На КПП «Турецкий вал» по дороге в Крым 9 марта 2014 года задержали два автомобиля. В одном были активистки «Автомайдана» Александра Рязанцева и Екатерина Бутко.
Во втором – журналист Елена Максименко, фотограф Олесь Кромпляс и водитель Евгений Рахно. После задержания все пятеро исчезли. И в течение трех дней родственники, друзья, знакомые и просто неравнодушные занимались их поиском. История закончилась хорошо. Ребята нашлись.
Сегодня получилось поговорить с Катей и Шурой о том, что же произошло. Для этого приехала в штаб «Автомайдана» в Украинском доме. Удостоверения прессы, чтобы попасть внутрь, недостаточно.
Шура Рязанцева встречает на входе и проводит через охрану, сама делает мне чай. Ее знают все. Здороваются. Появляется Катя Бутко. Она – пресс-секретарь организации. Успеваю произнести «Поговорим?»
Но девочек снова «крадут», правда, только на полчаса – французское телевидение. В ожидании интервью наблюдаю за работой штаба. На доске имена дежурных, женщина рядом аккуратно отвечает на звонки. Работа кажется слаженной. Между делом обсуждают новости, которые транслирует экран телевизора на стене.
Сегодня в Крыму появились первые жертвы. Все заметно переживают. Девочки, наконец, возвращаются. Подробно вопросы задавать не приходится, с готовностью все рассказывают сами.
– Почему вы ехали в Крым?
Шура: – В Крыму у меня живут родители, хотела проведать, переживала. Еще хотели увидеть все своими глазами. Информация разная, и мы, как представители «Автомайдана» и просто люди, хотели видеть правду.
Также везли поддержку – безобидные письма обычных девчонок Майдана, адресованные украинским солдатам в Крыму, украинский флаг с написанными на нем посланиями девушек, обцелованный накрашенными губами, надушенный духами.
– Что произошло?
Шура: – Мы подъехали к границе без всякого волнения, потому что моя машина зарегистрирована по месту прописки – в Крыму. Номера крымские. Я там родилась. Женская машина. Да и смешно подозревать, что девушки будут везти что-то запрещенное.
При въезде у меня попросили документы, открыть багажник. Пока открывала, услышала нецензурную лексику из серии «Оп-па!», как будто что-то нашли. Один из боевиков вытянул из рюкзака тот самый флаг. С этого момента все и началось.
– Кто из боевиков? Каких сил? Кого вы успели увидеть, когда подъехали к границе?
Шура: – Когда подъехали, увидели представителей местной самообороны, не ГАИ, не пограничников. Следом начали сходиться другие персонажи: «Беркут», казаки, военные. Практически все в балаклавах. Солдаты без опознавательных знаков, но с прикрепленным на груди небольшим флагом РФ.
Дальше переставили машину. Нас поставили на колени под дулами автоматов. Периодически подходили, оскорбляли, матерились. Забрали телефоны, ноутбуки. Как варвары доставали из машины каждую вещь, разбирали, будто конструктор «Лего», издевались при этом, одежду прикладывали к себе, мерили, смеялись, все комментировали.
Когда вскрыли наши ноутбуки и телефоны, началось самое «интересное».
– Кто вскрыл?
Шура: – Был человек, не понятно, к какой силе относился, он у них, видимо, занимался IT. После отвели нас в палаточный городок. Там мы увидели женщин тоже.
Катя: – Поставили нас в какой-то ров…
– Ров?
Шура: – Там трава росла, такой естественный ров, как будто коровы лежали. Там еще стояли лавки. Неподалеку что-то вроде полевой кухни, палатки. Один БТР.
– С номерами?
Катя: – Этого не было видно.
Шура: – Катю били прикладом по бокам. Ударили по колену. Угрожали его прострелить. У меня в ноутбуке обнаружили фото татуировки «Небесная сотня» и мой последний пост. Ходили, читали его вслух.
– Вы при этом стояли в этом рву?
Катя: – Мы сидели в нем.
Шура: – А потом меня отвели, потому что у меня случился предэпилептический приступ, начала заходиться. Даже принесли успокоительное.
