непонятна, но и малопродуктивна. Максимум, что она способна вызвать, так это внести в казахское общество конфликтность и непримиримость, чем сыграть против них самих. Совершенно дальновидна позиция официальной Москвы, руководства Государственной думы по невмешательству во внутреннее культурное дело Республики Казахстан. Соотечественников пытаются накручивать только стопроцентные маргиналы, которые либо невежественны, либо говорят на языке вражды, а скорее всего, и то и другое одновременно.
ЕАЭС как интеграционный проект создает перед русскими и казахами большой стратегический задел. Большие свершения осуществимы, если будет работать психологическая совместимость, доверие, та самая евразийская общность, о которой писал Лев Гумилев. Я неслучайно говорю о России и Казахстане как локомотивах Евразийского союза. Участие Белоруссии в нем предопределено ее положением отказника: Лукашенко никто и не предлагал участвовать в других объединительных инициативах, и выбор Минска был выбором единственного варианта. Зато Москва и Астана совершили свой выбор осознанно и с дальним расчетом. Наши отношения сейчас безупречны, и векторы движения вполне дополняют друг друга. Это стоит того, чтобы узнавать друг друга на основе искренней заинтересованности, избегая в отношении партнера любых провокаций и дезинформаций.
Адил Тойганбаев – руководитель Экспертного Центра Национальной Стратегии (Казахстан)
[:]