Катя: – Капли какие-то.
Шура: – Но дальше та женщина, что давала капли, – тягала меня за волосы. Получилось, что нас с Катей немного разделили. Я была на лавочке возле этих женщин. А Катя – в окружении мужчин.
– Катя, расскажи подробнее?
Катя: – Женщины ко мне не подходили. Среди мужчин был «Беркут», самые злые, нападали, кричали. Ко мне подошел, судя по всему, один из их начальников, все его слушались. Он был с таким большим кинжалом и сказал: «Я коллекционирую уши. Какое тебе отрезать – левое или правое?»
После этого взял язычки на моих кроссовках и отрезал оба. После приказал остальным сложить все наши документы в пакет и сжечь. А нас сначала пустить «по кругу» а потом расстрелять. Но у Саши случился припадок, плюс среди захватчиков было пару человек, которые как-то пытались нас защитить. Был человек, который сообщил, что занимается разведкой. Он сказал, что женщин бить нельзя, что будет нас защищать.
Шура: – А за это вы меня проведете на Майдан, – сказал он.
Катя: – Он сказал – тех троих – туда (ребят из второй машины, – ред.), а для этих у меня другая миссия. Говорил, что «много чего» сделал накануне. Потому его должны послушать. И будет просить, чтобы нас отпустили с ним в разведку. Что с нашей помощью он пройдет на Майдан. При этом он говорил, что парней будет жестко бить. И бил.
Шура: – Да, тут же демонстрировал, как именно жестко.
– Он тоже из «Беркута»?
Катя: – Нет, было похоже, что из спецслужб. Сначала был в маске, а потом, когда нас отвели в подвал, – уже без. Кроме того, среди них был русский офицер, который несколько раз подходил и говорил: «Спалились, что с Майдана, теперь говорите, как есть!»
Там еще было несколько российских солдат. Все они рассматривали паспорта, что-то пытались говорить. Беркут приходил с побоями и угрозами, а эти общались.
– А какую информацию о Майдане они хотели получить?
Катя: – Чтобы мы признались, что мы оттуда, рассказали о нем. Во рву сидели мы очень долго.
Шура: – Нас задержали в половине третьего. А в самом рву провели часа три. Было очень холодно, даже морозец немного.
Катя: – Шура была без куртки. И мы просили какие-то теплые вещи. Они нашли мою жилетку без рукавов. Одели ее на Шуру, но, так как у Шуры были связаны руки, жилетка постоянно слетала. И из-за того, что она слетала, даже те, кто нам помогал, начинали злиться, потому что им приходилось все время ее накидывать.
Шура: – Когда они рассматривали мои татуировки, они мне практически порвали кофту, задирая ее.
 |
| Шура Рязанцева |
– Руки связали вам обеим?
Катя: – Да.
Шура: – Каким-то жгутом.
Катя: – Шурины татуировки они видели до этого, и решили посмотреть, нет ли их у меня. Я сказала, что нет, но была в лыжной куртке с пришитыми к рукавам полуперчатками. И они требовали показать руки, хотя сами их связали по рукавам, и физически это сделать было невозможно. Тогда они ножом разрезали куртку и убедились, что татуировок нет. После этого нас повели в подвал.
Шура: – На этом КПП раньше стоял патруль ГАИ, осталось двухэтажное здание. Нас повели в подвал этого здания. Там мы были явно не первыми. Видны прострелы, следы крови. Какие-то остатки вещей. Отвели туда нас всех пятерых. Поставили на колени лицом к стене. Руки оставались связаны. Периодически подходили и били нас ногами или дубинками по бокам.
Катя: – Там к каждому отдельно подходили и спрашивали данные: – имя, фамилию, место работы, цель поездки в Крым.
Шура: – Через какое-то время я услышала, что приехал отец. Я сначала в это не поверила, думала, нас сейчас выведут и начнут расстреливать. Чтобы удостовериться, что приехал действительно мой отец, я попросила русского солдата спросить девичью фамилию моей мамы. Он через минуты три вернулся и сказал: Шаповал. Это фамилия моей мамы.
Тогда я заревела, испугалась, хотела выбегать из подвала, стало все равно, кто вокруг, этот беркут и все остальные… Российский солдат меня и Катю вывел на улицу, чтобы нас отпустить.
Катя: – Даже развязали нам руки.
Шура: – Это напоминало блокбастер о беженцах: закат в поле. Солнце светило прямо в глаза. Нас вывели. Стоял мой отец, моя мама. Я плакала, начала заходиться. Когда это происходит, у меня ненормированное дыхание и возможен приступ эпилепсии. Мама очень волновалась.
Начались даже переговоры по поводу моей машины. И вдруг в конце поста в нашу сторону побежал российский солдат с автоматом, стреляя вверх, в воздух, стал кричать: «Назад! Куда?! Не было команды освободить!» После чего нас отвели назад.
А дальше посадили в Камаз. И в чем были, без вещей, повезли куда-то. Изначально конвоем должен был быть «Беркут». Но этот российский солдат, который нас хотел отпустить, помогал нам, во время приступа дал мне кубик сахара (это спасает при эпилепсии), поехал с нами, развязал нам руки.
Пытался согреть, пряча их под свой бронежилет. Дал мне пачку сигарет, сказал, что она мне пригодится. Закуривал мне сигарету.
– Сколько вы ехали в этом Камазе?
Шура: Часов шесть.
– Кто еще был с вами?
Шура: – Олесь, Женя, Лена, мы с Катей и двое военных. Пока нас везли, было очень холодно. Я порой думала, что нас привезли чуть ли не на плато Ай-Петри, в маленькое окошко казалось, там лежит снег.
– У российского солдата были опознавательные знаки? Сколько ему лет?
Шура: – Около сорока пяти. Знаков никаких.
Катя: – Думаю, меньше, около сорока. Он шесть раз герой звезды. Воевал в Афгане, Чечне, Абхазии, Осетии…
– Это он рассказывал?
Катя: – Да. Сказал, что ничего не скрывает. У него все время было открытое лицо. Сказал, что его зовут Влад, что воевал.
Поскольку ехали долго, и он пытался нас как-то успокоить, много говорили о горах, говорил, что пять-шесть раз за год поднимается на Эльбрус. Пытался успокоить нас, беседуя на отвлеченные темы.
Шура: – Мы приехали на гауптвахту военной тюрьмы на территории Российской Федерации. Минут пятнадцать ждали в кузове, пока снаружи советовались, куда нас определять. Дальше вышли, нас построили вдоль тюремной стены лицом к ней. Сказали не поднимать голову. Руки были за спиной. Так простояли около двух часов. Парни дольше.
Было страшно. Вокруг ходили только в масках, ни одного лица. О чем-то шептались за спинами и все время специально щелкали затворами автоматов. Думала, нас расстреляют. Мы плакали. Дрожали от холода. И нас зачем-то спрашивали: «Страшно? Холодно?» Потом завели внутрь. И я прошла все этапы принятия в тюрьму. Раздели. Осмотрели.
– Женский персонал?
Шура: – Да, женский, в балаклавах. Взяли анализы, все снимали на камеру. А дальше поочередно одного за другим вызывали на допросы. Я проходила у них как суперрадикал-националист.
Из-за татуировок.
Из-за плисовой клетчатой рубашки и тех вещей, что у меня нашли, и картинок в телефоне. Говорили, что я Pussy Riot и представитель движения White Power.
 |
| Фото uacrisis.org |
– А что нашли у тебя в телефоне?
Шура: – Фотожабы, фотографии в память о человеке, который спас мне жизнь, какие-то патриотические снимки, которые просто греют душу. Фото с наших акций.
Просто хронологию переживаний того, что произошло с нами за последние месяцы.
– На допросах говорили о Майдане?
Шура: – Говорили, что я там убивала людей, о том, пичкают ли наркотиками, пила ли там чай.
Еще позорили и шантажировали меня: «Как ты, крымчанка с такой родословной, такой семьей, такими дедушкой и бабушкой, позоришь всех?! Бандеровка!»
– Допрашивали работники ФСБ?
Шура: – Не могу точно сказать, их удостоверений я не видела. Но предположить могу, что именно они.
– Катя, расскажи, что было с тобой с момента прибытия в тюрьму?
Катя: – Нас поставили к стене. И там было настолько холодно, что начинало трясти. Возле меня был Олесь Кромпляс, так как его сильно побили, он был без штанов и белья, с заметным сотрясением, он чуть не падал ко мне на плечо. К нему подходили, ставили ровно.
И ко мне тоже, спрашивали, что со мной. Я отвечала, что холодно. Тогда говорили еще ждать.
– Кто подходил?
Катя: – Солдаты, в балаклавах, с оружием. Через полтора-два часа меня завели внутрь, там было две женщины, которые сделали полный осмотр. Даже проверили вены, пересмотрели все вещи, взяли тест на наркотики и завели в камеру. И ближе к трем часам ночи вызвали на допрос.
– Вас поселили в одиночные камеры?
Катя: – Да, я три дня никого не видела, только слышала. Причем, все время думала, что сзади Лена, а впереди – Шура, а оказалось наоборот.
– Что было на допросе?
Катя: – Я была очень сонной. Спрашивали, куда, зачем ехала. Лежала небольшая кучка из наших компьютеров и телефонов. Попросили выбрать свой. Пытались включить, но у меня все было разряжено.
Телефон все-таки включили и сразу же начали звонить люди, им пришли сообщения, что я снова на связи. Телефон звонил без остановки, они не отвечали. И я уже попросила отключить, потому что трудно было все время слышать этот звонок: «Либо дайте мне ответить. Либо ответьте сами!»
Благодаря включенному телефону друзьям удалось определить моё местонахождение. Все время забывали выключать телефон, и довольно часто можно было определить, до квадрата, где он. Это, мне кажется, помогло людям в наших поисках.
Я стала просить позвонить маме – Шурины родители видели ее, а мои ничего обо мне не знали.
Еще меня почему-то попросили написать на бумаге имя, фамилию, дату рождения, данные родителей. Может, это стандартная процедура. Я не в курсе. Решила, если они хотят, буду говорить. Выразила свое мнение, признала, что Майдан стоял и стоит, что была на нем.
Сказала, что результат, который мы получили – то, что делает «Батькивщина» – меня не устраивает. Когда они это услышали, кажется, стали чуть-чуть лояльнее.
Я много об этом говорила и действительно говорила то, что думаю, как считаю. Они были удивлены: как так, я стояла, а теперь критикую какие-то моменты. Но я объясняла, что стояли не ради того, что происходит сейчас.
Что мы 23 года действительно забивали на Крым. И нынешние события были ожидаемы. Что людей не слышат, они вынуждены были выйти. И в Крыму происходит то же самое.
Они слушали, реагировали – а дальше отправили меня в камеру. И я снова легла спать. Утром принесли поесть какую-то странную кашу и дальше целый день ничего не происходило.
 |
| Катя Бутко |
– Что ты делала? О чем ты думала, находясь в камере?
Катя: – В основном я спала. Наверное, из-за стресса и безвыходности ситуации. Просыпалась, когда приносили еду, либо попросить воды. Они сразу ответили на вопрос, как долго будут меня держать: «Когда все скажешь, тогда отпустим! Убивать не будем. Все зависит от тебя».
Так прозвучало на допросе, а после целый день молчали. И это меня немного напугало. Хотели что-то услышать – и исчезли. Не стенам же говорить.
Но никто не приходил, только приносили еду. И один раз занесли шоколадку. Еще и шоколадку «Рошен». Такой неожиданный момент.
После пришел начальник. Меня перевели на некоторое время в другую камеру, как оказалось, Шурину, пока она была на допросе. Я слышала, что в моей камере что-то происходит. Когда вернулась, увидела, что они сняли все крючки, зеркала, забрали ремень и шнурки. И снова на вопрос, когда отпустите, сказали: «Когда все скажешь».
Тогда попросила что-нибудь сообщить маме, сказали: «Позже». И я вдогонку попросила передать тем ребятам, чтобы вызывали на допрос, раз хотят что-то узнать.
Через часа три меня вызвали. Очень долгий допрос – настолько, что снимали все на видеокамеру, и у нас был перерыв, потому что в ней села батарея.
Во время допроса прошлись по всем моим контактам и сообщениям. Читали и комментировали каждую смс, спрашивали: «Кто это? Кто это? Кто это?» Всю революцию у меня был другой телефон. Но, после случая в Крепостном переулке с 22-го на 23-е, когда «Беркут» напал на нашу машину, телефон пропал.
Соответственно, в новом было мало всего записано. Плюс на КП забрали карту памяти. Осталась только сим-карта. Сохранилась контактная книга и смс.
Так как я пресс-секретарь, они увидели большой список журналистов, причем, все подписаны – и «5 канал», и «ТСН», много иностранцев.
Кроме того, у меня тоже есть удостоверение журналиста. Они его видели. И считали меня не только активистом, но и журналистом. Спрашивали: «Что ты напишешь теперь? Ты же ничего в Крыму не видела!»
Рассказывали, что все стабильно, все хорошо, люди живут обычной жизнью. В том месте, где меня держали, это звучало сюрреалистично.
Отвечала им, что приехала действительно посмотреть, все ли нормально, как живут. Они начинали жаловаться на «5 канал», что показывают только одну сторону. В какой-то мере я с ними согласна: «5 канал» стал похож на «Интер», только наш. И даже пообещала по возвращении набрать редактора и сказать ему об этом.
Еще они вытащили из компьютера списки людей «Автомайдана», спрашивали про идеологию, финансирование. Очень хотели связать «Автомайдан» с огнестрельным оружием. Я отвечала – нет, мы этим не занимаемся. Пыталась донести, что мы против насилия.
– Следователи были в масках?
Катя: – Три дня в тюрьме все были в масках. Все до единого. Когда вызывали второй раз на допрос, сказали: «О тебе шумят во всех новостях, тебя ищут».
И мне кажется, что это отчасти сыграло свою роль. В какой-то момент пообещали, что отпустят и даже очень постараются сделать мне некую экскурсию по Севастополю, возможно, при участии какого-то телеканала.
На следующий день разбудили, спросили, готова ли к экскурсии, и вывезли в Севастополь. Вместе с севастопольским телеканалом в лице оператора и журналиста.
– Что за канал, не помнишь?
Катя: – «Севастополь». Так и называется.
– Оператор и журналист без масок? Смогла бы узнать их после?
Катя: – Конечно. Нас сопровождал один из следователей, который оставался в маске. Меня везли по Севастополю и говорили: «Смотри: вот флаг России на здании СБУ, они его повесили сами. И на машинах флажки тоже сами вешают. Мы не просили. Видишь, все спокойно, все хорошо!»
– Другим ребятам экскурсию не делали?
Катя: – Нет, только мне. И после парень в маске сказал, что останется в машине, чтобы не пугать, а я с журналистами могу выйти на Нахимова и поговорить с людьми.
– Ты была в той же одежде, что и при задержании?
Катя: – Я была в той же одежде, порезанной, три дня после непонятно чего. Представляю, выглядела странно. Но, из-за того, что со мной были журналисты, которые, правда, не снимали то, что я спрашивала, люди останавливались.
Естественно, что в Севастополе люди говорили мне: «Да, Россия, стабильность». Журналисты тоже со мной ходили и повторяли: «Видите, у нас все за Россию!»
– Ты предпринимала попытки попросить о помощи проходящих людей?
Катя: – Я понимала, раз они сделали мне эту экскурсию, то отпустят. А просьбы о помощи означают, что я бросаю остальных ребят. Думала о побеге. Но понимала, что с собой у меня ничего нет – ни паспорта, ни денег, ни телефона. Да еще и подставлю остальных. Потому от этой идеи отказалась.
На набережной было ужасно холодно. Решила спросить последнего человека и уходить. Останавливаем прохожего, а он оказывается гражданином РФ, который говорит: «Нет! Ни в коем случае Крым не должен идти к России! Это деспотия и диктатура. Украина должна идти в ЕС. Я был на Майдане».
На том и закончили.
Журналисты потом еще записали интервью со мной. Не знаю, вышло ли оно где-то. И после этого отправили обратно в тюрьму.
А через часа три всех вывели. К нам приставили морпеха без маски, который сказал, что его функция нас защищать от «Беркута», от риска в Бахчисарае, и вывезти в континентальную часть целыми и невредимыми.
«Беркут» уважает российских солдат, но не слушается. И морпех сказал, что, если что-то с «Беркутом» пойдет не так, он попытается спасти нам жизнь. И после еще с двумя солдатами-срочниками российской армии мы поехали домой.
Проезжая Бахчисарай морпех сказал: «Тут могут быть теракты. Потому я смотрю вправо, ты влево, ты прямо, а вы слушаете только меня, и, если что случается, – их двоих».
– Террактов опасались в местах поселения крымских татар под Бахчисараем?
Катя: – Да, там какое-то КП, и они думают, что там должны стрелять. После мы приехали на КПП, где нас задержали изначально.
Там морпех оставил нас внутри минивена, в котором мы ехали из Севастополя, сказал закрыть двери, и пошел пытаться отбить наши машины. «Беркут» стал сходиться к бусу.
Ребята сказали: «Опускаемся на пол. Нас могут застрелить, что угодно». А я отвечала: «Да нет же, вот она, граница. Мы почти дома. Нельзя терять надежду. Столько пережили, и тут за сто метров…»
В итоге морпех отбил наши машины, дал сумку с вещами и снял на камеру, всё ли вернулось – паспорта, компьютеры телефоны, даже ремень. Все вернули.
Но то, что оставалось в машинах, было украдено полностью. Ни одной вещи. Забрали даже брелок от ключей. Все личные вещи, рюкзаки, деньги – абсолютно все. Морпех сел пассажиром во вторую машину. И поэтому «Беркут» нас пропустил.
Морпех довез до КП, вышел, а мы поехали домой.
Было очень приятно увидеть наших солдат на украинской границе. Украинские пограничники узнали нас, видели по телевизору. Дальше доехали до Херсона, а там нас встретили друзья из «Автомайдана», дали деньги, бензин. И вот, мы тут.
После нас границу в Армянске закрыли полностью.
 |
| Фото uacrisis.org |
– Как оцениваешь свое состояние сейчас? Проходили какую-то экспертизу? Консультировались с психологом?
Катя: – Времени не было. Только к невропатологу дошла, потому что меня били.
– Побои не снимали?
Катя: – Нет. Помощь предлагали. Но мне кажется, что помощь не нужна.
– Правильно ли я поняла, из всех сил в Крыму, с которыми приходилось сталкиваться, самыми адекватными были российские солдаты?
Катя: – Да, потому что они отправили туда бывших офицеров, которые много служили и являются при этом хорошими психологами, могут поговорить, убедить.
Говорили нам: «Мне не нужно бить, через полчаса разговора ты сама все скажешь».
Беркут, наоборот, пугает, лупит. Они абсолютно не контролируемы, даже русскими солдатами. Они нереально злые, в них много ненависти. Избиение и так было их методом, знаю это по своему опыту – а тут они совсем озверели, ожесточились. Они думают, наверное, если выслужатся, им дадут российские паспорта или что-то в этом роде.
Тут и месть, и обида, что их все бросили, и надежда на привилегии от России. В Украину им путь закрыт.
– «Беркут» был севастопольским?
Катя: – Наверное, да, многие говорили об этом. Я точно не знаю.
– После того, как вернулись в Киев, не было желания уехать куда-то, отдохнуть, переключиться?
Катя: – Сначала были встречи с послами, потом спокойный день, полный работы, а вечером узнали, что ребята пропали. И мы включились в их поиск. Некогда отдыхать.
На данный момент в Крыму около четырнадцати пропавших. О некоторых ничего не слышно уже более недели.
Сегодня утром отпустили 7 заложников. Судьба остальных пока неизвестна.
http://life.pravda.com.ua/person/2014/03/20/159019/
